Доктрина национальной безопасности СССР в 1941–1946 года[61]

Доктрина национальной безопасности СССР в 1941–1946 года[61]

К концу января 1944 г. война для Советского Союза вступила в новый этап. Изначальная, самая важная задача — любой, даже самой дорогой ценою, величайшим напряжением всех сил остановить врага, отстоять независимость и целостность страны — была решена. Немцев уже изгнали с двух третей занятой ими территории СССР, в самом близком временя советские войска должны были выйти к старой, на 1 сентября 1939 г., границе.

Именно успехи Красной Армии на всех фронтах, ее постоянное, неуклонное продвижение все дальше и дальше на запад заставили временно отсрочить осуществление стратегических планов Генштаба, выдвинули на первый план оказавшиеся более значимыми политические проблемы.

Накануне гитлеровской агрессии Кремль, еще не имевший боевых союзников, осознавший неподготовленность СССР к борьбе с нацистской Германией в одиночку, отчетливо понимал ту роль, которую могли бы сыграть хотя бы лишь дружественные страны, протянувшиеся вдоль границы страны. Они могли стать буферной зоной, предохраняющей Советский Союз от внезапного нападения, послужили бы предпольем для первых самых непредсказуемых по исходу и потому крайне опасных сражений. Тогда подобные и, главное, открытые, ни от кого не скрываемые намерения в силу жестокой реальности ограничились примитивными, почти всеми странами оцененными как «империалистические» и «захватнические» действиями СССР.

Теперь же, в предвидении близкой победы, для советского руководства оказался возможным, наконец, и иной, более приемлемый для всех, цивилизованный, привычный и понятный в практике международных отношений вариант решения той же задачи. Во-первых, с помощью признанных мировым сообществом договоров закрепление за СССР приобретенных в 1939–1940 гг. территорий. Во-вторых, таким же образом достижение того, чтобы вдоль границ Советского Союза появились дружественные ему страны, желательно связанные с ним системой договоров об обеспечении взаимной безопасности. Именно такое видение будущего послевоенной Европы Сталин изложил Идену во время беседы 16 декабря 1941 г.

«Советский Союз, — пояснил Сталин, — считает необходимым восстановление своих границ, как они были в 1941 г., накануне нападения Германии на СССР. Это включает советско-финскую границу, установленную по мирному договору между СССР и Финляндией 1940 г., Прибалтийские республики, Бессарабию и Северную Буковину. Что касается границы СССР с Польшей, то она… в общем и целом могла бы идти по линии Керзона и со включением Тильзита в состав Литовской республики. Кроме того, Советский Союз, сделавший в 1940 г. подарок Финляндии в виде возвращения Петсамо, считал бы необходимыми ввиду позиции, занятой Финляндией в нынешней войне, вернуть себе этот подарок. Далее Советский Союз хотел бы, чтобы Румыния имела военный союз с СССР с правом для последнего иметь на румынской территории свои военные, воздушные и морские базы… На севере такого же рода отношения Советский Союз хотел бы иметь с Финляндией, т. е. Финляндия должна была бы состоять в военном союзе с СССР с правом последнего иметь на финской территории свои военные, воздушные и морские базы».

Так впервые предельно ясно и четко была сформулирована концепция национальной безопасности СССР.

На Тегеранской конференции Сталин и Молотов сумели добиться от Черчилля и Рузвельта одобрения таких планов.

Для Кремля тегеранские договоренности означали нечто большее, нежели появление вполне законных оснований для восстановления стратегических границ, позволяли, по сути, бескровно приблизить победу, вывести из войны, если переговоры пройдут успешно, Финляндию и Румынию без продолжения с ними боевых действий, без новых, непредсказуемых по величине людских потерь.

В силу сложившейся на фронтах ситуации первым объектом двойного, комбинированного давления — и силового, и дипломатического — оказалась Финляндия.

Через три неделя после снятия блокады Ленинграда, 16 февраля 1944 г., в Стокгольме начались тайные и неофициальные пока переговоры. Посланник СССР в Швеции A.M. Коллонтай изложила прибывшему на встречу Юхо Паасикиви советские условия мира. Они, помимо выхода Финляндии из войны, разрыва отношений с Берлином, разоружения и интернирования частей вермахта, предусматривали и то, что было согласовано с Черчиллем и Рузвельтом: восстановление границы 1940 г. и отказ от Петсамо, лишавший тем самым Финляндию выхода к Баренцеву морю.

После конфиденциальных переговоров обмен мнениями двух правительств перестал быть тайным. 1 марта те же самые условия перемирия с Финляндией были изложены в заявлении НКИД.

Неделю спустя финская сторона столь же открыто выразила желание «восстановить в самый короткий срок мирные отношения между Финляндией и СССР», но вместе с тем продемонстрировала ничем не обоснованный страх оккупации Финляндии, преобразования в советскую республику и включения в состав Советского Союза. «Для того чтобы Финляндия, — говорилось в ответе Хельсинки, — после заключения перемирия могла оставаться нейтральной, необходимо, чтобы на ее территории не находились иностранные войска».

Через день, 10 марта, последовала гневная реакция НКИД: «Советские условия перемирия в виде шести пунктов, переданные г-ну Паасикиви, являются минимальными и элементарными, и… лишь при принятии этих условий финским правительством возможны советско-финские переговоры о прекращении военных действий». И хотя в очередном ответе Хельсинки опять проявились опасения некоей «интерпретации» условий перемирия, Кремль настоял на своем, добился все же того, что 26 марта в Москву прибыла финская правительственная делегация — министр иностранных дел К. Энкель и Ю. Паасикиви. Однако двухдневные обсуждения, проводившиеся на достаточно высоком уровне — с Молотовым и его заместителем по НКИД В.Г. Деканозовым, не привели к положительным результатам. Чтобы отклонять советские предложения, финская сторона нашла новый повод — опасение, что экономика страны не позволит возместить убытки, причиненные Советскому Союзу.

Обмен заявлениями продолжался еще почти месяц, до 22 апреля, но переговоры о перемирии так и не начались.

С конца марта началось комбинированное, военное и дипломатическое, давление на еще одного гитлеровского сателлита — Румынию. Возможность тому представили очередные успехи Красной Армии, вышедшей на реку Прут — на границу 1940 г. 2 апреля на пресс-конференции для советских и иностранных журналистов Молотов отметил, что советское правительство «преследует цели приобретения какой-либо части румынской территории или изменения существующего общественного строя Румынии». Более определенно сформулировать новую для многих позицию СССР — не революционную, не коминтерновскую — было трудно. Правительству Румынии предоставлялся выбор: или немедленный выход из войны, или полный разгром и капитуляция.

13 мая 1944 г. последовало суровое напоминание. На этот раз — от имени всех трех великих держав, и не только Финляндии и Румынии, но и Венгрии, Болгарии. «Эти государства, — подчеркивалось в совместном заявлении правительств СССР, Великобритании и США, — все еще могут путем выхода из войны и прекращения своего пагубного сотрудничества с Германией и путем сопротивления нацистским силам всеми возможными средствами сократить срок европейской борьбы, уменьшить собственные жертвы, которые они понесут в конечном счете, и содействовать победе союзников… Эти государства должны поэтому решить сейчас, намерены ли они упорствовать в их безнадежной и гибельной политике препятствования неизбежной победе союзников, хотя для них есть еще время внести вклад в эту победу».

Несколько иная ситуация складывалась по отношению к Польше, третьему, притом ключевому, компоненту системы национальной безопасности СССР в Европе, и не только потому, что она была союзником Советского Союза по антигитлеровской коалиции, что в принципе исключало какое-либо давление на нее, прежде всего военное. Проблематичность даже обычных консультаций с польским эмигрантским правительством крылась в твердой, категоричной позиции последнего в вопросе о восточной границе, которую в немалой степени упрочило советско-польское соглашение, подписанное премьер-министром В. Сикорским и послом И.М. Майским в присутствии Черчилля и Идена в Лондоне 30 июля 1941 г. Его первый, основополагающий пункт недвусмысленно гласил: «Правительство СССР признает советско-германские договоры 1939 г. относительно территориальных перемен в Польше утратившими силу». Тем самым Москва сама признала юридическую несостоятельность границы, установленной в сентябре 1939 г., необходимость в будущем переговоров для ее определения.

Однако все это не повлияло на настроения, господствовавшие в политических кругах польской эмиграции. Открытые антисоветские взгляды там были настолько сильны, что Сикорскому пришлось уже 30 января 1942 г. подготовить циркуляр, призванный нейтрализовать влияние представителей санации.

Между тем сам Сикорский, оказываясь во все большей изоляции и в самом правительстве, и в Генералитете, вынужден был лавировать, открыто выступая сторонником нерушимости границ довоенной Польши. Попытался склонить У. Черчилля к отказу от линии Керзона как этнического рубежа на востоке. Не встретив понимания у британского премьера, генерал в марте 1942 г. вылетел в Вашингтон, надеясь добиться поддержки со стороны администрации Рузвельта, но и там не добился успеха. Колебания же Сикорского, его попытка совместить несовместимое — и сохранять дружественные отношения с Москвой, и противостоять ей в вопросе о границах — привели к трагическому результату. Его старый политический противник генерал В. Андерс, командующий формировавшейся в Советском Союзе польской армии, уже в марте 1942 г. настоял на выводе на Ближний Восток отдельных подчиненных ему наиболее боеспособных частей. А затем, глубоко убежденный в скором и неизбежном поражении СССР, вынудил советское правительство 13 июля того же года согласиться на эвакуацию через Красноводск в Иран польской армии в полном составе. Тогда же прекратилось и только что наладившееся сотрудничество Армии Краевой (АК), подпольных вооруженных сил на территории Польши, с командованием Красной Армии.

Теперь советско-польские отношения стали чисто формальными, но и такими они оставались недолго. После поражения в Сталинграде нацистская пропаганда решила использовать давно известный Берлину факт расстрела в Катыни польских генералов и офицеров, надеясь с помощью широкой шумной огласки этого добиться разрыва отношений, боевого союза СССР не только с Польшей, но и с Великобританией, США. Но провокация удалась лишь частично. 25 марте 1943 г. Молотов вручил Т. Ромеру, послу Польши, ноту, в которой было объявлено о разрыве дипломатических отношений между СССР и польским эмигрантским правительством.

В создавшихся не имевших прецедента, донельзя своеобразных условиях советскому руководству оставалось лишь одно: как можно скорее подыскать более надежного, покладистого партнера для предполагавшихся в будущем переговоров, найти или создать политическую структуру, выступившую бы как общенациональная, обладающая не меньшей, нежели правительство Сикорского, легитимностью, а вместе с тем такую, которая безусловно признала бы линию Керзона как единственно приемлемую восточную границу освобожденной от оккупантов возрожденной Польши.

События, последовавшие за разрывом дипломатических отношений с эмигрантским правительством, продемонстрировали, что они оказались неожиданными для Кремля, застали его врасплох. Москва в тот момент еще не располагала, как Великобритания и США во Франции — выбором между генералами Жиром и де Голлем, необходимой альтернативной польской политической структурой, даже не была готова к ее созданию искусственно. Потому-то советское руководство вынуждено было поначалу использовать Союз польских патриотов (СПП), общественную организацию, созданную в январе 1943 г. во главе с писательницей Вандой Василевской для исполнения весьма ограниченной роли — проведения просоветской пропаганды среди поляков, находившихся в СССР. Только поэтому СПП и пришлось выступить 6 мая формальным инициатором создания новых польских частей.

С этого момента польская проблема оказалась предметом заведомо безрезультатного обсуждения Сталина с Черчиллем и Рузвельтом. Было совершенно очевидно: ни Сталин, ни тем более Молотов ни на какие серьезные уступки в вопросе о границах не пойдут.

Но новый уровень дискуссии Кремль не смущал, ибо время работало на него, укрепляя его позиции. Красная Армия совместно с Войском польским, преобразованным в марте в 1-ю польскую армию, продолжала упорно продвигаться на запад, приближаясь к границе 1939 г. А это позволяло Москве оттягивать окончательное решение польской проблемы, оставляя за собой возможность сделать то, что окажется наиболее возможным, приемлемым в изменившихся обстоятельствах.

Драматично развивались события на северо-западе. 10 июня соединения Ленинградского фронта, прервав четырехмесячную паузу, начали наступление на Карельском перешейке. Десять дней спустя, не задержавшись на старой границе, заняли Выборг. И вновь перешли к обороне. 21 июня возобновились активные боевые действия и на соседнем Карельском фронте. Там Красная Армия, быстро продвинувшись на северо-запад, освободила столицу Карело-Финской ССР — Петрозаводск. Представилась возможность далее действовать дипломатам.

Только теперь финское руководство окончательно осознало бессмысленность продолжения борьбы.

Финская сторона согласилась, наконец, принять полностью предложения, выдвинутые Москвой еще в марте. Настаивала только на одном — ее праве самостоятельно добиться эвакуации частей вермахта из южных районов страны до 15 сентября либо в тот же срок их интернировать. Пыталась тем самым исключить даже возможный предлог для ввода советских войск, оккупации. Получив же согласие на это, правительство Финляндии в ночь на 4 сентября объявило о прекращении военных действий.

По точно такому сценарию, только в необычно быстром темпе, развивались события и на юго-западе. После длительного затишья 20 августа и там внезапно возобновилось наступление Красной Армии, по плану развернувшееся в Ясско-Кишиневскую операцию.

В ночь на 23 августа в Бухаресте был совершен государственный переворот. Генералитет и офицерский корпус, поняв губительность дальнейшей ориентации на Берлин, вступили в союз с оппозиционными партиями и захватили власть. Диктатора осени 1940 г. маршала Антонеску арестовали, провозгласив главой государства обладающего всеми необходимыми полномочиями (разумеется, лишь на словах) короля Михая. От его имени и появилась наутро декларация о прекращении военных действий против объединенных наций, о готовности заключить с ними мир.

Румынское правительство безоговорочно согласилось со всеми требованиями и для официального оформления их направило 30 августа в Москву полномочную делегацию. 12 сентября, после непродолжительного обсуждения, соглашение о перемирии было подписано министром юстиции Л. Патрашкану и маршалом Р.Я. Малиновским.

Необычно благоприятная ситуация, сложившаяся летом 1944 г., предоставила советскому руководству возможность попытаться осуществить программу-максимум своей доктрины национальной безопасности: не ограничиваться достигнутым — созданием пояса дружественных стран вдоль западной границы, но и продвинуться несколько дальше, возвести еще одну дальнюю «линию обороны», установить тесные союзнические долговременные отношения с Чехословакией, Югославией и Болгарией.

На редкость стремительно и в то же время необычайно удачно для Советского Союза менялось положение в Болгарии. Едва только Красная Армия вышла на ее северную границу, как в Софии 5 сентября поспешно огласили программную правительственную декларацию, заявили о восстановлении демократических свобод, роспуске фашистских организаций, о денонсации антикоминтерновского пакта и намерении впредь проводить политику нейтралитета. Однако СССР и его союзников подобная попытка уклониться от принципиальных решений не удовлетворила, ибо мало что меняла по существу.

7 сентября софийский режим попытался вновь отсрочить свой крах очередными уступками. 8 сентября в Софии было сформировано новое правительство — Кимона Георгиева. Оно арестовало членов прогерманского регентского совета и объявило о готовности сделать все, что только от него потребуют, для официального выхода из войны.

Удовлетворенное достигнутым, советское руководство заявило о прекращении военных действий в Болгарии. Условия же, предъявленные правительству Георгиева, оказались достаточно мягкими. Требовали лишь вывода войск с территории Югославии и Греции, занятых в ходе боевых действий на стороне Германии. Эвакуация болгарских частей началась 10 октября, а 28 октября в Москве министр иностранных дел Болгарии П. Стайнович и командующий 3-м Украинским фронтом маршал Ф.И. Толбухин подписали соглашение о перемирии.

Единственной страной, где столь удачно опробованный сценарий не оправдал себя, стала Чехословакия, страна, в которой у Советского Союза на всем протяжении войны ни разу не возникало ни проблем, ни осложнений. Еще 18 июля 1941 г. в Лондоне с ее правительством в эмиграции был подписан договор о совместной борьбе с Германией, развитый московским соглашением от 27 сентября 1941 г. о дружбе, взаимопомощи и послевоенном сотрудничестве.

В середине апреля 1944 г. Красная Армия вышла в районе Закарпатья на старую границу Чехословакии. Рассчитывая на безусловную удачу задуманного, СССР и Чехословакия еще 30 апреля заключили соглашение, предусматривавшее в деталях взаимоотношения командования Красной Армии с номинальной администрацией правительства Эдварда Бенеша, которую предполагалось создавать в ходе восстания. Новый документ вместе с тем подтвердил весьма важное условие для послевоенного устройства Европы: независимость Чехословакии в границах, существовавших до Мюнхена.

Выход советских войск на Балканы позволил Москве решительно вмешаться и в крайне сложное, ни с чем не сравнимое положение, сложившееся в Югославии. Там длительное время беспощадно боролись, главным образом между собой, несколько политических группировок. С одной стороны, союзники Германии: хорватские легионеры, усташи и домобранцы-ополченцы; «Белый корпус» — три полка русских эмигрантов-врангелевцев; словенские домобранцы. С другой — антифашистские силы: четники (партизаны) генерала Драже Михайловича, министра обороны королевского правительства в эмиграции; Народно-освободительная армия (НОА) под командованием Иосипа Броз Тито, созданная на основе коммунистических партизанских отрядов, начавших сопротивление оккупантам еще в июле 1941 г. При этом ситуацию до абсурда доводило то, что четники сражались не с немецкими и итальянскими частями, а с НОА, которой приходилось ко всему прочему защищать сербское и черногорское православное, боснийское мусульманское население от хорватов-католиков.

В феврале 1944 г. советское руководство отклонило предложение королевского правительства заключить пакт о взаимопомощи, а в марте направило к Тито военную миссию во главе с генерал-лейтенантом Королевым. Еще сильнее подчеркнул ориентацию Кремля ставший демонстративным прием 19 июля Сталиным прибывших в Москву представителей штаба НОА Терзича и Джиласа. Советские войска 28 сентября начали Белградскую операцию, позволившую уже в начале октября, с официального согласия НКОЮ, освободить значительную часть Восточной Югославии, а 20 октября — и ее столицу.

Своеобразным завершением действий союзников в Европе за 1944 г., предвосхищением решений, принятых позже в Ялте и Потсдаме, стал впоследствии широко известный своеобразный «джентльменский» договор, заключенный Черчиллем и Сталиным в Москве 9 октября. Фактически он гласил о сферах интересов, сферах влияния Великобритании и СССР, что должно было послужить, с их точки зрения, одним из краеугольных камней послевоенного устройства мира.

Руководство Советского Союза поначалу твердо придерживалось достигнутой 9 октября 1944 г. договоренности. На протяжении двух лет, до подписания в Париже мирных договоров с Финляндией, Румынией, Болгарией, а также и с Венгрией, оно не делало попыток «изменить общественный строй» в этих странах, довольствовалось достигнутым, вполне достаточным: появлением надежного прикрытия территории СССР на случай еще одной войны, которой тогда, да и много позднее, продолжали опасаться — с возродившейся, милитаризованной и сохранившей агрессивные устремления Германией.

Именно такая ситуация, в свою очередь, предопределила своеобразное внутриполитическое положение, установившееся в странах Восточной Европы, распространение в их компартиях представления о возможности своеобразного, отличного от того, что было присуще Советскому Союзу, развития, некоего «национального пути к социализму», базирующегося на системе широких блоков, близких к тому, что понимали под народным фронтом в середине 1930-х гг. Отсюда не только многопартийность правительств в странах «новой демократии», как их называла тогда официальная пропаганда в СССР, но и сохранение монархий: в Албании и Венгрии — до января 1946 г., в Болгарии — до сентября 1946 г., а в Румынии — даже до декабря 1947 г.

Все дальнейшее, включая и силовое разрешение внутренних политических кризисов в Польше на рубеже 1946–1947 гг. и в Чехословакии в феврале 1948 г., стало прямым следствием распада прежнего союза трех великих держав. Появление и обострение между ними соперничества, выразившегося прежде всего в провозглашении доктрины Трумэна, принятии плана Маршалла в первой половине 1947 г., подготовке тогда же и подписании в марте 1948 г. Западного союза, ядра появившегося год спустя НАТО, но, главное, явное, откровенное нежелание Великобритании и США завершить подготовку мирного договора с Германией и соответственно с Австрией и послужило одной из причин сохранения военного присутствия СССР в странах Восточной Европы.

Необходимость обоснования и обеспечения его вынудила советское руководство к установлению там жесткого контроля: сначала, с помощью надуманных политических процессов, отстранить некоммунистические партии от руководства правительствами, а коммунистические — заставить забыть о «национальном пути к социализму», а затем, но лишь в 1955 г., юридически закрепить достигнутое созданием оборонительного Варшавского пакта.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.