Глава 5. Конституция, которой не могло быть

Глава 5. Конституция, которой не могло быть

Что бы ни говорили, завоевание Финляндии есть слава Александра, а не преступление его. Нельзя однако же умолчать о том, что сделанное им из неё после можно назвать изменой… так точно, первой его изменой России.

Ф. Ф. Вигель

Ещё до заключения мира со Швецией, в городе Борго (ныне Порвоо) был созван финляндский сейм из представителей четырёх сословий — дворянства, духовенства, горожан и крестьян^[1]. При его открытии 16(28) марта 1809 года Александр I произнёс торжественную речь на французском языке. А чего вы хотели? На каком ещё языке выступать перед своими подданными русскому царю? Не на русском же, словно неотёсанному мужику. Он его и не знал толком. Как пишет дореволюционный историк М. М. Бородкин: «До конца своей жизни он (Александр I — И. П.) не мог вести по-русски обстоятельного разговора о каком-либо сложном деле»^[2].

В своей речи «Александр Благословенный» заявил: «Я обещал сохранить вашу конституцию, ваши коренные законы; ваше собрание здесь удостоверяет исполнение Моего обещания»^[3].

В архиве сохранился проект депеши министра иностранных дел графа Н. П. Румянцева главнокомандующему русской армией в Финляндии графу Ф. Ф. Буксгёвдену, в которой он весьма скептически оценивает царскую инициативу насчёт созыва сейма:

«Если память моя меня не обманывает, то кажется, что Великое Княжество Финляндское не имело никогда собственного сейма; что таковой был однакоже собран при Короле Густаве Адольфе, но что с того времени Княжество сие, почитаясь наравне с другими шведскими провинциями, посылало только, как и они, депутатов своих на общий Сейм Королевства. Не может быть для нас пользы, по присоединении провинции сей, вводить в ней обряд, каковой не существовал там и который не существует в других наших провинциях»^[4].

Чтобы выполнить опрометчиво данное Александром I обещание, Румянцев советовал:

«Ежели для выполнения того, что помянутою декларациею было объявлено, таковое собрание признаётся нужным, то приличнее и полезнее кажется произвесть то в следующем виде: издать объявление, чтобы депутаты от всех уездов в назначенный от Вашего Сиятельства срок собрались в Абове (Або — И. П.), дабы от лица избравших их принесть присягу на верность подданства новому Монарху и узнать о милостях, даруемых от Его Величества сим своим новым подданным»^[5].

Увы, это разумное и трезвое мнение не было принято во внимание.

На более чем сомнительный юридический статус созванного в Борго сейма указывал и виднейший из финляндских правоведов того времени, ректор Абоского университета профессор Матиас Калониус: «Правовая основа этого сейма была более чем шатка; древние областные сеймы были запрещены Формами Правления 1723 и 1772 гг.; Боргоский сейм не мог действовать на правах шведского риксдага»^[6].

Но вернёмся к пресловутой финской «конституции», которую Александр I пообещал сохранить и которая в последующие годы стала предметом беззастенчивых политических спекуляций. Как финские националисты, так и советские историки обвиняли царские власти в её систематическом нарушении. Поэтому следует сразу же разобраться, что имел в виду российский монарх.

Поскольку, находясь под властью шведов, Финляндия являлась всего лишь «инкорпорированной провинцией, подчинённой основным и общим законам Швеции»^[7], никакой собственной конституции у неё не имелось. Следовательно, под ней могли подразумеваться лишь действовавшие на тот момент шведские конституционные акты — Форма правления 1772 года и Акт соединения и безопасности 1789 года^[8].

При этом выясняется ряд весьма любопытных моментов. Начнём с того, что оба этих документа были приняты в результате государственных переворотов.

С восшествием на престол в 1720 году Фридриха I, и особенно с момента подписания им в 1723 году новой Формы правления, в Швеции начался так называемый «период свободы». Королевская власть потеряла почти всякое значение. Король лишился права назначать на военные и гражданские должности, расквартировывать по своему усмотрению войска, управлять финансами и т. п. Его обязали во всем следовать мнению большинства Государственного Совета. В свою очередь, последний являлся исполнителем требований господствующей партии народных представителей. Таким образом, реальная власть в Швеции перешла к риксдагу, а король сделался лишь носителем почётного титула. В государственных делах не нуждались даже в подписи монарха — сановники, имея штамп с высочайшим именем, прикладывали его по своему усмотрению^[9].

Такая ситуация не устраивала взошедшего на шведский престол в 1771 году честолюбивого Густава III. 19–21 августа 1772 года молодой и энергичный король произвёл государственный переворот. 21 августа был созван риксдаг. Окружённые войсками и угрожаемые пушками, собрались депутаты сословий. Их главные руководители были арестованы, сословиям не дали сговориться. Король произнёс обличительную речь, после чего приказал прочесть новую Форму правления, которая была принята без единого замечания и без голосования общими возгласами одобрения^[10].

Но если утверждение Формы правления 1772 года было произведено, хотя и под дулами пушек, но с формальным соблюдением законной процедуры, то Акт соединения и безопасности 1789 года не удовлетворял даже этому условию. Дело в том, что основные законы шведского королевства должны были утверждаться представителями всех четырёх сословий. Однако депутаты от дворян категорически не желали одобрить Акт, существенно расширявший полномочия королевской власти.

9(20) февраля 1789 года 19 главарей дворянской оппозиции были арестованы. Тем не менее, когда на следующий день проект Акта соединения и безопасности был вынесен на заседание риксдага и король спросил депутатов, принимают ли они новый основной закон, три сословия (крестьяне, горожане и духовенство) ответили согласием, дворяне же — отказом. В течение нескольких недель велись бесплодные переговоры между Густавом III и лидерами дворян. 5(16) марта Акт соединения и безопасности был вновь отклонён дворянской палатой. Тогда король объявил, что согласия трёх сословий достаточно, и 23 марта (3 апреля) 1789 года утвердил новый основной закон, совершив тем самым государственный переворот^[11].

Любопытно отметить, что несколько лет спустя представители Финляндии, не пожелав признать Акта соединения и безопасности, отказались явиться на риксдаг в город Гефле. Узнав об этом, российский император Павел I усмотрел в подобном неповиновении опасность революции и предложил королю Густаву IV для наведения порядка 9 тысяч войска под командованием великого князя Константина Павловича. Однако Швеция благоразумно отказалась^[12].

Итак, как мы выяснили, под помпезной вывеской «финской конституции» скрываются принятые незаконным путём шведские конституционные документы. При этом, пообещав сохранить их действие, Александр I с самого начала не придерживался требований, предъявляемых данными документами к правящему монарху. Становясь Великим князем Финляндским, он должен был согласно § 8 Акта соединения и безопасности, собственноручно подписать этот Акт, однако он его не подписал. Точно так же, вопреки Форме правления, русский император не произнёс конституционной присяги, в которой он должен был заявить, что отвергает «ненавистное единодержавие». Хотя во время сейма в Борго речь о ней заводилась депутатами фон Мораном и бароном Маннергеймом, однако им указали на неприменимость этой присяги «при настоящих обстоятельствах»^[13].

Вопреки § 33 Формы правления, воспрещающему назначение генерал-губернатора, Александр I установил в Финляндии эту должность. § 10 Формы правления и § 1 Акта соединения и безопасности требовали, чтобы страна управлялась без участия «чужих иностранных людей». Вопреки этому, император назначил русского сановника Сперанского канцлером Абоского университета, а пост финляндского генерал-губернатора, сменив шведского перебежчика Спренгтпортена, в том же 1809 году занял генерал М. Б. Барклай де Толли^[14]. О таких «мелочах», что правящий монарх должен был исповедовать лютеранство (§ 1 Формы правления) и будучи чужестранцем, не имел права выезжать из государства без согласия своих советников из шведских людей (§ 7 Формы правления)^[15], я уж и не говорю.

Таким образом, возникла юридически неопределённая ситуация. С одной стороны, русский монарх пообещал сохранить конституцию, с другой — ряд её существенных положений совершенно не мог быть применим на территории Российской Империи.

Проблема осложнялась тем, что, как отметил М. М. Бородкин в «Справках о „конституции“ Финляндии»:

«Если допустить, что Император Александр I, говоря о „коренных законах“, имел в виду даровать финскому народу законы 1772 и 1789 гг., то естественно возникает вопрос: какие части сих государственных законов он находил возможным сохранить, какие признавал отпадающими, в силу самого факта подчинения Финляндии к самодержавной России, и какие, наконец, вовсе не имел намерения утвердить? Вопрос огромной важности, который, однако, никогда авторитетною властью не был разрешён, и „конституция“ Финляндии до сих пор остаётся не кодифицированной. Пользуясь этим, каждый финляндец-государственник хозяйничает в области „основных законов“ по своему личному усмотрению и вкусу»^[16].

При этом даже финляндские исследователи не могли придти к согласию в вопросе о том, какие именно из шведских конституционных норм продолжают действовать на территории Великого Княжества: «В 1830-х годах доцент Абоского университета Арвидсон насчитал, что из 57 параграфов Формы Правления 11 остаются пригодными для Финляндии. По последнему подсчёту, произведённому в 1898 году, таких параграфов оказалось 20. По уверениям третьих, из 57 параграфов закона 1772 года отменено 30 и т. д.»^[17].

Таким образом, вполне справедливым выглядит мнение профессора Гельсингфорского университета И. В. Росенборга, который в 1857 году заявил: «так называемые основные законы Финляндии темны и двусмысленны в своих выражениях и отчасти не заключают в себе того, что в них ищут…»^[18].

К этим профессорским словам можно добавить отзыв простой домохозяйки. Как остроумно заметила в своём дневнике супруга финляндского сенатора Фалька Элеонора Фальк: «При вторжении русских тотчас созван был сейм в Борго, и Государь дал нам что-то, что он называл конституцией»^[19].

Как мы видим, если придерживаться буквы закона, получается, что формально царские власти действительно постоянно и цинично попирали финляндскую конституцию. Достаточно сказать, что ни один из русских императоров так и не принял лютеранства. Если же следовать духу обещания Александра — «сохранить коренные законы» Финляндии, то есть сохранить в повседневной жизни Финляндии шведские законы и обычаи, то это было выполнено с лихвой.

Присоединив Финляндию к Российской Империи, Александр I с упорством, достойным лучшего применения начал создавать из бывшей шведской провинции автономное государство со всеми присущими ему атрибутами. Как справедливо заметил по этому поводу Ф. Ф. Вигель: «Что бы ни говорили, завоевание Финляндии есть слава Александра, а не преступление его. Нельзя однако же умолчать о том, что сделанное им из неё после можно назвать изменой… так точно, первой его изменой России»^[20].

Управление Великим княжеством было организовано следующим образом. В Петербурге финляндскими делами занимался министр статс-секретарь (до 1826 года его функции выполняла Комиссия финляндских дел). С 1811 по 1899 год на эту должность назначались исключительно уроженцы Финляндии. Министр статс-секретарь ведал императорской канцелярией, занимавшейся всеми делами гражданского управления Финляндией, докладывал эти дела императору и сообщал высочайшие повеления финляндскому генерал-губернатору^[21].

Исполнительная власть в Финляндии возглавлялась генерал-губернатором. Также имелся финляндский правительствующий совет, в 1816 году переименованный в императорский сенат. Он состоял из двух департаментов: судебного, являвшегося высшей судебной инстанцией, и хозяйственного, заведовавшего гражданским правлением и фактически представлявшего собой совет министров. Члены сената назначались из финляндских граждан^[22].

Как справедливо заметил в своё время И. В. Сталин, «кадры решают всё». Бывшие шведские чиновники, в руки которых было отдано управление Великим княжеством, успешно саботировали любые мероприятия, направленные на сближение Финляндии с остальной частью Империи. Для достижения своих целей они умело использовали неосведомлённость и равнодушие центральных российских властей. Недаром ещё в 1809 году отец будущего министра статс-секретаря Финляндии Р. Г. Ребиндера барон Иоганн Рейнгольд Ребиндер цинично советовал: «Наши новые господа (т. е. русские — И. П.) ещё не освоились с нашими конституционными таинствами. Безразлично, хромает ли немного наше заявление или нет; нужно одно, чтобы оно не разрушало основного правила, играющего у нас столь важную роль: principiis obstat — противоречит принципам»^[23].

Государственным языком Великого Княжества оставался шведский. Впрочем, Александр I планировал постепенно ввести в Финляндии русский язык. Так, § 6 Положения об учреждении правления в Новой Финляндии^[24] от 19 ноября (1 декабря) 1808 года предписывал «все дела производить на ныне употребляемом в Финляндии [шведском] языке, доколе не войдёт в употребление Российский»^[25]. 6(18) июня 1812 года император издал рескрипт с повелением назначить во все школы Финляндии учителей русского языка и требовать, чтобы «все молодые люди Финляндии, намеревающиеся вступить в государственную службу, обязаны были публично доказать познания свои в русском языке»^[26]. Для введения в действие этого закона назначался шестилетний срок^[27].

Эта мера не понравилась чиновникам из финляндского сената и Комиссии финляндских дел. Не смея настаивать на отмене неприятного им закона, они начали постепенно его саботировать. В 1824 году они добились, в виде «временной меры», освобождения от знания русского языка теологов, затем в 1831 году от этой обязанности были освобождены, «впредь до нового распоряжения», преподаватели гимназий и других общественных учебных заведений. Постепенно от знания русского языка были освобождены и остальные чиновники края, кроме чиновников канцелярии генерал-губернатора и статс-секретариата^[28].

При шведах финские войска были организованы по поселенной системе. Чтобы избавиться от рекрутских наборов, города и сельские общины во второй половине XVIII века заключили с правительством особые контракты, по которым обязались содержать оговоренное число солдат. Каждому солдату отводились изба и участок земли, крестьяне обязывались платить ему вознаграждение и помогать в полевых работах. В мирное время поселенные войска собирались только летом на несколько недель учебных сборов. Кроме того, в Финляндии имелось небольшое количество постоянных войск, содержавшихся за счёт казны. Общая численность войск в Финляндии доходила до 21 600 человек^[29].

Разумеется, о том, чтобы обременять новых российских подданных рекрутскими наборами наравне с русскими крестьянами, не могло быть и речи. Как заверил Александр I собравшихся в Борго депутатов сейма: «кроме учреждения милиции и образования регулярных войск на собственные Его Величества средства, никакой другой способ рекрутской или же военной конскрипции не будет иметь места в Финляндии»^[30].

Более того, вскоре последовали новые поблажки. Манифестом от 15(27) марта 1810 года отбывание натуральной повинности по поселенной системе было приостановлено, чтобы «предоставить стране отдых и возможность финансовых сбережений». Манифестом от 20 июля (1 августа) того же года взамен этой повинности была введена так называемая вакантная подать в размере вдвое меньшем того, что стоило содержание солдат-поселенцев^[31].

Тем не менее, финские войска в составе российских вооружённых сил всё-таки появились. Начало им положили созданные в 1812 году три егерских полка. В дальнейшем укомплектованные уроженцами Финляндии части и подразделения подвергались неоднократным переформированиям. Постоянно существовал лишь лейб-гвардии Финский стрелковый батальон^[32]. Как и обещал Александр I, в финских войсках служили исключительно добровольцы. С 1812 по 1854 год их численность колебалась от 1600 до 4500 человек^[33].

Впрочем, помимо заботы о благосостоянии своих финских подданных, император попросту не слишком доверял местным жителям, считая, что «национальное вооружение может иметь нежелательные последствия»^[34]. Как ни странно, на гораздо более враждебных к России поляков подобные опасения не распространялись.

Недоверие, скорее всего, было напрасным. Зачисленные в финские части добровольцы честно выполняли свой воинский долг перед Россией. Кроме того, в царствование Николая I был предпринят ряд мер по сближению финских войск с русской армией. Так, в 1829 году предписано было выбирать в финских батальонах 12 унтер-офицеров и определять их на год в русские воинские части, расположенные преимущественно в Свеаборге, для изучения разговорного русского языка. В том же году император повелел ввести в финских батальонах русские командные слова^[35].

Известно, что армия является слепком общества, отражающим как лучшие, так и худшие его черты. Поэтому вряд ли стоит удивляться, что, как отмечает М. М. Бородкин: «Пьянство среди финских солдат являлось очень распространённым и бороться с этим губительным пороком не имелось надлежащих средств»^[36].

В 1831 году лейб-гвардии Финский стрелковый батальон принял участие в усмирении бунтующей польской шляхты, за что 6(18) декабря ему было пожаловано георгиевское знамя. В 1849 году в составе русской гвардии батальон был отправлен подавлять революцию в Венгрии, в 1877–1878 гг. он участвовал в русско-турецкой войне^[37].

Помимо войск Великого Княжества, честолюбивые молодые финляндцы поступали на службу и непосредственно в русскую армию, где многие из них сделали блестящую карьеру. «Военная служба в Империи была заманчива и рисовалась блестящей. В одно время было в большой моде, чтобы студенты знатнейшего происхождения, которые в течение нескольких лет развивали величайшее щегольство на улицах, надевали на себя грубую серую шинель и через полгода выступали в обновлённом блеске с русскими эполетами. Наплыв в русскую военную службу до конца 1850 г. был очень значителен. Был период, когда насчитывалось до 750 финляндцев, служивших офицерами в русских полках»^[38].

Финансовая система Финляндии была практически независимой от общероссийской. С самого начала Великое Княжество представляло собой особую таможенную область с отдельным таможенным управлением. При этом финляндская таможенная политика резко отличалась от имперской, и с течением времени эта разница всё более усиливалась^[39]. Что касается налогов и вообще денежных средств Великого Княжества, то император Александр I объявил, что они будут употребляться только на нужды самой страны^[40]. Едва ли не единственным, что связывало Финляндию с Россией в сфере финансов, был рубль в качестве денежной единицы^[41].

Одним словом, императорские милости сыпались на вновь покорённый край как из рога изобилия. Финляндия не знала отказов в своих просьбах. А просьб этих было так много, что перешедший на русскую службу Густав Мауриц Армфельт назвал свою родину «гнездом попрошаек»^[42].

Давнишним злом, от которого страдало население Финляндии, являлось пьянство. Когда в середине 1820-х годов назначенный генерал-губернатором Великого Княжества А. А. Закревский, объезжая край, посетил город Торнео, то в своих записях он был вынужден с прискорбием констатировать: «в Торнео жители много пьют, не ходят в церковь и пасторы весьма плохи»^[43]. «Пили везде и всюду. В иных местностях жалованье батракам и служащим уплачивалось водкою; даже женщины и дети находились на широкой дороге к регулярному пьянству»^[44].

В 1828 году, посетив ряд финляндских губерний и заметив возраставшее среди населения пьянство, Закревский испросил у государя позволения поставить это важное дело на «неукоснительное рассмотрение Сената»^[45].

В результате 6(18) марта 1829 года вышло Высочайшее постановление. С прискорбью констатировав, «что склонность к крепким напиткам между рабочим сословием народа в Великом Княжестве Финляндском с давнего уже времени мало помалу возрастала, а ныне достигла такой степени, что деятельнейшие меры со стороны Правительства соделались потребными для пресечения действий сего порока»^[46], император повелел принять ряд суровых мер по борьбе с пьянством.

Как отметил в отчёте за 1844 год генерал-губернатор князь А. С. Меншиков:

«Надо отдать справедливость финляндскому селянину, что порок сей, пьянство, происходит в нём не столько от собственной наклонности, сколько от существовавшего шведского постановления, требовавшего с каждого семейства особую подать за право курить вино, для своего употребления, без различия, желает ли он сим правом пользоваться, или нет. Крестьянин, по невежественности своих расчётов, считал себя в потере, если не будет выкуривать вина, ибо платил бы подать даром и потому, чтобы устранить этот мнимый убыток, он истреблял зерно на винокурение, а потом пил без меры, пока запас не истощался; в это время происходили нередко драки, оканчивавшиеся иногда смертоубийством. Вашему Императорскому Величеству благоугодно было отменить эту безусловную подать, освободив от оной тех, кто откажется за себя и наследников, от права домашнего винокурения, многие сим уже воспользовались, и теперь пьянство приметно ослабевает, ибо винокуренные заводы далеко не представляют им того соблазна, какой господствовал при запасах собственного вина, бывших у каждого под рукою»^[47].

Увы, окончательно искоренить этот порок русским властям не удалось. Впрочем, не удалось это сделать и властям независимой Финляндии, о чём наглядно свидетельствует столь популярный среди нынешних финнов «водочный туризм».

В довершение всего 11(23) декабря 1811 года в состав Великого Княжества была передана Выборгская губерния, включавшая в себя земли, отошедшие к России по мирным договорам 1721 и 1743 годов^[48]. За несколько десятилетий пребывания в составе Российской Империи она значительно обрусела. Как вспоминал Ф. Ф. Вигель, побывавший в Выборге незадолго до его присоединения к Великому Княжеству: «Наружность его мне довольно понравилась; я мог почитать себя в одном из петербургских предместий, тем более, что на улицах встречал я почти один русский народ и слышал один русский язык. Также как и в Нейшлоте, во всех других малых городах Старой Финляндии, Карелии или Саволакса, все главные лица от купеческих и мещанских выборов были из русских»^[49].

Также весьма показательно рассмотренное 6 апреля 1812 года Комиссией финляндских дел ходатайство ландсгевдинга (губернатора) Выборга. Губернатор просил назначить к нему переводчиков с русского языка, поскольку «б?льшая часть жителей оной губернии никакого кроме русского языка не знает»^[50].

Стоит ли удивляться, что председатель Комиссии финляндских дел бывший шведский генерал и приятель покойного шведского короля Густава III Г. М. Армфельт предпринял энергичные меры, чтобы как можно быстрее удалить из губернии русских чиновников и вообще всё, что там напоминало о России. При этом он заявил: «должно стараться отделаться от варваров (т. е. русских — И. П.) и на их место посадить людей с либеральными принципами»^[51].

В сегодняшней России слово «либерал» давно и заслуженно превратилось в ругательство. О том, как выглядели тогдашние люди с либеральными принципами, долженствующие заменить «русских варваров», можно судить по уже цитировавшемуся мной дневнику Элеоноры Фальк:

«Из глубины Тавастланда и Эстерботнии вытаскивались теперь старые добренькие чиновники, которыми легко было управлять токующим тетеревам; они были отрешённые от службы шведские майоры и полковники, которые во время шведского владычества были сосланы сюда. Они теперь управляли законами и казной, хотя они в законах не больше смыслили, чем четвероногие в воскресении, но очень хорошо разумели значение казны для собственного своего кармана. Они добывали себе пенсии, состоя ещё на службе при полном жаловании, столовых деньгах; в качестве важнейших представителей государства, добывали себе прогонные деньги на заграничные поездки для лечения своего слабого пьяного здоровья; они добывали жалованье исполняющим их обязанности, в то время как сами проживали не только свои огромные оклады, но и наследство своих детей. Ко всему этому они выпрашивали для своих жён — ещё при жизни мужей — пенсии на булавки, не считая их старых управляющих и работников, коих также обязана была оплачивать казна»^[52].

И действительно, «значение казны для собственного своего кармана» финляндские чиновники уразумели очень даже хорошо. Например, когда в Великом Княжестве производился обмен шведских денег на русские, местные губернаторы так и норовили не представить отчётов по присылаемым им денежным суммам. Как правило, это сходило им с рук. Лишь один из них за подобное «упущение» лишился должности^[53]. Другому губернатору сам Армфельт дал следующую характеристику: «это дурное существо ничто не может ни трогать, ни ободрять»^[54].

Однако главным негативным последствием царского «подарка» стал сдвиг административной границы Великого Княжества вплотную к Петербургу. Пока Финляндия оставалась составной частью Российской Империи, подобная ситуация не выглядела особенно страшной. Если же судить по будущим последствиям, то этим своим поступком «Александр Благословенный» заткнул за пояс даже Никиту Хрущёва, подарившего Украине Крым. Здесь можно лишь согласиться с мнением выдающегося советского историка Е. В. Тарле, высказанным им в докладе на заседании учёного совета Ленинградского университета в конце 1943 — начале 1944 года: «Финляндия получила конституцию, и эту конституцию дал им Александр. Государство создал Александр, который создал им государство, и он совершил преступление, за которое заплатили кровью наши красноармейцы. Александр пожертвовал им Выборгскую область»^[55].

Как предательство интересов России расценивали поступок императора и многие его современники. Вот что пишет по этому поводу в своих записках Ф. Ф. Вигель:

«Какое право имеете вы, государь, можно было бы сказать ему, без бою, без всякой видимой причины, без многократных поражений и следствия их (вынужденного примирения), не для спасения целого государства, по одному произволу вашему, отрывать от России области, не вами, а вашими предками и их подданными приобретённые? Для чего делаются завоевания, если не для усиления государственного тела? Они достояние не только ещё царя, как народа, их совершившего; он старается распространить пределы земли своей для того, чтобы внутри её пользоваться большею безопасностию; а вы опасности опять к нему приближаете… В истории народов найдите другой пример столь несправедливому действию необузданной воли царской; ни великий Пётр, ни могучий Наполеон ни на что подобное бы не решились. Откуда взяли вы, что вам дана власть, по прихоти вашей, единым почерком пера и одною каплею чернил, уничтожать то, что сотворено сотнями тысяч штыков и целыми реками крови?»^[56].

Известно, что император Николай I крайне неодобрительно отнёсся к действиям своего брата: «Пример того, что было испробовано с Выборгской губернией, влечёт уже за собою до того важные неудобства, что возможно возвращение её к Империи в собственном смысле слова»^[57].

Даже уроженец Финляндии министр статс-секретарь барон Р. Г. Ребиндер в 1826 году представил Николаю I доклад о возвращении России наиболее обрусевших частей Выборгской губернии, в первую очередь Карелии, расположенной вблизи столицы и более связанной с русскими губерниями, чем с Финляндией. Видя, какое недовольство вызвал поступок Александра I в России, Ребиндер опасался, что из Выборгской губернии создастся «утёс», о который разобьётся самостоятельность Финляндии. Как выразился он в одном из частных писем: «Я знаю все трудности, с которыми приходится вам бороться в этой проклятой губернии, дарованной нам небом в своём гневе»^[58].

Впрочем, Ф. Ф. Вигель утверждает, будто Роберт Генрих Ребиндер (или, как его называли на русский манер, Роберт Иванович) тайно симпатизировал России, однако был вынужден тщательно скрывать свои взгляды:

«Лет через двадцать после соединения двух Финляндий был я очень коротко знаком с министром статс-секретарём Великого Княжества Финляндского графом Ребиндером и могу сказать, что пользовался приязнью этого почтенного человека, искренно, но тайно любящего Россию, которой он всем был обязан. Нередко посещал он меня, я его тоже, но всегда принят был у него только что в кабинете. Раз пришло мне в голову спросить его: зачем не представляет он меня своей графине и почему считает недостойным быть в его гостиной? Он вздохнул и, пожав мне руку, сказал, что он почёл бы себя счастливым, если б мог он сие сделать, но что знакомство наше принуждён выдавать он за официальное: ибо по известному моему патриотизму, всякая связь между нами могла бы навлечь на него подозрение в любви к русским, сделать его ненавистным для финляндцев, возбудить их интриги против него и нанести ему великий вред. Всё это просил он меня сохранить в тайне, и его смерть дала мне право нарушить мой обет»^[59].

Рассказ Ф. Ф. Вигеля выглядит вполне правдоподобным. Как известно, националистические элиты строго следят за поведением своих членов, беспощадно карая «отступников».

Увы, Николай I не проявил должной воли, каковая должна быть присуща самодержцу. Проект Ребиндера поступил на рассмотрение финляндского сената, который высказался против, после чего был отклонён.

Разумеется, советские историки, исходившие из постулата, будто Российская Империя являлась «тюрьмой народов», просто обязаны были отыскивать факты угнетения самодержавием несчастных финнов: «Царские власти систематически нарушали конституцию; в 1-й половине 19 в. сейм ни разу не был созван»^[60]. Действительно, с 1809 по 1863 год финляндский сейм не собирался ни разу. Однако дело в том, что согласно той самой «конституции» созывать его было вовсе не обязательно. Форма правления 1772 года давала русским императорам на это полное право:

«Это не составляло нарушения финских законов, так как периодичность сейма была установлена только сеймовым уставом 1869 года. Избегая крупных реформ, правительство могло управлять без сейма, пользуясь предоставленными короне весьма широкими правами в области так называемого экономического законодательства»^[61].

Швеция начала XIX века, чьё законодательство унаследовало Великое Княжество, хотя и являлась конституционной монархией, однако её король имел весьма значительные полномочия. Ни Александр I, ни Николай I старались не принимать мер, на которые «по основным законам» требовалось согласие сейма. Или же обходили финляндское законодательство с помощью казуистических уловок. Например, в Высочайшем повелении от 21 апреля (3 мая) 1826 года замена смертной казни финляндским гражданам ссылкой в Сибирь мотивировалась принадлежащим монарху правом помилования^[62].

Впрочем, иногда конституция всё же нарушалась. Так, 2(14) августа 1827 года Николай I, с подачи финляндского генерал-губернатора А. А. Закревского, издал манифест, в котором, обратив «с прискорбием внимание Наше на то, что натурализованные в Великом Княжестве Финляндском лица той веры, которую Мы сами исповедуем, не имеют права вступать в службу оного края, хотя переменившиеся политические его отношения, равно как истинная и с просвещением века сообразная, терпимость требует изменения в древних законоположениях», повелел, что «лица греко-российского исповедания, приобретшие уже в Великом Княжестве Финляндском гражданское право или впредь оное приобретающие, могут поступать в гражданскую и военную службу того края»^[63].

Не правда ли, возмутительный пример самодержавного произвола? Как посмел император устранить дискриминацию православных жителей Финляндии, не испросив на то согласия местного сейма? Ведь глядя на него, кто-нибудь из политиков нынешней РФ, чего доброго, может додуматься потребовать от «государств» Прибалтики прекратить притеснения русскоязычного населения.

Кстати, запрет в приёме на государственную службу был далеко не единственным проявлением гонений на проживающих в Великом Княжестве православных. Так, их обязывали отмечать церковные праздники в одно время с лютеранами, невзирая на разницу между старым и новым стилем, и подвергали штрафу за неисполнение этого требования. Узнав об этом, Александр I повелел, «по состоянию Финляндии под всероссийскою державою», праздники православной церкви исполнять по её уставу и не штрафовать за это последователей греко-российского исповедания. Однако это монаршее требование было фактически проигнорировано финляндским сенатом, который разъяснил местным властям, что жителям Финляндии греко-российского исповедания позволяется отправлять свои праздники по старому летосчислению, не подвергаясь за это штрафу, «но об увольнении их от празднования дней по лютеранскому календарю умолчал». Ненормальное и унизительное положение, в котором находились православные, было исправлено только в царствование Николая I, да и то лишь благодаря вмешательству генерал-губернатора Закревского^[64].

Вплоть до 1827 года православных заставляли нести, наравне с лютеранами, всякие повинности и поборы в пользу городских лютеранских пасторов. Последние, как и положено служителям церкви, так крепко держались за свои доходы, что потребовалось два указа, чтобы изменить этот несправедливый порядок^[65].

Как мы видим, после присоединения к Российской Империи Великое Княжество Финляндское заняло в ней совершенно исключительное положение. Фактически оно было связано с Россией лишь личной унией. Даже календарь в Финляндии использовался григорианский, в отличие от юлианского календаря в остальной части Империи^[66]. Стоит ли после этого удивляться, что вскоре «в финском образованном обществе проснулось национальное самосознание»?^[67]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.