Глава 3 Россия в Мировой войне

Глава 3

Россия в Мировой войне

Ну за что нас забрали в солдаты,

Угоняют на Дальний Восток?!

Неужели мы в том виноваты,

Что рослее на целый вершок?!

Солдатская песня 1905 г.

Загадка вступления России в войну

Для Российской империи вступление в Первую мировую войну — это очень загадочное событие. Ведь эта война была ей совершенно не нужна. Россию и Германию не разделяли какие-то важные экономические противоречия. Эти две страны не сталкивались из-за колоний или международного влияния.

В Германии число русофилов всегда превышало число русофобов, а в России германофилия — с XVII в. и до XXI столетия есть типичная форма массового сознания. Гораздо типичнее германофобии.

В России жило три миллиона этнических немцев, а в Германии — больше миллиона русских. Россия перенимала у Германии так много научных, медицинских, инженерных, управленческих технологий, что профессиональная терминология в горном деле, лесоводстве, биологической науке у нас до сих пор — сплошь немецкая. Без немецкого языка трудно было заниматься науками и искусствами. На немецком языке читались курсы даже в Петербургском университете, не говоря уже о Юрьевском-Тартусском-Дерптском.{178} В общем, война России с Германией была странностью не только политический, но и психологической, и культурной.

Российская империя была совершенно не готова к большой войне. Казалось бы, уж правительство должно бы это осознавать — но в том-то и дело, что оно с каким-то остервенением готовило как раз большую европейскую войну. В 1914 г. оно пыталось затянуть начало войны, но не для того, чтобы вообще воевать, а чтобы довести до конца военную реформу (планировали к 1917 г.).

— Нам нельзя воевать! — Много раз и по разным поводам говорил А. П. Столыпин. Аркадий Петрович был крайний пацифист, великий противник имперской политики и массового призыва.

Ныне его редкий патриот не зачисляет в «свои» — разве что уж полные отморозки, для которых и Столыпин — чуть ли не коммунист. Только вот отношение Столыпина к армии, к строительству империи и к военным действиям как-то не очень раскрывают. Не афишируют они его, не анализируют подробно!

Потому что отношение к этому было у Столыпина очень простым: сохранить армию лишь такой, чтоб не напали. Лучше всего — профессиональную, на контрактной основе, без массового призыва. Нечего делать парням в армии! Им надо учиться и работать, а армия их только отвлекает.

Никаких имперских задач! Надо осваивать то, что уже назавоевывали, и к тому же нечего раздражать соседей. России надо любой ценой, даже ценой унижения, сокращения международных амбиций, избегать участия в войнах. Будет большая война — придется отвлекаться на нее, тратить время, силы и материальные средства. А надо бы их потратить на развитие.

Большая война — это неустойчивость, это угроза бунтов и революций. «Вам нужны великие потрясения? А нам нужна великая Россия!» — Бросил Столыпин социалистам с трибуны Государственной Думы. Чтобы Россия стала великой, надо развиваться, надо помочь громадной стране превратиться из аграрной в индустриальную. На это и нужно время, силы, материальные ресурсы.

— Дайте нам двадцать лет без войны — и вы не узнаете Россию! — Так тоже высказывался Аркадий Петрович.

Социалисты ненавидели в Столыпине умного и честного охранителя. Правые, особенно придворные круги — тоже ненавидели и примерно за то же самое — за честность.

— Война с участием России? Нельзя! Все, что угодно, украдут! — Говаривал Столыпин, и не раз.

Война-предшественница

Правоту Столыпина целиком и полностью подтверждал опыт Русско-японской войны 27 января 1904-го — 23 августа 1905 гг. После Франко-прусской войны 1870 г., с перерывом в несколько десятков лет Нити-Ро Сэнсу, как называли ее японцы, стала первой большой войной с применением новейшего оружия — дальнобойной артиллерии, броненосцев, миноносцев.

Русско-японская война показала, что Россия не готова к большой войне даже чисто организационно, в военном отношении. В конце концов, армия — только часть общества. В верхушке армии царили точно такая же бюрократия и формализм, чинопочитание и некомпетентность, как и в управлении всей Российской империей. Солдаты — точно так же как все низы Империи — не понимали, почему должны подчиняться начальству и еще больше были готовы к бунту.

Во время Русско-японской войны неповоротливый армейский маховик оказался на редкость неэффективным. Не раз и не два русская армия получала возможность наступать — и получала приказ к отступлению из-за неуверенности командования.

Что характерно: Русско-японская война не дала примера светлых подвигов сухопутной армии, которые типичны для всех, казалось бы, ведшихся Россией войн. Народ воевать не хотел. Война на Дальнем Востоке не имела для простонародья особого смысла. Но и офицерство особого энтузиазма не проявляло.

История с эскадренным миноносцем «Стерегущий» показывает, до какой степени разложилось кадровое офицерство. На рассвете 26 февраля 1905 г. эскадренные миноносцы «Стерегущий» и «Решительный» возвращались в Порт-Артур после ночной разведки. На них вышли четыре японских миноносца — «Акебоно», «Сазанами», «Синономе» и «Усугумо». Вскоре к ним подошли крейсера «Токива» и «Читосе».

Командиры русских миноносцев пытались оторваться и уйти, но на «Стерегущем» оказалась повреждена паровая машина. И тогда «Решительный» ушел в Порт-Артур, оставив «Стерегущий» на неизбежную гибель. Окруженный превосходящими силами противника, миноносец вел огонь до тех пор, пока в живых остались 4 человека из 49 матросов и 4 офицеров.

Японцы уже поднялись на борт «Стерегущего», когда стало видно: миноносец тонет, и они отошли, подняв на борт четверых уцелевших членов экипажа погибшего корбля.

Подвиг «Стерегущего» превратился в легенду. 26 апреля 1911 г. в Александровском парке, в самом центре Петербурга, открыли памятник, посвященный геройской гибели миноносца. Памятник, отлитый В. З. Гавриловым по проекту скульпторов К. В. Изенберга А. И. фон Гогена, изображает двух матросов, открывающих кингстоны. Легенда о том, что последние защитники «Стерегущего» сами затопили корабль, не имеет под собой никаких оснований: на «Стерегущем» кингстонов не было. Но в легенду поверили все; памятник открывали в присутствии Николая II.

В Японии команде «Стерегущего» тоже был воздвигнут памятник — стела из черного гранита, на которой по-русски и по-японски выгравировано: «Тем, кто больше жизни чтил Родину».

Очень похожая история произошла с крейсером «Рюрик». 14 августа 1905 г. три крейсера Владивостокского отряда — «Россия», «Громобой» и «Рюрик» — шли через Корейский пролив на помощь осажденному Порт-Артуру и блокированной там эскадре. Путь им преградила японская эскадра в составе четырех броненосных и двух бронепалубных крейсеров.

Японские броненосные крейсера по огневой мощи значительно превосходили российские и имели намного лучшую броневую защиту. Скорострельность японских орудий в 4–5 раз превышала российскую. Мощность используемой японцами шимозы (мелинита) была в полтора раза больше, чем мощность взрывчатого вещества, используемого в русских снарядах.

Российские крейсера повернули обратно, на Владивосток. Уже в самом начале боя «Рюрик», самый тихоходный и вооруженный давно устаревшими орудиями, был сильно повреждён. Потеряв скорость и управляемость, он постоянно отставал. И тогда два более быстроходных и современных крейсера его бросили.

После пятичасового боя в живых на «Рюрике» из старших офицеров остался только один лейтенант Иванов, действовало лишь одно орудие. Японцы просигналили, что требуют капитуляции. И тогда Иванов приказал затопить крейсер. Подрывные заряды оказались поврежденными, и команда открыла кингстоны. «Рюрик» лег на дно близ корейского острова Ульсан. Из 796 его матросов погибли 193, ранено было 229 человек. Из 22 офицеров 9 было убито, 9 ранено.

Можно (и нужно) гордиться подвигами предков. Героям необходимо ставить памятники. Но памятники памятниками, легенды легендами, а в этих двух случаях происходило невиданное, неслыханное. Впервые в истории Российского флота его корабли не помогали своим. Бросить своих на произвол судьбы было не просто чудовищным преступлением. Тем более на флоте, где и офицерство было более кастовым, и настроения экипажей намного корпоративнее. Это был индикатор того, что офицерство изменилось. Что-то важное в людях сломалось.

Это — патриоты и офицеры. А русская интеллигенция во время Русско-японской войны хотела «поражения царизма». Интеллигенты собирали деньги на лечение раненых на фронте японских солдат, слали поздравительные телеграммы японскому императору. Интеллигенты вели пропаганду среди солдат, чтобы поднять их на вооруженное восстание.

Японская разведка охотно финансировала и национальные группы польских и грузинских социал-демократов, и вообще всех «борцов с проклятым царизмом». Когда грянула Революция 19 051 907 гг., у японской разведки были все основания считать ее свершившейся акцией внутреннего подрыва России.

Причем война окончилась к осени 1905 г., а революция еще почти два года вспыхивала и взрывалась в разных городах и регионах. Всем было ясно — не будь Русско-японской войны, и революции не было бы.

Понимал ли Столыпин связь великих войн и великих социальных потрясений? Конечно, и не он один.

Сказанное не означает, будто ничего нельзя было исправить. Можно! Но чтобы поднять дух офицерства, нужно было поднять дух всего народа. Провести те самые изменения, которые хотел осуществить Столыпин.

Столыпин прекрасно знал, что во время Русско-японской войны высшие сановники Империи оказались очень своеобразными патриотами: наживались на поставках в действующую армию. Война показала колоссальный масштаб лихоимства. Так с чего этому масштабу уменьшиться во время войны с Германией?

Поставки в армию всегда были золотым дном для подонков в офицерских мундирах и в шитых золотом придворных аксельбантах. Действительно — как бедный немецкий мальчик Генрих Шлиман сделался в России миллионером? Поколениями у нас рассказывали трогательную сказочку — как десятилетний Генрих услышал от вечно пьяного соседа стихи на греческом языке: спившийся, но получивший хорошее образование человек читал наизусть Гомера. Мальчик Шлиман поверил, что в «Илиаде» и «Одиссее» содержится историческое зерно, и в конце концов нашел Трою, про которую писал Гомер….{179} Правда, нашел он вовсе не Трою, а совсем другой город. Шлиман по неграмотности перепутал,{180} Но зато назидательную сказочку про невероятно целенаправленного Шлимана знает весь мир!

В этой Шлиманиаде, назидательной сказочке про Шлимана, важное место занимает история про то, как бедный мальчик разбогател в России. Как? Ясное дело, за счет предприимчивости и трудолюбия.

К сожалению, история богатства Шлимана несколько менее прилична: шла Крымская война 1853–1855 гг., и он поставлял в русскую армию продовольствие и снаряжение, Солдаты умирали на Малаховом кургане, женщины и подростки катили ядра на батареи, матросы топили свои корабли на рейде Севастопольской бухты. Город горел, его тушили, а он вспыхивал снова. Нахимов рассчитывал траектории ядер, легендарный матрос Кошка совершал очередной подвиг, Пирогов делал свои фантастические операции, руководил первыми русскими медсестрами.

А Генрих Шлиман поставлял в действующую армию гнилую крупу, тухлую солонину, разлезав шиеся мундиры, сапоги, от которых отваливались картонные подметки. И сделал на этом гешефте таки неплохое состояньице!

Кстати, из России он уехал несколько торопливо: очень уж его личностью интересовались иные фронтовики. Вроде и был искренний интерес к истории Древней Греции, Гомеру, Трое. Но раскопки Шлимана не только фантастически неграмотны — они еще и оплачены вот такими деньгами. Нажитыми буквально на голоде и холоде тех, кто защищал наше Отечество в бою.

Впрочем, если во время Крымской войны армейские поставщики украли «всего» три-четыре миллиона рублей, то во время Русско-японской — не меньше двадцати-двадцати пяти миллионов. Прогресс, однако.

Да что там поставки! Сам мир с Российской Империей японцы купили. До сих пор никто не может назвать точной цифры, которую заплатили они О. Ю. Витте за подписание Портсмутского мира. То есть Российская Империя все равно проиграла войну, ясное дело — мир был бы подписан, и совсем не такой, какой подписывают победители.

Но можно ведь было торговаться, можно было много чего сказать по поводу пунктов договора о контрибуции, о концессиях в Китае и особенно в Корее. Чтобы Российская Империя ничего по этому поводу не сказала, Витте предложили фантастическую взятку: по разным данным от пяти до пятнадцати миллионов рублей золотом.

Можете считать меня врагом своего отечества и русофобом, но вот факт — история не знает другого такого случая. Ну, отродясь не получал премьер-министр никакого государства взятки за то, чтобы помогать на переговорах другому государству, радеть не об интересах своей страны, а враждебной, Уникальный случай в истории, и Витте без разговоров повесили бы все. Решительно все — от древних римлян до современных Витте немцев и англичан.

Знал ли Столыпин об истории богатства Шлимана? О взятке, полученной Витте? Шутить изволите — конечно, знал! Столыпин не мог не знать об удивительной закономерности России — малые войны на ее периферии вызывают к жизни самые лучшие качества и у рядовых, и в руководстве.

Но стоит России участвовать в большой европейской войне — и рядовые продолжают проявлять чудеса героизма, а вот высшие почему-то становятся если и не прямыми предателями, то уж во всяком случае, ведут себя глубоко эгоистично и непорядочно.

Разумеется, Столыпин понимал, как легко перевернуть лодку Государства Российского именно во время большой войны. Странно как раз, что этого не понимало высшее руководство Империи — хотя бы из чувства самосохранения.

Как тут не вспомнить глубоко мистическую, но сколько раз подтверждавшуюся поговорку древних греков: «Кого боги хотят погубить, того лишают разума». Воистину, чтобы готовиться к Первой мировой войне, руководство Российской Империи должно было полностью позабыть весь исторический опыт, накопленный за триста лет, перестать понимать экономику и текущую политику, утратить малейшее чутье и интуицию, а психологически опуститься до уровня детишек лет десяти, самое большее.

Материалистическое же объяснение такого поведения может быть только одно: и Российская Империя, и Германская, накопили колоссальную инерцию расширения. Обе они сформировались как боевые машины, которые не могут существовать без решения военных задач, без территориального роста, без завоевания новых колоний, покорения и натиска. Мир для каждой из этих систем — ненормальное состояние, которого необходимо избежать всеми силами. Длительный мир означает для такого государства застой, одеревенение, скуку, постепенный развал. Как в СССР при Брежневе.

Ну вот системы и нашли каждая — достойного противника. Германии необходима была Российская Империя, Российской Империи — Германия, примем именно как враги. Для реализации всего, к чему готовились десятилетиями.

Обе империи надорвались на этой войне; для обоих Первая мировая стала причиной конца. В обеих странах произошло по нескольку революций.

Только похоже, Российской Империи война обошлась даже дороже, чем немецкой. И намного.

Война и россия

Массовая мобилизация во всех странах была чем-то новым. В России она воспринималась особенно тяжело.

Причина первая. Российская экономика была чрезвычайно напряженной. 70 % населения — крестьяне, ведущие хозяйство самыми примитивными средствами. Для них и вторые-третьи сыновья — вовсе не избыточная, а самая что ни на есть необходимая рабочая сила. Изъять их из производства — и даже обеспеченная по крестьянским меркам семья окажется на грани краха.

Политику продразверстки до сих пор считают изобретением большевиков. Это совершенно неверно! Большевики ничего не придумали. С 1915 г. правительство распорядилось сдавать государству весь хлеб, кроме необходимого крестьянам. Соблюдался закон слабо, хотя в целом принимался с пониманием: мол, фронт-то надо кормить!

В этом же году ввели и «сухой закон» — чтобы крестьяне не перегоняли хлеб на самогон. Этот закон никогда и никем не соблюдался, а должностные лица охотно позволяли себя подкупить. В низовых звеньях, на уровне волостей, подкуп осуществлялся самогоном.

Царское правительство платило за сданный хлеб и ни разу за все время своего существования не посылало вооруженных отрядов для выколачивания из крестьян хлебных запасов. Тут разница между царским правительством и большевиками — огромная. Но придумали-то все равно не большевики, и можно ли привести лучший пример бедности и напряженности экономики? Получалось, уже в 1915 г. экономика страны находилась на пределе.

Причина вторая. Три-четыре миллиона образованных россиян — те, кто и осознавал себя, да во многом и был русскими европейцами, относятся к Первой мировой войне так же, как и все остальные европейцы. Для них это «война чести», на нее стараются попасть и первые сыновья, и единственные. Во всей Европе начало войны породило приступ массового энтузиазма, Во многом потому, что люди еще не понимали, какая это война, и что им предстоит пережить. Но энтузиазм был, и не только в Париже, Берлине и Лондоне, но и в Москве, Петербурге, в Киеве, Казани, прочих провинциальных городах России.

Но эта война совершенно непонятна и не нужна русским туземцам, — а их 70 % населения, да еще 15–20 % европейцев первого поколения.

Русское простонародье вовсе не хочет воевать! Сегодня трудно передать словами и описать просто иррациональный страх пред массовой мобилизацией, охвативший русскую деревню. Уже осенью 1914 г. число дезертиров составило 15 % призванных, а к 1917-му — до 35 %. Для сравнения — в Германии процент дезертиров не превышал 1–2 % призванных, во Франции — не более 3 % за всю войну. При том, что в Российской империи призван был заметно меньший процент мужского населения. Нигде дезертирство не стало массовым, типичным явлением, не выросло в проблему национального масштаба — кроме России.

Потери Российской империи в Первой мировой указываются с огромной «вилкой» — то десять миллионов погибших, то семь. Почему? Откуда такое различие? А очень просто. Долгое время старались не указывать числа военнопленных, а было их три миллиона. Вот и писали, то учитывая одних погибших, то приплюсовывая к ним еще и сдавшихся в плен.

Изо всех воюющих стран только в Австро-Венгрии военнопленных было так же неправдоподобно много. К 1917 г. в России накопилось их до 600 000 человек. Это тоже породило странную «двойную статистику» — когда население Красноярска в 1917 г. показывают то как 70 000 человек, то как 120 000. Все правильно: в лагере для военнопленных под Красноярском было около 50 000 человек. Считать можно или с ними, или без них — как удобнее.

Но в австро-венгерской армии пачками сдавались в плен славяне. Те, кто не хотел жить в империи Габсбургов, под властью Австрии, не желал воевать с другими славянами. Численность таких доходила до 43–44 % — чехи, словаки, поляки, хорваты, сербы. В апреле 1915 г. на российскую сторону почти в полном составе перешел 28-й Пражский полк, а в мае — значительная часть 36-го Младоболеславского. Всего же за годы Первой мировой добровольно сдалось в русский плен около полумиллиона солдат-славян австро-венгерской армии. Они содержались в особых лагерях — отдельно от немцев, австрийцев и венгров. И отношение к ним было другое.{181}

Эту обстановку чешского национализма, резко отрицательного отношения к Первой мировой, нежелания воевать за австрийцев хорошо показал в «Бравом солдате Швейке» Гашек.{182}

Но с российской-то стороны сдавались в плен представители титульной нации! И сдавались иноязыким, инокультурным немцам, Получается — довольно большая часть подданных Российской империи относилась к своему правительству примерно так же, как инородцы, покоренные Габсбургами, Даже хуже.

Тех, кто воевать совершенно не хотел, гнали на фронт во всех странах. В России это принимало наиболее страшные и непривлекательные формы. Особенно сильно давал себя знать раскол на европейцев и туземцев.

Война велась в таких масштабах и такими методами, что кадровых офицеров вскоре выбили на 60–70 %. К 1917 г. офицеры — в основном, полуобученные призывники из образованной верхушки, которым не хотели подчиняться солдаты — вчерашние крестьяне. Для них офицеры, «золотопогонники», были «барами», людьми из более благополучной, сытой и образованной городской России.

О царской семье ходили отвратительные слухи: и о любовной связи императрицы с Распутиным, и о том, что в спальне у императрицы стоит телефонный аппарат, по которому она передает секретные сведения в германский Генеральный штаб.

Есть великое множество анекдотов начала XX века, сведенных в серию «Брусиловский анекдот». Идет, мол, Брусилов после аудиенции у государя по Зимнему дворцу. За колонной рыдает цесаревич Алексей. Брусилов к нему:

— О чем плачете, ваше высочество?

— Как мне не плакать? Немцы наших бьют — папенька плачет, наши немцев бьют — маменька плачет.

Смешно, да не очень.

К 1917 г. в армии находятся порядка десяти миллионов человек. И почти все не хотят воевать! Матросы Балтийского флота, солдаты тыловых гарнизонов просто панически боятся отправки на фронт.

Семь миллионов погибших.

Полтора миллиона дезертиров.

Три миллиона военнопленных.

Одно скажу — до чего же прав был Столыпин!

Первая мировая и революция

Сделать революцию в России невозможной можно было легко и просто, проведя необходимые реформы. Два-три года — и угроза снята. Маяковский может писать что угодно, Филонов и Троцкий пусть заходятся в пароксизмах злобы. Они уже не опасны.

Столыпин хотел, не меняя политического строя, довести модернизацию страны до конца. Это было возможно, но требовало очень много времени. Причем только мирного. Глубоко правы были и он, и другие политические деятели, старавшиеся любой ценой удержать Российскую империю от крупных войн. Они если и не понимали, то интуитивно чувствовали — война приведет к упрощению и экономики, и человеческих отношений.

Сила цивилизации — в организации, сложности, умении делать квалифицированную работу, способности учиться. Первая Мировая страшно упростила мир, заставила играть по примитивным правилам. Преимущества русских европейцев над туземцами стали намного меньше, А то и исчезли совсем.

Война дала в руки оружие сотням тысяч, миллионам призванных и отправленных на фронты. Миллионы вооруженных и к тому же не знающих, во имя чего воюют — страшная сила.

К 1916 г. все фронты заколебались, поплыли, Солдаты бежали с фронта чуть ли не целыми частями. Не бежали — уходили с оружием. Эти солдаты подчинялись только тем приказам, которым им нравились, охотно братались с противником и пили водку с немцами. Они отказывались отдавать честь офицерам, ходили расхристанные и пьяные, а на замечания отвечали, размахивая оружием. Должность младшего офицера стала чуть ли не самой опасной в России — и угроза исходила уже не от противника.

В конце 1916 г. с фронта бежала вооруженная толпа, понимая или чувствуя: это не их война. Дезертиры из крестьян стали грозной политической силой. Они пытались смести все, что появилось после Петра — частную собственность, например. Рассказывая об «аграрных беспорядках», в СССР изо всех сил старались преуменьшить их кровавый характер. Мол, крестьяне делили землю, и в этом-то состояло главное.

Но, во-первых, крестьяне вовсе не только захватывали помещичью землю, они грабили и убивали самих помещиков и членов их семей. Не всегда и не всех, разумеется, но при плохих отношениях с деревней самым разумным для помещика уже в конце 1916 г. было бежать в город — конечно же, всей семьей. Про еврейские погромы писали много, про помещичьи — можно сказать, ничего. А ведь было помещиков около три тысяч; с членами семей и с прислугой — десятки тысяч людей на Россию. До сих пор мало известна книга о событиях того времени, а жаль.{183}

Во-вторых, в этих помещичьих погромах активнейшим образом участвовали как раз беглецы с фронтов. Без таких беглецов даже как-то сомнительно, чтобы погромы могли осуществиться. Если же в семье помещика было несколько взрослых мужчин с оружием, то очень сомнительно. Но ведь были семьи, где все мужчины были на фронте. А тут появляются в деревне наглые, пьяноватые (при сухом законе) рожи с винтовками, становятся центром притяжения для еще не призванной молодежи: пацанов лет 16–17. Эта молодежь вовсе не хочет на фронт, но развращена войной, безнаказанностью, оружием. Она легко готова идти за агитаторами.

В-третьих — крестьяне и дезертиры жгут, убивают и грабят вовсе не одних помещиков. Точно так же поступают они и с теми, кто вышел «на отруба» после столыпинской аграрной реформы — то есть отре зал свою землю от общинной и стал вести собственное частное хозяйство. Земли «частников» крестьяне обобществляют, делают общей землей общины. Самих частников то не трогают, то (при сопротивлении) убивают.

Так же поступают порой и с «кулаками» — т. е. со всеми «справными», сколько-нибудь обеспеченными крестьянами, не обязательно даже вышедшими из общины.

И наконец, в-четвертых: гарнизоны в больших городах, включая Москву и Петербург, тоже охватывает революционное движение! Крестьянские парни призваны в армию, их то ли отправят, то ли не отправят на фронт, и если отправят, то неизвестно, когда.

А тут поток таких же точно крестьянских мобилизованных парней, но в обратном направлении — с фронта! Эти парни, по крайней мере, некоторые из них, охотно покажут бумажку-листовку, сагитируют за анархистов или эсеров. Но даже если и не будут агитировать, то их пример — другим соблазн: можно-то на фронт и не попасть! А способ какой? Да простой — участие в политических событиях. Вы сколько будете пить нашу кровь, эксплуататоры проклятые?! Вот мы вас!

Без этого многомиллионного отряда беглецов с фронта Гражданская война вообще не состоялась бы или происходила совсем по-другому — по крайней мере, в деревнях.

Офицеры

В 1914 г. в русской армии к моменту мобилизации насчитывалось 1 300 000 человек, плюс 1 000 000 мобилизованные солдат, унтер-офицеров и офицеров запаса.

Эту кадровую армию выбили уже к середине, а то и к началу 1915 г.

На место выбывших из строя кадровых или хотя бы офицеров запаса пришли наспех обученные в так называемых четырехмесячных школах прапорщиков пехоты. В основном, это были недоучившиеся студенты. Они не отличались ни дисциплинированностью, ни особой лояльностью ко власти. У абсолютного большинства из них не было 3–4–5 поколений предков, истово служивших Отечеству.

Армия 1917 г. — это другая армия, чем была в 1914-м.

Солдаты тыловых гарнизонов

Солдаты тыловых гарнизонов просто панически боятся отправки в действующую армию. Они готовы поддержать любую силу, которая оставит их в городах и избавит от фронта.

При этом любые войска, снимаемые с фронта для участия в «политике», автоматически становятся «верными» правительству: тем, кто снимает их с фронта и делает тыловыми.

Матросы балтийского флота

Балтфлот в Первой мировой почти не воевал. В тесноте кубриков матросы подыхали со скуки, устанавливали примерно такие же нравы, какие возникают в заключении. Давно известно: если запереть вместе молодых парней примерно одного возраста, у них установятся нравы «человека, лишенного современной культуры… нравы дикаря».{184}

Балтийские матросы к 1917 г. сделались не только самыми революционными во всей русской армии. Они были ближе всего к уголовному миру. Почитайте любой рассказ Леонида Соболева или Бориса Лавренева — у них все «братцы-матросики» изъясняются на жаргоне каторжников и ходят («хиляют») развалисто-бесшумной воровской походочкой.

Десятки тысяч парней, развращенных бездельем, агитацией, собственными лагерными нравами. Жуткая гремучая смесь.

Политизированные солдаты

Все разумные офицеры считали: армия должна быть вне политики. Так полагали и в России, и в любой другой стране — армия выполняет общенациональные задачи. «Позвольте! — отвечали большевики, да и другие „левые“. — Вы что же, не считаете солдат гражданами?»

Армия воевать не хотела, агитаторов же — слушала и листовки читала.

К концу 1916 г. те, кто оставались в частях — уже разагитированные, читающие листовки разных партий, выбирающие комиссаров, подумывающие о выборе командующих.

В конце 1917 г. вооруженные толпы бежали с фронта, но бежали-то в основном куда? Делать революцию, естественно!

Когда в стране скапливается такая масса, ее не очень трудно повести «на штурм, на слом». Вопрос — кто поведет и куда?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.