ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Столь серьезные успехи их «лучшего друга» вызвали большую озабоченность союзников, и Черчилль на полном серьезе спрашивал Идена, собирается ли он согласиться с коммунизацией Балкан и Италии?

Впрочем, он зря беспокоился. Во всяком случае, пока. Единственным желанием Сталина на том этапе было «застолбить» свои притязания на советскую сферу влияния в Восточной и, по возможности, в Центральной Европе. Тем не менее многим политикам было ясно, что уже очень скоро политика стран этих регионов будет определяться в Кремле хорошо известным всему миру человеком с трубкой, который будет распоряжаться всеми их природными и экономическими ресурсами и не потерпит никого, кто посмеет ему помешать в этом.

Помимо всего прочего, Сталин намеревался вернуть те самые территории, которые он аннексировал в 1939—1940 годах, и создать куда более широкий барьер против третьего нападения Германии, одновременно распространив свой контроль еще дальше.

Теперь кремлевский владыка был достаточно силен и мог себе позволить поступать так, как ему того хотелось. Война показала, как все национальные коммунисты постепенно превращались в тот самый весьма, надо заметить, действенный инструмент, с помощью которого Сталин мог проводить свою политику в их собственных странах. Но в то же время он прекрасно понимал: слишком откровенная ставка на компартии покоренных и полностью зависимых от него стран может возбудить нежелательные подозрения у союзников, которые пристально следили не столько уже за его военными (там все было ясно), сколько за дипломатическими маневрами.

И Сталин снова показал себя искусным дипломатом. В свое время он сказал Антони Идену: «Вся беда Гитлера заключается в том, что он не может вовремя остановиться». В отличие от фюрера, сам Сталин таким умением обладал. А потому не мечтал о в высшей степени утопической расистской империи, как Гитлер, а думал о вполне реальном построении зоны советского влияния в Европе. Но даже тогда, в ставшем для него победным 1944 году, он отчетливо сознавал, что в Европе есть те заповедные места, которых нельзя касаться даже ему. Что он блестяще и продемонстрировал в отношении Финляндии и Греции.

Относительно далеко расположенной от СССР Греции можно сказать, что она никогда особо не волновала советских вождей, а вот уступки Сталина стране, которая совсем еще недавно входила в состав России и с которой он воевал из-за территории, были весьма показательны. Прекрасно помня, какой поднялся в мире шум после его нападения на Финляндию в 1940 году, Сталин не только позволил ей сохранить куда большую степень независимости, нежели любой другой восточноевропейской стране, но даже согласился на исключение финской компартии из правительства.

Что же касается Древней Эллады, то Сталин не возражал на предложение обеспокоенного возможностью расширения СССР своего влияния в Средиземноморье Черчилля «обменять» Румынию на Грецию. Чем вызвал бурю возмущения греческих коммунистов, посчитавших себя преданными своими старшими братьями.

* * *

Но Сталин уже был далеко от Маркса, поскольку империи живут совершенно по другим законам. Да и что ему были теперь коммунисты всего мира в сравнении с собственными интересами? И рисковать из-за каких-то там манолисов глезесов ухудшением отношений с мощной и влиятельной Великобританией он не имел никакого желания. Потому и не поддержал своих собратьев по духу в их войне с англичанами, которая началась сразу же после высадки тех на земле Гомера.

Вместо Греции советские войска двинулись в Венгрию и Югославию. Однако Гитлер и не думал сдавать эти страны и терять венгро-австрийские нефтяные месторождения. И когда стоявший всего в 80 километрах от Будапешта Малиновский попросил у вождя всего пять дней на подготовку решающего штурма, Сталин с раздражением ответил: «Я категорически приказываю Вам завтра же перейти в наступление на Будапешт».

Как видно, раз и навсегда избавиться от привычек повелевать ходом истории, было не дано даже Сталину. И дело вовсе не в желании или нежелании Малиновского, а в том, что его войска крайне утомились. Немцы стояли насмерть, и, несмотря на категоричные приказы, советские войска освободили Будапешт только в конце апреля 1945 года.

Что же касается Югославии, то в этой стране Сталин столкнулся с проблемами иного рода. Если Венгрия, Болгария и многие другие страны выступали на стороне Гитлера и разговор с ними был короткий, то Тито не только был коммунистом, но и уже успел установить контроль над многими районами страны. Что, конечно же, не понравилось Сталину и, в конце концов, привело к югославскому кризису 1948 года.

* * *

Но все это будет позже, а пока один из ближайших сподвижников югославского лидера Милован Джилас отправился в Москву во главе военной миссии. И именно его перу принадлежит один из самых интересных сталинских портретов, написанных, если так можно выразиться, с натуры: «Комната была небольшая, несколько продолговатая и лишенная какого бы то ни было ^богатства украшений. Но простотой все превосходил хозяин — в маршальской форме и сапогах, без каких-либо наград, кроме Золотой звезды Героя

Советского Союза... Это был вовсе не тот величественный Сталин с фотографий или из кинохроники — твердая неторопливая походка и осанка. Ни секунды он не был без движения. Он поигрывал своей трубкой, на которой можно было разглядеть белую точечку английской фирмы «Данхилл», или обводил синим карандашом слова, обозначавшие главные вопросы обсуждения, которые затем вычеркивал, и то и дело из стороны в сторону поводил головой и беспрестанно ерзал на стуле. Меня поразило еще кое-что: он был очень маленького роста и нескладен. Торс у него был коротким и узким, а ноги и руки чересчур длинные. Левая рука и плечо казались несколько скованными. У него был довольно большой живот и редкие волосы. Лицо у него было бледным с румяными щеками. Вид, характерный для тех, кто долго проживает в кабинетах, и известная всем «кремлевская комплекция».

У него были черные, неправильной формы, торчащие вовне зубы. Даже усы у него не были густыми или жесткими. И все же голова была недурна, что-то в ней было от простых людей, эти желтоватые глаза и смесь суровости и озорства. Меня также удивил его акцент. Можно было легко сказать, что он не русский. Но его русский словарный запас был богатым, а манера речи живая и подвижная, полная русских пословиц и поговорок. Как я понял позже, Сталин был хорошо знаком с русской литературой, впрочем, не только русской.

Одно поразило меня: у Сталина было чувство юмора, юмора грубого, самоуверенного, но не без утонченности и глубины. Его реакция была быстрой и острой — и безапелляционной, что не означало, что он не дослушал говорящего до конца, но было очевидно, что он не любитель длинных объяснений».

Интересны и наблюдения Джиласа, которые он сделал на даче Сталина в неформальной обстановке. И, конечно, его поразило то, что все эти застолья длились всю ночь, а разговоры на них шли практически обо всем, начиная с весьма скабрезных анекдотов и кончая философскими проблемами. Правда, философствовал только один Сталин. И не потому что Молотов и прочие «мыслители» из его окружения мало что понимали в философии. Отнюдь! Они просто боялись оказаться не так понятыми со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вот и поддакивали к месту и не к месту.

Изумило Джиласа и то, что «Сталин съедал такое количество пищи, которое было не под силу даже для крупного человека. Он пил умеренней других, однако мешал красное вино с водкой и никогда не казался пьяным». По его наблюдениям, Сталин обладал живым, почти неугомонным темпераментом. Он то и дело задавал себе и другим самые различные вопросы, и, как правило, сам же отвечал на них.

Подивился югослав и тому огромному различию, какое он увидел между Сталиным и вторым, как он считал, человеком в СССР, Молотовым, с его «замкнутым и непроницаемым умом». «Я не скажу, — вспоминал он, — что Молотов не мог легко возбуждаться или что Сталин не умел сдерживаться и скрывать свои чувства, позже я видел и того и другого в этих ролях».

Но в то же время, отмечал Джилас, «Сталин обладал расчетливостью не менее холодной, чем Молотов. Но натура у него была страстной и многосторонней, хотя все его стороны были в равной степени сильны и настолько убедительны, что, казалось, он никогда не скрывал, а всегда играл каждую из своих ролей».

Может показаться странным, что Джилас воспринял Сталина как человека с «неугомонным темпераментом». Особенно если вспомнить его поистине олимпийскую выдержку в Тегеране.

Впрочем, чего удивительного? По всей вероятности, было очень тяжело постоянно играть великого человека, которому чужды обычные человеческие слабости. Вот и «оттягивался» вождь на своих ночных вечерах по полной программе. Каждый мужчина знает, что такое разбавленная красным вином водка, и тем не менее Сталин предпочитал именно этот гремучий коктейль.

* * *

Но все это... лирика, что же касается дела, то Сталину очень не нравилось намерение югославских коммунистов иметь собственное правительство и довести до конца свою революцию. Положение осложнялось еще и тем, что и англичане, и американцы, пусть и с большим трудом, но все же согласились в Тегеране признать армию Тито, а не югославскую королевскую армию Михайловича в качестве основной силы движения Сопротивления. А вот провозглашенный единственным законным правительством в стране Комитет национального освобождения они не признали.

Если говорить откровенно, то для югославов не имело никакого значения, признают их правительство союзники или нет, но они испытали самый настоящий шок, когда вдруг выяснилось, что сам Сталин «сердит на них». А он и на самом деле опасался, что необдуманными действиями югославы возродят подозрения союзников относительно использования им войны для распространения коммунистических идей. И в одной из бесед с Джил асом Сталин с нескрываемым раздражением вдруг спросил: «Ну зачем вам красные звезды на головных уборах? Значение имеет не форма, а то, чего удалось достичь, а вы — красные звезды! Боже мой, кому нужны эти звезды?!»

Однако дело было, конечно же, не в «этих звездах». Сталину казалось нелепым, что руководители какой-то крестьянской страны претендуют на роль проводников коммунистической революции в Европе, на ту самую роль, которую он раз и навсегда отвел самому себе. Не нравилось ему и то, что лидеры этой не имевшей, по его глубокому убеждению, никакой истории крестьянской страны собирались строить свое государство собственными силами, а не поклонились ему, величайшему из величайших.

Наверное, именно по этой причине встреча Сталина с Тито осенью 1944 года была более чем прохладной. Несмотря на явное неудовольствие Тито, Сталин постоянно называл маршала и лидера целой страны Вальтером, именем, под которым тот был известен в свою бытность агентом Коминтерна. Однако Тито и не думал уступать и настоял на том, что гражданская администрация в районах, занятых советскими войсками, должна оставаться югославской. И партизаны обязаны подчиняться прежде всего ему, а не советскому командованию. Напряженность возросла особенно после того, как Сталин стал убеждать Тито о необходимости восстановления на троне короля Петра.

«Кровь бросилась мне в голову, — говорил позже Тито, — от того, что он мог мне предложить подобную вещь. Я взял себя в руки и сказал ему, что это невозможно, что народ восстанет, что в Югославии король олицетворял предательство. Сталин помолчал, а потом коротко бросил: «Вам нет нужды восстанавливать его навсегда. Верните его на время, а потом в подходящий момент можете воткнуть ему нож в спину». Что ж, коротко и ясно, по-сталински: нож в спину...

Но как бы там ни было, в Белград первыми вошли югославы. На параде Победы Тито приветствовал «Белградский батальон», который три с половиной года назад вышел воевать из своего родного города, прошел с боями всю Югославию и вернулся в него, сохранив всего двух человек из первоначального состава.

К открытию Ялтинской конференции в феврале 1945 года в стране уже не осталось советских войск, и завершающие удары по немцам наносила Национальная Освободительная Армия Югославии (НОАЮ). Да, тогда все казалось в розовом свете, но хорошо знавшее вождя и успевшее познать Тито его окружение даже не сомневалось: пройдет совсем немного времени, и два этих человека сбросят маски и выскажут все, что они друг о друге думали. И оно не ошиблось...

* * *

10 мая 1944 года Сталин получил от Берии докладную записку, в которой тот предлагал, учитывая «предательские действия крымских татар против советского народа», выселить их из Крыма. Затем наступила очередь Северного Кавказа, откуда были изгнаны «предатели» чеченцы, ингуши, балкарцы и калмыки. Вслед за ними отправились в ссылку месхетинские турки, курды и хемшилы.

И в связи с этим хотелось бы сказать вот о чем. Власове кая армия была далеко не единственным воинским подразделением, которое немцы создали из местного населения. По подсчетам американского историка Р. Смал-Стоцкого, немцы образовали национальные части из украинцев (около 220 тысяч человек), белорусов (10 тысяч), казаков (20 тысяч), литовцев (27 тысяч), латышей (20 тысяч), эстонцев (более 10 тысяч), калмыков (15 тысяч), крымских татар (35 тысяч), выходцев из Средней Азии (110 тысяч), выходцев из Северного Кавказа и Закавказья (110 тысяч).

Как известно, во время Гражданской войны основной силой Белой гвардии было казачество. Не всегда имея силы справляться с ним, большевики натравливали на проживавших на Северном Кавказе казаков местные народы и народности. И те постарались на славу, изгнав десятки тысяч казаков и завладев их землей и имуществом. И Сталин не только все знал о происходящем на Кавказе, но и всячески приветствовал такую борьбу с казачеством. Но как только закончилась Гражданская война, государство руками самого же Сталина, в то время наркома по делам национальностей, начало «закручивать гайки». В том числе и на Северном Кавказе.

Но, как это чаще всего и бывает, гораздо проще выпустить джинна из бутылки, нежели загнать его обратно. Привыкшие к вольности горцы с большой неохотой подчинялись приказам советской власти. Когда же началась коллективизация, ситуация еще больше обострилась, поскольку никто из них не собирался отдавать свой скот и пастбища в общинное пользование. Но даже тогда их использовали против свободолюбивых казаков, которым коллективизация тоже была не по душе. Сами же горцы пользовались некоторыми привилегиями, и одной из них было освобождение от воинской повинности.

Когда же возникла опасность войны и в 1940 году их стали призывать на военную службу, они делали все возможное, чтобы ее избежать. Ну а те, кого забирали, старались дезертировать. С началом войны число дезертиров многократно увеличилось, и в плавнях Кубани и горах Северного Кавказа образовались целые полки из уклонявшихся от армии горцев. И чувствовали они себя там, где им был знаком каждый камень, весьма комфортно.

В августе 1942 года на Северном Кавказе появились немцы, и многие горцы отнеслись к ним более чем лояльно. И чего стоил только один поступок карачаевцев, которые вырезали в Кисловодске большую группу находившихся на лечении в госпитале бойцов и командиров Красной Армии. А заодно занялись и грабежом русского населения.

Получив такую поддержку, немцы стали создавать из местного населения вооруженные подразделения (из калмыков они умудрились сколотить целую кавалерийскую дивизию). Весной 1943 года немцы были выбиты с Северного Кавказа, однако всевозможных бандитских формирований из местного населения там осталось предостаточно. Особенно много их было в Чечне.

* * *

Что оставалось делать в таких условиях Сталину, который слишком хорошо знал неуправляемый нрав горцев? И вот тогда-то он и принял жестокое, но в условиях военного времени все же необходимое решение о депортации тех народов и народностей, которые добровольно сотрудничали с немецкими фашистами. Да, ему за это достанется. Хотя ничего принципиально нового в его деянии не было. Можно сколько угодно ругать младотурок, выселявших армян в Ирак в 1915 году, но ведь избавлялись они не только от армян, но и от потенциальных врагов.

Отличились в этом неблагородном деле и поляки, которые при приближении немецкой армии принялись выселять проживавших в западных районах немцев. При этом никто и не думал церемониться с беженцами, среди которых было немало стариков, женщин и детей. Заодно надо судить и французов, которые с 1939 года начали помещать проживавших на территории Франции немцев в специальные лагеря, которые мало чем отличались от концентрационных.

Недалеко ушли от «плохих французов» и самые демократичные в мире американцы. О чем могли бы поведать почти двести тысяч японцев, переведенных с западного побережья в созданные в пустыне специальные лагеря, которые даже при всем желании вряд ли можно было назвать домами отдыха.

* * *

Братья Медведевы в книге «К суду истории» так пишут о причинах депортации народов: «Известно, что поводом для наказания целых народов послужила измена отдельных групп чеченцев, татар, калмыков, карачаевцев и др. в годы немецкой оккупации. Но это фальшивый повод. Немецкие оккупанты находили изменников в среде любого временно порабощенного ими народа...

Среди военных частей «восточных народов» были легионы и батальоны туркестанские (состоявшие из выходцев из Средней Азии), грузинские, армянские, тюркские, волжских татар, крымских татар, горские (сформированные из северокавказцев), калмыцкие и др. Но разве можно поставить знак равенства между легионерами и населением той республики, откуда они были родом? Конечно, нет. Те, кто поднял оружие на свою Родину, те, кто выступил в одном строю с гитлеровцами, поставили себя как бы вне общества».

Да, все так, и под каждым из этих слов братьев Медведевых подпишется любой нормальный человек. Вот только вся загвоздка в том, что Сталин выселял все эти народы во время войны, когда речь шла о судьбе огромной страны и даже при всем желании ему некогда было выяснять, кто уже изменил, а сколько еще могут изменить.

И вся беда тех же Медведевых в том, что они даже не могут представить себя на месте Сталина. А чтобы сделали они? Сидели и спокойно наблюдали за развитием событий? И если это так, то обязательно нашлись бы историки, которые и их бы обвинили в преступлении. Да, не высели Сталин татар и балкарцев, войну Советский Союз все равно бы выиграл. Но вряд ли Сталин думал в 1944 году точно так же, как братья Медведевы в 1990-х. И именно в этом заключается большое противоречие между теми, кто судит, и тем, кого судят (пусть даже и за дело). По той простой причине, что судьи, как правило, уже прекрасно знают, как развивались события, и почему-то не желают становиться на место обвиняемых ими людей.

Но в то же время существует одна весьма любопытная закономерность, и как только эти самые беспристрастные судьи попадают на место судимых ими людей, то, как правило, они начинают делать и поступать так же! Помните, как в прекрасном романе В. Шишкова «Угрюм-река», не знавшая ни забот, ни труда, жена Прохора Громова — Нина — заботится о несчастных рабочих, строит для них больницы и школы. Но стоило только этой самой сострадательной Нине на какое-то время встать на место мужа, как первым ее распоряжением было приостановление строительства этих самых школ и больниц.

А июньские события 1917 года, когда большевикам не удался задуманный ими под видом мирной демонстрации военный переворот? Ведь тогда окружившие Петропавловскую крепость, в которой укрылись всю войну бездельничавшие в Петрограде матросы, вызванные с фронта солдаты были намерены перестрелять их всех до единого. Причина? Только одна: дикая ненависть несших на себе все тяготы защиты России людей к бунтовавшим бездельникам! Конечно, все эти рассуждения ни в коей мере не являются попыткой оправдать Сталина, но хоть кто-нибудь сказал, а что надо было делать?

* * *

Не дают ответа на этот вопрос и братья Медведевы. Главным недостатком их интересной книги является то, что они берут Сталина как бы в отрыве от той самой страны, в которой он жил и которой руководил. А ведь это была не Швейцария, а та самая Россия, на которую еще в VIII веке призвали варягов только потому, что на ней уже тогда не существовало порядка.

«По существу, — пишут Медведевы о политике Сталина в отношении малых народов, — это был геноцид, который помимо невосполнимых потерь в людях, а также огромного морального и политического ущерба, последствия которого ощущаются во многих регионах нашей страны до сих пор, нанес огромный экономический ущерб тем районам страны, где проживали опальные народы».

Правда, при этом авторы почему-то так и не раскрывают причину самого геноцида. И получается так, что Сталин сидел-сидел и, узрев нескольких предателей, решил заняться геноцидом, да еще во время войны, когда на счету был каждый полк и каждая копейка. Что же касается «невосполнимых потерь в людях» и «огромного морального ущерба», то... все это не для России. За свою многострадальную историю Россия видела все, а невосполнимые потери и моральный ущерб мало волновали ее правителей.

К сожалению, причины депортации народов, которая, конечно же, нанесла огромный ущерб их автономии, и по сей день так толком и не объяснены (помимо перечисленных выше). В теории можно рассуждать и доказывать все, что угодно, но тот, кто жил в России и знает ее, вряд ли может признать, что к ней применимы западные подходы. Да и не пример для нас Запад, который будет жестоко критиковать нас за попытку удержать в составе России Чечню, но бросит целые армады бомбардировщиков, чтобы удержать какие-нибудь Фолклендские острова!

В связи с этим хотелось бы сказать и вот еще о чем. В старой и мудрой книге есть замечательное изречение: «Судите по делам их!» Но... не все то золото, что блестит... Да, владыки уровня Цезаря, Наполеона и того же Сталина могли себе позволить (и позволяли) многое, за что их было можно и нужно судить. И все же, несмотря на свою порою абсолютную власть (Сталин), все ли они были так уж свободны в своем выборе? Думается, вряд ли. Потому что отвечали не только за себя, но и за свое государство (другое дело, плохо или хорошо), а еще не было, да и, наверное, не будет ни одного государства в этом мире, которое жило бы по христианским заповедям или по принципу буддистского недеяния.

И тот же маршал Жуков, который проверял наличие минных полей не с помощью специальной техники, а посылая на них своих солдат, и по сей день для большинства населения является героем, а отнюдь не исчадием ада...

Данный текст является ознакомительным фрагментом.