Мирные дни

Мирные дни

В период борьбы с оппозицией Сталин, желая повысить свой уровень в теории, пригласил для занятий профессионального философа Стэна, бывшего в тот период зам. директора Института Маркса и Энгельса. Стэн включил в программу труды Гегеля, Канта, Фейербаха, Фихте, Шеллинга, Каутского, Плеханова... На уроках, которые происходили дважды в неделю, преподаватель “терпеливо пытался разъяснить высокопоставленному ученику гегелевские концепции о субстанции, отчуждении, тождестве бытия и мышления – понимания реального мира как проявления идеи. Абстрактность раздражала Сталина, но он пересиливал себя и продолжал слушать монотонный голос Стэна, изредка перебивая недовольными репликами: “Какое все это имеет значение для классовой борьбы?”, “Кто использует всю эту чепуху на практике?” В конечном итоге Сталин так и “не одолел сути диалектического отрицания, единства противоположностей... так и не усвоил тезис о единстве диалектики, логики и теории познания”, – утверждал Волкогонов.

Тогда возникает вопрос: как мог Сталин, не понимая диалектики, действовать столь эффективно, успешно реализуя свои замыслы? За счет чего он переиграл политических соперников? И в первую очередь – Троцкого, интеллект которого был “более изощренным, более ярким и богатым”, которому в числе других качеств были свойственны “живость мысли, широкая эрудиция, солидная европейская культура” (Д. А. Волкогонов).

А может быть, гегелевская диалектика вообще несовместима с реальной жизнью, ее незнание или “непонимание” позволяет вести дела более успешно? Быть может, диалектика Макиавелли умнее и жизненнее, чем гегелевские абстракции? Может быть, Сталин в своей практической деятельности выступал в роли стихийного диалектика, каждый раз заново открывая законы диалектики в конкретной ситуации и действуя в соответствии с ними? А тогда зачем ему “диалектика” по Стэну? И к чему вообще разговоры о “непонимании” им диалектики? Не для того ли только, чтобы сказать в его адрес что-то нелестное?

Сталин действовал по призыву Маркса к философам: перейти от объяснения мира к его преобразованию.

Теперь посмотрим на занятия Сталина философией с позиции здравого смысла. С одной стороны – глава государства, предельно загруженный конкретными делами, ведущий напряженную политическую борьбу, полный забот в поисках верных направлений дальнейшего развития страны. С другой стороны – вальяжный философ, ведущий неторопливый, размеренный образ жизни, отнюдь не перегруженной делами, и при этом свысока смотрящий на своего неискушенного в “чистой” философии ученика, безуспешно надеющегося получить от занятий конкретную пользу.

Ясно, что вопросы Сталина: “А для чего это нужно?”, “Что это дает?” – вопросы умного и делового человека. А вот ответы Стэна, что “это нужно вообще” или “это нужно знать каждому образованному человеку” в данной ситуации выглядят наивно. Погруженный в свою специальность, он не учитывает ни мотивов ученика, ни уровня его личности, ни ситуации в стране. Иными словами, Стэн не проявляет элементарного здравого смысла.

Напомним, что здравый смысл – это постоянное отражение в психике естественных, реальных связей и отношений, в которых реализуется сам процесс жизни.

Большинство психологов – сознательно или бессознательно – принимали за единственный образец умственной работы – работу ученого, философа, вообще теоретика. Между тем в жизни мыслят не только теоретики. В работе любого организатора, администратора, производственника и т. д. ежечасно встают вопросы, требующие напряженной мыслительной деятельности... Работа практического ума непосредственно вплетена в практическую деятельность и подвергается ее непрерывному испытанию, тогда как работа теоретического ума подвергается такой проверке лишь в конечных результатах. Отсюда та своеобразнаяответственность,которая присуща практическому мышлению... Жесткие условия времени – одна из самых характерных особенностей работы практического ума. Сказанного уже достаточно, чтобы поставить под сомнение очень распространенное убеждение в том, что наиболее высокие требования к уму предъявляют теоретические деятели науки, философии, искусства. Гегель видел в занятии философией высшую ступень деятельности разума. Психологи начала XX века наиболее высоким проявлением умственной деятельности считали, как правило, работу ученого. Во всех этих случаях теоретический ум рассматривался как высшая возможная форма проявления интеллекта. Практический же ум, даже на самых высоких его ступенях – ум политика, государственного деятеля, полководца, – расценивался с этой точки зрения как более элементарная, легкая, как бы менее квалифицированная форма интеллектуальной деятельности.

Это убеждение глубоко ошибочно... “С точки зрения многообразия, а иногда и внутренней противоречивости интеллектуальных задач, а также жесткости условий, в которых протекает умственная работа, первые места должны занять высшие формы практической деятельности. Умственная работа ученого, строго говоря, проще, яснее, спокойнее (это не значит обязательно легче), чем умственная работа политического деятеля или полководца” (Б. М. Тетюв).Как говорится, золотые слова!

Сталин обладал феноменальной памятью, она сочеталась с выдающейся нацеленностью, настроенностью восприятия происходящего или получаемой информации. Что это значит? Полезно это или вредно сейчас и на перспективу? Нужное запоминалось навсегда. Бесполезное отсеивалось и не засоряло память.

Память, внимание, восприятие реальной действительности – проявление всего этого в комплексе называется умом. У каждого человека ум проявляется индивидуально. Каким же умом обладал Сталин? Как и в чем он проявлялся?

Ум Сталина видится, в первую очередь, в стремлении к простоте, ясности и умении ее достичь.

Способность свести сложное по форме к простому, к самой сути, необходимо отличать от упрощенчества, при котором общая картина действительности искажается. Если одно и то же содержание два человека выражают с различной степенью простоты, то из них умнее тот, кто излагает проще.

Сталин ориентировался в своей политической деятельности на простых людей: рабочих, служащих, колхозников, партийных активистов. Звать всех людей к постижению “всей сложности и взаимозависимости мира” – не что иное, как высоколобое актерство. Неужели же из выступлений вождя они должны уяснить для себя только то, что “мир сложен и многообразен”? Ну и в какую сторону идти? И каковы “очередные задачи”?!

В подтверждение моих суждений приведу цитату, с содержанием которой нельзя не согласиться. “Троцкий так красиво говорил, так находчиво полемизировал, остроумно шутил. А Сталин отвечал простыми фразами, сам себе непрерывно задавал вопросы и сам на них отвечал... в конечном итоге Троцкий убеждал всех в своем уме, и только. А Сталин обращался к людям и убеждал их в правильности своих идей. Поэтому и говорил просто. Поэтому и вопросы сам задавал... Троцкий, как ему казалось, стремился говорить умно, а Сталин – понятно. В результате от речей Троцкого у большинства оставалось впечатление собственной глупости, цели его оставались непонятны... им для их собственной работы было необходимо знать, чего хочет шеф, понимать и видеть, что это действительно полезно для страны, а не является какой-то очередной авантюрой типа “мировой революции”. По этой причине практики во главе со Сталиным не могли не побеждать идейно теоретиков” (Ю. И. Мухин).

Но, как говорится, слава Богу, после разгрома троцкистов и заговорщиков прекратились трибунные дискуссии, которые поглощали так много сил, здоровья и времени. Сталин наконец получил возможность более полно, полезно и целенаправленно применять свой ум и способности в практическом строительстве социализма.

После титанических усилий в осуществлении индустриализации и коллективизации на первый план встали вопросы обороны страны и сплочения народов к преодолению трудностей в надвигающейся войне. Проблемы ждали стратегического мышления и решения Сталина.

* * *

Решая вопросы, связанные с обороной страны, Сталин вникал в подробности, обыкновенно интересующие только специалистов.

В июне 1935 года на одном из подмосковных полигонов выстроили новые орудия. В назначенное время прибыли Сталин, Молотов, Орджоникидзе. Они останавливались у каждого орудия, слушали доклады конструкторов, задавали вопросы.

Доложил о своей Ф-22 и Грабин (по цвету окраски эта 76-миллиметровая пушка была желтенькой). Перешли к полууниверсальной пушке К-25 Маханова. Послушав объяснение, Сталин вдруг повернул назад, к Ф-22. Далее – вспоминает Грабин:

“Сталин подошел к дощечке, на которой были выписаны данные о нашей желтенькой, остановился и принялся знакомиться с ними. Я подошел к нему. Сталин продолжал знакомиться с данными, написанными на дощечке, а затем обратился ко мне и стал задавать вопросы. Его интересовала дальность стрельбы, действие всех типов снарядов по цели, бронепробиваемость, подвижность, вес пушки, численность орудийного расчета, справится ли расчет с пушкой на огневой позиции и многое другое. Я отвечал коротко и, как мне казалось, ясно. Долго длилась наша беседа, под конец Сталин сказал:

– Красивая пушка, в нее можно влюбиться. Хорошо, что она и мощная, и легкая”...

Смотр продолжался долго, затем была стрельба. Пушка Грабима не подвела конструктора. А вот с универсальной пушкой Маханова расчету пришлось повозиться. Когда закончилась стрельба, Сталин вышел из блиндажа и на ходу стал как бы думать вслух:

– Орудия хорошие, но их надо иметь больше, иметь много уже сегодня, а некоторые вопросы у нас еще не решены. Надо быстрее решать и не ошибиться бы при этом. Хорошо, что появились у нас свои кадры, правда, еще молодые, но они уже есть. Их надо растить. И появились заводы, способные изготовить любую пушку, но надо, чтобы они умели не одну только пушку изготовить, а много... Грабин и Маханов шли рядом с ним. Потом он остановился. И сказал конструкторам:

– Познакомьтесь.

Они ответили, что давно друг с другом знакомы.

– Это я знаю, – сказал Сталин, – а вы при мне познакомьтесь.

“Маханов взглянул на меня с приятной улыбкой, – продолжает вспоминать Грабин, – и мы пожали друг другу руки.

– Ну, вот и хорошо, что вы при мне познакомились, – сказал Сталин.

Я не мог ничего понять.

Сталин обнял нас обоих, и мы пошли по направлению к нашим пушкам. Через несколько шагов Сталин остановился.

Обращаясь к Маханову, он сказал:

– Товарищ Маханов, покритикуйте пушку Грабина. Вот этого ни один из нас не ожидал. Подумав, Маханов сказал:

– О пушках Грабина ничего плохого не могу сказать. Не ожидал я такого ответа, даже удивился. Тогда Сталин обратился ко мне:

– Товарищ Грабин, покритикуйте пушку Маханова. Собравшись с мыслями, я сказал, что универсальная пушка имеет три органических недостатка. Перечислил их и заключил:

– Каждый из этих недостатков приводит к тому, что пушка без коренных переделок является непригодной для службы в армии.

Сказав это, я умолк. Молчали и Сталин с Махановым. Я не знал, как они отнесутся к моим словам, и испытывал некоторую душевную напряженность, но не жалел, что так сказал. “Если бы меня не спросили, я не сказал бы ничего, – рассуждал я мысленно, – ну а раз спросили...”

Помолчав немного, Сталин сказал:

– А теперь покритикуйте свои пушки. Такого я уже совершенно не ожидал...”

Грабин охарактеризовал недостатки своих пушек. Это понравилось Сталину, и он тут же велел отправить Ф-22 на испытания в Ленинград, к тем самым сторонникам универсальной пушки!

На следующий день, 15 июня, в Кремле состоялось совещание; вел его Молотов. Собралось очень много и военных, и штатских. Один за другим выступавшие рекомендовали принять на вооружение универсальную пушку; за пушку Грабина высказались только несколько человек. Заседание затянулось, выступали по несколько раз. Сталин ходил, задавал вопросы, составляя свое мнение. Наконец все выговорились. Молотов спросил, не желает ли кто еще высказаться.

Продолжает рассказывать Грабин:

“В зале было тихо. Сталин подошел к столу Молотова.

– Я хочу сказать несколько слов.

Многие поднялись и подошли поближе. Я последовал их примеру, хотя сидел достаточно близко. Меня интересовало: что же он скажет по столь специфическому вопросу, который дебатируется уже несколько лет?

Манера Сталина говорить тихо, не спеша описана неоднократно. Казалось, каждое слово он мысленно взвешивает, а потом только произносит. Он сказал, что надо прекратить заниматься универсализмом. И добавил:

– Это вредно.

Думаю, читатель поймет, какую бурю радости это вызвало в моей груди.

Затем он добавил, что универсальная пушка не может все вопросы решать одинаково хорошо. Нужна дивизионная пушка специального назначения.

– Отныне вы, товарищ Грабин, занимаетесь дивизионными пушками, а вы, товарищ Маханов, – зенитными. Пушку Грабина надо срочно испытать.

Речь была предельно ясной и короткой... Линия, принятая Советским правительством в развитии артиллерии, была совершенно правильной. К концу 30-х годов советская артиллерия стала мощной, имела в своем составе современные образцы всех типов”.

Накануне войны особое значение придавалось производству артиллерийского вооружения. Сталин говорил на одном из совещаний в 1938 году:

– Артиллерия, несмотря на появление новых, исключительно важных видов боевой техники – авиации, танков, – остается мощным и решающим фактором в войне... На нее должно быть обращено особое внимание...

В предвоенные годы были разработаны и изготовлены опытные образцы реактивных минометных установок, знаменитых впоследствии “катюш”. В июне 1941 года Сталин и члены правительства осмотрели образцы вооружения и по достоинству оценили его.

Артиллерийское вооружение РККА было лучшим в мире. Советская полковая 76-миллиметровая пушка оказалась гораздо лучше 75-миллиметрового орудия немцев; 150-миллиметровое тяжелое орудие немцев уступало соответствующим советским системам. Наша дивизионная и корпусная артиллерия, наши горные орудия были совершеннее немецких систем.

* * *

Сталин заботился о развитии всех родов войск, но особенно он любил авиацию. Летчиков называли “сталинские соколы”, и они гордились этим.

На смотре авиационной техники в 1932 году на Московском центральном аэродроме все восхищались летными качествами истребителей И-5, развивавших скорость 280 километров в час. Сталин же после осмотра сказал:

– Это ничего. Но нам нужны не эти самолеты. Надо, чтобы самолет давал четыреста километров в час...

И в 1933—1934 годах под руководством Н. Н. Поликарпова был создан истребитель-моноплан И-16 с убирающимися шасси и скоростью 460 километров в час!..

При решении тех или иных вопросов, связанных с авиацией (как и вообще всех дел, связанных с техникой), Сталин неизменно собирал специалистов на совет.

5 августа 1933 года Ильюшина пригласили на дачу Сталина. Тут же были нарком Ворошилов, начальник Главного управления авиапромышленности П. И. Баранов, начальник ВВС РККА Я. И. Алкснис, авиаконструктор А. Н. Туполев.

В шесть часов сели обедать. Но это был деловой обед; Сталин начал задавать такие вопросы, что Ильюшину оставалось только изумляться: откуда Генеральный секретарь так знает авиацию? Зашла речь о мощных двигателях с воздушным охлаждением.

– Нам надо хорошие двигатели иметь, с воздушным охлаждением, – сказал Сталин. – Видно, что у нас с ними что-то не получается...

Баранов предложил купить лицензию у иностранных фирм. Сталин опросил всех присутствующих, и когда выяснилось, что мнение единогласно, тут же определил состав комиссии, которой предстоит закупать лицензию, и заключил:

– Комиссии без лицензии не возвращать... Во время авиационного парада налетном поле Центрального аэродрома 2 мая 1935 года Сталин задержался у истребителя И-16. Чкалов ответил на вопросы о самолете. Сталин уже знал летчика по рассказам. Внимательно выслушав его, спросил:

– А почему вы не пользуетесь парашютом?

– Я летаю на опытных, очень ценных машинах, – отвечал Чкалов. – Их надо беречь во что бы то ни стало. Вот и тянешь до аэродрома, стараешься спасти машину.

Сталин сказал серьезно:

– Ваша жизнь дороже нам любой машины. Надо обязательно пользоваться парашютом, если есть необходимость!

На приеме в Кремле Сталин подошел с рюмкой к столу, за которым сидел Чкалов.

– Хочу выпить за ваше здоровье, Валерий Павлович!

– Спасибо, оно у меня и так прекрасное, – не стушевался Чкалов. – Давайте лучше, Иосиф Виссарионович, выпьем за ваше здоровье!

В рюмочке Сталина был “Боржоми” или “Нарзан” – видно по пузырькам на стенках. Чкалов налил два фужера водки, взял у Сталина рюмку и, отдавая ему фужер, добавил:

– Выпьем, Иосиф Виссарионович, на брудершафт! Сталин едва пригубил, Чкалов же выпил все до дна, обнял Сталина за шею, к немалому беспокойству охраны...

* * *

В годы довоенных пятилеток началось освоение Северного морского пути. 14 декабря 1932 года в Политбюро слушали доклад О. Ю. Шмидта, начальника экспедиции на “Сибиряко-ве”, прошедшем за одну навигацию Северным морским путем. Сталин задавал вопросы:

– Какие корабли могут пройти Северным морским путем? А миноносец пройдет? А подводная лодка? Сможем ли мы снабжать золотые прииски, расположенные на Севере?

Много вопросов задали и другие руководители партии и правительства. Затем Сталин коротко подвел итоги:

– По Северному Ледовитому океану проходит значительная часть нашей границы. Это – наши моря, где никто и никогда не помешает нам плавать. Это – единственный морской путь, который обеспечивает нам связь с Дальним Востоком. К тому же неосвоенные районы Севера, с их огромными богатствами, ждут своего часа...

Было принято постановление СНК об организации Главного управления Северного морского пути. Освоение Севера пошло быстрее. Из Арктики поступали удивительные, будоражащие воображение вести.

Старшее поколение помнит эпопею “Челюскина”. Этот транспортный корабль, ведомый капитаном В. И. Ворониным, 14 июля 1933 года ушел с экспедицией, возглавляемой О. Ю. Шмидтом. В сентябре корабль застрял во льдах; дрейф продолжался несколько месяцев, 13 февраля 1934 года “Челюскин” затонул. Но члены экспедиции (101 человек, среди них десять женщин и двое детей) высадились на льдину. Вся страна следила за вестями “из лагеря Шмидта”.

На помощь челюскинцам Советское правительство направило своих лучших пилотов: в Арктику вылетели Анатолий Ляпидевский, Сизигмунд Леваневский, Василий Молоков, Николай Каманин, Маврикий Слепнев, Михаил Водопьянов, Иван Доронин. Многократно рискуя своими жизнями, летчики сняли к 13 апреля со льдины всех челюскинцев. За героизм при спасении полярников каждому из летчиков было присвоено звание Героя Советского Союза.

Рекордные полеты советских летчиков следовали один за другим, и кое-кто из них лелеял самые дерзновенные, рискованные надежды.

В начале июня 1936 года в ЦК ВКП(б) было собрано совещание, где рассматривались причины большого числа аварий в авиации. В перерыве В. П. Чкалов, Г. В. Байдуков и А. В. Беляков подошли к Орджоникидзе с просьбой помочь добиться разрешения на полет через Северный полюс в США.

– Не сидится вам, – рассмеялся Серго и повел летчиков к Сталину.

– Зачем лететь обязательно на Северный полюс? – поинтересовался Сталин. – Летчикам все кажется нестрашным – привыкли рисковать.

Чкалов был настойчив:

– Риска мало, товарищ Сталин, машина отличная, моторы тоже.

Сталин улыбнулся и предложил:

– Прежде чем лететь в Америку, надо хорошо и подробно все изучить. Наша страна огромна, места для полетов хватит.

– Подумал и добавил: – Вот вам маршрут: Москва – Петропавловск-Камчатский.

19 июля 1936 года тройка смельчаков успешно его завершила. В Москве на аэродроме их встречали Сталин, Ворошилов и Орджоникидзе. Сталин спросил у Чкалова, что бы он еще хотел сделать.

– Еще разок полететь... Куда-нибудь подальше, – был ответ.

Неоднократно просил Чкалов разрешить ему полет через Северный полюс. Осенью 1936 года М. И. Калинин привез Чкалова, Байдукова, Белякова с женами на дачу Сталина в Сочи. Сталин и Жданов встретили их у ворот. Видя, что гости стесняются, хозяин предложил прогуляться, стал рассказывать о посаженных деревьях, особенно подробно – об эвкалиптах, о их противомалярийных свойствах, угощал лимонами. Когда возник разговор о полете через Северный полюс, Сталин сказал, что необходимо иметь метеорологическую станцию в районе полюса.

В мае 1937 года авиаотряд М. В. Водопьянова и И. Т. Спирина высадил на льдину в районе Северного полюса четверку отважных: И. Д. Папанина, Э. Т. Кренкеля, Е. К. Федорова, П. П. Ширшова. Двести семьдесят четыре дня дрейфовали они на льдине в океане.

Благодаря метеорологической станции Чкалов, Байдуков и Беляков смогли перелететь через полюс и приземлиться в Америке.

Через несколько месяцев по тому же маршруту полетели М. М. Громов, А. Б. Юмашев и С. А. Данилин.

Когда при следующей встрече Сталин спросил Чкалова, чего бы еще он хотел, Чкалов мечтательно вздохнул:

– Махнуть бы вокруг шарика!..

Успехи советской авиации в середине 30-х годов, казалось, могли настроить на благодушный лад. Но во время гражданской войны в Испании выяснилось отставание наших истребителей И-15 и И-16 по сравнению с германскими: “Мессер-шмитт-109” имел большую скорость и был вооружен пушкой калибра 20 миллиметров. Не все ладно было и с бомбардировщиками. Это беспокоило Сталина.

В воспоминаниях конструктора А. С. Яковлева подробно рассказано, как “внимательно, всесторонне” рассматривалось в Политбюро решение срочно сконструировать и запустить в серийное производство новые типы самолетов.

В апреле 1939 года Яковлева вызвали в Центральный Комитет партии, Сталин стал задавать вопросы, интересуясь мнением Яковлева о сравнительном уровне немецкой, английской и французской авиации. Яковлев был поражен осведомленностью Сталина: Генеральный секретарь ЦК вел беседу как специалист. Особенно налегал он на вооружение самолетов:

– Почему англичане на истребителе “Спитфайр” ставят не пушки, а пулеметы?

– У них нет авиапушек, – отвечал Яковлев.

– Верно, верно. – Сталин был доволен, что его сведения подтвердились. – Но мало иметь пушку, надо и двигатель приспособить под установку пушки...

– У англичан нет и такого двигателя.

– А вы знаете авиационный двигатель Климова? На него можно установить авиационную пушку Шпитального.

Яковлев ответил, что знаком с работой Климова. Тогда Сталин спросил:

– Не возьметесь ли вы построить истребитель с мотором Климова и пушкой Шпитального?

Авиаконструктор просил дать время на раздумье, так как до того истребителями не занимался. Время было дано.

Такие же беседы члены правительства имели и с другими работниками авиастроения. Вскоре в Кремле собрали ветеранов самолетостроения и молодых конструкторов. В кабинете Сталина, где собрались и члены Политбюро, каждого принимали в отдельности.

Дошел черед до Яковлева. На вопрос Сталина, обдумал ли он предложение, Яковлев отвечал, что, получив все данные от Климова, его бюро тщательно проработало предложение и может взяться за конструирование истребителя.

– Какое вооружение будет у истребителя? – поинтересовался Сталин.

– Пушка калибра двадцать миллиметров и два скорострельных пулемета.

Выразив одобрение, Сталин сообщил, что правительство заказывает одновременно истребители нескольким конструкторам, их задача заключается не только в разработке истребителя, наилучшего по летным и боевым качествам, но и в том, чтобы как можно быстрее сделать его и запустить в серийное производство.

– Машину надо сделать к новому, сороковому году. Сможете?

– Американцы новый истребитель делают за два года...

– Американцы! А вы покажите, что может молодой русский инженер. Покажете – чашка чая за мной. – Сталин засмеялся.

Конструкторам, проектировавшим новые самолеты, создали все условия для работы, оказывали любую помощь, в том числе и материальную. Сталин вмешивался сам, если возникала малейшая заминка.

Сталин организовал не только создание и производство современных самолетов, он вел лично самую настоящую разведку авиации возможного противника. Для этого посылал в Германию самых компетентных специалистов.

В октябре 1939 года в Германию была направлена торговая делегация во главе с И. Ф. Тевосяном. В состав делегации был включен конструктор Яковлев, ему была поставлена конкретная задача – ознакомиться с авиационной техникой Германии.

В марте 1940 года Сталин вторично направляет делегацию в Германию. В составе этой делегации опять Яковлев, которому Сталин лично поставил задачу. Суть ее конструктор излагает в своих воспоминаниях так:

“... в возможно короткий срок закупить в Германии авиационную технику, представляющую для нас наибольший интерес, как для сопоставления уровня наших самолетов с немецкими, так и для изучения технических новинок в области авиации вообще.

В разговоре выяснилось, что следовало бы выделить какую-то сумму в валюте для непосредственных, непредусмотренных закупок, помимо тех сумм, которые предоставлялись в обычном порядке.

– И сколько же нужно вам валюты? – спросил Сталин.

– Тысяч сто-двести.

Сталин снял трубку и соединился с наркомом внешней торговли Микояном.

– В распоряжение делегации надо выделить миллион, а если израсходуют – дайте еще столько же.

Окончив разговор с Микояном, добавил:

– Если же возникнут затруднения, обращайтесь прямо ко мне. Условный адрес: Москва, Иванову”.

Сложилось так, что Яковлеву пришлось воспользоваться помощью Сталина. Об этом Яковлев пишет:

“После поездки по заводам и встреч с Мессершмиттом, Хейнкелем и Танком у членов авиационной комиссии составилось вполне определенное мнение о необходимости закупить истребители “Мессершмитт-109” и “Хейнкель-100”, бомбардировщики “Юнкерс-88” и “Дорнье-215”.

Однако из-за бюрократических проволочек аппарата торгпредства мы не могли быстро и оперативно решить порученную нам задачу, то есть принять на месте решение о типах и количестве подлежащих закупке самолетов.Я,видя такое дело, попробовал послать телеграмму по адресу: “Москва, Иванову”. Торгпредское начальство телеграмму задержало и запретило передавать ее в Москву. Только после того, как я объяснил Тевосяну, что, предвидя возможность каких-либо затруднений и учитывая важность задания, Сталин разрешил при осуществлении нашей миссии обращаться непосредственно к нему и для этой цели дал мне шифрованный телеграфный адрес: “Москва, Иванову”, он согласился и приказал не чинить препятствий.

Буквально через два дня был получен ответ, предоставляющий право на месте определить типаж и количество закупаемых самолетов без согласования с Москвой. Такая быстрая реакция на мою шифровку буквально потрясла торгпредских чиновников. Работать стало очень легко, и поставленная перед нами правительственная задача была успешно решена.

В общем, вторая поездка в Германию была такой же интересной и полезной, как и первая, а может быть, еще интереснее, потому что если первая носила ознакомительный характер, то эта – деловой: мы отбирали и закупали интересующую нас авиационную технику.

В день возвращения в Москву из Германии, вечером, я был вызван к Сталину, у которого находились Молотов, Микоян, Маленков и Шахурин. Со мной долго и подробно беседовали, сперва в кремлевском кабинете, а потом за ужином на квартире у Сталина.

Сталина интересовало все: не продают ли нам немцы старье, есть ли у них тяжелые бомбардировщики, чьи истребители лучше – немецкие или английские, как организована авиапромышленность, каковы взаимоотношения между немецкими ВВС – “Люфтваффе” и промышленностью и т. д.

Участвовавших в беседе, естественно, больше всего интересовало: действительно ли немцы показали и продали нам все, что у них находится на вооружении; не обманули ли они нашу комиссию, не подсунули ли нам свою устаревшую авиационную технику.

Я сказал, что у нас в комиссии также были сомнения, особенно в первую поездку, но сейчас разногласий на этот счет нет. Мы уверены, что отобранная нами техника соответствует современному уровню развития немецкой авиации.

Сталин предложил мне представить подробный доклад о результатах поездки, что я и сделал”.

Сталин послал Яковлева с личным поручением еще и в третий раз. Случилось это (в октябре 1940 года) так:

“– Вас срочно вызывают в Кремль к Молотову.

В Кремле пустынно, правительственные учреждения по случаю праздника не работали, безлюдными были коридоры Совнаркома.

Молотов сразу меня принял и сообщил, что я назначен в состав правительственной делегации, отправляющейся в Германию.

– Завтра в 9 часов вечера вы должны явиться на Белорусский вокзал, поедем в Берлин. Это указание товарища Сталина.

– Но как же завтра? – удивленно спросил я. – Ведь у меня нет заграничного паспорта, и вообще я совершенно не подготовлен к поездке.

– Ни о чем не беспокойтесь, все будет. Чемоданчик со свежим бельем найдется?.. Больше ничего от вас не требуется. Значит, завтра ровно в 8 на Белорусском вокзале...”

(О переговорах Молотова с Гитлером, о том, как ими руководил Сталин и какая польза была извлечена из этих переговоров, изложено в отдельной главе.)

Пока Молотов осуществлял свою политическую миссию, конструктор Яковлев не терял времени и выполнял свою особую работу. Она была настолько важной для Сталина, что он пригласил к себе Яковлева в день его возвращения из Берлина.

“По возвращении в Москву, – вспоминал конструктор, – меня сразу же, чуть ли не с вокзала, вызвали в Кремль.

В приемной, здороваясь, Молотов засмеялся:

– А, немец! Ну теперь затаскают нас с вами.

– За что?

– А как же! С Гитлером обедали? Обедали. С Геббельсом здоровались? Здоровались! Придется каяться.

В этот вечер обсуждалось много всевозможных вопросов, большей частью не имевших отношения к авиации, но меня все не отпускали и нет-нет да и расспрашивали, что нового видел я в этот раз в Германии. Сталина, как и прежде, очень интересовал вопрос, не обманывают ли нас немцы, продавая авиационную технику.

Я доложил, что теперь, в результате этой, третьей поездки, создалось уже твердое убеждение в том (хотя это и не укладывается в сознании), что немцы показали истинный уровень своей авиационной техники. И что закупленные нами образцы этой техники – самолеты “Мессершмитт-109”, “Хейнкель-100”, “Юнкерс-88”, “Дорнье-215” и другие – отражают состояние современного авиационного вооружения Германии.

И в самом деле, война впоследствии показала, что кроме перечисленных, имевшихся в нашем распоряжении самолетов, на фронте появился только один новый истребитель – “Фокке-Вульф-190”, да и тот не оправдал возлагавшихся на него надежд.

Я высказал твердое убеждение, что гитлеровцам, ослепленным своими успехами в покорении Европы, и в голову не приходило, что русские могут с ними соперничать. Они были так уверены в своем военном и техническом превосходстве, что, показывая секреты своей авиации, думали только о том, как бы нас еще сильнее поразить, потрясти наше воображение и запугать.

Поздно ночью, перед тем как отпустить нас домой, Сталин сказал:

– Организуйте изучение нашими людьми немецких самолетов. Сравните их с новыми нашими. Научитесь их бить.

Ровно за год до начала войны в Москву прибыли пять истребителей “Мессершмитт-109”, два бомбардировщика “Юнкерс-88”, два бомбардировщика “Дорнье-215”, а также новейший истребитель – “Хейнкель-100”. К этому времени мы уже имели свои конкурентоспособные истребители – ЛАГГи, ЯКи, МиГи, штурмовики и бомбардировщики ИЛы и ПЕ-2”.

Благодаря дальновидности и предприимчивости Сталина, выигрыш во времени был особенно дорог для нашей авиации: он позволил за 1939—1940 годы создать новые, вполне современные типы боевых самолетов и к 1941 году запустить их в серийное производство.

* * *

Так же настойчиво, внимательно и требовательно относился Сталин и к танкостроению.

В августе 1938 года в ЦК состоялось совещание, на котором были рассмотрены перспективы развития танковой промышленности.

Советские танкостроители спроектировали и уже во второй половине 1939 года построили первые опытные образцы машин оригинальных конструкций: коллектив под руководством М. И. Кошкина, А. А. Морозова и Н. А. Кучеренко создал лучший в ту пору и на многие последующие годы вперед средний танк Т-34. Конструкторское бюро Ж. Я. Котина разработало тяжелый танк принципиально нового типа.

Танкостроением Сталин интересовался постоянно и вникал во все детали.

Из воспоминаний М. И. Кошкина:

“Докладывал Ворошилов, держа в руке проект решения, подготовленного Комитетом Обороны. Сталин подошел к нему и взял листок. Прочитал его и, обращаясь к начальнику Автоброневого управления Я. Н. Федоренко, спросил:

– Какие тактико-технические преимущества имеет новая башня?

Федоренко стал говорить о том, что литую башню можно изготовлять в литейных цехах, в то время как при производстве башен старого типа для штамповки отдельных деталей требуются мощные прессы.

– Я вас спрашивал, какие тактико-технические преимущества имеет новая башня, а вы мне говорите о технологических преимуществах. Кто у вас занимается военной техникой?

Федоренко назвал генерала И. А. Лебедева.

– Здесь он?

Генерал Лебедев поднялся. Сталин повторил вопрос. Лебедев заколебался и начал, по существу, повторять сказанное Федоренко.

Сталин нахмурился и сердито спросил:

– Вы где служите: в армии или в промышленности? Я третий раз задаю вопрос о тактико-технических преимуществах новой башни, а вы мне говорите о том, какие возможности открываются перед промышленностью. Может быть, вам лучше перейти на работу в промышленность?

Генерал молчал. Я почувствовал, что решение о переводе на литье башни может быть не принято, и, подняв руку, попросил слова. Обращаясь в мою сторону, Сталин сказал:

– Я спрашиваю о тактико-технических преимуществах.

– Я об этом и хочу сказать, Иосиф Виссарионович.

– Вы что, военный?

– Нет.

– Что вы хотите сказать? – с недобрым выражением лица спросил Сталин.

Я вынул из папки карточки с результатами обстрела и подошел к Сталину.

– У старой башни, сваренной из отдельных деталей, имеются уязвимые места – сварные швы. Новая – монолит, она равнопрочная. Вот результаты испытаний обоих типов на полигоне путем обстрела.

Сталин посмотрел карточки, вернул их мне и сказал:

– Это соображение серьезное.

Он отошел в другой конец комнаты.

– Скажите, а как изменится положение центра тяжести танка при переходе на новую башню? Конструктор машины здесь?

Поднялся конструктор.

– Если и изменится, товарищ Сталин, то незначительно.

– Незначительно – это не инженерный термин. Вы считали?

– Нет, не считал.

– А почему? Ведь это военная техника. – Не спуская с конструктора глаз, Сталин спросил, как изменится нагрузка на переднюю ось танка.

Конструктор тихо сказал:

– Незначительно.

– Что вы твердите все время “незначительно” да “незначительно”, скажите, вы расчеты делали?

– Нет, – тихо ответил конструктор.

– А почему? Конструктор молчал.

Сталин положил на стол листок с проектом решения и сказал:

– Я предлагаю отклонить предложенный проект постановления как неподготовленный. Указать товарищам, чтобы они с такими проектами на Политбюро не выходили. Для подготовки нового проекта выделить комиссию, в состав которой включить Федоренко, его, – он указал на наркома автотракторной промышленности С. А. Акопова, – и его, – палец Сталина указывал на меня”.

В июне 1940 года Политбюро ЦК приняло решение “О производстве танков Т-34 в 1940 году”. К выпуску новых танков привлекалось значительное количество заводов, и в результате производственные мощности советского танкостроения к лету 1941 года в полтора раза превышали мощности танковой промышленности Германии. Но сложности организационного и технологического порядка сдерживали выпуск новых танков. В 1940 году было изготовлено 246 KB и 115 Т-34; в первом полугодии 1941 года производство новых танков возросло: было изготовлено 393 KB и 1110 Т-34. Однако этого количества танков было недостаточно для предпринятого перевооружения бронетанковых войск. Так же, как и авиация, бронетанковые войска Красной Армии вступали в Великую Отечественную войну будучи еще в стадии реорганизации.

В этом была одна из причин наших неудач в первые месяцы войны. Они могли оказаться еще более роковыми, если бы Сталин всеми дипломатическими силами не отодвигал нападение Германии и не использовал бы эту отсрочку для оснащения армии современным оружием и техникой.

***

Не забывал Сталин и Военно-Морской Флот. Однако, будучи сугубо сухопутным человеком, в делах флотских Сталин допустил ошибку. Но ошибка эта была, как говорится, с добрыми намерениями.

Сталин в разговоре с флотоводцами настаивал на строительстве крупных кораблей, в особенности линкоров.

Нарком Военно-Морского Флота Кузнецов возражал:

– Балтийское море тесно для тяжелых кораблей, они могут подрываться на минах. Очень дорого обходится строительство таких кораблей.

Сталин поднялся из-за стола, прошелся по комнате, набил табаком трубку.

– По копеечке соберем деньги, а построим, – сказал он, строго глядя на Кузнецова.

Проектирование и закладка кораблей в 1937—1938 годах велись в чрезвычайно быстром темпе. Еще больший размах приобрело строительство в 1939 году, сотни заводов работали на флот. Для спуска на воду крупного корабля надо три, а то и пять лет, денег же, материалов и труда они требовали очень много. Между тем на Западе началась война, средства настоятельно необходимы были везде. И в 1939 году Сталин решил сократить число строящихся линкоров и тяжелых крейсеров, сосредоточив усилия на эсминцах, подводных лодках, торпедных катерах. В начале июля 1941 года строительство линкоров было прекращено. Так или иначе, Сталин исправил свою ошибку.

* * *

Укреплением обороны страны непосредственно руководили верные соратники Сталина – К. Е. Ворошилов, Г. К. Орджоникидзе, С. М. Киров, А. А. Жданов. Но совершенно особое место в этом отношении надо отвести тому вниманию, пристрастию, с которым занимался оборонными делами сам Сталин.

На XVI съезде он говорил, что Советский Союз хочет мира и что Советское правительство будет вести мирную политику всеми средствами, но охотникам до чужих территорий следовало знать:

– Ни одной пяди чужой земли не хотим. Но и своей земли, ни одного вершка не отдадим никому.

Когда я учился в академии имени Фрунзе, эти слова встречали слушателей на стене у входа в наше величественное здание, теперь они почему-то исчезли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.