Глава 7 ВИКТОР СЕМЕНОВИЧ АБАКУМОВ

Глава 7

ВИКТОР СЕМЕНОВИЧ АБАКУМОВ

Министр государственной безопасности Виктор Семенович Абакумов любил вечерами ходить по улице Горького пешком, со всеми любезно здоровался и приказывал адъютантам раздавать старухам по сто рублей. Они крестились и благодарили. Абакумов любил также фокстрот, футбол и шашлыки — их ему привозили из ресторана «Арагви».

Когда его арестуют в июле 1951 года, то при обыске у бывшего министра найдут 1260 метров различных тканей, много столового серебра, 16 мужских и 7 женских часов, 100 пар обуви, чемодан подтяжек, 65 пар запонок…

Пока Виктор Семенович был на свободе, он наслаждался жизнью — насколько это было возможно по тем временам. Вероятно, это была компенсация за невеселое и несытое детство.

«ФОКСТРОТЧИК»

Абакумов родился в Москве в 1908 году. Сын больничного истопника и прачки, он проучился в школе всего четыре года. Меньше его учился только Ежов. Им обоим это не помешало в карьере.

Писатель Кирилл Анатольевич Столяров, изучивший дело Абакумова и написавший о нем не одну книгу, рассказывал мне, что, когда Виктор Семенович стал уже начальником Главного управления контрразведки СМЕРШ наркомата обороны, он ни одной неграмотной бумаги не подписывал, сам все правил. И его обращения к Берии и Маленкову, отправленные из тюрьмы, были написаны абсолютно грамотным человеком…

Абакумов отслужил два года рядовым 2-й Московской бригады частей особого назначения. После армии был разнорабочим, упаковщиком, грузчиком, стрелком военизированной охраны. В 1930 году, когда он стал заместителем заведующего торгово-посылочной конторы наркомата торговли РСФСР, его приняли в партию, и с этой минуты началась карьера. В октябре того же 1930-го он перешел на штамповочный завод «Пресс», его избрали секретарем комсомольской ячейки, а на следующий год сделали заведующим военным отделом и членом бюро Замоскворецкого райкома комсомола.

В январе 1932 года по партийной путевке Абакумова взяли в аппарат НКВД практикантом экономического отдела полномочного представителя ОГПУ по Московской области. Год он проработал оперативным уполномоченным экономического отдела (борьба с диверсиями и вредительством в народном хозяйстве). В 1933-м его перевели в экономическое управление центрального аппарата госбезопасности. Но на этой должности он продержался всего год.

Чуть ли не единственное свидетельство о начале работы Абакумова принадлежит Михаилу Павловичу Шрейдеру, у которого в экономическом отделе ОГПУ и начинал Виктор Абакумов. Его взяли по рекомендации большого начальства, которое выразилось так: хороший парень, хотя звезд с неба не хватает.

Его первые начальники в ОГПУ Московской области презрительно называли его «фокстротчиком». Будущий министр и в самом деле увлекался танцами и больше всего любил модный тогда фокстрот — бальный танец, пришедший из Америки.

Еще больше он увлекался женщинами и пользовался взаимностью. Он вербовал молодых женщин и развлекался с ними на конспиративных квартирах, а потом писал от их имени донесения с обвинениями врагов народа.

После того как все это вскрылось, пишет в своих воспоминаниях Михаил Шрейдер, он написал руководству рапорт о необходимости немедленного увольнения Абакумова как разложившегося и непригодного к оперативной работе, да и вообще к работе в органах. Абакумов был из экономического отдела уволен. Но чья-то сильная рука снова поддержала его, и он был переведен в ГУЛАГ…

Проверить подлинность этого рассказа трудно, но Абакумова действительно перевели из экономического отдела и назначили оперативным уполномоченным 3-го отделения отдела охраны Главного управления лагерей НКВД. На этой незавидной должности он просидел три года. В декабре 1936 года получил специальное звание младшего лейтенанта госбезопасности.

В 1937 году его перевели в 4-й (секретно-политический) отдел Главного управления госбезопасности НКВД, а на следующий год назначили во 2-й (оперативный) отдел ГУГБ, занимавшийся обысками, арестами, наружным наблюдением и установкой подслушивающей техники. Физически очень крепкий, Абакумов идеально подходил для такой работы. Кирилл Столяров считает, что Абакумова приметил Богдан Захарович Кобулов, близкий к Берии человек, в 1938-м заместитель начальника ГУГБ НКВД.

Через несколько дней после утверждения Берии наркомом внутренних дел и начавшейся чистки аппарата Абакумов получил первое самостоятельное назначение. 5 декабря 1938 года он поехал начальником управления в Ростов.

В те годы начальники областных управлений, с головокружительной быстротой взлетавшие вверх по служебной лестнице, делали свою карьеру с помощью больших кулаков и бесконечного цинизма.

Ежов обвинял аппарат НКВД в том, что враги народа содержатся чуть ли не в санаторных условиях, что следователи допрашивают их в белых перчатках. Это возымело действие. Тем не менее новые методы работы с арестованными скрывались, то есть все понимали, что совершают пусть и санкционированное, но все же преступление. Избивали по ночам, когда технических работников в здании не было. Вслух об избиениях не говорили.

Каждой области выделялся лимит, предположим, на полторы тысячи человек по первой категории, то есть тройке под председательством начальника областного управления внутренних дел предоставлялось право без суда и следствия расстрелять полторы тысячи человек.

Составлялась «повестка», или так называемый «альбом», на каждой странице которого значилось: имя, отчество, фамилия, год рождения и совершенное «преступление» арестованного, после чего начальник УНКВД писал большую букву «Р» и расписывался, что означало: расстрел. И в тот же вечер или ночью приговор приводился в исполнение. Остальные члены тройки — первый секретарь обкома и прокурор, чтобы не отвлекаться от своих дел, подписывали незаполненную страницу «альбома-повестки» на следующий день авансом.

Или начальник управления звонил первому секретарю и говорил, что сам рассмотрит дела на таких-то лиц, а потом даст приговор на подпись. И первый секретарь соглашался: настолько непререкаемы были авторитет и сила власти, которой наделили начальника УНКВД.

Быстро израсходовав лимит, начальник управления просил Москву увеличить его. Просьба удовлетворялась, а начальник управления заслуживал похвалы за рвение в борьбе с врагами народа. Существовали еще и тройки милицейские, чтобы помочь гражданским судам, которые не успевали переваривать огромное количество дел по уголовным преступлениям. Милицейские тройки не имели права осуждать больше чем на пять лет.

Абакумов возглавил Ростовское областное управление, когда авральная чистка, устроенная Ежовым, уже закончилась. Работа при Берии приобрела более спокойный, методичный характер. И начальники управлений перестали меняться каждые несколько месяцев, поэтому Абакумов просидел на своем посту два с лишним года и сумел произвести наверху самое выгодное впечатление. Он получил знак «Почетный работник ВЧК — ОГПУ» в 1938-м и орден Красного Знамени в 1940-м.

3 февраля 1941 года НКВД поделили на два наркомата — внутренних дел и госбезопасности — в связи с чем понадобилось вдвое больше высших чиновников. Берия вызвал Абакумова в Москву, и 25 февраля он был назначен заместителем наркома внутренних дел вместе с другим будущим министром — Сергеем Никифоровичем Кругловым.

Со временем они сами возглавят органы, Абакумов — министерство госбезопасности, Круглов — внутренних дел…

В роли заместителя Берии Абакумов курировал Главное управление милиции, Главное управление пожарной охраны и 3-й отдел (оперативно-чекистское обслуживание пограничных и внутренних войск). Но этим он занимался всего несколько месяцев.

После начала войны, 19 июля 1941 года, Сталин поставил Абакумова во главе Управления особых отделов НКВД СССР — военной контрразведки.

Особый отдел ВЧК в армии и на флоте был создан в декабре 1918 года. Отдел возглавлял сам Дзержинский, потом Менжинский. Двадцать с лишним лет военная контрразведка находилась в составе органов госбезопасности ВЧК — ОГПУ — НКВД. 8 февраля 1941 года совместным постановлением ЦК и правительства был ликвидирован Особый отдел ГУГБ НКВД СССР и созданы органы военной контрразведки в наркоматах обороны и военно-морского флота — Третьи управления НКО СССР и НКВМФ СССР. Военная контрразведка перешла в руки военных. Но ненадолго.

Через несколько недель после начала войны, 17 июля 1941 года, Государственный комитет обороны передал военную контрразведку из наркомата обороны назад в НКВД, где было создано Управление особых отделов. Видя, что армия отступает, Сталин вернул контроль над вооруженными силами в руки НКВД. Начальником управления стал заместитель наркома внутренних дел Виктор Абакумов. Начальники особых отделов фронтов назначались приказами Берии.

Реорганизация сперва коснулась только сухопутных войск. Но в январе 1942 года Третье управление наркомата военно-морского флота преобразовали в 9-й отдел Управления особых отделов НКВД. Однако на этом перекройка органов контрразведки не закончилась.

Через год, 19 апреля 1943 года, особые отделы из НКВД опять забрали, и на их основе были созданы Главное управление контрразведки (ГУКР) СМЕРШ наркомата обороны и Управление контрразведки СМЕРШ наркомата военно-морского флота. Один из отделов контрразведки СМЕРШ присматривал за войсками наркомата внутренних дел.

Начальником ГУКР СМЕРШ был назначен Абакумов. По должности он стал заместителем наркома обороны и подчинялся напрямую самому Сталину. Впрочем, через месяц, 25 мая, он перестал быть заместителем наркома, но подчинялся все равно только Верховному главнокомандующему.

В 1946 году военную контрразведку в виде особых отделов вернули в систему госбезопасности…

НАЧАЛЬНИК СМЕРШ

СМЕРШ обладал собственной следственной частью и благодаря широким полномочиям и личному покровительству Сталина превратился в мощное ведомство.

1-й отдел СМЕРШ контролировал Генеральный штаб Рабоче-Крестьянской Красной армии, штабы фронтов и армий, Главное разведывательное управление и разведорганы фронтов и армий.

2-й отдел ведал противовоздушной обороной, авиацией и воздушно-десантными войсками.

3-й отдел — танковыми войсками, артиллерией, гвардейскими минометными частями.

4-й отдел руководил агентурно-оперативной работой фронтов. 2-е отделение занималось борьбой с дезертирством, изменами и самострелами и организацией заградительной службы, 4-е — ведало редакциями военных газет, трибуналами, военными ансамблями и военными академиями.

5-й отдел отвечал за интендантское снабжение, военную медицину, военные перевозки.

6-й отдел занимался оперативным обслуживанием войск НКВД (пограничники, внутренние и конвойные войска, части по охране тылов фронтов).

7-й отдел вел оперативный учет изменников Родины, шпионов, диверсантов, террористов, трусов, паникеров, дезертиров, самострельщиков и антисоветского элемента. 2-е отделение проверяло высший командный состав — тех, кто входил в номенклатуру ЦК, наркоматов обороны и военно-морского флота, а также шифровальщиков. Кроме того, оно давало допуск к секретной работе и проверяло командируемых за границу.

Первыми заместителями Абакумова были генерал-лейтенант Исай Яковлевич Бабич, который встретил войну заместителем начальника Особого отдела Северо-Западного фронта, и генерал-лейтенант Николай Николаевич Селивановский, до этого начальник Особого отдела Сталинградского фронта.

В центральном аппарате СМЕРШ служило 646 человек. Размещались сотрудники в доме номер 2 на площади Дзержинского на четвертом и седьмом этажах.

Офицеры СМЕРШ получали такие же продовольственные и промтоварные карточки, как и армейские офицеры, вспоминает генерал госбезопасности Борис Гераскин, который начинал службу под началом Абакумова. Карточки отоваривались в магазинах на Кузнецком мосту и на улице Горького. Обедали офицеры по талонам в ведомственной столовой на Малой Лубянке.

Весной 1944 года молодой контрразведчик Гераскин докладывал лично Абакумову: «В большом, обшитом деревом кабинете возле письменного стола стоял Абакумов. Запомнилось его крепкое телосложение, правильные черты лица, высокий лоб и темные волосы гладко зачесанные назад. На нем ладно смотрелась серая гимнастерка и синие бриджи с лампасами, заправленные в сапоги. Пальцы обеих рук он держал за широким военным ремнем…»

Абакумов получал от особых отделов фронтов отчеты о допросах пленных немцев, анализ захваченных на поле боя писем, адресованных немецким солдатам из дома, офицерских дневников. Особые отделы выбирали исключительно негативную информацию о состоянии немецкой армии и положении в Германии. Абакумов усиливал эти акценты и отправлял спецсообщения членам политбюро. Эти сообщения годились для пропаганды, но создавали искаженное представление о реальном состоянии немецкой армии и настроениях в Германии…

О своей работе в СМЕРШ мне подробно рассказывал Николай Николаевич Месяцев, который после войны был секретарем ЦК комсомола, работал в ЦК, возглавлял телевидение и был послом в Австралии.

В 1941 году он окончил Военно-юридическую академию Красной армии (морской факультет) и был назначен младшим следователем Третьего (контрразведывательного) управления наркомата военно-морского флота, а затем следователем Управления особых отделов НКВД СССР. Два года служил в отделе контрразведки СМЕРШ 5-й гвардейской танковой армии. А после войны — еще полгода в Главном управлении контрразведки СМЕРШ.

— Я доволен тем, что мне пришлось пройти школу контрразведки СМЕРШ, — рассказывал Николай Месяцев. — Почему? Во-первых, я был на пике борьбы во время Великой Отечественной войны — на пике борьбы двух мощных разведок и контрразведок, нашей и германской. Во-вторых, я научился разбираться в человеческой натуре. Можете мне не верить, но, когда я распрощался с органами, мне иногда было неудобно разговаривать с людьми. Я видел, что человек говорит неправду, я чувствовал. Мой профессиональный опыт позволял слышать шорох скрытых мыслей сидящего передо мной…

К сожалению, даже в центральном аппарате контрразведки СМЕРШ было недостаточно людей с юридической подготовкой. На местах тоже. Составлялись протоколы, вызывавшие смех. Например, начальник контрразведки Кронштадтской военно-морской базы допрашивает, скажем, Иванова. И записывает в протокол: «Иванов (т. е. арестованный) странно реагировал на мои патриотические убеждения. Смотрел в сторону и двусмысленно произносил: „М-да…“» И вот это расценивалось как антисоветские настроения…

— Или попалось мне дело одного журналиста из газеты «Морской флот», — вспоминал Месяцев. — Симпатичный мужик. Никакой там антисоветчины не было. Болтнул что-то «под мухой», его агентура зацепила, и все. Я разобрался, освободили… Некоторые начальники увлекались незаконными арестами, приходилось серьезно поправлять.

Тактика вражеской разведки состояла в том, чтобы организовать массовую заброску своей агентуры за линию фронта. Немцы доводили пленных до такого состояния, когда человек ломался и давал согласие на вербовку. Как правило, вербовка под таким диким нажимом не приносила им успеха. Люди переходили линию фронта и сразу все нам рассказывали. Лучших своих агентов немцы готовили в разведывательных школах — и тех, кто должен был немедленно включиться в работу, и тех, кто должен был вживаться и, только через некоторое время начать действовать.

Подготовленная в Борисовской разведшколе агентура попадала в нашу армию и в наши тылы. И мы знали эту школу, следили за ее передвижениями, за ее агентурой. Знали манеру работы этой агентуры — то, что называется «почерком агента». Однажды во время боев мы взяли в плен Владимира Трясова, который признался, что был завербован немцами и учился в Борисовской школе. В тот момент она находилась в небольшом городке на берегу Вислы.

Договорились с командованием, была разработана операция, чтобы стремительным ударом захватить этот городок. Нам удалось взять все документы, но агентура ушла. Когда ворвались в разведшколу, Трясов говорит:

— Капитан, вот здесь я спал.

Я говорю:

— Мне не важно, где ты спал, нужна канцелярия.

Нашли канцелярию. И в одном из сейфов в замке сломанный ключ, не смогли они его открыть. Так что мы получили личные дела немецких агентов за все время существования школы. Это было богатство для нашей контрразведки.

Я представил всех, кто участвовал в операции, к наградам, и все получили, а фронтовое начальство удостоило себя высокими орденами. В Гданьске, который немцы называли Данцигом, взяли мы начальника местного гестапо.

Он был связан с одной полькой, и на любви к этой польке он раскололся и стал давать показания… Раскрыл свои связи не только в Советском Союзе, но и во многих странах Западной и Восточной Европы, Африки и Латинской Америки. Гданьск был портовым городом, и агентурная работа там шла особенно активно, среди моряков и торговцев находились люди, которых можно было вербовать. Начальника гестапо быстро у меня забрали, передали сначала во фронт, а потом в центральный аппарат Главного управления СМЕРШ.

Когда меня после войны перевели на работу в центральный аппарат, я как-то шел по Лефортовской тюрьме, и попадается паренек, следователь:

— Коль, ты начальника данцигского гестапо допрашивал? Он у меня сидит.

Я говорю:

— Можно на него посмотреть?

— Да, конечно.

Заходим в камеру… Немец уже такой похудевший, плечи опущены, лицо тоже потеряло прежний блеск и ухоженность… Увидел меня, поднялся и говорит:

— О привидение, ты ли это?

Ну, поздоровались…

— Как дела?

— Медленно идут, со мной можно было бы активнее работать. Он просился, чтобы его куда-то забросили для опознания своей агентуры. Но этого нельзя было делать, потому что руки его в крови наших людей были по локоть.

А мне на Лубянке поручили дело одного из руководителей всей немецкой военной разведки и контрразведки — абвера.

Сидел генерал в Лефортовской тюрьме. Его хорошо кормили, потому что он был нужен. И когда мне передавали дело, предупредили, что его предстоит подготовить в качестве свидетеля на Нюрнбергский процесс.

Очень интеллигентное лицо. Пенсне. Худощавый, с серыми глазами, внимательный взгляд, хорошая речь, чувство собственного достоинства, за чем он внимательно следил, чтобы в моих глазах не уронить свое генеральское достоинство. Я же капитан, а он генерал.

Он долгое время не верил в то, что мы разбили немцев и заключили мир. Я ему давал газеты. Он говорит:

— Да мы сами такие газеты выпускали!

С разрешения Абакумова я с ним прошелся по Москве. Переодели его в штатское платье, нас прикрывали… Вышли из Лубянки, из второго подъезда, пересекли Красную площадь. Я его спросил:

— Хотите пива выпить?

— Хочу.

Завел его в бар, угостил пивом с раками. Вот тогда он поверил. Он много дал интересных показаний.

Я его внутренне сравнивал с Абакумовым. И подумал, что Абакумов крупнее как человек. Мне казалось, что немец гораздо мягче, может быть, я ошибаюсь, но Абакумов выглядел решительнее, самостоятельнее в своих действиях.

Дисциплина у него была железная. Он был строг и вместе с тем понимал, что сотрудников надо беречь. В 1943 году у меня от воспаления легких умерла мама в городе Вольске. Я узнал через месяц. И обратился к Абакумову, чтобы он мне дал отпуск четыре дня побывать на могиле. Он вызвал меня, дал мне десять дней и сам подписал командировочное удостоверение и сказал:

— Обратитесь в горотдел, вам там помогут.

Абакумов не обязан был проявлять такую заботу — звонить в горотдел госбезопасности, лично подписывать командировку, с которой я стрелой летел во всех поездах, кому ни покажешь, все берут под козырек… Надо знать, что такое голодный тыл во время войны. И когда я приехал в Вольский горотдел наркомата госбезопасности, мне помогли с продуктами.

— Какое впечатление производил Абакумов? — спросил я Месяцева.

— Он мужик был статный, красивый, военная форма ему шла. Разговор всегда носил спокойный деловой характер. Он не заставлял стоять навытяжку и приглашал сесть. У меня с ним еще одна встреча была. Посадили двух профессоров-кораблестроителей. Один специалист в области плит, которые навешиваются на борта как броневая защита, а другой специалист в области рулевых вспомогательных устройств. Их допрашивали жестко и потом одного передали мне. Я с ним разговаривал по-человечески. И чайку вместе попьем на ночь, и поесть ему разрешу дополнительно…

И он стал давать показания. Что он, будучи мичманом на царской яхте «Штандарт», когда Николай II побывал в Германии у кайзера Вильгельма, сошел на берег, где его завербовали. И с тех пор он работает на немецкую разведку. Признал, что занимался вредительством на наших военных кораблях. Объяснил, что именно делал во вред. Его показания изучили эксперты, подтвердили: да, все так… Он признался, что занимался вредительством не один, и назвал многих видных флотоводцев.

Месяцев допросил его вместе с начальником следственной части — профессор подтвердил свои показания.

Вдруг Месяцева вызвали к Абакумову. Пришел к Абакумову, доложился, смотрит: у него в кабинете сидит арестованный профессор. Абакумов взглянул на профессора и спросил его:

— Так почему же вы обманывали следствие?

Он ответил:

— Знаете, следователь мне очень понравился. Я уже старый, песенка моя спета, а на моем деле он может отличиться.

Когда Месяцев услышал это, у него в глазах потемнело. Профессора увели. Абакумов сказал Месяцеву:

— Арестованных нельзя бить. Но и нельзя умасливать, уговаривать. Вы его уговорили. Он полюбил вас и дал липовые показания…

Уважали Абакумова в контрразведке?

— Если к младшим чинам он относился с заботой, по отечески, то высших он держал в кулаке, — говорил Месяцев. — Я видел, как начальник следственной части Павловский дрожал, когда его Абакумов распекал, стал весь белый, коленки тряслись! Думаю, что ж ты цепляешься так за должность?

Кирилл Столяров:

— Абакумов занимался разведкой и контрразведкой в тылу противника. СМЕРШ переиграл абвер и знал о расположении немецких частей больше, чем немцы о Красной армии. Не зря Сталин, склонный к быстрым кадровым перемещениям при малейших признаках неумения справиться с делом, всю войну продержал Абакумова на этой должности.

Николай Григорьевич Егорычев, бывший член ЦК КПСС и бывший первый секретарь Московского горкома, доброволец, прошедший всю войну, не раз раненный, очень смелый человек, рассказывал мне такую историю.

На Северо-Западном фронте он был заместителем политрука стрелковой роты. Вызывают его в штаб батальона. Это в трехстах метрах от передовой. На берегу чудесного озера Селигер в землянке его ждет холеный подполковник из СМЕРШ:

— Вот вы заместитель политрука, хорошо знаете наш полк. Вы, пожалуйста, докладывайте мне о тех, у кого неправильные настроения, кто может подвести, сбежать.

Егорычев ему ответил:

— Товарищ подполковник, я замполитрука и каждого бойца знаю. Мы каждый день подвергаемся смертельной опасности. И я ни о ком из них вам ничего говорить не буду. Эти люди воюют на самой передовой. Почему вы не пришли к нам в окопы и там меня не расспрашивали? Почему вы здесь, в безопасности, со мной беседуете?

Подполковник возмутился:

— Ах, вы так себя ведете? Я вам покажу!

Егорычев обозлился и на «ты» к подполковнику:

— Ну, что ты мне сделаешь? Куда ты меня пошлешь? На передовую? Я и так на ней…

Подполковнику, видимо, стало стыдно, и он решил прийти в расположение роты дня через два. Она занимала высоту. Подходы к ней немцами просматривались и простреливались. Поэтому отрыли глубокий ход сообщения, чтобы в случае обстрела укрыться. Вдруг видят: кто-то от самой церкви ползет по ходу сообщения. Ребята стали хохотать. Показался тот самый подполковник — и к Егорычеву:

— Что они смеются?

Егорычев честно ответил, что солдаты смеются из-за того, что подполковник трусоват:

— Мы-то ходим в полный рост, укрываемся только в случае обстрела, а вы ползете, когда опасности нет…

После того как личный состав роты сменился раза три, тяжкие были бои, нас отвели на несколько дней отдохнуть, продолжал Егорычев:

— У нас был мастер с Урала. Он брал запалы от противотанковых гранат и делал из них мундштуки. Они получались очень красивые. Но однажды запал взорвался у него в руках. Ему оторвало Два пальца на правой руке.

Трибунал рассматривал это дело и приговорил его к расстрелу. Заявили нам, что он это сознательно сделал. Было решено расстрелять его перед строем. Отрыли ему на болоте яму метр глубиной, она сразу водой заполнилась — это было начало ноября. Раздели его до нижнего белья — обмундирование потом тоже пошло в дело…

А он твердит одно и то же:

— Товарищи, простите меня. Я же не нарочно. Я буду воевать.

Стоит перед нами солдат, — говорит Егорычев, — которого мы знаем как смелого бойца, а ему приписали самострел. Построили отделение автоматчиков. Комдив скомандовал. Стреляют. На нижней рубашке одно красное пятно. Одна пуля в него попала. Никто не хотел в него стрелять.

Он стоит. Помните «Овод»?.. Стреляют еще раз. Еще два пятна на рубашке. Он падает. Но живой! Еще просит его пощадить. Подходит командир дивизии, вынимает пистолет и стреляет ему в голову.

Мы все были страшно возмущены. До сих пор я вспоминаю это как страшный сон. Тыловые службы СМЕРШ, прокуратура тоже хотели показать, что воюют, делают правое дело. Война все списала, к сожалению…

Штрафные роты были созданы после приказа № 227, запрещающего войскам отступать без приказа. Положение о штрафных ротах 26 сентября 1942 года подписал заместитель наркома обороны генерал армии Жуков. В роты направлялись на срок от одного до трех месяцев рядовые и младшие командиры, виновные «в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, чтобы искупить кровью свою вину перед Родиной отважной борьбой с врагом на трудном участке боевых действий».

Вслед за этим появились и штрафные батальоны. В них за те же прегрешения на срок от одного до трех месяцев отправлялись лица среднего и старшего командного, политического и начальствующего состава….

Николай Егорычев считает, что надо бы разобраться с приговорами, вынесенными военными трибуналами, и реабилитировать тех, кого расстреляли несправедливо:

— На девяносто процентов несправедливо это было, в штрафные батальоны отправляли офицеров за неудачно проведенную операцию. Так ведь это же война, противник не ждал нас с поднятыми руками. За что же отдавать офицера под суд? Можно понизить в должности, если у него не удается, но не судить. Мы же все не умели воевать, когда в первый раз шли в бой. По белому снегу в темных шинелях… Немцы брали на мушку и стреляли нас по одному. Командиры не умели командовать, потом только научились. Сами гибли, а то отдали бы под суд и в штрафную роту…

Не у каждого на фронте выдерживали нервы, но ведь это не предательство, — говорит Егорычев. — Трудно сохранить хладнокровие в бою. Помню: ночью при луне в полный рост идет на нас группа немецких солдат — молча. Солдаты запаниковали: где командир, где политрук? Я говорю: здесь политрук! Огонь! Удалось удержать позицию, а то убежали бы наши солдаты. Но обвинять их в том, что не выдерживали, нельзя, тем более расстреливать…

Один из офицеров КГБ, ушедший в отставку в звании полковника, рассказывал мне о своем отце, офицере ГУКР СМЕРШ.

Специалист по Германии, он в 1943 году попал в СМЕРШ переводчиком. Последний год войны прослужил в центральном аппарате Главного управления, переводил самому Абакумову.

Когда он попал в Германию, у него были противоречивые чувства. С одной стороны, он мечтал попасть в Германию, потому что боготворил немецкий язык и литературу. С другой — он поразился, какое количество немцев охотно шло на сотрудничество со СМЕРШ. Он считал немцев менее восприимчивыми к пособничеству. Но подумал, что, может быть, они просто хотят отказаться побыстрее от наследия того режима.

Он рассказывал сыну, как в первые дни оккупации Германии его вызвали в кинозал. Там сидели Абакумов, несколько его офицеров в окружении каких-то женщин, повсюду бутылки шампанского, пиво. Абакумов смотрел трофейный фильм:

— Ну-ка, Колька, переводи, что там они говорят!

На него сильное впечатление произвело противоречие между официально проповедуемым стилем поведения и реальностью. Он называл Абакумова бабником и хапугой.

В 1946 году его тоже перевели из СМЕРШ в министерство госбезопасности. После ареста Абакумова и его взяли: дескать, знал о преступлениях бывшего министра, но молчал. На допросах спрашивали о поведении Абакумова в Германии, о связях с иностранными разведками. Его не били и, в отличие от ближайшего окружения Абакумова, освободили, вернули в министерство госбезопасности и сказали, что он должен искупить свою вину кровью. Это вызвало в нем душевный надлом. Какую вину он должен был искупать? И чьей кровью — сограждан, что ли? Он ушел с Лубянки и занялся научной работой…

МИНИСТР ГОСБЕЗОПАСНОСТИ

Абакумов получил в войну два ордена Суворова — I и II степени (один за участие в депортации целых народов с Северного Кавказа в 1944-м), орден Кутузова I степени, ордена Красной Звезды и Красного Знамени. 9 июля 1945 года он был произведен в генерал-полковники. Еще через год назначен министром госбезопасности.

Считается, что этим назначением Сталин создавал противовес Берии, который контролировал силовые министерства.

В реальности Берия был полностью отстранен от этих дел, а в конце 1945 года даже перестал быть наркомом внутренних дел. Берия презирал Абакумова. Абакумов это знал и платил взаимностью, но боялся Берии. Сталин был всевластен, и ему не нужны были противовесы. Он выдвинул Абакумова, потому что был обеспокоен ростом авторитета военных, которые вернулись с войны героями. А кто лучше военной контрразведки сумеет с ними разобраться?

Тем более, что Абакумов понравился вождю тем, как он умело справился с фильтрацией военнопленных.

В конце войны СМЕРШ в значительной степени занимался солдатами Красной армии, попавшими в немецкий плен, и советскими гражданами, оказавшимися на территории Германии то ли по своей воле, то ли по принуждению. Почти все они прошли через фильтрационные лагеря. Бывших военнопленных отправляли на самые тяжелые работы. Последние фильтрационные лагеря закрылись только после смерти Сталина…

— Что касается еды, — сказал премьер-министр Уинстон Черчилль в октябре 1944 года в Москве, — то Англия по просьбе маршала Сталина обеспечила отправку в СССР сорока пяти тысяч тонн солонины. Мы, кроме того, отправляем в СССР одиннадцать тысяч бывших советских военнопленных, чтобы было кому эту солонину есть.

Замысел был гуманный. На встрече в Ялте в 1945 году союзники договорились поскорее вернуть на родину попавших в немецкий плен или насильственно вывезенных в Германию людей. Но у Запада возникла проблема: некоторые русские предпочитали покончить с собой, только бы не возвращаться в Советский Союз. Эту малоизвестную страницу истории восстановил живущий в Англии граф Николай Толстой, внучатый племянник великого писателя, автор книги «Жертвы Ялты».

В Англии нашим людям выдавали карманные деньги, которые они пропивали в лагерной пивной. Оставшись без денег, отправлялись в соседний городок и выпрашивали в аптеках спирт, уверяя, что страдают радикулитом.

Для отправляемых в холодный Мурманск советских людей заботливое армейское интендантство выделило шерстяные жилеты, кальсоны, носки, шинели, ботинки, расчески. Но остаться в Англии не позволяли, депортировали насильно.

Николай Толстой цитирует одного британского офицера, который руководил отправкой казаков в СССР: «Когда мы прибыли в лагерь, стало ясно, что огромное большинство казаков вовсе не намерено никуда ехать. Я приказал 11-му взводу примкнуть штыки, чтобы заставить казаков сдаться, но это не возымело успеха. Они только сняли рубашки и стали просить английских солдат заколоть их».

Москве выдали два миллиона человек. Англичане не понимали, что солдат и офицеров, освобожденных из немецкого плена, на родине вновь отправят в концлагеря.

Среди них были и пособники нацистов. Всех, кто служил во власовской армии или немецкой вспомогательной полиции, бывших старост и сотрудников оккупационной администрации судили. Но в лагеря попали и просто бывшие пленные.

Кроме того, органы СМЕРШ занимались выявлением предателей и пособников среди жителей территорий, временно оккупированных немцами. Эти люди оказались под фашистами не по собственной вине, а в результате неспособности государства спасти их от наступавшего врага. Но они тем не менее объявлялись виновными. Часто карали тех, кто всего лишь хотел выжить…

Это была большая работа. Абакумов с ней справился и заслужил расположение Сталина. Абакумов понадобился еще и потому, что вождь решил прежде всего приструнить военных.

4 мая 1946 года Абакумов сменил Всеволода Николаевича Меркулова на посту министра госбезопасности. Главное управление контрразведки СМЕРШ было включено в состав министерства на правах Третьего главного управления.

Личный состав СМЕРШ, вспоминает генерал Гераскин, собрали в актовом зале дома номер 2 на площади Дзержинского. Выступал заместитель Абакумова генерал-лейтенант Исай Яковлевич Бабич. Он сказал, что военная контрразведка нанесла поражение немецко-фашистским спецслужбам. За годы войны немцам не удалось ни одно сколько-нибудь значительное разведывательное мероприятие. ЦК и правительство высоко оценивают деятельность военных чекистов в годы войны. Но в связи с переходом на военное время необходимость в органах СМЕРШ отпала, партия приняла решение об их реорганизации. Учитывая заслуги Абакумова в руководстве военной контрразведкой, он по личному предложению Сталина назначен министром госбезопасности. Зал громко зааплодировал.

Бывший первый заместитель председателя КГБ СССР Филипп Денисович Бобков вспоминает, что в министерстве Абакумова встретили хорошо: профессионал, начинал с рядовых должностей, был заместителем Сталина. Говорили, что он настолько близок к Сталину, что даже гимнастерки шьет из одного с ним материала. Министр мог неожиданно заглянуть к рядовому сотруднику, посмотреть, как тот ведет дело, расспросить о подробностях, все проверить, вплоть до того, насколько аккуратно подшиваются бумаги. Абакумов часто выступал перед чекистами, говорил воодушевленно, порой с пафосом, старался произвести впечатление человека доступного и скромного.

О ЧЕМ РАССКАЗАЛ ОТЦУ ВАСИЛИЙ СТАЛИН

В министерстве госбезопасности Абакумов закончил дела, затеянные еще в СМЕРШ. Василий Сталин пожаловался отцу на плохое качество самолетов. Сталин поручил проверить это дело своему Абакумову. Именно СМЕРШ отвечал за все, что происходило в армии, и следил за генералитетом.

Первым в начале 1946 года арестовали командующего 12-й воздушной армией маршала авиации Сергея Александровича Худякова. Для начала его обвинили в том, что он скрыл свое подлинное имя. Звали его Арменак Артемович Ханферянц. Он всего лишь русифицировал свое армянское имя; это делали тогда многие, чтобы к ним проще было обращаться.

Затем его заставили признаться в том, что он давний английский агент и был причастен к расстрелу 26 бакинских комиссаров. Из Худякова выбили показания на командование ВВС и руководство авиапромышленности, которое, дескать, принимало на вооружение дефектные самолеты и моторы.

16 марта 1946 года Совет министров принял решение снять Главного маршала авиации Александра Новикова с должности командующего ВВС как «не справившегося с работой».

23 апреля Новикова арестовали у подъезда собственного дома. У чекистов даже не было ордера, его просто схватили и засунули в автомобиль.

На основании материалов, подписанных Абакумовым, были арестованы нарком авиационной промышленности Алексей Иванович Шахурин, офицеры штаба ВВС. Им вменялось в вину нанесение вреда воздушному флоту посредством поставки на вооружение некачественных самолетов и моторов.

На основе полученных от них показаний уже можно было брать всех крупных авиаконструкторов — Яковлева, Туполева, Илюшина, Лавочкина. Это было перспективное дело.

Сталин разослал членам политбюро письмо, в котором говорилось, что преступления в авиапромышленности вскрыты с помощью летчиков-фронтовиков. Но в делах нет ни одной ссылки на мнение летчиков. Отсюда и возникло предположение о том, что таким летчиком мог быть только Василий Сталин, пожаловавшийся отцу на плохие самолеты.

Авиационным делом занимался новый выдвиженец Сталина — секретарь ЦК и начальник управления кадров Алексей Александрович Кузнецов, выходец из Ленинграда.

Куратором авиационной промышленности был член политбюро и секретарь ЦК Георгий Максимилианович Маленков. Весной 1946 года Сталин решил заменить Маленкова Кузнецовым.

Кузнецов и вскрыл все недостатки Маленкова как в руководстве авиапромышленностью, так и в партийных делах. Были арестованы два сотрудника управления кадров ЦК, которые занимались авиационной промышленностью и непосредственно подчинялись Маленкову.

Эти аресты подорвали позиции Маленкова. В тот же самый день, когда Абакумов стал министром госбезопасности, Маленкова вывели из состава политбюро. А еще через день Георгия Максимилиановича лишили должности секретаря ЦК специальным постановлением политбюро: «Тов. Маленков, как шеф над авиационной промышленностью и по приемке самолетов над военно-воздушными силами, морально отвечает за те безобразия, которые вскрыты в работе этих ведомств (выпуск и приемка недоброкачественных самолетов), что он, зная об этих безобразиях, не сигнализировал о них в ЦК. Признать необходимым вывести т. Маленкова из состава Секретариата ЦК».

Судьба Маленкова висела на волоске. В министерстве государственной безопасности уже стали собирать показания на Маленкова, готовясь к его аресту. Следователи, занимавшиеся авиационным делом, не без удовольствия говорили: «Маленков погорел».

Сын Маленкова пишет: «Некоторое время он находится под домашним арестом, а потом Сталин решает послать его на хлебозаготовки в Сибирь. Маленков остается в должности заместителя председателя Совета министров, но до конца 1947 года он устранен от работы в ЦК».

Опала Маленкова не была результатом интриг Жданова, как принято считать, хотя в политбюро все друг друга ненавидели. Абакумов Жданову не подчинялся, и Жданов знал, что не имеет права давать какие-то указания министру госбезопасности или вообще вести с ним какие-то беседы без прямого поручения Сталина.

Сталин сам был недоволен Маленковым. Вероятно, с подачи своего сына-летчика, пожаловавшегося отцу на плохое качество самолетов.

Но Сталин передумал и через несколько месяцев вернул Маленкову свое расположение. Сталин вновь ввел его в состав политбюро и назначил своим заместителем в правительстве. А позиции Жданова вскоре ослабли.

Маленков потерпел поражение, но навсегда возненавидел своих обидчиков — молодого Сталина, Алексея Кузнецова и Абакумова. Он будет ждать возможности рассчитаться. Через два года, в 1948 году, такая возможность представится…

11 мая 1946 года Шахурин, Новиков, член военного совета ВВС Н. С. Шиманов, заместитель командующего ВВС А. К. Репин, начальник Главного управления заказов ВВС Н. П. Селезнев, заведующие отделами управления кадров ЦК А. В. Будников и Г. М. Григорьян были осуждены Военной коллегией Верховного суда на разные сроки тюремного заключения.

Маршала Новикова использовали для более крупного дела — из него выбивали показания на маршала Жукова. Он подписал показания, в которых говорил, что Жуков «очень хитро и в осторожной форме… пытается умалить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандования, и в то же время Жуков, не стесняясь, выпячивает свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что все основные планы военных операций разработаны им».

На основе этих показаний Жукова сняли с поста главнокомандующего Сухопутными войсками. Начали сажать генералов, связанных с Жуковым. По его делу взяли больше семидесяти человек.

Дело было липовое, и после смерти Сталина, в мае 1953 года, Военная коллегия Верховного суда отменила свой приговор и прекратила уголовное дело «за отсутствием состава преступления». 12 июня по предложению Берии будет принято постановление президиума ЦК «О результатах проверки материалов следствия по делу А. И. Шахурина, А. А. Новикова, А. К. Репина и др.». Всех восстановят в партии, им вернут воинские звания и награды…

Очередной удар был нанесен по морякам.

В 1947 году Сталин подписал постановление Совмина СССР о предании «суду чести» четырех высших руководителей флота, включая заместителя наркома военно-морского флота по кораблестроению и морскому вооружению Льва Михайловича Галлера. Моряков обвинили в передаче союзникам во время войны секретной документации.

После «суда чести» дело четырех адмиралов передали уже как уголовное в Военную коллегию Верховного суда СССР. Всех признали виновными и приговорили к разным срокам тюремного заключения. После смерти Сталина приговор был отменен за отсутствием состава преступления. Но адмирал Галлер в 1950-м умер в тюрьме.

Следующими на очереди были артиллеристы. Дело было подготовлено при Абакумове, но ордера на арест уже подписывал его преемник.

31 декабря 1951 года Совет министров принял постановление «О недостатках 57-мм автоматических зенитных пушек С-60». От должности были освобождены заместитель министра вооруженных сил маршал артиллерии Николай Дмитриевич Яковлев и несколько его подчиненных. В феврале 1953-го их арестовали по обвинению во вредительстве. Освободили артиллеристов уже после смерти Сталина по предложению Берии…

«ПИСАРИ» И «ЗАБОЙЩИКИ»

В апреле 1948 года оперативники министерства госбезопасности устроили целое представление с министром морского флота Александром Александровичем Афанасьевым.

Он отправился на работу. Вдруг его машина остановилась, потому что оказались проколотыми шины. Возле затормозила другая машина. Оттуда выскочили какие-то люди, скрутили министра и увезли. Его доставили на конспиративную квартиру МГБ (о чем он не подозревал) и сказали:

— Нам известно, что вы работаете на английскую разведку. Мы хотим, чтобы вы работали еще и на нас, на американскую разведку.

Афанасьев категорически отказался. Его с завязанными глазами вывезли и бросили возле Моссовета. Афанасьев попросился на прием к Сталину. Принял его Берия.

Об этом эпизоде потом расскажет Генеральный прокурор СССР Роман Андреевич Руденко:

«Берия при Афанасьеве позвонил Абакумову и приказал явиться к нему. Для вида Берия стал ругать Абакумова:

— Что же ты за министр? Что у тебя делается? Американские разведчики до того обнаглели, что на улицах хватают людей. Вот схватили Афанасьева и заставляют вести шпионскую работу».

Берия приказал Абакумову «разыскать американских разведчиков», похитивших Афанасьева. Через несколько дней Абакумов «разыскал» того сотрудника МГБ, который выдавал себя за американского разведчика. Была проведена очная ставка между Афанасьевым и этим провокатором, который, назвавшись американским агентом и «раскаявшись», сообщил, что по указанию «американцев» он втянул Афанасьева в шпионаж.

26 апреля министра морского флота арестовали. Следователи МГБ избивали Афанасьева, добиваясь, чтобы он подписал нужные им показания. 14 мая 1949 года Особое совещание при министерстве госбезопасности приговорило его к двадцати годам исправительно-трудовых работ.

После XX съезда Комитет партийного контроля при ЦК КПСС рассмотрел ряд дел бывших работников НКВД МГБ. Вот, в частности, что обнаружили партийные контролеры:

«В 1941–1949 годах в краевом управлении НКВД — МГБ применялись провокационные методы в агентурно-оперативной работе. В 50 километрах от Хабаровска близ границы с Маньчжурией был создан „ЛЗ“ (ложный закордон), состоявший из советской погранзаставы, так называемого „Маньчжурского пограничного полицейского поста“ и „уездной японской военной миссии“.

Советских граждан, подозреваемых в шпионаже или антисоветской деятельности, работники краевого управления провокационным путем вербовали якобы для посылки за границу с заданием от органов госбезопасности, а затем с целью провокации инсценировали их переход через границу в Маньчжурию.

В действительности они попадали не за границу, а в так называемую „уездную японскую миссию“, где сотрудники НКВД, переодетые в японскую военную форму, под видом белогвардейцев-эмигрантов учиняли допросы с применением мер физического воздействия и добивались от „задержанных“ признания „японским властям“ об их связи с советской разведкой и даже согласия работать в пользу японской разведки.

После этого их возвращали в район советской погранзаставы, где они арестовывались и отправлялись в Хабаровскую тюрьму. Таким путем были фальсифицированы дела на 148 человек».

Избивать арестованных начали еще на заре советской власти, и так продолжалось до смерти Сталина. Когда Абакумова арестуют, он скажет на допросе:

— Мы можем бить арестованных. В ЦК меня и моего первого заместителя Огольцова многократно предупреждали о том, чтобы наш чекистский аппарат не боялся применять меры физического воздействия к шпионам и другим государственным преступникам, когда это нужно.

В следственной части у Абакумова было разделение труда. Одни, малограмотные, выбивали показания из арестованных. Другие, с образованием, писали протоколы. Они так и назывались: «забойщики» и «писари».

После войны Сталин быстро закрутил гайки. Он не допускал послаблений, напротив, то на одном, то на другом направлении требовал принятия крайних мер.

Абакумов написал Сталину докладную записку, предлагая повторно водворить в лагеря тех несчастных, осужденных за «контрреволюцию», «шпионаж», «вредительство», которым после десятилетней отсидки удалось выжить. Сталин одобрил предложение. Директива МГБ и Прокуратуры СССР обязывала органы госбезопасности вновь арестовывать отбывших наказание и освобожденных. Им предъявляли то же обвинение. Если следствие не могло найти в их действиях ничего антисоветского, «повторников» отправляли в ссылку.

21 февраля 1948 года был принят закрытый указ президиума Верховного Совета СССР:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.