Глава 13 РУССКИЕ НА ПОЛЬСКОМ ПРЕСТОЛЕ

Глава 13

РУССКИЕ НА ПОЛЬСКОМ ПРЕСТОЛЕ

В эти времена уже можно выделить личностей истинно великих.

О. Егер

Остановить ордена удалось, только объединив два могучих славянских государства — Великое княжество Литовское и Польшу.

Впрочем, Польша в конце XIV века отнюдь не находилась на самой вершине могущества. Со смертью бездетного Казимира III пресеклась древняя династия Пястов. Трудно сказать, действительно ли основоположником рода был крестьянин-колесник Пяст. Вопрос примерно такой же, как — а правда ли, что Киев назван по имени князя Кия? Или от имени перевозчика Кия? «Киев перевоз»? На такие вопросы всегда крайне трудно отвечать.

Легендарное происхождение Пястов от крестьянина-колесника не роняло их в глазах других дворян, а скорее добавляло им популярности. Ведь Польское королевство родилось не как следствие завоевания, в отличие от всех государств на территории Западной Европы. Польская знать не происходила от завоевателей, захвативших чужую территорию; она имела тех же предков, те же корни, что и весь народ. Знать в Польше не была замкнутой корпорацией, противопоставленной остальному народу, и не боялась остальных поляков.

Тем более что первым, точно известным Пястом был король Мешко I — известным уже не из легенд, а из исторических хроник; король, огнем и мечом сплачивавший первое польское государство в 960–992 годах. Вторым Пястом был его сын Болеслав, принявший титул короля.

Пясты — это династия «чисто польская», к тому же народная по происхождению. С ней связаны первые века польской истории. Отношение к Пястам у поляков вообще теплое и немного сентиментальное. В XVII–XVIII веках, когда выбирали королей Речи Посполитой, «пястом» назывался кандидат на престол — поляк. К их чести будь сказано, поляки выбирали в короли вовсе не по национальному принципу; побывали на их престоле немцы, шведы и французы — лишь бы люди оказались хорошие. Но называться пястом пусть недолго, пусть накануне провала-невыбора — это было почетно.

И вот в 1370 году эта династия пресеклась. Родная, народная, ну очень польская династия.

Славянские страны часто губила династическая неразбериха. В романо-германском мире действовал свод жестких, но зато удобных и понятных всем правил. У власти стоит одна семья. Отцу наследует старший сын. Ни дядя, ни племянник не могут быть наследниками, если не пресеклась прямая линия наследования. Жесткий закон наследования позволял избегать междоусобиц, страшных семейных ситуаций, когда родные и двоюродные братья вцеплялись в глотки друг другу. И когда любой, кто бы ни стал королем, обречен был править с опытом отце- и братоубийства.

Но и страны со старой римской традицией оказывались на грани гражданской войны, если вдруг пресекалась династия. Так, в Британии после низложения последнего прямого представителя династии Плантагенетов, Ричарда II, сложилась ситуация, которая просто не могла не привести к междоусобице. Она и не замедлила начаться, в 1455 году взорвавшись настоящей войной между Норками и Ланкастерами. Ведь оба клана были родственниками ушедших Плантагенетов, имели равные права на престол и примерно равные военные и экономические ресурсы. Тридцатилетняя война Алой и Белой роз разорила Британию, привела к огромным материальным и человеческим потерям. Не говоря ни о чем другом, погибла большая часть феодальной знати.

А в XIV веке в Польше бескоролевье продолжалось уже второе десятилетие, с 1370 года. В 1383 году дошло до разодравшей Польшу междоусобной войны феодальных домов — Гжималитов и Налэнчей. Гжималиты отстаивали право на престол одной из дочерей Людовика Венгерского. Его жена была дочерью польского короля Владислава Локетека, и ее дочери хранили кровь Пястов. Налэнчи отстаивали права Анжуйской династии. До событий в британских масштабах пока не дошло, но дойти могло, если не появится новая династия, которая устроила бы всех.

Польская знать колебалась. Новый король был необходим, желательно, чтоб молодой и перспективный. Но попытка найти и избрать такого короля, одного из знатных и владетельных, вполне могла плавно перейти в гражданскую войну с непредсказуемым результатом.

Гжемалиты вроде бы победили, на престол села Ядвига Пяст, которой не было и одиннадцати лет и которую гнездинский архиепископ короновал как КОРОЛЯ (женщины права занимать польский престол не имели).

Одиннадцатилетняя королева — это было опасно. Государство в любой момент могло сорваться в новую гражданскую войну, и малопольская знать разработала неглупый план: посадить на польский престол человека со стороны… Тоже, разумеется, не кого попало, а, например, Великого князя Литовского. То есть кандидатуры-то назывались разные, но Ягайло понравился больше.

Польша, как видно, тоже искала союзника посерьезнее. Да еще такого, который может навести порядок в самой Польше.

Великолепная идея нуждалась в реализации, и для начала неплохо было бы узнать, что об этом думает будущий польский король. Необходимо было встретиться с Ягайло и предложить ему польский престол… На первый раз, конечно, тайно. Известно, что такие встречи были, но сколько состоялось тайных встреч и где, мы скорее всего не узнаем уже никогда.

На поверхности событий стало возведение на престол Ядвиги Пяст и подписание договора о династическом союзе Польши и Великого княжества Литовского 18 августа 1385 года в замке города Крево. Договор так и называется: Кревская уния.

Согласно пунктам Кревской унии Великий князь Литовский Ягайло вступает в брак с Ядвигой Пяст, дочерью Людовика Венгерского. При этом Ягайло переходит в католичество вместе со всеми своими родственниками и со всеми подданными.

По Кревской унии предполагалась инкорпорация Литвы… а говоря попросту, без жаргонных юридических словечек, включение Великого княжества Литовского в состав Польши. Литва должна была стать частью Польши и одновременно должна способствовать возвращению отторгнутых у Польши земель.

Трудно сказать, почему Великий князь Ягайло подписал такого рода документ. То ли очень уж хотелось ему стать польским королем. То ли его совсем уж «достали» крестоносцы. Так что было все равно, с кем иметь дело. Во всяком случае, Ягайло текст Унии подписал. При том, что он не мог не понимать: для очень многих из его подданных, в том числе для большинства литовско-русских феодалов, содержание Кревской унии было совершенно неприемлемым.

Уже сам всеобщий переход в католицизм…

Во-первых, Литва к тому времени оставалась языческой, по крайней мере, на 50–60 %, и местные язычники вовсе не торопились становиться верными сынами апостольской церкви.

Во-вторых, православные подданные Великого князя совершенно не собирались перекрещиваться в католицизм. Судя по всему, византийская вера вполне устраивала их, и даже пример братской Польши не заставлял поторопиться.

В 1387 году новообращенный язычник Ягайло дал «привилей» феодалам, исповедующим католичество. Подтверждались их вотчинные права, они освобождались от части натуральных повинностей в пользу Великого князя. Католики получали право участвовать в сейме, иметь гербы, занимать государственные должности.

Впервые в истории Литвы православные и католики были поставлены в неравное положение, и на православных это произвело не самое лучшее впечатление… Скорее всего и на многих католиков — тоже. Борьба за правильную веру путем ведения военных действий очень уж напоминала действия Тевтонского ордена… С которыми литовцы были уж слишком хорошо знакомы.

А кроме того, далеко не все подданные Великого князя — и простонародье, и горожане, и воины, и знать — так уж стремились к пресловутой «инкорпорации». Великое княжество привыкло числить себя вполне самостоятельной державой и далеко не без серьезных оснований. Вопрос был только в том, кто сможет возглавить Великолитовскую партию и какие формы примет борьба против «инкорпорации».

Чтобы понять, кто стал лидером Великолитовской партии, необходимо заняться еще немного династическими делами: правящим в Литве домом Гедиминаса.

Из детей Гедиминаса, погибшего в 1341 году под Велюоной, фактически княжили двое. Альгердас-Ольгерд и Кейстут, который фактически разделил с Ольгердом великокняжеский престол. Никаких обычаев, а тем более законов о единонаследии и о правилах наследования тогда в Литве не существовало. Фактически власть брал тот из сыновей, у которого были желание и сила. В ходе династических «разборок» — дележки наследства Гедиминаса, Кейстут явился в Вильно «конно, людно и оружно», выгнал из замка младшего брата и сделал Ольгерду предложение, от которого тот не смог отказаться.

Кейстут не претендовал на первые роли, но, если Ольгерд был, по его мнению, не прав, высказывал свою позицию более чем решительно. И Ольгерд фактически правил самостийно до тех пор, пока Кейстута его решения тоже устраивали.

Кейстут пережил Альгердаса и в правление Ягайло пытался навязывать ему свое мнение так же решительно, как и его отцу Ольгерду. Например, Кейстуту очень не нравился союз Ягайло с Тевтонским орденом… Союз, конечно же, был временным, непрочным и нужен был Ягайле ровно затем, чтобы развязать ему руки для борьбы с Москвой. Для «окончательного решения московского вопроса», так сказать: чтобы никто не ударил в спину, пока он будет срывать стены Московского Кремля и сажать на московский престол кого-нибудь из своих родственников.

Трудно сказать, кто был дальновиднее в этом раздоре. Если Кейстут сомневался, что орден способен выдержать договор, то ведь и Ягайло можно назвать кем угодно, только не жертвой патриархальной доверчивости и наивности. Уж, наверное, он хорошо знал, что такое орден и насколько ему можно верить. А вот что Ягайло больше боялся Москвы, говорит скорее в его пользу. Может быть, Ягайло был или умнее, или интуитивнее остальных? Может быть, он понимал или просто смутно предчувствовал, что орден доживает последние десятилетия, а с Москвой все намного сложнее?

Во всяком случае, Ягайло не был «чересчур» прямолинейным, «слишком» порядочным человеком, не способным на двуличие и подлость. Судя по всему, этот человек был готов очень на многое, лишь бы достигнуть своей цели. Такие, кстати, и впрямь бывают очень дальновидны. Он заключил пресловутый союз с орденом, он подписал Кревскую унию, поставив Литву на грань гражданской войны. Наконец, он стал убийцей Кейстута: в 1382 году Кейстут был захвачен своим племянником Ягайло и убит.

Так вот, Витаустас (Витовт) был сыном, и достойным сыном своего мятежного отца, Кейстута. Тогда, в 1382 году, Витовт бежал во владения ордена и просил у него помощи — разгромить двоюродного брата и убийцу отца. За помощь в этом Витовт был готов отдать крестоносцам Жемайтию… В смысле, был готов от имени Великого княжества Литовского согласиться не помогать Жемайтам и признать Жемайтию законным владением ордена.

Свести счеты с Ягайло тогда Витовт не смог и впоследствии не пытался сделать это ни разу. Простил смерть отца? Не думаю. Отказался от личной мести, чтобы не ослаблять династию и государство? Это более вероятно.

Родился Витовт в 1350 году, и во время подписания Унии ему было уже 35 лет. Возраст, в котором и в наши дни людей принимают всерьез; по понятиям же Средневековья, это не первый год зрелости.

В 1385 году Витовт не был противником союза Польши и Литвы, он был сторонником Литовской державности. Он не был врагом католицизма, скорее относился к нему так же равнодушно, как и к любой другой религии. Но он был сторонником мирного сосуществования католиков и православных.

Вражда с могучим Витовтом могла дорого обойтись Ягайле: за Витовтом пошло три четверти Литвы. Чтобы не оказаться свергнутым с престола (а тогда и в Польше он был бы никому не нужен), Ягайло предпочел пойти на соглашение и отступиться от части положений Кревской унии.

В 1392 году в Острове было подписано, а в 1401 году в Вильно подтверждено соглашение, по которому Витовт был признан пожизненным правителем Литвы (фактически Великим князем). Но только пожизненным, без права передачи титула! Витовт умирает — и власть в Великом княжестве Литовском опять переходит к Ягайло. А пока пусть царят в Великом княжестве Литовском прежние порядки, без католицизации и без инкорпорации в Польшу. В документах Витовта порой называют Великим князем (magnus dux), а Ягелло — верховным князем (supremus dux).

Вряд ли родившийся в 1348 году Ягайло рассчитывал пережить Витаустаса, родившегося в 1350 году. И впрямь, хотя оба они оказались куда как долговечны, ни один не «обогнал» другого. Король Польши скончался в 1434 году в возрасте 82 лет, пережив на 4 года двоюродного брата. Фактический Великий князь Литовский Витаустас умер в 1430 году в возрасте 80 лет, просидев 38 лет на литовском престоле.

Итак, двоюродные братья поделили королевский и великокняжеский престол. По понятиям того времени, всякий государственный союз был как бы союзом монархов, личным союзом людей, воплощавших в себе государственность. Уния Великого княжества Литовского и Польши была скреплена брачным союзом Ядвиги Пяст и Ягелло. Родственные отношения Ягелло и Витовта были для современников верным гарантом реализации Унии (пусть не совсем такого, какой замыслили поляки, без поглощения Литвы).

Ягайло взошел на престол под крестильным именем Владислава… Оставшись Ягайло, так сказать, «в быту». Большинство подданных продолжали называть его так. Он оказался хорошим польским королем: в меру отважным, энергичным, умным. Он умел находить общий язык с самыми разными людьми, бурно пил и плясал на пирах, радуя сердца буйной шляхетской верхушки. Он был популярным королем, а это очень важно в Польше.

Польская знать была верхушкой народа, а не замкнутой гильдией потомков тех, кто захватил страну. Здоровая общинная демократия жила в сердце шляхты, не очень сильно оттесненная идеей феодальной иерархии. Аристократия не слишком боялась выносить сор из королевского дворца и вовсе не считала себя так уж и ниже королей. Избранный на престол король особенно нуждался не только в формальной власти, позволяющей казнить и миловать; да такой власти у него и было явно меньше, чем у Византийского базилевса, московского Великого князя, даже у Великого князя Литвы. Выбранный польский король особенно нуждался в авторитете, в популярности. Без них, без желания идти за ним и добровольной готовности слушаться он бы просто не смог править Польшей.

Так вот, Ягайло быстро стал популярен. И благодаря светским мероприятиям: пирам, пьянкам, охотам, приемам, общению со множеством людей, в буйном стиле тогдашней шляхетской жизни, пьяноватой и прожорливой. И разумности принимаемых решений. И взвешенному балансированию между сил тогдашней международной политики. Например, между римским папой, поддерживавшим крестоносцев, и самими крестоносными орденами. Благодаря откровенной подготовке к войне с Тевтонским орденом. Что воевать придется, понимали все, и идея войны с орденом в Польше была очень популярна. Ягайло сумел стать лидером этой популярной идеи.

Авторитета ему прибавили и еще два обстоятельства: Ягеллонский университет и его собственная жена.

Краковский университет основан в 1364 году Казимиром Великим. Это один из первых государственных университетов Европы, и уже тогда он числился в сильнейших. Слава Краковского университета сделалась велика, и отношение к нему у поляков было горделивым и серьезным. Примерно так относится народ к тому, что на его территории находится самый большой в мире замок или выкопана самая глубокая шахта.

Вторым источником авторитета Владислава II Ягеллона стала его собственная жена, Ядвига Анжуйская-Пяст. Тощая, как щепка, и легкая, как былинка, всегда в грубых монашеских платьях, она вела жизнь настолько подвижническую, что в народе стали чтить ее как новую святую. Воспитанная в роскоши, при богатом дворе, королева совершенно отказалась от золота, жемчугов, ожерелий, перстней, серег и прочих мирских украшений. Она даже скрывала лицо под повязкой, чтобы зрелище собственной красоты не возбудило в ней грех гордыни.

Многие видели в церкви сияние, разливающееся вокруг поднятых в молитве рук королевы.

Некие «заслуживающие доверия почтенные люди» рассказывали, как Христос лично беседовал с королевой во время литургии.

Говорили, что одно прикосновение королевы исцеляет больных и расслабленных членами.

Толпы дворян ломились в Краков, чтобы быть представленными святой королеве. Толпы горожан мчались туда же, чтобы посмотреть на королеву. Толпы крестьян из разных концов королевства прибывали, чтобы просить помолиться о ниспослании дождя, хорошей погоды, об изобилии рыбы в озерах и о здоровье пчел и хорошем медосборе. Все молитвы королевы, естественно, тут же бывали услышаны и просьбы незамедлительно удовлетворялись, что и отмечалось «всем королевством». Толпы нищих ломились у ворот краковского замка и везде, куда шла королева.

Можно, конечно, поспорить — а так ли уж счастлив человек, чья монашески одетая жена передвигается строго в окружении монахов, монахинь, юродивых, нищих, алчущих исцеления калек, посланцев Ватикана, умиленно сюсюкающих пожилых дам? Но имеют ли вообще всякие глупейшие понятия о счастье или о семейной жизни какое-то отношение к делам государственным? Не для того женятся короли. Не для того они занимаются лю… гм… гм… не для того занимаются они интимными деталями важнейших государственных процессов. Постижимо ли нам, простым смертным, где парят души монархов при вершении дел семейных… то есть, в смысле, династических?

В конце концов королева Ядвига в 11 лет исполнила долг монахини, вышла замуж за дикого литовца (37 лет от роду) и тем спасла Польшу от ужасов межкоролевья. Тем самым она, по мнению летописи, проявила «благоразумие и зрелость, достойные почтенного возраста».

Испорченные простолюдины могут пожалеть королеву (и ее будущего мужа). Еще более испорченные типы даже свяжут судьбу королевы Ядвиги и ее своеобразный, очень уж монашеский образ жизни. Эти испорченные типы могут даже сказать какую-нибудь неслыханную гадость: например о том, что Ядвига Пяст изломала собственную судьбу и что от несчастной женщины и ожидать ничего другого невозможно. И что понятно, отчего «дикий» Ягелло сам ударился в религиозный фанатизм, и что еще хорошо, что не начал заводить любовниц. Некоторые дамы его еще и пожалеют, что уж совершенно нестерпимо.

Но, конечно же, таких гадостей никогда не скажут те, кто понимает: короли и королевы слеплены из совсем особого теста, чем все остальные люди, и что не нам понять высоких мер, Творцом внушаемых вельможам.

Много лет брак остается бесплодным. Трудно сказать, в пылкой ли любви супругов тут дело, в юности ли полуребенка-Ядвиги или в чем-то еще, но факт остается фактом. Только на седьмой год супружества наконец-то совершается то, зачем и задуман был этот династический брак: на свет должен появиться младенец, по материнской линии восходящий к легендарным первым Пястам.

Может быть, иные из читателей сумеют найти что-то возвышенное в этом повороте судьбы… Любуются же люди всевозможными катастрофами, несчастьями и ужасами? Эстетизируют же они несчастную любовь, развалы семей и ситуации, когда «гладят, глядя в потолок, чужих и нелюбимых»?

По мне же, весь этот династический брак Владислава Ягелло и Ядвиги Пяст окончательно приобретает оттенок какого-то мрачного издевательства, когда 17 июля 1399 года 18-летняя королева умерла, пережив свою дочь на три недели.

Позволю себе еще одно циничное замечание дикаря, плохо понимающего суть монархии: давно известно, что в безлюбом браке не живут дети, что поделаешь… Бывает очень жаль несчастной королевы с ее вывернутой, прервавшейся на самом взлете судьбой, не согретой хотя бы детьми.

Владиславу Ягелло все-таки было полегче: даже пока и продолжался постылый брак, он мог много чем заняться: охотой, войной, политикой, турнирами, пирами-попойками.

Да и, попросту говоря, не он помер родами, и многое оказалось впереди у короля, не разменявшего еще и шестого десятка.

И после смерти Ядвиги Пяст в его праве на польский престол никто не сомневался, оставалось обеспечить преемственность и основать династию. «Пришлось» Ягелло жениться второй раз… а потом третий и четвертый. От четвертой жены, Сонки (Зофьи) Голшанской, у него родились Владислав (1424) и Казимир (1427). Почти наполовину русские, они окончательно утвердили свою полурусскую династию на краковском троне.

Если учесть, что Ольгерд — Альгердас, сын Гедиминаса, долгое время княжил в Витебске, а Ягайло родился от тверской княжны Ульяны, то приходится признать: в 1386 году польским королем стал сын витебского князя и тверской княжны. Человек, в котором не было ни капли польской крови, но на три четверти русский. И более того: человек, находившийся в родстве практически со всеми княжескими дворами Руси — и Западной, и Северо-Восточной.

Судите сами: отец Ягелло, Ольгерд, имел ни много ни мало 21 ребенка. То есть в те времена такое число родившихся не вызывало удивления: детей всегда рождалось много, уже хотя бы из-за полного отсутствия контрацептивов. В основе демографии и хижин, и дворцов одинаково лежало рождение детей если не каждый год, то почти каждый.

Удивительным было то, что почти все дети Ольгерда выжили, стали взрослыми и что от них пожилой Ольгерд имел полчища внуков, раскиданных по четырем странам. Потому что чаще всего почти все родившиеся дети, процентов 70–80, умирали лет до пяти. И взрослые тоже гибли гораздо чаще, особенно мальчики, начинающие взрослую жизнь. Их убивали на войне и на охоте, они заболевали в путешествиях и странствиях, а тогдашняя медицина в основном помогала им быстрее помереть. Взрослые супруги, родившие 15 или 20 детей, внуков имели от одного-двух-трех детей… прямо как в наши дни.

А Ольгерд, поразительно плодовитый, фантастически удачливый в своих потомках, стал родоначальником нескольких династий, и каких!

Позволю себе привести здесь всех детей Альгирдаса Гедиминовича, так сказать, в хронологическом порядке.

Дети от первого брака, с Марией Ярославовной Витебской: 1. Андрей, князь полоцкий. 2. Дмитрий, князь брянский, друцкий, стародубский и трубчевский. Он стал предком князей Трубецких. 3. Константин, князь черниговский, затем чарторыйский, предок князей Чарторыйских. 4. Владимир, князь киевский, затем копыльский, предок князей Вельских и Слуцких. 5. Федор, князь ратненский, предок князей Сангушко. 6. Федора, которая вышла замуж за Святослава Титовича, князя карачевского. 7. Агриппина-Мария, замужем за Борисом, князем городецким. 8. За Иваном, князем новосильским и Одоевским, была еще одна дочь Ольгерда, но ее имени мы не знаем.

Дети от второго брака, с княжной Ульяной Александровной Тверской: 1. Йогайла-Ягайла-Ягелло-Владислав, о котором уже много говорилось, польский король Владислав II Ягеллон. 2. Скиргайло-Иван, князь трокский и полоцкий. 3. Корибут-Дмитрий, князь новгород-северский, збарашский, брацлавский, винницкий, женат на княжне Анастасии Рязанской. 4. Лигвень-Семен, князь новгородский, Мстиславский (женат на Марии Московской). 5. Коригайло-Казимир, наместник Мстиславский. 6. Вигунт-Александр, князь керновский. 7. Свидригайло-Болеслав, князь подольский, черниговский, северский, брянский, Великий князь Литовский, затем князь волынский. 8. Кенна-Иоанна, замужем за князем Поморским. 9. Елена — жена князя Боровского и Серпуховского.

10. Мария — за боярином Войдылой, вторым браком — за князем Давидом Городецким.

11. Вильгейда-Екатерина вышла замуж за герцога Мекленбургского. Благодаря ей наследники Ольгерда оказались уже в пятой стране, помимо Польши, Мазовии, Великого княжества Литовского и Московской Руси. 12. Александра — замужем за князем Мазовецким. 13. Ядвига — замужем за князем Освенцимским.

Добавлю к этому перечислению еще и Анну, дочь Кейстута, сестру Витовта, вышедшую замуж за Конрада Мазовецкого, независимого князя Мазовии…

Сказанного вполне достаточно для вполне обоснованного утверждения: в 1386 году на престол Польского королевства взошла Западная Русь. Если чьи-то претензии задеты, а чьи-то великопольские чувства это обижает, я буду рад выслушать возражения и протесты. Только вот привести их будет совсем непросто.

Конец ордена

Но вся история про то, как русско-литовская династия села на польский престол, — все это, по правде говоря, лишь вступление к главным событиям.

Все понимали, что большая война с орденом — лишь вопрос времени. Такая война, которая решит раз и навсегда: сожрет ли орден славянские земли или он сам будет стерт с лица земли. Одной из причин Кревской унии 1385 года был самый откровенный страх перед орденом, причем страх и в Польше, и в Литве.

Насколько правы были все, ожидая новых неприятностей, показывает — уже в 1394 году началось наступление ордена. Такое страшное, что раздавались даже голоса — а не лучше ли аукшайтам вообще уйти из Литвы? Поискать себе более спокойную землю, где нет немецких орденов? Немцы подступили под Вильно, в очередной раз пытались взять город, разоряли Жемайтию.

В 1401 году жемайты подняли новое восстание против ордена. Ах как просил орден не вмешиваться и Витовта, и Владислава Ягелло! Как просил не мешать рыцарям бороться с язычниками! Как хотелось им передушить по-тихому жемайтов, без необходимости отвлекаться на войну с регулярными армиями!

Польша и мазурские княжества явной помощи не дали (хотя множество беженцев нашли укрытие в лесах Мазовии). А вот князь Витаустас помощь жмудинам оказал. Еще раз уточню: совершенно не очевидно, что он считал жмудинов дорогими сородичами. Судьба мятежной Жемайтии постоянно становилась разменной монетой в его разборках с орденом. Фактически так было и сейчас — решительной помощи вооруженной рукой Витовт не оказал, и его брат не начал с орденом войны из-за судеб и жизней десятков тысяч жмудинов. Но Витаустас поддерживал повстанцев оружием, снаряжением и хлебом, стараясь изо всех сил, чтобы восстание продолжалось подольше, обескровливая и Жмудь, и орден.

Восстание кончилось разгромом язычников и страшной резней во всех землях, до которых орден смог дотянуться. Если на Земле еще оставались живые жмудины и продолжали поить ужей молоком и кланяться Перкунасу, это, право, никак не вина орденских рыцарей, они сделали все, что в их силах.

Великая война 1409–1411 гг.

«Шел слепец, запнулся о камень и упал… Упал он потому, что слеп, ну и все-таки причиной стал камень».

Так объясняли в Литве и в Польше значение раздоров из-за крохотного заштатного замка Дрезденко. Замок был ничтожный, и если спор из-за него привел к войне, то только потому, что все и так было готово. И Польша в унии с Литвой, и дряхлеющий, но грозный Тевтонский орден хотели разрешить шаткое равновесие — каждый, конечно, в свою пользу. Разгромив славянские страны, Тевтонский орден получал если не перспективу (исторической перспективы бытия у него не было), то, по крайней мере, оттяжку.

Но сначала, конечно же, орден пытался стравить союзников. На роль третейского судьи в споре ордена и Польши орден пригласил Великого князя Литовского. Отношения Витаустаса и Ягелло не могли быть ни хорошими, ни доверительными после убийства Кейстута. Не так уж давно Витовт просил у ордена поддержки против Ягелло, используя Жмудь как разменную монетку в переговорах. К тому же и Витовт мог вызвать раздражение у Ягелло, который ведь любил сына мятежного Кейстута не больше, чем был им любим.

Будь сказано к чести обоих славянских государей: ни Ягелло, ни Витовт на провокацию не поддались. Зная через своих шпионов, что происходит в Мальборке, Ягелло тоже попросил Витаустаса быть посредником. Витаустас с Ягелло не поссорился, а Дрезденко присудил Польше.

Впрочем, находились предлоги и помимо Дрезденка. Новый, только что избранный Великий магистр Тевтонского ордена Ульрих фон Юнгинген однозначно вел дело к войне.

Когда польские послы приехали поздравить Ульриха фон Юнгингена с избранием, он демонстративно уехал из Мальборга. Он повелел в сношениях с Польшей и Литвой использовать строго немецкий язык вместо традиционной, для всех одинаково чужой латыни.

Немцы захватили силой старопольский замок Санток. Витовт спровоцировал новое восстание в Жмуди и помогал уже не только оружием и хлебом, но и людьми, вводя в битвы своих вассалов.

Весной 1409 года война фактически началась, 6 августа 1409 года Магистр Ульрих фон Юнгинген официально объявил войну Польше и Литве.

Орден продолжал получать поддержку из всей Европы. Союзники были фактически изолированы ото всех; от стран Западной, романо-германской Европы они были уж очень далеки — и по расстоянию, и по культуре.

С теми, кто мог бы помочь, орден вступил в переговоры заранее. Смущенные поддержкой язычников со стороны Литвы и Польши, чешский, король Вацлав, венгерский король Зигмунд Люксембургский пошли с орденом на соглашение, не став поддерживать Польшу и Литву.

До 83–85 тысяч человек, считая с наемниками из разных стран Европы, собрал орден. До сотни артиллерийских орудий было у него.

Литва и Польша собрали под свои знамена до 100 тысяч человек, в том числе 30 тысяч союзных татар и 4 тысячи чехов и моравов. Причем были эти чехи вовсе не рыцарями, даже не вооруженными горожанами, а таборитами Яна Жижки. Народ был страшненький, буйный, но уж, конечно, куда более слабый, чем рыцарская конница и закованные в сталь кнехты с копьями и арбалетами.

Реально силы были неравны, и перевес оставался на стороне ордена. 3 июля 1410 года Ягайло начал наступление на Мариенбург. Ульрих фон Юнгинген тоже выступил на юг, навстречу, и 15 июля 1410 года союзная польско-литовская армия встретилась с главными силами ордена между деревушками Танненберг (Стембарк) и Грюнвальд. Тут шли уже по территории Пруссии, отсюда и немецкие названия.

В наше время Танненберг называется Стемборк, но это не древнее название, а очень новое: в 1945 году часть территории Восточной Пруссии отошла к Польской республике, и селение назвали «правильно», как подобает «исконно польской деревне». Но я нигде не встретил «донемецких» славянских названий этих селений.

Тут же, возле Танненберга и Грюнвальда, в пределах движения армий, есть несколько деревень с двойными, немецко-польскими названиями: Логдово (Логдау), Людвиково (Людвиксдорф), Ульново (Фаулен). Есть откровенно польское озеро Любень, из которого вытекает река Маржанка. А ниже по течению Маржанки показана деревня Зеевальде (Озернолесная), тоже без славянского аналога.

Вот к западу от озера Любень и между всеми этими деревнями 15 июля 1410 года начали строиться армии. В те времена строились они долго, не спеша. Армия не вступала в бой сразу, с марша. Правильно выбрать место для боя, построиться было делом небыстрым, требовавшим вдумчивого отношения. Часто проигрывал тот, чье построение оказывалось хуже.

Историки, которым можно доверять, считают: на стороне ордена было порядка 27 тысяч человек, 51 знамя — то есть 51 отряд.

Союзники привели на поле 32 тысячи человек в составе 91 хоругви. Цифры сильно расходятся с приведенными выше; данные Кучинского расходятся с данными Длугоша и Пашуто и Ючаса. Хронист, современник и участник битвы, писавший на латинском языке, мог и преувеличить масштаб сражения: такое очень часто водилось за средневековыми хронистами, сообщавшими совершенно фантастические сведения о сражающихся армиях. Тем более исторической науке как-то и неизвестны средневековые армии численностью порядка 100 тысяч человек. С другой стороны, современные историки тоже могут ошибаться.

Во всяком случае, под Танненбергом сошлись основные силы и союзников, и ордена, и эти силы были приблизительно равны.

Все пишущие на эту тему сходятся и в том, что войска ордена были лучше подготовлены и вооружены, чем польско-литовско-русские. В их рядах были французские и английские рыцари, накопившие огромный опыт войны на Переднем Востоке.

Преимущество союзников было духовного свойства: они сражались за свою свободу.

Союзники построились в три линии на фронте длиной два км. Польские войска встали на левом фланге, в составе 42 польских, семи русских и двух чешско-моравских хоругвей под командованием коронного маршала Збигнева из Бжезя и мечника Зындрама из Машковиц.

На правом фланге встали 40 литовско-русских хоругвей под командованием Великого князя Витовта. На правом же стояла и татарская конница — ведь привел ее тоже Витовт.

Ставка Владислава II Ягелло расположилась позади всех линий войск.

Немцы сначала построились в три линии, но потом, чтобы расширить фронт до 2,5 километров, перестроились в две линии.

На правом крыле встали 20 знамен Гуго фон Лихтенштейна, на левом — 15 знамен Валленрода, а в резерве — 16 знамен под личным командованием Магистра.

Впереди, перед войском, поставлены были бомбарды и встали шеренги арбалетчиков.

Сражение и началось залпом из этих бомбард, причем ядра не долетели до поляков и литвинов и никакого вреда никому не причинили.

Тогда Витовт бросил на врага татар и первую линию своей конницы. Удар нацелен был на левый фланг армии ордена, на котором находился и Магистр.

Рыцари Валленрода контратаковали, тронув коней шагом и постепенно ускоряя движение. Удар был страшен — грохот столкнувшихся всадников был слышен за многие версты, — и конница Витовта побежала. Часть рыцарей поскакали в погоню, но не все.

Отбив атаку, ордынские войска двинулись вперед, с пением победного гимна. Вступили в бой вторая и третья линии литовских войск, но крестоносцы отбили их и продолжали наступать. Наступающие потеснили и польские войска на левом фланге.

Здесь, в самом центре союзной армии и правее всех на «польском», левом фланге, стояли смоленские войска по командованием князя Семена Лингвена Ольгердовича. В первый момент блестяще атакующие немцы вклинились между смоленскими полками и остальным войском.

«В этом сражении лишь одни русские витязи из Смоленской земли, построенные тремя отдельными полками, стойко бились с врагами и не приняли участия в бегстве. Тем заслужили они бессмертную славу. И если даже один из полков был жестоко изрублен и даже склонилось до земли его знамя, то два других полка, отважно сражаясь, одерживали верх над всеми мужами и рыцарями, с какими сходились врукопашную, пока не соединились с отрядами поляков».

Так писал Ян Длугош, крупный католический иерарх, епископ Львова, автор «Истории Польши» в 12 толстых томах. Часть его хроники переведена на русский язык [63].

Пока русские из Смоленска рубились, сковав действия крестоносцев, польские хоругви перестроились (на это в те времена необходимо было время) и нанесли удар по правому флангу ордена. Им удалось сделать главное — прорвать фронт Лихтенштейна и заставить его рыцарей перейти к обороне.

Одновременно Витовт нанес удар по левому флангу, по рыцарям, возвращавшимся после преследования его отступившей конницы. Вернувшиеся после преследования врага потрепанные рыцари Валленрода пытались атаковать, но были отброшены и уничтожены.

Войска Лихтенштейна оказались зажаты между польским и литовским флангами, фактически окружены, и тогда Магистр Ульрих фон Юнгинген лично повел в бой свою армию-резерв, 16 хоругвей.

Но резерв был больше у союзников: Ягайло ввел в бой свою третью линию, до сих пор не участвовавшую в битве. Подоспели вернувшиеся на поле хоругви Витовта. Крестоносцы оказались окружены, отступили к Грюнвальду; потом, к вечеру, все больше хоругвей предпочитало окружению и гибели — бегство. Большую часть отказавшихся бежать быстро перебили победители; почти все бежавшие оказались переловлены или истреблены. С поля боя спаслось буквально несколько сотен человек. Несмотря на перспективу большого выкупа, пленных брали очень мало.

Трудно сказать, каковы были потери обеих сторон. Во всяком случае, погибло более 600 «опоясанных» рыцарей и руководители ордена во главе с Великим магистром. И Валленрод, и Лихтенштейн не ушли с поля боя.

Кровавое торжество Польши и Литвы означало практически полное изменение не только хода войны, но и всей политической ситуации в Восточной Европе. Орден зашатался; стало очевидно, что славянские страны сильнее его и могут его уничтожить. До сих пор многие ученые всерьез осуждают Владислава Ягелло за нерешительность. Надо было, мол, сразу же идти на Мариенбург, брать крепость, добивать орден, пока не поздно.

Почему это не было сделано? Почтение к священным религиозным реликвиям, хранившимся в Мариенбурге? Страх перед мнением Европы, для которой крестоносцы оставались борцами с язычеством? Желание закончить миром с теми, на чьей одежде нашиты огромные кресты? Такого рода чувства могли еще обуять Владислава Ягелло (хотя и на него все это не очень похоже). Но уж у Витовта такого рода соображений не могло быть по определению.

Стремление к миру? Но война шла между непримиримыми врагами. Впервые за 200 лет (два столетия!!!) открылась возможность нанести страшному врагу окончательный удар, и я с трудом могу представить себе поляка, который бы этого не хотел.

Может быть, союзная армия была истощена, обескровлена на поле боя? Может быть, ее силы оказались подорваны сильнее, чем хотели бы признать и вожди союзников, и их хронисты? По крайней мере, я не вижу других причин для поведения, которое неизменно ставят в вину Ягелло: вялое, нерешительное продолжение войны. Может быть, польский король просто собирался с силами?

По мнению решительно всех историков, Торуньский «Вечный мир», подписанный 1 февраля 1411 года Владиславом II Ягайло, Великим князем Витовтом и представителями ордена, не отражал масштабов победы [64].

По Торуньскому «Вечному миру» орден отказался от претензий на Добжиньскую землю, уплачивал значительную контрибуцию. По Торуньскому миру Жемайтия воссоединилась с остальной Литвой и уже никогда не выходила из состава ее земель.

Наверное, для современников не так уж важны были пункты Торуньского договора или размеры добычи. Сам факт: орден потерпел сокрушительное поражение.

И все-таки проблема оставалась, потому что оставался орден.

Тринадцатилетняя война 1454–1466 гг.

Во владениях ордена оставались польское Поморье и Пруссия, и далеко не всем обитателям этих земель нравилось владычество псов-рыцарей. Ну, допустим, крестьян как-то никто особенно не спрашивал. Верхушка дворянства — это и был сам орден или близкие к нему люди.

Но существовали еще и такие беспокойные элементы, как горожане и мелкое рыцарство. Это слой не особенно богатый, но и далеко не бедный, без больших привилегий и родословных, уходящих в эпоху Великого переселения народов, но и без неприятной современному человеку крестьянской униженности. Зародыш среднего класса, этой общепризнанной основы современных европейских наций.

В XV веке горожан было еще немного, всего 4–5 % населения; крохотный островок индивидуализма, личной независимости и труда по договору и за деньги в море людей, живущих подневольным аграрным трудом; в море замков и крестьянских хижин, общинности и дикого бесправия, можно сказать, решительно всех.

Для государства и для феодалов горожане были одновременно очень полезными людьми: ведь именно через них шла торговля, ремесленное производство, у них скапливались какие-никакие, а деньги. Без денег государство больше не могло существовать, и короли, и герцоги вынуждены были все серьезнее прислушиваться к голосу горожан.

С другой стороны, сам род занятий горожан требовал некоторого образа жизни — скажем, некоторых гарантий безопасности и человека, и его собственности со стороны государства и закона. Требование казалось феодалам просто вопиюще возмутительным. Почти таким же возмутительным, как требование позволить всяким худородным горожанам, которые и копья-то держать толком не умеют, самим решать, какие с них надо брать налоги и на что эти налоги будут тратиться.

В результате горожане постоянно оказывались и полезными, даже необходимыми, и в то же время неспокойными, склонными к бунтам и ниспровержению основ. К тому, чтобы ставить под сомнение то, в чем нисколько не сомневались ни дворяне, ни крестьяне: например, пользу общинной, роевой жизни. Горожане были подозрительны и неприятны: очень уж отличались они и от крестьян, и от дворян, от сословий аграрного, земледельческого, общества. И по роду занятий, и по образу жизни, и по своему мировоззрению.

Феодалы сопротивлялись, как могли, изо всех сил старались дать как можно меньше прав и свобод наглым и развязным горожанам. И останавливал их только страх зарезать курочку, несущую золотые яички. Ну и страх, что сосед разрешит горожанам больше и горожане перекинутся к нему… Так было везде, прямо скажем, и вопрос состоял только в том, как много смогут вырвать города из глотки королей и князей и сколько феодалы смогут отнять у горожан.

Но в Польше и Литве города давно уже жили по Магдебургскому праву — сами выбирали должностных лиц, сами собирали налоги и пошлины и были весьма независимы от феодалов и даже от королевской власти.

Ни о каких таких новшествах, как Магдебургское право, и речи быть не могло во владениях Тевтонского ордена. Здесь действовали совсем иные правила игры, пришедшие из другой эпохи. И не только в эпохе дело, конечно… Государство ордена оставалось государством, возникшим вследствие завоевания, и со всеми «завоеванными» там и обращались соответственно. В немецком языке до сих пор существует отвратительное слово «Undeutsch» — в буквальном переводе «не немец». То есть лицо, которое по происхождению не является немцем.

Большинство горожан на территории ордена сначала было немецким. Потом появились, разумеется, и польские ремесленники и купцы, а в Гданьске-Данциге они составляли большинство: ведь Гданьск уже был захвачен орденом как крупный морской порт и торгово-промышленный центр. За два столетия жизни в Прибалтике даже сами немцы утратили гонор завоевателей. Это были уже некие местные немцы, Ostseedeutschen, то есть прибалтийские немцы. От Ostsee — немецкое название Балтийского моря; «восточное озеро» в буквальном переводе. И Deutschen — «дойчен», то есть самоназвание немцев. И эти «местные немцы» уже совсем не обязательно хотели жить под орденом. Их тоже манило Магдебургское право, привлекали пониженные ставки налогов…

Горожане и мелкое рыцарство Поморья и Пруссии все больше тяготятся властью орденской олигархии, все сильнее хотят отойти к Польше. Основную роль в дальнейших событиях сыграл союз городов Пруссии и Поморья — Прусский союз. На арену истории все увереннее выходили горожане.

В феврале 1454 года, в годы правления Казимира IV Ягеллончика, Прусский союз отказал в повиновении ордену и заявил о присоединении к Польше. За несколько недель городские ополчения овладели всеми городами и крепостями Поморья и Пруссии, вышибли из них солдат ордена и попросили Польшу принять в свой состав эти земли [65].

Младший сын Владислава, Ягелло, был яблочком, которое недалеко укатилось от яблоньки. Нежная и, надо сказать, вполне заслуженная любовь к ордену сочеталась в нем с хитростью и государственным умом. Его не нужно было долго уговаривать немножечко помочь повстанцам, и началась новая война.

Эту войну было очень трудно проиграть, и тем не менее очевидная победа все оттягивалась и оттягивалась. Одна причина ясна — Казимир IV был сыном своего отца еще в одном отношении: он гораздо больше боялся проиграть, чем хотел выиграть.

Вторая причина пикантна: орден смог опереться на Балтийские страны, которые опасались выхода Польши к Балтике. Датчане очень не хотели этого выхода, не желая пускать к морю нового конкурента.

Война тянулась тринадцать лет и так и вошла в историю, как Тринадцатилетняя война 1454–1466 годов.

19 октября 1466 года Польша и Тевтонский орден заключили наконец мир. По Торуньскому миру 1466 года орден отдал Польше Восточное Поморье с Гданьском, Хельминскую и Михайловскую земли с городом Торунем, то есть не только вернул Польше ее исторические земли, но и обеспечил Польше выход к Балтике.

Уменьшившийся почти вдвое, орден признал себя вассалом Польши. Были и еще стычки и небольшие войны. В одной из них принимал активнейшее участие епископ города Торуня, неплохой врач, математик и механик, некий Миколай Коперник. Среди всего прочего, он так хорошо расположил артиллерию замка Фромборк, что штурмующие его орденские войска за два часа стрельбы потеряли половину наличного состава и в панике отступили.

В общем, близ орденских земель и впоследствии было много приключений, способных вызвать восторг у пятиклассника, у взрослого же человека вызывающих скорее некоторое раздражение.

В 1511 году магистром Тевтонского ордена стал Альбрехт Гогенцоллерн, в 1485 году утвердившийся на престоле курфюрстов города Бранденбурга. В 1517 году Лютер прибил свои знаменитые листы к дверям церкви. Началась большая смута, Реформация. В ходе Реформации население в Германии уменьшилось на треть, кое-где исчезло и совсем. В обезумелой стране царил один только «закон» — право сильного. Воспользовавшись страшной смутой, в 1525 году Альбрехт объявил территорию Тевтонского ордена своим наследственным княжеством — герцогством Пруссия. С тех пор нет никакого Тевтонского ордена на карте, есть Бранденбурско-Прусское государство, потом Пруссия.

Можно долго рассказывать, как расширялось это жуткое государство, какие формы крепостного права установились в нем, как прусские курфюрсты купили себе королевский титул, как… но все это выходит за границы нашего повествования. Главное — с Тевтонским орденом покончено, хотя и не так радикально, как он этого заслуживал.

Остался, правда, еще восточный аппендикс Тевтонского ордена — Ливонский орден, на который не нашлось пока своих Ягелло и Витовта. Военная мощь Ливонского ордена разлетелась вдребезги под первыми же ударами московитских войск. Московиты били ливонские войска так же уверенно, как их самих били шведы и поляки.