Глава 17 НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ГЛОБУСЕ ХРУЩЕВА
Глава 17
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ГЛОБУСЕ ХРУЩЕВА
Великая Отечественная война подверглась в последние 60 лет тотальной мифологизации. Многоэтапность и многоуровневость формирования черного мифа о сталинских репрессиях в полной мере характерна для отображения событий Великой Отечественной войны как ключевого этапа сталинского правления. Старт этим процессам был дан, как мы отмечали, Н. С. Хрущевым на волне разоблачения культа личности. Задачи, стоящие перед Хрущевым, не требовали глубокой проработки идеологем и соотнесения их с исторической реальностью или даже здравым смыслом. Так, славословиям о гении Сталина он противопоставил сделанное с трибуны XX съезда КПСС заявление, что Сталин руководил войсками по глобусу.
«Я позволю себе привести в этой связи один характерный факт, показывающий, как Сталин руководил фронтами. […] А надо сказать, что Сталин операции планировал по глобусу. (Оживление в зале.) Да, товарищи, возьмет глобус и показывает на нем линию фронта»[1].
При всей анекдотичности таких утверждений на них продолжают ссылаться современные авторы. Возможно, ряд публицистов действительно допускают подобную возможность. Чтобы развеять сомнения, приведу фрагмент директивы Военного Совета Западного фронта № 0103/оп от 13 декабря 1941 г.[2]:
«ОСОБОЙ ВАЖНОСТИ
КОМАНДУЮЩИМ 30, 1, 20, 16 и 5-й АРМИЯМИ
Копия: НАЧАЛЬНИКУ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА
ШТАБ ЗАПАДНОГО ФРОНТА № ОЮЗ/ОП 13.12.41.
Карта 500 000
1. Противник, ведя упорные арьергардные бои, продолжает отход на запад.
2. Ближайшая задача армиям правого крыла фронта — неотступным преследованием завершить разгром отступающего противника и к исходу 18.12.41 г. выйти на рубеж Степурино, Раменье, Шаховская, Андреевская, верховье р. Руза, Осташево, Васюково, Клементьево, Облянищево, Грибцово, Маурино.
3. ПРИКАЗЫВАЮ:
а) командующему 30-й армией, окружив частью сил Клин, главными силами армии 16.12.41 г. выйти на рубеж Тургиново, Покровское, (иск.) Теряева Слобода.
Прочно обеспечить правый фланг фронта.
Разграничительные линии: справа — до Тургиново прежняя, далее — (ориентировочно) (иск.) р. Шоша; слева — до Клин прежняя, далее — (иск.) Теряева Слобода, (иск.) Княжьи Горы; […]»
Перед нами документ непосредственного управления фронтом, устанавливающий рубежи наступления и линии разграничения между войсками армий. Возьмите любой глобус и попробуйте найти на нем населенные пункты, указанные в директиве.
Завершая картину, замечу лишь, что Сталин вообще не планировал операций — для этого существует Генштаб.
Из доклада «О культе личности…» и воспоминаний Хрущева берет свое начало широко известный сегодня миф о том, что Сталин в первые дни войны впал в прострацию, не руководил страной, пока члены Политбюро не явились к нему с намерением чуть ли не арестовать. Даже с обращением к народам СССР в связи с началом ВОВ был вынужден выступить Молотов.
В мемуарах Хрущева этот эпизод выглядит так (Хрущев столкнулся с серьезной проблемой, так как лично не мог участвовать в описываемых событиях; их он приводит со слов уже расстрелянного за «антисталинизм» Берии):
«Берия рассказал следующее: когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали». Буквально так и выразился. «Я, — говорит, — отказываюсь от руководства», — и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу»[3].
Согласно этой легенде, Сталин на длительный период устранился от работы, не появлялся в Кремле и ничем не руководил, пока члены Политбюро не решились ехать к нему просить вернуться к управлению страной. Хрущев продолжает:
«Когда мы приехали к нему на дачу, то я (рассказывает Берия) по его лицу увидел, что Сталин очень испугался. Полагаю, что Сталин подумал, не приехали ли мы арестовывать его за то, что от отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию?»[4].
В дополняющих хрущевскую версию воспоминаниях Микояна читаем[5]:
«Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Увидев нас, он как бы вжался в кресло и вопросительно посмотрел на нас. Потом спросил: «Зачем пришли?» Вид у него был настороженный, какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать. У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовывать.
Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы поставить страну на ноги. Для этого создать Государственный комитет обороны. «Кто во главе?» — спросил Сталин. Когда Молотов ответил, что во главе — он, Сталин, тот посмотрел удивленно, но никаких соображений не высказал».
У Микояна есть большой плюс — он лично присутствовал на этой встрече и не нуждается в ссылках на Берию или кого-либо еще из окружения Сталина. Казалось бы, Анастас Иванович личными воспоминаниями полностью подтверждает версию Н. С. Хрущева. Однако нужно заметить, что его официальные мемуары подверглись серьезной «литературной обработке» в целях большего соответствия линии партии. В двухтомном сборнике документов «1941 год», подготовленном фондом «Демократия» А. Яковлева, приведен изначальный текст мемуаров А. Микояна:
«Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Он вопросительно смотрит на нас и спрашивает: зачем пришли? Вид у него был спокойный, но какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать.
Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин»[6].
К оригиналу, как мы видим, «всего лишь» добавлена пара фраз «вжался в кресло» и «у меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовывать»…
Эти утверждения прочно вошли в современную литературу и публицистику. Следуя им, можно заключить, что прострация Сталина длилась с первого дня войны до создания Государственного комитета обороны, то есть с 22 июня по 30 июня 1941 года. К счастью, архивы сохранили для нас журналы посещений кремлевского кабинета Сталина. Дежурный офицер в приемной скрупулезно отмечал, кто, когда и во сколько входил в кабинет и во сколько его покинул[7].
Для сравнения приведем записи предвоенного периода:
1 марта 1941 года Сталин принял в своем кабинете Тимошенко, Жукова, Кулика, Рычагова, Жигарева, Горемыкина. Прием продолжался с 20:05 до 23:00.
Следующая запись датирована 8 марта, состоялся прием Тимошенко, Кулика, Жукова, Мерецкова, Рычагова, прием продолжался с 20:05 до 23:30.
17 марта Сталин заслушал доклады Тимошенко, Жукова, Буденного, Рычагова и Жигарева с 17:15 до 23:10.
Последний приемный день в марте — 18 числа. С 19:05 до 21:1 °Cталин выслушал Тимошенко, Жукова, Рычагова и Кулика.
Итого, в марте 1941 года у Сталина в его кремлевском кабинете было 4 приемных дня, в день он принимал до 6 человек — исключительно в вечернее и даже в ночное время.
Обратимся к журналам посещения кабинета Сталина в июне 1941 года:
До 22 июня приемными днями у Сталина были 3, 6, 9, И, 17, 19, 20 и 21 июня. Прием традиционно проходил в вечернее время, максимальное число посетителей было в кабинете 11 июня — 8 человек, и 21 июня — 12 человек. Этот день закончился для Сталина, согласно журналу посещений, в 23:00. Была подписана директива № 1 в Западные приграничные военные округа.
22 июня, в день начала Великой Отечественной войны, И. В. Сталин начинает прием в своем кремлевском кабинете в 5:45 утра. До 16:45 он принял 28 человек.
23 июня прием у Сталина начинается в 3:20 ночи и продолжается до 0:55 следующего дня. За это время у Сталина побывали 21 человек.
24 июня 1941 года Сталин начинает прием в своем кремлевском кабинете с 16:20 и продолжает его до 21:30. Он принимает 20 человек.
25 июня прием начинается в 1 час ночи и длится до 1 часа ночи следующего дня. Через кабинет Сталина прошли 29 человек.
26 июня уже в 12:10 И. В. Сталин снова работает. До 22:20 он успевает принять 29 человек.
27 июня с 16:30 до 2:35 28 июня он принял 29 человек, в том числе Микояна в 19:30 и Берию в 21:25.
28 июня прием был возобновлен в 19:35, закончился в 00:15 29-го числа, через кабинет прошло «всего» 25 человек, в том числе Берия и Микоян.
После этого вид И. В. Сталина, который, согласно воспоминаниям Микояна, показался ему 30-го числа «каким-то странным», не должен удивлять. Непонятно, в какое время Сталин спал в эти дни за исключением 29-го числа, когда записей в книге посещений его кабинета нет. Нужно отметить, что работа Сталина не ограничивалась приемом в кремлевском кабинете, он посещал, в частности, Наркомат обороны, одно из таких посещений закончилось небезызвестным резким разговором с Г. Жуковым.
Описания этого эпизода интересно соотнести с воспоминаниями Хрущева. Как мы помним, когда началась война, Сталин якобы был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали». «Я, — говорит, — отказываюсь от руководства», — и уехал на ближнюю дачу».
А вот как описывает визит Сталина в Наркомат обороны А. Микоян в своих воспоминаниях:
«29 июня вечером у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило… Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны…»[8].
Далее обратимся к оригиналу воспоминаний Микояна из сборника фонда «Демократия»:
«В Наркомате были Тимошенко, Жуков, Ватутин. Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование Белорусского военного округа, какая имеется связь.
Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не смогли. […]
Около получаса поговорили, довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник штаба, который так растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует […]
Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек разрыдался как баба и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним…
Минут через 5–10 Молотов привел внешне спокойного Жукова.
[…]
Когда мы вышли из Наркомата, он (Сталин. — Авт.)такую фразу сказал: «Ленин оставил нам великое наследие, мы — его наследники — все это просрали»[9].
Хрущев, ссылаясь на слова Берии, с которого уже не спросишь, передвинул этот эпизод на день начала войны, поместил события в кремлевский кабинет Сталина и добавил подробностей об отъезде на ближнюю дачу.
Никакой прострации, как мы видим, не было ни в первые, ни в последующие дни войны. Берия никак не мог рассказывать Хрущеву о прострации, так как все эти дни посещал кабинет Сталина по нескольку раз. То же относится и к Анастасу Микояну. История о прострации Сталина, отказе от управления, испуге, что его приехали арестовывать, — вымысел от начала и до конца.
Что касается утверждений о Молотове, который был вынужден выступить вместо Сталина с обращением к народам СССР о начале войны. В первую очередь у Сталина, который закончил работу в 23:00 21 июня и начал в 5 утра 22-го, для такого выступления банально не было времени.
Во-вторых, необходимость выступления Сталина в день начала войны обычно объясняют тем, что главе государства нужно было обратиться к народу в связи с трагедией, обрушившейся на страну. Это перенос сегодняшнего знания обо всем периоде 1941–1945 годов на события утра 22 июня. Нет никаких оснований считать, что с первых часов войны И. В. Сталин мог определить ее как великую трагедию. Все еще не было полной информации о положении на границе, о развитии наступления немецких войск. Ситуация могла повернуться в любую сторону.
В-третьих, кандидатура Молотова вместо Сталина выглядит странной лишь с точки зрения современной политики. Сталин не был публичен. Его выступления по радио за все время правления можно пересчитать по пальцам. Не слишком стремился он выступать и просто перед большой аудиторией, партийные мероприятия не в счет. Сталину не требовалось накручивать рейтинг популярности обращениями к народу, да и средств для такого обращения в ту пору, когда главным носителем информации были газеты, явно недоставало. Не был Сталин и великим оратором. Достаточно прослушать его выступление по радио 3 июля 1941 года.
Военные мифы о Сталине имеют ту же природу, что и мифы о сталинских репрессиях в целом. Художественные произведения и исторические исследования, вышедшие после 1956 года, не могли игнорировать формирующуюся «линию партии», что добавило путаницы в вопрос о событиях ВОВ.
Дальнейшие наслоения мифов привели к формированию постперестроечного образа Великой Отечественной войны, наполненного заградотрядами, штрафбатами, особистами, идущими в ГУЛАГ бывшими военнопленными и окруженцами, а также массово истребленными казаками и власовцами.
Теме мифологизации военной истории посвящен ряд серьезных исследований, появившихся буквально в последние годы. В этой книге остановимся лишь на тех моментах, что имеют непосредственное отношение к образу сталинских репрессий.