Глава 13 ВЛАДИМИР ЕФИМОВИЧ СЕМИЧАСТНЫЙ

Глава 13

ВЛАДИМИР ЕФИМОВИЧ СЕМИЧАСТНЫЙ

13 октября 1964 года, когда Хрущева срочно вызван из Пицунды в Москву, на заседание президиума ЦК, в аэропорту первого секретаря ЦК встречал один только председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный.

Дело было не только в том, что Семичастный должен был сменить охрану Хрущева и вообще проследить, чтобы темпераментный Никита Сергеевич не предпринял каких-то неожиданных действий. Не всякий решился бы в тот момент оказаться один на один с Хрущевым. Он все еще был первым человеком в стране, и его боялись.

По словам Семичастного, Брежнев даже предлагал убить Хрущева, потому что не верил, что им удастся заставить его уйти в отставку. В какой-то момент у Брежнева сдали нервы, он расплакался и с ужасом повторял:

— Никита нас всех убьет.

А Семичастный Хрущева не боялся. Чего-чего, а воли, решительности и властности у Владимира Ефимовича было хоть отбавляй.

Шелепину и Семичастному не нравилось, когда смещение Хрущева называли заговором. На самом деле это был дворцовый переворот. Ему предшествовал долгий подготовительный период, когда руководители партии сговаривались между собой.

Поскольку Семичастный в этом активно участвовал, никакой информации о закулисной деятельности Хрущев от КГБ не получал. Какие-то сведения до него доходили, и он даже собирался обновить президиум ЦК.

Тогдашний первый секретарь ЦК Компартии Украины Петр Шелест вспоминает, как в марте 1964 года ездил вместе с Хрущевым в Венгрию. Почти каждый вечер они вдвоем гуляли по территории резиденции. Хрущев откровенно говорил о товарищах по партийному руководству — нелестно о Брежневе и совсем убийственно — о Суслове.

Хрущев находился в очень возбужденном состоянии. За ним неотступно следовал сотрудник Девятого управления КГБ. В какой-то момент охранник слишком приблизился к Хрущеву. Никита Сергеевич просто рассвирепел:

— А вам что нужно, что вы подслушиваете, шпионите за мной? Занимайтесь своим делом!

Шелест попытался урезонить Хрущева:

— Никита Сергеевич, он ведь находится на службе.

Хрущев все так же раздраженно ответил:

— Если он на службе, пусть и несет свою службу, а не подслушивает. Знаем мы их.

Никита Сергеевич правильно чувствовал, что опасность исходит от органов госбезопасности, но подозревал не тех людей. Он считал председателя КГБ Владимира Семичастного и его предшественника Александра Шелепина лично преданными ему людьми. Он действительно высоко вознес этих молодых людей, но относительно их настроений и планов он глубоко ошибся.

Генерал-лейтенант Николай Александрович Брусницын, в те годы заместитель начальника Управления правительственной связи КГБ, вспоминает, как его вызвал Семичастный.

Хрущев уже отдыхал в Пицунде. Семичастный сказал, что нужно знать, кто и зачем звонит Хрущеву.

— Владимир Ефимович, — ответил Брусницын, — этого не только я, но и вы не имеете права знать.

Семичастный тут же набрал номер Брежнева:

— Леонид Ильич, начальник правительственной связи говорит, что это невозможно.

Выслушав Брежнева, Семичастный спросил:

— Так что можно?

— А что конкретно надо? — уточнил Брусницын.

— Надо знать, кто названивает Хрущеву.

— Это можно, положено иметь такую информацию на спецкоммутаторе.

— Хорошо. Каждый час докладывайте, кто звонил.

Линия правительственной междугородной ВЧ-связи шла через Тбилиси. Ее отключили, сославшись на повреждение аппаратуры. Хрущева соединяли через спецкоммутатор Москвы, так что Семичастный знал о всех телефонных переговорах Никиты Сергеевича…

14 октября Хрущев согласился «добровольно» уйти в отставку, и это решение в тот же день было утверждено пленумом ЦК. Домой Никита Сергеевич вернулся пенсионером.

В газете «Вечерняя Москва» было интервью с личной поварихой Хрущева. Она прекрасно помнит день, когда его сняли:

«14 октября 1964 года мой муж, который работал в охране у Хрущева, пошел, как обычно, поутру на службу и тут же вернулся: „Что-то случилось! Только я приехал, как нас всех посадили в автобус и развезли по домам!“ Я испугалась — быстрее на дачу! Приезжаю. Дверь открывает незнакомый человек и говорит: „Вашего хозяина сняли“. Председатель Комитета госбезопасности Семичастный ласково так мне и говорит: „Иди и спокойно работай, потому что все это тебя не касается…“ А как работать? Нины Петровны нет, она в Карловых Варах отдыхает. В доме паника, слезы… Когда Хрущевы уезжали с дачи, Никита Сергеевич не выдержал — сел в машину и заплакал».

После отставки Хрущева на пленуме председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный был переведен из кандидатов в члены ЦК КПСС. Его поздравляли, ему завидовали. Но в реальности он вступил на лестницу, ведущую вниз.

«ОН БЫЛ ПРОСТО НЕПРИЛИЧНО МОЛОД»

Владимир Ефимович Семичастный родился в Днепропетровской области, но к «днепропетровскому клану» никогда не принадлежал. Он окончил школу накануне войны. От службы в армии он был освобожден из-за порока сердца. В июле 1941 года его взяли председателем Красноармейского райсовета добровольного спортивного общества «Локомотив» Донецкой области. В августе его сделали секретарем узлового комитета комсомола в Красноармейске.

Он эвакуировался в Кемерово, где жида сестра. В декабре поступил в Кемеровский химико-технологический институт, но проучился недолго: на следующий год его сделали секретарем комитета комсомола Кемеровского коксохимического завода. А через два месяца избрали секретарем райкома.

Он вернулся на освобожденную Украину, и там началась его стремительная комсомольская карьера. В двадцать один год он уже был первым секретарем Донецкого обкома комсомола, и почти сразу его забрали в Киев — секретарем ЦК комсомола по кадрам. Весной 1947 года Сталин прислал на Украину первым секретарем Лазаря Кагановича. Он поставил Семичастного во главе республиканского комсомола. На эту должность предлагали более опытного работника и с высшим образованием. Но Каганович категорически сказал:

— Во главе комсомола Украины должен быть украинец.

Каганович в том же году вернулся в Москву, и полным хозяином республики опять стал Хрущев. Никита Сергеевич очень хорошо относился к Семичастному, воспринимал его как своего выдвиженца, воспитывал его и продвигал.

Семичастный помнит, как он однажды позвонил Хрущеву, попросился на прием, а тот говорит:

— Приходи. Я буду министров принимать, а ты посиди.

Хрущев вызывает одного, другого, третьего. Потом стал Семичастному разные вопросы задавать: «А ты что думаешь по этому поводу? Твое какое мнение?» Смотрел, на что молодой человек способен.

Хрущев распорядился, чтобы в аппарате ЦК ни одного вопроса, который касается комсомола, без Семичастного не решали. Но работать с Никитой Сергеевичем было не просто.

Однажды Семичастный пришел к нему с большим перечнем вопросов. А у первого секретаря настроение отвратительное. Комсомольский лидер докладывает — тот все отвергает. Как же быть? Но тут Хрущев смилостивился и говорит:

— Меня разозлили, я на тебе срываюсь. А ты все равно старайся меня убедить. Учись это делать.

В декабре 1949 года Сталин забрал Хрущева в Москву. В январе 1950-го за ним последовал Семичастный — его избрали секретарем ЦК ВЛКСМ. Ему было двадцать шесть лет. Он прошел в столице суровую школу.

Владимир Ефимович рассказывал мне:

— В 1952-м мы с Шелепиным были в Хельсинки на Олимпийских играх. Когда вернулись, нас сразу повезли в Кремль. Там сидят хмурые Маленков, Берия, Каганович и Суслов. И прорабатывали они нас с десяти вечера до шести утра. Главным обвинением был, конечно, проигрыш в футбол югославам. Ведь Сталин футболистам телеграмму послал, надеялся, что победим. Мы с югославами были тогда на ножах, так что эта игра была не спортивная, а политическая. Команду ЦСКА за проигрыш разогнали.

И нам Берия так зловеще говорит: «Вас, наверное, не туда доставили…»

Мы еще из Хельсинки дали шифровку, что опередили американцев по очкам. А в последний момент американцы подали протест по итогам соревнования по пулевой стрельбе, протест удовлетворили. И получилось, что мы не выиграли у американцев, а только сравнялись. Нам это в упрек: «Как вы могли обмануть товарища Сталина!»

Потом Маленков сходил к Сталину, вернулся успокоенный: «Товарищ Сталин сказал, что неплохо выступили, но некоторые виды спорта надо подтянуть». Тогда нас отпустили…

В комсомоле постигались правила бюрократической жизни. Семичастный стал секретарем ЦК комсомола, когда первым секретарем был Николай Александрович Михайлов, который возглавлял молодежь четырнадцать лет — с 1938-го по 1952-й.

Семичастный помнит, как приносил Михайлову служебную записку — страниц семь-восемь. Он первую страницу просмотрит, последнюю глянет и, не читая, говорит:

— Странички на две сократи и отредактируй, ладно?

Хрущев и в роли руководителя государства по-прежнему благоволил к Семичастному.

— Я попросил Хрущева встретиться с комсомольцами, уезжающими на целину, — вспоминает Семичастный. — Он согласился. Собрались в Большом театре. Привел с собой весь президиум ЦК. Мы занимались тогда самой настоящей хозяйственной работой…

Многим Семичастный запомнился громким выступлением по поводу присуждения Нобелевской премии Борису Леонидовичу Пастернаку и публикации за границей его романа «Доктор Живаго». Против поэта была устроена целая кампания травли.

— Даже свинья не гадит там, где ест, в отличие от Пастернака, — заявил Семичастный.

Речь ему, конечно, написали, что именно сказать, продиктовали сверху, но страсть и темперамент были подлинными.

Когда Шелепин в 1958 году ушел в ЦК партии, первым секретарем стал Семичастный. Но руководил он комсомолом недолго. В следующем году его, как прежде Шелепина, утвердили заведующим отделом партийных органов, то есть главным кадровиком. Эту ключевую должность, между прочим, занимали когда-то и Ежов, и Игнатьев.

Семичастный, возглавив отдел парторганов, вместе с аппаратом подготовил записку «О подборе и расстановке кадров в партии и государстве». Речь шла о необходимости обновления и омоложения партийных кадров. Он показал, что идет застой, кадры стареют, а резерва нет, потому что если первому секретарю обкома или райкома — пятьдесят лет, то второму — пятьдесят пять. Записка широко распространилась в аппарате. Кого-то стали оформлять на пенсию.

Вообще при Хрущеве, в частности усилиями Шелепина и Семичастного, выдвинули большое количество молодежи. Это пугало и раздражало старшее поколение, потому что разница в возрасте достигала двадцати лет. И сразу возникло мощное недовольство — «это удар по опытным кадрам, растеряем лучших секретарей».

Суслов был недоволен:

— Вы только пришли и уже разгоняете старые кадры?

Вот с тех пор пошли разговоры, что «комсомольцы», Шелепин с Семичастным, только и думают, как всех разогнать.

Опытные аппаратчики настроили Хрущева против Семичастного, нашептали, что новый завотделом слишком ориентируется на второго секретаря ЦК Алексея Илларионовича Кириченко. Это насторожило Хрущева.

Кириченко Хрущев (взял его в Москву из Киева) приблизил. Но вскоре убедился, что на роль второго человека Кириченко, у которого был тяжелый характер, не тянет, и расстался с ним, отправил первым секретарем Ростовского обкома. А что касается Семичастного, то Хрущев решил, что рано ему еще руководить отделом ЦК.

Когда Семичастный уехал в командировку в Венгрию, из Баку поступило необычное обращение ЦК компартии Азербайджана — обязательно прислать им на помощь Владимира Ефимовича.

Как раз в июле 1959 года был избран новый первый секретарь ЦК Вели Юсуфович Ахундов, врач по образованию. Он за два года сделал стремительную карьеру. С поста министра здравоохранения республики его в январе 1958 года сделали секретарем ЦК, в июле того же года назначили председателем Совета министров, а ровно через год — первым секретарем ЦК республики.

Просьбу ЦК Компартии Азербайджана удовлетворили. Когда Семичастный вернулся из командировки в Венгрию, уже было решено отправить его в Баку вторым секретарем ЦК компартии Азербайджана. Это было понижение. Семичастный сильно переживал, но ему было всего тридцать пять лет, все впереди.

Его верный друг Шелепин оставался возле Хрущева и ждал возможности напомнить о Семичастном. Подходящий повод представился через два с половиной года, в 1961-м, когда сам Шелепин уходил в ЦК и возник вопрос, кто его сменит в КГБ.

Семичастному только что сделали операцию по поводу аппендицита, и он отдыхал в подмосковном санатории в Барвихе. Вдруг позвонил Шелепин:

— Завтра будь в ЦК.

Семичастного принял Фрол Романович Козлов, исполнявший после Кириченко роль второго секретаря ЦК:

— Мы вас рекомендуем на должность председателя КГБ.

Потом принял и Хрущев, который сменил гнев на милость и рад был видеть своего молодого выдвиженца. Владимиру Ефимовичу было всего тридцать семь лет, в ноябре 1961 года он стал самым молодым главой органов госбезопасности.

Он сразу объяснил Семичастному:

— К тебе будут проявлять интерес все кому не лень. Но имей в виду: для тебя бог и воинский начальник один, это первый секретарь.

Однажды Семичастный что-то неосторожно рассказал одному из секретарей ЦК. Потом пришел с докладом к Хрущеву. Тот раздраженно оборвал его:

— Что ты мне принес старье какое-то? Уже об этом воробьи на крышах чирикают!

Оказывается, тот секретарь ЦК за обедом уже все это пересказал. Хрущев ревновал. Он один мог давать поручения председателю КГБ и желал иметь монополию на секретную информацию. Хрущев, а потом Брежнев решали, о какой информации будут знать они одни, а с какой можно ознакомить политбюро.

— Как вам Шелепин передавал дела? — спросил я Семичастного.

— Ключи от сейфа и от стола отдал, показал, как что открывается, только код сменил: «Сам себе придумай». А что ему еще передавать? Список личного состава? Шелепин пришел на коллегию комитета, представил меня и ушел.

— Неужели ничего не посоветовал?

— Мы с ним настолько близки были и так тесно общались, что я всегда у него мог что-то спросить и посоветоваться. Нравоучений он мне не читал. Охарактеризовал немножечко людей — кого поближе держать, кого подальше, кого поскорее убрать, на кого опираться. Ну, как обычно бывает, когда один уходит, другой приходит…

Как кадровые чекисты отнеслись к Семичастному? Генерал-лейтенант Вадим Кирпиченко:

— Он был просто неприлично молод — тридцать семь лет. В КГБ все начальники отделов были старше Семичастного. Никто не воспринимал его в качестве государственного деятеля, все понимали, что он прежде всего человек Шелепина. Но Семичастный правильно оценил ситуацию и, в отличие от Шелепина, стал вникать в дела службы. Держался он нарочито строго, был самолюбив и властолюбив.

Генерал армии Филипп Бобков:

— Говорили, что он малообразован, но я бы этого не сказал. Он быстро схватывал любую идею, был прост и доступен. Он внимательно относился к профессионалам, не рубил с плеча, вдумчивей, чем Шелепин, расставлял кадры. Не держался за свою идею. Если чьи-то рекомендации находил разумными, не цеплялся за свое мнение. Он был, пожалуй, слишком доверчив…

Судьба его не баловала. Ему мешала молодость. При Брежневе большинство руководителей было почтенного возраста, а тут вдруг комсомолец. Вокруг Семичастного плелись интриги. Он считался человеком Шелепина и, следовательно, нежелательной фигурой. Против него действовали руководители подразделений КГБ, прищедшие из партийных организаций Украины и имевшие связи с Брежневым.

Бывший начальник разведки ГДР генерал-полковник Маркус Вольф:

— Это был доброжелательный и дружелюбный руководитель. Но За внешней приветливостью скрывался умный, расчетливый, идеологически жесткий человек.

ОДИН ДЕНЬ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КГБ

— Как складывался день у председателя Комитета государственной безопасности? — спрашивал я Семичастного.

— Во-первых, надо утренние газеты полистать, хотя бы по заголовкам посмотреть что к чему, и сводки ТАСС, где все важное подчеркнуто. Плюс секретариат и помощники подготовили обзор иностранной прессы — это чтобы почувствовать ритм дня, понять, что в стране происходит, что за кордоном.

Потом пошла оперативная информация: сводки министерства внутренних дел, министерства здравоохранения, контрразведки — где что произошло. Это тоже нужно для начала рабочего дня.

Дальше рутинная работа. Принесли первую порцию почты — она требует неотложного рассмотрения и принятия решений. Потом образовалось окно для приема кого-то из сотрудников и представителей других ведомств. Часов в одиннадцать председатель КГБ знакомился с предназначенными для членов политбюро особыми, сверхсекретными материалами разведки и контрразведки, после чего лично подписывал их. Вечером он подпишет вторую порцию спецсообщений для политбюро. Их доставляли в запечатанных конвертах. Вскрывать и читать их не имели права даже помощники членов политбюро.

Бумаги председатель КГБ рассылал по разной разметке: общую информацию — всем членам Политбюро для расширения кругозора, более узкую тем, кто курировал направление, о котором шла речь. Когда информация касалась внешней политики — обязательно Суслову и Громыко. Все, что относилось к социалистическим странам, — Андропову. Он тогда был секретарем ЦК по социалистическим странам.

За разметкой спецсообщений строго следил аналитический отдел разведки. Он предлагал, кому и какую информацию послать, Учитывал, кому она раньше посылалась, чтобы не получилось так, что члена политбюро оповестили о начале каких-то событий, а уведомить об окончании забыли. Председатель КГБ вносил коррективы, иногда говорил: давайте расширим круг получателей информации или, наоборот, сузим.

А вслед за этим шли совещания, встречи в широком кругу. Это не срочные текущие дела, а более крупные вопросы. И наконец, заседания комиссий, созданных для исполнения того или иного решения ЦК и Совета министров. В понедельник «забивались гвозди» — намечались три-четыре важных дела, которые надо за неделю раскрутить или завершить.

В отличие от предшественников, и особенно от своих преемников, Семичастный имел только четырех заместителей.

— Заместителей надо держать столько, сколько сам можещь переварить. А то наберешь заместителей, а потом не можешь всех занять делом. Заместитель ведь не только помогает, ему надо придумать работу. Если он приходит, его надо сразу принять. А если его в очереди держать или звать, когда окошко появится, то какой он заместитель? Он же не заходит на три минуты, он придет на час, а то и приведет своих подчиненных из подразделений, которые он курирует, для доклада. Так если у тебя десять замов, их за неделю не примешь!

Начальников разведки и контрразведки, командующего пограничными войсками председатель тоже обязан принять немедленно. Другое дело, вспомогательные управления. Например, начальнику управления оперативной техники всегда можно сказать: «Знаешь, друг, подожди. Через два дня появится окно, я тебя позову». Если, конечно, не срочное дело…

Наружная разведка, так называемые «топтуны», или управление правительственной связи — они могут подождать. Если тем более связь хорошая — сними трубку и по телефону все спроси. Зато должна быть возможность встречаться с начальниками ключевых отделов и направлений. У меня была такая привычка, что по многим делам я приглашал начальников главков вместе с руководителями отделов, которые непосредственно занимаются этим делом. Я, во-первых, хочу видеть, на что способен начальник отдела, а во-вторых, он ведет разработку, у него все в голове, он знает все мелочи, тонкости, которые начальник главка мне не доложит. С ними доклад получается интереснее. Я, когда пришел, был совершенно слепой. Я им прямо сказал: без вас не смогу. Пришел начальник разведки Сахаровский на первый доклад, и мне надо принимать решения по нашей работе в Индии или Бангладеш, не помню сейчас. И не просто решать, а сказать, сколько дать денег — пять тысяч долларов или три тысячи. Без моего указания это не оформить.

Вот я прямо спросил: «Твое мнение? Ты как считаешь?» Как он сказал, такое решение я и принял. Нелепо было бы действовать иначе. Между прочим, за шесть лет работы они меня ни разу не подвели. Даже попытки такой не было — проверить меня или специально что-то подсунуть. Боже сохрани!

Начальники разведки и контрразведки Александр Михайлович Сахаровский и Олег Михайлович Грибанов — оба были очень сильные генералы. Сахаровский посуше, официальнее, немногословный. А Грибанов даже с налетом авантюризма, и мне это нравилось, потому что для контрразведчика иметь чуть авантюризма и фантазии — блестяще.

«МЕДОВАЯ ЛОВУШКА»

Начальник Второго главного управления КГБ СССР генерал Грибанов сам осуществил операцию по вербовке французского посла в Москве Мориса Дежана, известного своей любовью к балеринам Большого театра.

Разведке приятно говорить, что агенты служат ей по идеологическим, идейным соображениям. Но идейные агенты — большая редкость. В основном информацию продают. Иногда отдают по любви, если влюбляются в сотрудницу иностранной разведки. Иногда агентов вербуют с помощью шантажа.

Французскому послу устроили «медовую ловушку». Это очень сложная разведывательная операция, когда нужного человека вербуют в постели. Он влюбился в одну актрису из Большого театра. Она казалась недоступной, что только разжигало его чувство.

Убедившись в том, что он прочно сидит на крючке, посла пригласили на дачу, в реальности принадлежавшую КГБ. И тут его пассия вдруг согласилась на интимное свидание, объяснив, что муж уехал в командировку.

Посол был счастлив. Все чудесно. Квартиру, разумеется, оборудовали подслушивающей техникой. В самый неподходящий момент, среди ночи, открыв дверь своим ключом, появился как бы муж, а на самом деле офицер КГБ. Он умело изображал пьяного и ревнивого человека. Увидев, что происходит, он разыграл возмущение, избил посла и выставил его на улицу буквально в одной шляпе.

Когда балерина закричала: «Не бей его! Это же французский посол!» — «муж» гневно завопил, что он подаст в суд, он пожалуется французскому правительству… Это больше всего напугало посла. Он бросился за помощью к человеку, с которым его познакомили, объяснив, что он большая «шишка» в Москве.

«Шишка» сидел в здании Совета министров в собственном кабинете, послу сообщили его номер телефона. Этой «шишкой» был начальник контрразведки Грибанов.

Посол попросил его как-нибудь уладить эту историю, не доводя дело до международного скандала. Грибанов нехотя согласился посодействовать, но объяснил, что все могут только люди из КГБ. С ними надо установить контакты, наверное, они захотят поговорить о будущем советско-французских отношений. Никаких секретов, разумеется, просто поговорить…

Посол был согласен на все, лишь бы избежать огласки. Так его и завербовали. Но всю операцию провалил один из перебежчиков, который, оказавшись на Западе, описал приготовленную для француза «медовую ловушку».

Карьера Грибанова закончилась в 1964 году, когда бежал офицер КГБ Юрий Носенко. Начальнику контрразведки пришлось ответить за провал.

Зато при Семичастном был пойман один из самых знаменитых шпионов XX века полковник советской военной разведки Олег Пеньковский, который работал на англичан и американцев. Его арест был большим успехом КГБ.

Арестованного Пеньковского сразу привезли к председателю КГБ Владимиру Ефимовичу Семичастному.

— Я просто хотел на него посмотреть, — рассказывал мне Семичастный. — Пеньковский стал бормотать, что он ничего плохого не сделал, ни в чем не виноват и готов помочь родине. Я приказал его увести…

— Какой вред принес Пеньковский? — спросил я Семичастного.

— Он давал информацию американцам и англичанам и об атомных делах, и о ракетных, об их дислокации. Но это что ему перепадало, так сказать, с маршальского стола. Я имею в виду маршала Варенцова, который командовал артиллерией и ракетными войсками сухопутных войск. Доступа к высшим секретам у Пеньковского не было. Скажем, о переброске ракет на Кубу Пеньковский не знал. Так что Пеньковский не был той фигурой, какой его изображают. Почему же мы его все-таки расстреляли? Потому что он был хорошим для них агентом. И плохим для нас сотрудником…

Пеньковский среди прочего провалил лучшего советского агента в Швеции. Когда советник шведского правительства по вопросам разоружения и друг короля Густава Адольфа, полковник Генерального штаба Стиг Эрик Констанс Веннерстрём был арестован в Стокгольме, он признался, что работал на Москву пятнадцать лет. По объему информации, которую он давал, Веннерстрёма сравнивали с Кимом Филби.

С ним работал генерал Виталий Александрович Никольский из Главного разведывательного управления Генерального штаба. В 1960 году его назначили военным атташе в Швеции.

— Швеция, как таковая, особого интереса не представляла, — рассказывает генерал Никольский. — Практически всю информацию о ее армии и флоте можно было получить из открытых источников. С помощью шведов мы пытались найти ключи к секретам НАТО и США. Веннерстрём и был нам нужен именно для этого. Пять лет он служил военно-воздушным атташе в Вашингтоне, закупал самолеты для шведских ВВС и имел, следовательно, доступ ко всем американским новинкам. Потом он четыре года возглавлял отдел вооружений военно-воздушных сил в министерстве обороны — сами понимаете, какими возможностями он обладал.

Например, наших военных в то время очень интересовала новая американская ракета «Хок». Мы попросили Веннерстрёма, и он добыл то, что нам было нужно.

— Самый опасный для агента момент — передача информации. Где вы встречались с Веннерстрёмом? — спросил я Никольского.

— Мы виделись с ним очень часто, раза два в неделю на всевозможных приемах, куда обязательно приглашают военного атташе.

В этой толчее он передавал мне информацию, а я ему — задания центра. Веннерстрём работал в военном атташате в Москве, хорошо говорил по-русски, и его контакты с русскими выглядели естественно.

— Почему он провалился?

— Информацию о новейших западных вооружениях, которая поступала от Веннерстрёма, Главное разведывательное управление передавало тем, кого она больше всего интересовала, то есть советским производителям оружия. К этой информации имел доступ и полковник Пеньковский, который в конце концов установил, что немалая часть секретных сведений поступает из Швеции, и сообщил об этом своим английским связным.

— Шведская контрразведка, вообще говоря, не известна своими успехами. Как же шведы вышли на Веннерстрёма?

— Незадолго-до его провала из центра пришло указание устроить встречу Веннерстрёма с крупным начальником из ГРУ. Но не в Швеции, а в Финляндии. Веннерстрём поехал в Хельсинки — поездки мы ему оплачивали.

Мой коллега в Финляндии получил указание организовать встречу с ним не на конспиративной квартире военной разведки, а у «соседей» — для надежности. Резидент КГБ предоставил свою квартиру. Московский начальник и Веннерстрём мило побеседовали на этой квартире, а через несколько недель «соседский» резидент бежал на Запад и выдал все, что знал.

— А в чем был смысл этой встречи в Хельсинки, которая так дорого обошлась?

— А зачем все наши начальники так любят ездить за границу? — вопросом на вопрос ответил Никольский. — Предмет беседы был самый пустяковый: Веннерстрёма горячо благодарили за проделанную работу. Как будто бы я не мог того же сделать с меньшими для разведки убытками! Веннерстрёму много чего обещали — и пенсию, и орден, но ничего не дали.

Наша привычка обещать невыполнимое тоже сыграла роковую роль в его судьбе.

Секретные материалы, которые нас интересовали, он фотографировал. Я снабжал его специальной фотопленкой, которая называлась «щит». Ее разработали в нашем научно-исследовательском институте и доложили начальству, что, если она попадет в руки врага, никто не сумеет ее проявить.

Веннерстрём свято в это верил и не спешил избавиться от пленок. Но когда его арестовали, шведские эксперты быстро сумели их проявить, и это было неоспоримое доказательство его вины. Взяли его в тот момент, когда он по нашему заданию переснял важные документы Генерального штаба, а отдать пленки не успел.

— Выходит, в его провале виновна советская разведка?

— Разведка существовала не в безвоздушном пространстве. Она страдала теми же болезнями, что и весь наш государственный аппарат.

Однажды я получил из центра указание приобрести два клистрона — детали, необходимые для запуска ракет и, естественно, запрещенные к экспорту в социалистические страны. Обошлись они нам в четыре тысячи долларов каждая.

Когда детали уже были у нас в руках, из центра приходит указание: один клистрон за ненадобностью вернуть. Но сделать это было невозможно! Покупали мы их через подставных лиц, потому что за такую операцию торговца могли запросто упрятать за решетку.

Но в центре наши доводы не принимались и расходы на покупку второго клистрона не утверждались.

Стоимость проклятой детали равнялась двум моим годовым окладам. Попытки предложить второй клистрон чехам и полякам ни к чему не привели. Случайно спросил нашего торгового представителя: не нужен ли кому клистрон? Он запросил министерство внешней торговли и мгновенно получил ответ: «Нарочным выслать деталь в Москву! Примите срочные меры для закупки еще пяти штук, крайне необходимых нашим институтам».

КАК ТРУДНО СТАТЬ ГЕНЕРАЛОМ

— Сколько же времени понадобилось на то, чтобы войти по-настоящему в новую работу? — спросил я Семичастного.

— Чтобы разобраться и почувствовать, кто на что способен, — года полтора.

— А что вас больше всего поразило, когда вы пришли в КГБ?

— Все поразило. Никогда еще я не имел такой всеобъемлющей информации, такого обилия материалов, разностороннего и глубокого понимания того, что происходит в мире и в стране. И на меня произвели впечатление кадры. Люди, которые туда подбирались, их через семь сит просеивали. Кадровики примечали подходящих ребят еще на втором курсе института. Сотню брали на учет, а отбирали в конечном итоге трех человек. Отбор был индивидуальный, штучный. Поэтому сложился высокопрофессиональный коллектив.

Из этих людей могли получиться и министры, и писатели, и ученые. В шифровально-дешифровальном управлении у нас начальники были членами-корреспондентами Академии наук, это профессиональные математики.

— Я помню, в Грузии возникло так называемое «винное дело», — продолжал Семичастный. — Не совсем наша забота, но мы за него зацепились. Когда Шелепин и я были председателями, у нас политических дел единицы были, следственный отдел бездельничал, на работу приходили, а делать-то нечего. Мы это грузинское дело взяли в свое производство, и я отправил туда бригаду следователей, человек сорок. Так вот, нашим следователям, чтобы они дело закрыли, предлагали взятки в пятнадцать — двадцать тысяч рублей. Никто не соблазнился!..

Во время поездок по стране Семичастный видел, что лишних людей в системе госбезопасности было предостаточно, некоторым сотрудникам городских отделов просто нечем заняться, они высасывают дела из пальца, чтобы оправдать свое существование. Побывав в одном городе, увидел, что у чекистов совсем нет работы, и распорядился убрать оттуда людей. В городах, где иностранцы вообще не бывают, зачем держать большой аппарат?

Больших сокращений он уже не проводил, но и разрастанию аппарата сопротивлялся. Разрастание начнется после него, при Андропове.

Семичастный любил рассказывать такой анекдот. Отец-чекист ушел на пенсию, сын принял его дела и через день укоризненно говорит отцу:

— Папа, что же ты пятнадцать лет вел это дело? А я его прочитал и сразу закрыл.

Отец огорченно качает головой:

— Эх ты, молодо-зелено, я на этом деле пятнадцать лет кормился, а ты в один день с ним покончил.

— Что касается агентуры, — говорил Семичастный, — то ее не может быть больше, чем я могу переварить. Если оперативник должен работать с пятнадцатью агентами, бессмысленно давать ему пятьдесят. Не выйдет из этого ничего. Это уже будет не агент, а доносчик, стукач. А они мне не нужны. Я не один раз и Хрущеву, и Брежневу говорил: избавьте меня от необходимости давать информацию, которую не КГБ должен поставлять, а комсомольские и партийные органы. Сообщать, кто и как реагирует на решения пленума ЦК, — это не моя обязанность. Конечно, я дам информацию более точную не о том, о чем на собраниях говорят, а что на рынках, в магазинах, в очередях обсуждают. Но в принципе это не дело КГБ…

Нравы в КГБ были строгие. Считалось, что чекист должен получать только то, что ему положено. Все, что сверх, — от лукавого. Семичастному сообщили, что в Воронежском управлении КГБ «увлеклись» приобретением машин, дачных участков и лодок. И еще бильярдную устроили! Выяснилось, что и в центральном аппарате некоторые чекисты завели себе и дачу, и лодку, и еще машину купили.

На партийном активе председатель КГБ по этому поводу высказался более чем резко:

— Завели лодки, машины… Когда же вы работаете? Я тоже человек, куплю себе дачу, потом машину… О чем я буду думать на работе? О том, как написать аналитический доклад или как агента завербовать? Боже сохрани! Я буду доски искать. Или шифер. Или запчасти. Значит, снимается телефонная трубка: «С вами говорят из Комитета государственной безопасности, мне нужно..» Кончайте с этим! Выбирайте: или служба в органах, или все это…

— Но в целом аппарат был блестящий, — говорит Семичастный, — исполнительный, надежный. Подчиненных не надо было контролировать, проверять, перепроверять.

У Семичастного была другая забота.

— Кто-то вбил Хрущеву в голову, что надо с сотрудников оперативных подразделений КГБ снять погоны. Пограничников и военную контрразведку он не трогал — особисты в войсках работали, их в гражданку не оденешь. А остальных он хотел в штатских превратить…

Сталин в последние годы жизни тоже не присваивал генеральских званий офицерам МГБ. Став первым секретарем, Хрущев в мае 1954 дода подписал первый список на десять новых генералов. И после этого каждый год примерно двадцать высших офицеров в системе госбезопасности получали право носить брюки с лампасами.

Начиная с 1961 года Хрущев не подписал ни одного представления на генеральское звание. Некоторые начальники управлений и председатели КГБ республик оказались всего лишь полковниками. Звание полковника председатель КГБ мог дать своей властью. А генерала — только решением Совмина и политбюро. Семичастный несколько раз обращался к Хрущеву:

— Никита Сергеевич, неудобно получается. По всем неписаным положениям председатель КГБ в республике — старший воинский-начальник. А он всего лишь полковник. Рядом министр внутренних дел — генерал.

Хрущев обрывал разговор:

— Ничего, обойдешься.

Семичастный с другой стороны зашел. Доказывал Хрущеву, что если снять с сотрудников КГБ воинские звания, то рухнет дисциплина в комитете, да еще придется, как в любом гражданском ведомстве, профсоюз заводить:

— Если я людей в субботу и воскресенье вызываю, так что, мне надо у профсоюза разрешение просить? Двойную оплату вводить? А если нет, мне профсоюз претензии предъявит. Вдруг случится такое, что мне, паче чаяния, понадобится отдать команду более серьезную? Скажем, стрелять надо будет? Тоже с профсоюзами согласовывать? Воинская служба обеспечивает дисциплину. Я отдал приказ и могу забыть. Подчиненный помнит и доложит об исполнении. Лишусь я этой возможности, все пойдет прахом. И он забудет, и я забуду, и дело пострадает.

Хрущев в шутку все переводил. Когда Семичастный опять завел речь о генеральских погонах, Хрущев его прервал:

— Пойдем обедать!

Зашли в Кремле в комнату, где обедали члены президиума ЦК, рядом со Свердловским залом. Хрущев говорит:

— Вот пришел председатель КГБ, просит генеральские звания. Я ему могу только свои генеральские штаны отдать, ну так он в них утонет.

— Никита Сергеевич, да я же не себе прошу…

Хрущев многих против себя восстановил тем, что руководящий состав КГБ держал в черном теле. Как и Вооруженные силы, когда тысячам офицеров пришлось уйти из армии.

Правда, Хрущев удержался от соблазна и себе звание тоже не повысил, в отличие от Брежнева. Как пришел с войны генерал-лейтенантом, так с двумя звездочками и остался. А его тоже уговаривали:

— Как же так, Никита Сергеевич, вы Верховный главнокомандующий, а мы старше вас по званию?

— Ничего, — уверенно говорил Хрущев, — я с вами и так управлюсь.

Вот когда Хрущева убрали, Семичастный внес список — более семидесяти человек получили генеральские звания. И сотни сотрудников КГБ удостоились орденов и медалей. Это был щедрый жест со стороны нового руководства. Брежнев знал, что с людьми в погонах надо ладить, и звездочек не жалел. Тогда и самого председателя КГБ, никогда не служившего в армии и вообще не военнообязанного, произвели сразу в генерал-полковники.

— А то неудобно было, — вспоминает Семичастный. — Я подписываю приказы о присвоении воинских званий, вручаю погоны подчиненным, а сам остаюсь штатским. У меня начальник секретариата зарабатывал больше, чем я, потому что получал за звание и за выслугу лет. А мне, как гражданскому лицу, полагалась зарплата министра первой категории — семьсот рублей, и все. И аппарат об этом знал. Вот как присвоили мне генерала, тут я и за звание, и за выслугу стал получать.

РАКЕТЫ БЕЗ БОЕГОЛОВОК

Я спросил Семичастного, что на посту председателя КГБ удивило и потрясло его больше всего.

— Много чего такого было. Узнал ситуацию с неприкосновенными запасами. И многие другие вещи, которые я себе и представить не мог. Например, что на боевое дежурство могут поставить ракеты без боеголовок. Министр обороны Родион Яковлевич Малиновский и министр среднего машиностроения Ефим Павлович Славский доложили, что ракеты развернуты, а на самом деле они без боеголовок.

Мне военная контрразведка сообщила, что это Малиновский и Славский между собой втихаря договорились. Я немедленно доложил в президиум ЦК. Малиновский в претензии:

— Зачем сообщил?

Я ему объяснил:

— Мне контрразведка докладывает, а я должен молчать? Соучастником стать? Или ты хочешь сказать, что ничего не знал? Мне доподлинно известно, что вы сговорились, так что ты брось…

Потом открылись секреты взаимоотношений в высшем эшелоне власти, говорит Семичастный. Я и не знал раньше, где какой клан, землячество, из какого хутора кадры подбираются. А тут начинаешь обращать внимание, почему у председателя Совета министров Косыгина пять заместителей из Днепропетровска, откуда и сам Брежнев. Тут уж понимаешь, с кем и как себя вести.

Многое открылось, что для обычного глаза незаметно. КГБ — это та организация, для которой секретов нет.

— Считается, что все телефоны высшего руководства прослушиваются. Это так?

— Не так, — возразил Семичастный. — Вот вы задумайтесь над простой вещью. Ну, соберу я все это. И что дальше? В себе держать не станешь, с кем-то поделишься, доложишь. И начнется такое сталкивание лбами, поедание друг друга. Люди будут вести себя как змеи в банке, а ты в этом главный. Это страшно. Да и технически невозможно. Магнитофоны еще редкостью были. Надо сидеть записывать. А потом всю запись дать машинистке перепечатать. Она сорок страниц перепечатает, да они никому не нужны. Разговор — половина матом. Надо три странички сделать. Сколько же людей надо на это бросить? Так что полстраны не подслушаешь.

— Неужели Хрущев и Брежнев не обращались к председателю КГБ с просьбой послушать того или иного человека?

— Были такие случаи. Например, когда стало известно, что маршал Жуков пишет мемуары, мне прямое поручение: «Ты не мог бы поинтересоваться, о чем он пишет?» Пришлось поинтересоваться. А однажды мне Хрущев поручил вызвать Кагановича и его воспитывать. И я выполнил, хотя Каганович меня вдвое старше и делал меня первым секретарем комсомола на Украине. Это были единичные случаи. Я ведь Хрущева предупреждал: Никита Сергеевич, телефонные разговоры не я слушаю. Это делают двенадцать — пятнадцать человек из аппарата. Платок набросить на каждый роток не удастся. Лишняя информация — она начинает гулять. Хрущев к этому с пониманием относился. Хотя два-три раза он на переговорах очень неосторожно разглашал разведывательные данные, а это грозило потерей источника информации…

Семичастный в наших разговорах несколько раз возвращался к мысли о том, что возможности КГБ были не безграничны:

— Вот говорят, что у КГБ бюджет был безразмерный, что председатель мог получить все, что хотел, что у меня был открытый счет: что ни попрошу все дадут! Хотел бы я в таком КГБ поработать! У меня был ограниченный бюджет. Мне, как и другим министерствам, выделяли то, что могли выделить. Я ходил на заседания комиссии по спорным вопросам в министерство финансов перед утверждением бюджета и выбивал там лишних полмиллиона или триста тысяч рублей. Мне иногда звонил министр финансов Василий Федорович Гарбузов и Христом Богом просил не приходить на заседание комиссии.

— Почему?

— Понимаешь, — говорит, — мне тебе отказать трудно, а если придет твой зам, я наберусь смелости и откажу. А ты меня своими разговорами о секретности загонишь в угол, и спорить с тобой трудно. А если я в присутствии других министров тебе все же откажу, решат, что я выше КГБ.

Все статьи расходов были настолько регламентированы, что я по одежке протягивал ножки, — говорит Семичастный. — С Гарбузовым были такие отношения, что он помогал, если мог. Но и у меня если в конце года оставалась лишняя копейка — не успели израсходовать, — то я запрещал тратить деньги на какую-то чепуху, покупку кнопок и бумаги. Я звонил Гарбузову: «Забери у меня десять миллионов и имей в виду…»

КГБ отвечал за охрану и быт политбюро. В штате Девятого управления состояли не только офицеры охраны, но и буфетчицы и горничные, которые обслуживали высшее руководство на государственных дачах. Аппетиты росли. Один член президиума просил ему бассейн вместо зимнего сада сделать. Другой — на даче березы срубить и посадить каштаны. Третий захотел дорожки из битого кирпича заасфальтировать, четвертый, наоборот, пожелал асфальт убрать.

Семичастный обратился к Хрущеву:

— Никита Сергеевич, я прошу умерьте аппетиты членов президиума. У меня нет таких возможностей. Тех денег, которые вы мне даете, не хватит, чтобы зимний сад в бассейн превращать. Кроме того, я не сам это делаю, а прошу людей в Мосгорисполкоме. У них есть специальная бригада, которая по нашим заявкам работает. Но эти рабочие насчет бассейнов и каштанов все разнесут по Москве и Подмосковью.

И как-то Хрущев, вспомнив слова Семичастного, вдруг на заседании президиума говорит:

— Дошли до меня слухи…

И выдал товарищам по президиуму ЦК на полную катушку за тягу к роскоши. Хотя именно тогда самому Никите Сергеевичу строили бассейн на даче в Крыму.

НОВОЧЕРКАССК И ДИССИДЕНТЫ

На время председательства Семичастного пришлось рабочее восстание в Новочеркасске в июне 1962 года.

Оно стало следствием неудач в сельскохозяйственной политике, усугубленных попыткой лишить крестьян приусадебных участков и скота. Решение бюро ЦК КПСС по РСФСР в 1958 году «О запрещении содержания скота в личной собственности граждан, проживающих в городах и рабочих поселках» имело своим результатом то, что людям фактически было запрещено вести личное хозяйство. Это привело к самым бедственным последствиям. Повышение цен на мясо, масло и молоко примерно на 30 процентов 31 мая 1962 года вызвало возмущение в различных городах России.

Рабочие сталелитейного цеха крупнейшего в Новочеркасске электровозостроительного завода имени С. М. Буденного прекратили работу и потребовали повышения расценок.

Дело в том, что накануне повышения цен на заводе еще и пересмотрели нормы выработки, из-за чего резко упала зарплата рабочих. К рабочим присоединились другие горожане. Собралось несколько тысяч человек. Сначала партийные работники с помощью сотрудников областного управления КГБ пытались уговорить всех разойтись. Не получилось. Прибыли двести милиционеров, но они тоже были смяты и бежали. Поздно вечером прибыли бронетранспортеры и грузовики с солдатами. Так как офицеры не знали, что им делать, военные спустя какое-то время повернули назад. Наконец прибыла усиленная танками воинская часть, которая заняла завод.

На следующий день митинг возобновился. К митингующии присоединились рабочие Новочеркасского завода нефтяного машиностроения. С портретом Ленина над колонной манифестаь ты двинулись в центр города к зданию горкома партии. Они пытались захватить здание, и тогда в них стали стрелять.

Первым секретарем Ростовского обкома партии был все тот же Алексей Кириченко. Он занял жесткую позицию. Командующии войсками Северо-Кавказского военного округа был генерал Исса Александрович Плиев. Все главные решения принимали срочно прилетевшие из Москвы члены президиума ЦК — Анастас Иванович Микоян, первый заместитель главы правительства, и Фрол Романович Козлов, секретарь ЦК.

На счастье Семичастного, сам он в городе не был. Комитет государственной безопасности там представляли его заместители Николай Степанович Захаров и Петр Иванович Ивашутин.

В записке КГБ, отправленной в ЦК, говорится, что «после ликвидации массовых беспорядков подобрано 20 трупов, из них две женщины, которые захоронены в разных местах области».

Потом выяснилось, что погибло 25 человек. Полный список Семичастный представит Хрущеву. В городе ввели комендантский час, полторы сотни человек были задержаны органами КГБ, из них 49 арестовали. Потом был устроен судебный процесс.

Более всего боялись, что о происшедшем станет известно за границей. В записке Семичастного в ЦК говорится: «Для выявления и пресечения возможных случаев проникновения за границу нежелательных сообщений через радиолюбителей в Новочеркасск и Шахты направлено пять машин радиоконтрразведывательнои службы с радиоприемной и пеленгаторной техникой».

После трагедии в Новочеркасске на заседании президиума Комитет госбезопасности критиковали за слабую агентурную работу. Приняли постановление, в котором говорилось: «Разрешить КГБ СССР увеличить штатную численность контрразведывательных подразделений территориальных органов КГБ на 400 военнослужащих».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.