Глава десятая

Глава десятая

Многие из народа пытаются бежать к римлянам. Страдания оставшихся от голода и бедствий, от него происшедших

1. Мятежники не поддавалась на слезные призывы Иосифа, ибо они не считали изменение образа действий безопасным для себя; но среди народа возникло движение в пользу перехода к римлянам. Одни продавали за бесценок свое имущество, другие – свои драгоценности, вырученные за них золотые монеты проглатывали, для того, чтобы они не были найдены разбойниками, и бежали в римский лагерь. Когда золото вновь появлялось наружу, они употребляли его на свои необходимейшие потребности, так как большинству из них Тит позволил селиться в любом месте в стране. Это еще больше подстрекало осажденных к бегству, ибо таким путем они избавлялись от внутренних потрясений, не делаясь вместе с тем рабами римлян. Одновременно же с тем, люди Иоанна и Симона старались воспрепятствовать побегу со стороны иудеев еще ревностнее, чем вторжению со стороны римлян, и предавали немедленной казни всякого, на кого только падала тень подозрения.

2. Богатым людям, однако, и оставаться в городе было опасно, ибо и их обвиняли в желании бежать к неприятелю для того, чтобы их казнить и овладеть их богатством. С голодом возрастала свирепость бунтовщиков, и оба бедствия с каждым днем делались все более ужасающими. Когда жизненные продукты перестали появляться на рынках, мятежники вторгались в частные дома и обыскивали их. Если находили что-нибудь, они били хозяев за то, что те не выдавали добровольно; если ничего не находили, они также их истязали, предполагая, что припасы тщательно ими сокрыты. Присутствие или отсутствие у кого-либо съестных припасов они определяли по наружному виду несчастных: у кого вид был еще здоровый, тот, значит, имел запас пищи; истощенных, напротив, они не беспокоили, так как не было причины убивать тех, чья жизнь подкашивалась уже голодом. Богатые отдавали тайком все свое имущество за одну только меру пшеницы, менее состоятельные – за меру ячменя; затем они запирались в самых затаенных уголках своих домов и в своем нестерпимом голоде пожирали зерно немолотым или по мере того, как обстоятельства и страх позволяли, еле испеченным. Стол нигде больше не накрывался – пищу выхватывали из огня еще сырой и в таком виде проглатывали ее.

3. Жалкое было питание, и сердце сжималось при виде того, как более сильные забирали лучшую часть, тогда как слабые изнемогали в отчаянии. Голод господствовал над всеми чувствами, но ничто не подавлялось им так сильно, как чувство стыда; все, что при обыкновенных условиях считается достойным уважения, оставлялось без внимания под влиянием голода. Жены вырывали пищу у своих мужей, дети у своих родителей и, что было немилосерднее всего, матери у своих бессловесных детей; любимые детища у них на руках умирали от голода, а они, не робея, отнимали у них последнюю каплю молока, которая могла бы еще продлить им жизнь. Но и с такими средствами питания они не могли укрыться – мятежники подстерегали их повсюду, чтобы и это похитить у них. Запертый дом служил им признаком того, что обитатели его кое-что поедают; внезапно они выламывали двери, вторгались во внутрь и вырывали у них кусок почти из глотки. Стариков, цепко державшихся за свою пищу, они били беспощадно, женщин, скрывавших то, что имели в руках, волочили за волосы; не было сожаления ни к почтенной седине, ни к нежному возрасту; они вырывали последние куски и у детей, которых швыряли на землю, если те не выпускали их из рук. С теми, которые, для предупреждения разбойников, наскоро проглатывали то, что в противном случае было бы у них похищено, они поступали еще суровее, точно у них отнималось неотъемлемо им принадлежащее. Пытки ужасного рода они изобретали для того, чтобы выведать места хранения припасов: они затыкали несчастным срамные отверстия горошинами и кололи им заостренными палками в седалище. Иные подвергались неимоверным мучениям только из-за того, чтоб они выдали кусок хлеба или указали на спрятанную горсточку муки. Пытавших можно было бы назвать менее жестокими, если бы их поступки были вызваны нуждой; но они не терпели голода, а стремились на ком-либо вымещать свою свирепую злобу и хотели при этом заготовить себе припасы на будущее. Бывали смельчаки, которые ночью прокрадывались чуть ли не до римского лагеря и там собирали дикие овощи и травы; но возвратившись с добычей, довольные тем, что спаслись от рук неприятеля, они подвергались нападению своих же людей, которые все у них отнимали и не оставляли им ничего, если даже те молили и именем Бога заклинали уделить им хоть часть того, что было добыто ими с опасностью жизни: ограбленный должен был довольствоваться тем, что ему по крайней мере жизнь пощадили.

4. Такие насилия, впрочем, терпело простонародье от прислужников тиранов; но люди именитые и богатые были приведены к самим тиранам. Там одни были умерщвлены по ложному обвинению в заговоре, другие под предлогом, что они хотят предать город римлянам; чаще же всего выступали подставные свидетели, обвинявшие их в том, что они имели в виду перебежать к римлянам. Ограбленные Симоном были препровождаемы к Иоанну, а разоренные последним передавались в руки первого. Так поочередно они пили кровь своих сограждан и делили между собою трупы несчастных. Воюя между собою за верховную власть, они были единодушны в злодействах. Кто препятствовал другому принимать участие в насилиях над согражданами, считался самолюбивым негодяем, а тот, который был устранен от участия, жалел о том, что лишился случая совершить жестокость, как о потере доброго дела.

5. Описать в отдельности их изуверства нет возможности. Коротко говоря, ни один город не переносил чего-либо подобного и ни одно поколение с тех пор, как существует мир, не сотворило больше зла. В конце концов они ругались еще над еврейским народом для того, чтобы казаться менее безбожными в отношении чужестранцев. Но этим они ясно показали, что сами были рабы, скопище бродяг и незаконнорожденное отребье своего народа. Они-то и разрушили город; они принудили римлян, против своей собственной воли, дать свое имя печальной победе и сами же почти своими руками втащили в Храм замедливший огонь. Без скорби и без слез смотрели они с Верхнего города на пожарище, тогда как оно у римлян вызвало чувство сострадания. Об этом, впрочем, еще будем иметь случай поговорить, когда дойдем до описания соответственных событий.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.