Николай Иванович Тряпкин (19 декабря 1918 – 21 февраля 1999)

Николай Иванович Тряпкин

(19 декабря 1918 – 21 февраля 1999)

Лишённый дара публично выступать, страдая заиканием и вследствие скромности своего характера, Николай Тряпкин оказался в итоге мало кому известным. А перебирая в памяти больше двадцати поэтических книг Николая Тряпкина, таких как «Распевы» (1958), «Краснополье» (1962), «Гнездо моих отцов» (1967), «Златоуст» (1971), «Гуси-лебеди» (1971), «Вечерний звон» (1975), «Заповедь» (1976), «Стихотворения» (1977), «Скрип моей колыбели» (1978), «Избранное» (1980), «Огненные ясли» (1985), «Излуки» (1987), десятки стихотворений в газетах «День» и журналах конца века, приходишь к выводу, что эти стихи были неотъемлемой частью великой русской литературы ХХ века, голосом «русского человека на трудных перепутьях нашей эпохи». «Есть книги наполненные живой кровью жизни, – писал Виктор Кочетков, – её радостями и печалями, её надеждами и сомнениями. Портрет нынешнего и вчерашнего дня, нарисованный Николаем Тряпкиным в стихах, весьма убедителен, точен и самобытен.

Лесные загривки. Болота, болота.

Здесь грустно кому-то и жалко кого-то.

Здесь чёрные тряси – лешачьи качели,

И чьи-то во мхи деревеньки засели…

В этом стихотворении-исповеди с особой рельефностью выразились особенности поэтики Николая Тряпкина, поэтики, вбирающей в себя порывистость современности и грустную думу былого, прозаическую усмешку городского знания и лукавое простодушие деревенского чувствования» (Тряпкин Н. Избранное. 1984. С. 3). А талантливый знаток современной русской поэзии Владимир Бондаренко о Николае Тряпкине писал:

«В последний период своего творчества резко выступал против перестройки и разрушения России. Вошёл в редколлегию «День», был её постоянным автором и в каком-то смысле поэтическим символом.

Признанный классик ХХ века» (Бондаренко В. Последние поэты империи. М., 2005. С. 18).

Родился в селе Саблине Тверской области в семье столяра, о занятиях которого впоследствии написал большое стихотворение. Но вспоминается Тряпкину самое главное, что было особенно дорого ему в детстве. В одном из поздних стихотворений, «Бабка», Тряпкин отмечает, какую глубинную роль сыграла бабка Настасья, оставаясь с ним наедине («Мать с отцом уберутся / Куда-нибудь лясы точить»), не обращая внимания на морозы, на ворчанье кота, постоянно рассказывает: «Ну, а ты всё поешь и поешь, / То ли сказки свои родовые, / То ли вирши духовные, / Коим не видно конца. / И плывут на меня до сих пор / Грозовые столетья былые, / И в глаза мои смотрит Судьба, / Не скрывая лица. / И уж если теперь / Мои песни хоть что-нибудь значат, / И уж если теперь я и сам / Хоть на что-то гожусь, – / Ах, всему тому корень / Тогда ещё, бабушка, начат – / Там, у нас на печи, / По которой я нынче томлюсь» (1982).

Вот главный источник богатства русского языка, пословиц, поговорок, несравненных метафор и сравнений, знание былых историй и приключений родового гнезда.

Семья переехала в торговое село Лотошино Московской области, где в 1939 году Тряпкин закончил среднюю школу и, увлечённый русской историей, поступил в Московский историко-архивный институт. Но нахлынула война, и Николай Тряпкин вынужден был эвакуироваться в лесную деревню, недалеко от Сольвычегодска, начал работать на колхозном поле, потом стал счетоводом. И новые волны яркого северного языка, с его афоризмами, образами и меткостью, переполняли творческую душу юноши. Здесь ещё помнили Николая Клюева, Тряпкин хорошо знал творчество Алексея Кольцова, ценил поэтические образы Александра Прокофьева, Александра Блока, Сергея Есенина, уж не говоря о Пушкине, Державине, Тютчеве, многое из поэтического творчества русских гениев он знал наизусть. И полились первые строчки Николая Тряпкина. В 1940 году Тряпкин написал стихотворение «Запев. Русским гармонистам», в котором прославляет русскую гармонь и величавую русскую девицу: «И сошла ты, дивная, с крылечка / Да навстречу песенке моей…» (Тряпкин Н. Избранное. С. 11). С этого стихотворения начала крепнуть крестьянская лира, и до конца жизни Николай Тряпкин совершенствовал своё поэтическое мастерство, публикуя стихи чуть ли не во всех патриотических газетах и журналах.

«В этой маленькой северной деревнюшке и началась моя творческая биография, – писал Николай Тряпкин в автобиографии. – Коренной русский быт, коренное русское слово, коренные русские люди. Я сразу почувствовал себя в чём-то таком, что особенно близко мне и дорого. У меня впервые открылись глаза на Россию и на русскую поэзию, ибо увидел я всё это каким-то особым, «нутряным» зрением. А где-то там, совсем рядом, прекрасная Вычегда сливается с прекрасной Двиной. Деревянный Котлас и его голубая пристань – такая величавая и так издалека видная! И повсюду – великие леса, осенённые великими легендами. Всё это очень хорошо для начинающих поэтов. Ибо сам воздух такой, что сердце очищается и становится певучим. И я впервые начал писать стихи, которые самого меня завораживали. Ничего подобного со мной никогда не случалось. Я как бы заново родился, или кто-то окатил меня волшебной влагой» (Там же. С. 5).

Первое стихотворение было опубликовано в журнале «Октябрь» в 1946 году (№ 11—12), в 1956 году вышел сборник «Белая ночь» в Северо-Западном книжном издательстве, а в 1958 году в книге «Распевы» Николая Тряпкин предстал полностью сложившимся ярким и самостоятельным поэтом, усвоившим и величавую торжественность Гавриила Державина, и обезоруживающую искренность Сергея Есенина. Эта поэтическая самостоятельность резко выделяла его на фоне современной поэзии.

В 1958 году Николай Тряпкин написал стихотворение «Рождение», в котором каждый прочитал гимн наступившей свободе: «Душа томилась много лет, / В глухих местах дремали воды, / И вот сверкнул желанный свет, / И сердце вскрикнуло: свобода!.. / Весь мир кругом – поющий дол, / Изба моя – богов жилище, / И флюгер взмыл, как тот орёл / Над олимпийским пепелищем. / И я кладу мой чёрный хлеб / На эти белые страницы. / И в красный угол севший Феб / Расправил длань своей десницы. / Призвал закат, призвал рассвет, / И всё, что лучшего в природе, / И уравнил небесный цвет / С простым репьём на огороде. / Какое чудо наяву! / А я топтал его! Ногами! / А я волшебную траву / Искал купальскими ночами!.. / Чтоб в каждой травке на земле / Времён подслушать повороты» (Там же. С. 155—156). Талантливый поэт Виктор Кочетков увидел в этих поэтических картинах то, что выделяло Тряпкина в русской литературе: «С этого умения уравнять небесный цвет с простым репьём на огороде, с этой свободы в обращении со словом, с этой непочтительности к привычным, «освящённым» поэтическим правилам «истинной», «высокой» поэзии, начинается настоящий Тряпкин, о котором хорошо сказал немногословный Юрий Кузнецов:

«…в его стихах всегда возникает ощущение ликующего полёта… Бытовые подробности в его стихах отзываются певучим эхом. Они дышат, как живые. Поэт владеет своим материалом таинственно, не прилагая видимых усилий, как Емеля из сказки, у которого и печь сама ходит, и топор сам рубит.

В книгах последних лет своеобразная поэтическая манера соединилась с завидным знанием жизни, с философской углублённостью и гражданской зрелостью. Поэт предстаёт перед нами как певец трудовой жизни и трудового человека, как своеобразный летописец срединной России, прошедшей через столькие перемены и испытания. Всякий раз его картины деревенского мира увидены с какой-то неожиданной, непривычной точки зрения. Это делает поэтический рассказ Николая Тряпкина новым не только по форме, но и по сути своей. Уж кто-кто, а он говорит так самобытно, что у читающего не возникает ни малейшего желания сопоставлять стих Тряпкина с чьим-то другим стихом. Он как бы заново открывает нам мир, как бы заново творит его из хаоса разнородных частей. Есть что-то былинное в его манере приподнимать низкое небо будничности и раздвигать деревенскую околицу так широко, что ею можно опоясать вселенную… Слово Тряпкина, вобравшее в себя шорохи космоса и шелест простой былинки, свет сегодняшнего дня и отблеск вековой дали, полётное слово Тряпкина рождено для того, чтобы звучать под высоким небом Родины, среди тех задумчивых русских далей, которые он так любит и которые так празднично умеет изобразить» (Там же. С. 7—8).

С задумчивой улыбкой Тряпкин написал стихотворение о том, как в селе устроили музей, всё тут есть: «И наши предки в дымных бородах», «И мой отец в будённовских ремнях», «Вот это – парк, а это – бывший храм», «И всё чего-то вроде не хватает… / Ах, чёрт возьми! А где же тут стихи, / Что нынче вся криулинская знает?» А поэта здесь нет, «что в песнях тех поля свои прославил». Хоть бы портрет поэта поставили: «У нас в селе, мол, рос такой поэт, / И вот его, мол, злая образина» (Там же. С. 424). И не раз ещё Николай Тряпкин иронически отзовётся о своей профессии, об отношении крестьян к поэтическому творчеству, да и сам напишет нечто вроде сатиры на самого себя: «Не бездарна та планета, / Не погиб ещё тот край, / Если сделался поэтом / Даже Тряпкин Николай», – написал он «Стихи о Николае Тряпкине» (1973). А значит, район должен поставить ему памятник. «Ты же, Тряпкин Николай, / Заходи почаще в рай. / Только песенки плохие / Ты смотри не издавай. / А не сделаешь такого, / Я скажу, мол: «Ах ты вошь!» / И к Сергею Михалкову / В домработники пойдёшь» (Там же. С. 481—482). И тут же, через несколько лет, читаем: «Чёрная, заполярная, / Где-то в ночной дали, / Светится Русь радарная / Над головой Земли…» (1978).

До перестройки, до прихода Горбачёва к власти, читатели не знали о том, что Николай Тряпкин был верен религиозной теме, не раз его перо касалось библейских тем, Ветхого и Нового Завета, глубо уходил в исторические темы, резко отзывался о душителях творческой свободы, о цензуре. «Эти (частично написанные ранее, но не публиковавшиеся) стихотворения обнаружили подлинную поэтическую силу Тряпкина (например, см. в ж. «Новый мир», 1987, № 4 и ж. «Дружба народов», 1989, № 5). В лучших произведениях нового периода Тряпкин борется за нравственно-духовную чистоту, за законность и человечность, воплощает в поэтическом слове верность рус. традиции, православию, любовь к человеку и к природе. Его исторические стихотворения получили очевидную связь с этическими вопросами современности. Поэзия Тряпкина музыкальна, богата ритмическими повторами, она связана стилистически с русской народной песней» (Казак В. Лексикон русской литературы ХХ века. М., 1996. С. 430).

Вадим Кожинов в своих статьях и выступлениях не раз говорил о Николае Тряпкине как о выдающемся поэте, назвал его творчество самым живым поэтическим явлением века. О творчестве Н. Тряпкина писали Александр Михайлов (Дружба народов. 1969. № 2), Вадим Кожинов (Молодая гвардия. 1969. № 9), Андрей Василевский (Новый мир. 1988. № 3), Станислав Куняев (Москва. 1989. № 4), но потом на Тряпкина почти не обращали внимания. А он становился всё злее и острее: развал СССР, унижение России накаляло его перо, да и драматическая семейная судьба окончательно выбила его из колеи.

«Отверженный поэт» – так назвал свой очерк Владимир Бондаренко. Вряд ли с этим можно согласиться, может, отверженным он был лишь в последние годы своей жизни. Но и это утверждение спорно, ведь и в 90-х годах Н. Тряпкин был энергичен и смел: «День» и «Наш современник» постоянно печатали его стихи и корреспонденции. Владимир Бондаренко тут же рассказывает, как по целым дням Н. Тряпкин, ушедший от жены из своего дома, сидел в редакции газеты «День», читал свои стихи. Скорее пел, чем читал. Такая у него выработалась форма знакомства со своей поэзией. «Его отчаянные, призывающие к бунту и восстанию стихи последних лет не хотели печатать нигде, – писал В. Бондаренко. – Только в «Дне литературы» и «Завтра» отводили мы целые полосы яростным поэтическим откровениям Николая Тряпкина. Только на наших вечерах выпевал он свои гневные проклятия в адрес разрушителям родины и его дома.

И все наши рыла – оскаленный рот.

И пляшет горилла у наших ворот,

Давайте споем…»

В ответ на яростные выступления Николая Тряпкина Александр Межиров, сбежавший в Америку после случайного убийства во время автомобильной катастрофы артиста из Театра на Таганке, обвинил его в антисемитизме в поэме «Позёмка».

«Николай Тряпкин, – завершает Владимир Бондаренко свой очерк, – куда ближе своей поэзией к ведущим поэтам мировой цивилизации, не забывающим о своих корнях… Его крестьянство – это та точка опоры, на которой он воздвиг свою вселенную. В его крестьянских стихах нет сиюминутности. А часто нет и социальности, они идут от изначальной основы человечества в целом и нашего народа в частности» (Бондаренко В. Последние поэты империи. С. 41).

Тряпкин Н. Избранное. М., 1984.

Тряпкин Н. Излуки. М., 1987.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.