Борис Андреевич Можаев (1 июня 1923 – 4 марта 1996 года)

Борис Андреевич Можаев

(1 июня 1923 – 4 марта 1996 года)

Родился в селе Пителино Рязанской губернии в крестьянской по происхождению семье. «Дед мой Иван Можаев был астраханским лоцманом, отец до революции тоже ходил на пароходах и шхунах, готовясь в лоцманы, – писал Борис Можаев в статье «Как же нам жить?». – Да и вырастал я в рязанском селе не только без деда, но и без отца. Дед умер ещё в начале века, а отец мой был посажен в тюрьму в мае 1935 года НКВД, пошёл, как говорят, «по линии врага народа», там в заключении он и погиб. А в 1990 году был «реабилитирован» с публикацией большого списка бывших «врагов народа» в пителинской районной газете. А было в том списке почти триста человек, и все из одного района. Среди них и отец мой, и дядя – Максим Можаев…» (Дон. 1995. № 4. С. 234—235). Пителинское восстание против насильственной коллективизации произошло в начале 30-х годов, были наказы, письма, руководители. Силами НКВД восстание было подавлено, участники его были отправлены в лагеря. Отсюда – число.

Во время войны служил во флоте на Дальнем Востоке, поступил в Высшее инженерно-техническое училище ВМС в Ленинграде, получил звание морского офицера и был отправлен на службу снова на Дальний Восток. Во время службы занимался журналистикой, писал в местных газетах репортажи и очерки. Собрал и издал «Удэгейские сказки» (1955). Но постоянно занимался серьёзными проблемами сельского хозяйства – столько здесь было путаного, неиспользованного, непродуманного, а какие огромные возможности сулила земля… Деревенская тема полностью поглотила писателя.

Повесть «Полюшко-поле» Борис Можаев принёс в издательство «Советский писатель», повесть была прочитана редактором и рекомендована к печати, но это был лишь первый этап, рецензенты и редакторы бились над тем, чтобы издать книгу. Но её рецензировали не только коллеги-писатели, высказавшие немало дельных замечаний, в издательстве возникали сомнения, а следует ли издавать спорные предложения писателя по сельскому хозяйству, ЦК партии ещё не решил, а писатель уже предлагает, потому-то посылали на рецензию и в Министерство сельского хозяйства, и в другие контролирующие организации. А ведь Борис Можаев родился в селе, хорошо знает труд земледельца, на его памяти происходила коллективизация, он помнил Пителинское восстание крестьян в 1930 году и его разгром чекистами.

Повесть о том, как в таёжном селе Переваловское в колхозе замерзло 30 гектаров отменной картошки. Много трудов положили колхозники, чтобы вырастить такой урожай, а приехали уполномоченный райкома Бобриков и директор МТС и вспахали 30 гектаров картошки, «только поспевай собирать», – сказал директор, а Бобриков пообещал: «Шефы приедут, помогут». «Распахали, а шефов нет», – рассказывал позже бригадир Егор Иванович Никитин секретарю райкома Песцову. – Тут и ударил мороз. Бобриков сел да уехал. А колхоз без картошки остался» (Можаев Б.А. Собр. соч.: В 4 т. М., 1989. Т. 1. С. 191). С этого печального эпизода и начались раздумья опытного колхозника и бригадира Никитина. Дела в колхозе ведутся от указания райкома до следующего указания – то отводи лучшие земли и засевай кукурузу, то приедет вот такой уполномоченный райкома, как Бобриков, и приказывает делать так, как совесть хозяина не велит, а ты делай: «Давно уж он понял, что в колхозе у них не та пружина работает: и начальства много, и стараются вроде, а всё вхолостую крутится. Мужик сам по себе, а земля сама по себе. А ведь мужик и земля, как жернова, должны быть впритирку. Тогда и помол будет» (Там же. С. 192). Бригадир Никитин предложил правлению колхоза выделить ему 200 гектаров на кукурузу и картошку, он сам хороший хозяин да два сына, всей семьёй, как колхозное звено будут работать и полностью отвечать за рентабельность своего хозяйствования. И на правлении утвердили не только звено Никитина, но и другие звенья. Так возникла новая форма колхозного бытия. Звенья стали хозяевами и земли, и тракторов, лишь работай. И события развивались стремительно, собрания, решения, горячая работа… В райкоме о колхозных делах беседуют два секретаря, Стогов и Песцов. «А на кой чёрт мы в поле лезем?» – с горечью спрашивает Песцов. А в итоге их беседы, делает вывод писатель, Стогов поучает младшего, что партийные работники, как часовые, должны соблюдать дисциплину, должны соблюдать плановые цифры: «Это не рабство, Матвей, а дисциплина. Контроль и дисциплина – вот два кита, на которых держится государство». – «Поймите, Василий Петрович, люди уже по горло сыты от подобных логических фигур. Им нужна самостоятельность» (Там же. С. 258). В хозяйстве пошли неудачи, «захолонула» кукуруза, которую из райкома потребовали «сеять пораньше», между Никитиным и председателем колхоза Волгиным возникли конфликты. Волгин горько размышляет: «И до чего ж у меня тяжёлая жизнь наступила, – прямо как в тиски я зажатый. И всё-то у меня расписано, всё распланировано. Хочешь не хочешь, а делай. И всем угодить надо. А как? Продать – не смей. Купить – опять не смей. Сей то-то, тогда то… Тут поневоле запьёшь» (Там же. С. 265). Новые формы не прижились в колхозе, Сырцова не избрали председателем колхоза, остался Волгин, всё осталось по-прежнему. Трагедия колхозной жизни продолжалась и в 1963 году, в последний год правления Хрущёва. Вот эти острые проблемы повесть надолго задержали в цензуре и в издательстве. Книга с трудом вышла (1965), хотя и с просчётами, их заметили и Евгений Носов, и Василий Белов, и Виктор Астафьев.

Радостно было узнать, что журнал «Новый мир» опубликовал повесть Б. Можаева «Из жизни Фёдора Кузькина» (1966. № 7), в которой автор глубоко раскрыл противоречия сельской жизни, бедственное положение работящего крестьянина, неспособного прокормить свою семью. Фёдор Кузькин вместе с женой заработали 840 палочек-трудодней, а получили за работу 60 килограммов гречихи. «Как жить? «Чудно теперь платят, – думал Фомич. – Раньше хоть поровну всем давали на трудодень… А теперь – бригадиру оклад больше тысячи, учетчикам да заведующим всяким опять деньги дают, а которые в поле ходят или вот, как я, на посылках, – этим шиш. Кто чего достанет…» (Там же. Т. 3. С. 9). Кузькин – инвалид Великой Отечественной войны, «у него на правой руке два пальца от войны осталось. Не ладонь, а клешня». Б. Можаев записал рассказ Кузькина о своей жизни в тетрадку в 1956 году, а действие в повести начинается осенью 1953 года. После объединения двух колхозов правдивый и острый характер Кузькина поссорил его с новым председателем Гузёнковым. «Был он человеком важным, внушительных размеров и знаменитым на весь район. Кажется, все районные конторы по очереди возглавлял. Гузёнков – и председателем райпотребсоюза был, и заведующим заготскота, и даже директором комбината бытового обслуживания…» Прудковские колхозники ввалились к нему в кабинет гурьбой. Выгнал всех, входили в кабинет по одному, сам сидит, а входящий стоит. Тут и не сдержался Фёдор Фомич, съязвил. Председателю донесли, и тяжкая выпала доля словоохотливому Кузькину. «Словом, обложил председатель Живого, как борзятник русака. Сколько ни беги, а конец один – выдохнешься и упадешь…» (Там же. С. 11). Кузькин решил уйти из колхоза, получит паспорт, куда-нибудь устроится на работу. Но система была отлажена до совершенства. В развитие сюжета вводятся все новые лица. Дед Филат, потеряв двоих сыновей во время войны, как колхозник не имел пенсии, подрабатывал на жизнь чем мог. Мастерил зимой салазки, а летом плёл корзины. Но началась борьба с браконьерами и лодырями. Приехали представители района и забрали наработанное дедом Филатом. Уговорил Кузькина вместе с ним косить делянки, какие выдавал колхоз за сданных телят, трактора там не пустишь, ножи у косилки порвёт, вот и отдавали делянки Кузькину. Фёдор Фомич в душе протестовал против деда Филата, но потом одумался: «Ему ведь тоже кормиться надо» (Там же. С. 20). Вроде бы Кузькин ушёл из колхоза, не хочет задаром работать, но Гузёнков думает по-другому: «Так просто из колхоза не уходят. Мы тебя вычистим, дадим твёрдое задание и выбросим из села вместе с потрохами. Чтоб другим неповадно было…» Так и сделали под напором «важного» председателя.

Фёдору Кузькину прислали повестку из райисполкома. Пошёл он в слякотную погоду, накрывшись мешком, явился в райисполком в таком наряде, секретарша огорчена, кричит на него, а ему всё нипочём. Принял его председатель райисполкома Мотяков холодно, его любимая поговорка: «Рога ломать будем! Враз и навсегда…» Тут и разгорелся спор между двумя сторонами: вольнолюбивым Кузькиным и отъявленным бюрократом Мотяковым. Каждый высказывает свои соображения, но холодный приём в райисполкоме не пугает Кузькина. Так и начались его бесконечные конфликты с колхозом: отобрали огород, который якобы не принадлежал Кузькину, состоялся суд, на котором предстали всё новые лица, решение суда в пользу Кузькина, потом ещё и ещё конфликты, приезжали из обкома, обследовали его хозяйство, но потом наступили добрые времена, обком помог несчастному, но не унывающему Фёдору Кузькину.

Борис Можаев повидал героя своей повести. «В точности получилось, – сказал Фёдор Фомич. – Только конец неинтересный. Хочешь расскажу, что дальше? Дальше полегче пошло… Моей жизни на целый роман хватит…» (Там же. С. 127). Повесть вышла в сборнике «Лесная дорога» (1973) под названием «Живой». Режиссёр Ю. Любимов сделал инсценировку по повести, поставил спектакль, Б. Можаев бывал на репетициях, но руководство КПСС запретило показывать постановку. И только в 1989 году спектакль дошёл до зрителя.

Б.А. Можаев был на редкость интересным человеком, ярким рассказчиком и юмористом, он встречался и дружил с колхозниками, охотниками, агрономами, сплавщиками леса, художниками, милиционерами, которые и становились героями его рассказов и повестей.

В повести «Падение лесного короля» (1975) действие начинается с того, что следователя районной милиции капитана Конькова «ни свет ни заря» вызвали в прокуратуру и дали указание – расследовать коллективную драку, в ходе которой избили бригадира Чубатова, «лесного короля». Коньков знал его, он сам не одну потасовку устраивал, девок с ума сводил, возьмёт гитару, запоет превосходным голосом. «Романтик, а по-моему, бродяга», – припечатал о Чубатове капитан милиции Коньков, сам в жизни испытавший много сложных перемен, так и оставшийся к сорока годам капитаном в глухом таёжном краю. Коньков расследовал сложное дело, в которое оказались втянуты не только сам Чубатов, но и его любовница Дарья, её бывший муж, заведующий лесным складом Боборыкин, бригада лесорубов, все они оказались в связке – работали, а 2 тысячи кубометров заготовленного леса выше Красного переката сели на мель, рабочие остались без зарплаты, пока плоты не придут по назначению. Вот и избили бригадира Чубатова, который непременно хотел загрузить плоты до 2 тысяч. А можно было отправить хотя бы тысячу кубометров. Вот и вся драматическая ситуация, которую расследует капитан Коньков. И тут возникают столкновения характеров и интересов. У Чубатова вместо документов одни расписки от руки, раньше их принимали за документы, а теперь не принимают. Завели уголовное дело, арестовали Чубатова, как только он пришёл в себя. Отстранили капитана Конькова, но на помощь ему приходит партийный начальник, который это дело направляет в правильную сторону. Снова, как и в повести «Живой», выручает присутствие доброго и незаменимого секретаря райкома Всеволода Николаевича, который и решает эту конфликтную ситуацию. Капитан Коньков продолжает своё расследование, выявляя много недостатков в лесном хозяйстве.

В 1976 году Борис Можаев издал первую книгу романа «Мужики и бабы» о крестьянах 20-х годов (сентябрь 1972 – июнь 1973), а в 1987 году издал вторую книгу романа о 30-х годах, о колхозах и раскулачивании (ноябрь 1978 – март 1980). В первой книге ещё вроде бы ничто не сулило драматических событий. Ну что такого произошло у Андрея Ивановича Бородина? Угнали кобылу, да не простую, а уникальную, редкой красоты: «Рыжая кобыла, прозванная Весёлкой, была опорой и отрадой Андрея Ивановича. Высокая, подтянутая как струна, за холку схватишь – звенит… Украли гордость его и славу…» (Там же. С. 294—295). И начались поиски кобылы. Андрей Иванович спрашивает про Васю Белоногого, но он уже с 22-го года не промышляет лошадьми. Так один за другим входят в роман действующие лица, со своим характером, со своими устремлениями. Возвышаев, председатель РИКа, блюститель в политике «линии главного направления», «строительства новой социалистической деревни», «ликвидация кулачества как класса».

Возвышаев указывает Кадыкову, председателю артели, что в его артели укрепились «зажиточные элементы» Успенский и Алдонин. Кадыков возражает: Успенский и Алдонин артель создавали. Но для Возвышаева – это не указ: Успенский – сын попа, «человек религиозного культа», предлагает Успенского «рассматривать как скрытый элемент» и освободить его от должности счетовода. Только что был раскритикован Бухарин с его «правым уклоном», вот и все участники начавшегося процесса, в том числе и Кадыков, страдают «правым уклоном», а Успенский и Алдонин организовали артель «с целью личного обогащения и маскировки» (Там же. С. 353).

Так элементарно и примитивно развиваются события в Тиханове, одной из деревень Рязанской губернии. И как правило, процессом крестьянского переустройства командуют вот такие же примитивные и элементарно образованные люди, усвоившие несколько партийных лозунгов и действующие без учёта нравственных правил православного бытия. Таким оказался и Сенечка Зенин, увидевший, как на его глазах возвысился Тяпин: «Превратился из Митьки-Сверчка в Митрофана Ефимовича» (Там же. С. 573). Сенечка Зенин оказался таким же, как и Возвышаев, он поймал момент выдвижения себя в лидеры хотя бы своего села и полностью потрафил своим угодническим характером («Сенечка хоть и присел в кресло, но на самый краешек, да ещё подавшись туловищем к Возвышаеву, как бы подчёркивая всем существом своим, что не беседовать на равных он пришёл сюда, а выслушать дельный совет, в любую минуту может встать и двинуться в том направлении, куда ему укажут» (Там же. С. 575), и, увидев его готовность всё исполнить, Возвышаев продиктовал ему необходимые действия – подготовить список обложенцев для индивидуального налога. И началось… Зенин составляет списки, присутствует на заседаниях райкома партии, вступает в полемику с опытными коммунистами, выявляет свою готовность опережать события. Озимов, Акимов, Мария Обухова возражают против насильственных мер против крестьян, но Возвышаев и Зенин готовы к любым насильственным мерам. Во второй книге романа действие начинается в середине и конце 1929 года, Сталин назвал этот год «годом великого перелома», вопрос о коллективизации уже поставлен на очередь дня, но в райкомах и обкомах неожиданно заговорили о стопроцентной насильственной коллективизации, не считаясь с мнением крестьянства, очень хорошо, что добровольно, но не вступившие – враги советской власти, враги народа. Так и разворачиваются события в селе Тиханове, во всем районе.

С первых страниц второй книги романа Бородины читают газету «Правда», в которой твёрдо говорится о том, что «по теории классовой борьбы – каждая собственность калечит отношения между людьми». Сначала эта мысль кажется «эдакой чертовщиной», но стараниями Возвышаева и Сенечки Зенина стала повесткой дня. Самые мудрые, как Скобликов, уезжают из села, оставляют дом, всё нажитое, а лодырь и бедняк Якуша Ротастенький наблюдает, как бы чего не взяли из того, что подлежит конфискации, как бы ничего не взяли из того, что может перепасть ему, бедняку. Возвышаев разорил церковь, арестовал священника, Сенечка провёл собрание актива, определили списки кулаков, по его словам, Тихановский сельсовет занизил наши возможности по сдаче ржи, вместо тысячи пудов ржи он назвал новую цифру – 5230 пудов. Словом, многое и в этом романе повторяет ход событий конца 1929 года. Доносы в райком партии, разбор этих доносов, наказание полемистов, подлинный разбой против тех, кто якобы срывает сбор налогов и неплатежей. Но в романе Бориса Можаева интересен разговор между учителем Успенским и Наумом Ашихминым, и «черноволосым худым человечком в защитном френче с накладными карманами» (Там же. Т. 4. С. 87), о русском национальном характере. Наум Ашихмин уже сталкивался в школе с Успенским, «не то монархистом, не то эсером, не то портяночным славянофилом». Ашихмин читал лекцию в школе, развивая мысль о том, «что Клюев, Клычков и Есенин поэты не крестьянские, а скуфейные, религиозные пропагандисты. У них нет описаний трудовых крестьян. Одни праздники религиозные, символы веры, поповщина, одним словом. А он стал доказывать, что символы веры – суть духовные черты русского крестьянства» (Там же. С. 90). И эта встреча Ашихмина и Успенского состоялась. Когда Ашихмин шёл на встречу с Успенским, он с ненавистью продирался через эту слякоть и грязь непролазную, «к глубоким оврагам посреди села, ко всему этому тмутаракановскому распорядку жизни». И он вспомнил статью Михаила Кольцова, «в которой он отстегал заштатный мир окостенелого домостроя и дикости». Наум Ашихмин пришёл сюда устанавливать социализм, а это и «осуждение старого быта» и «беспощадное выколачивание хлебных излишков из потаённых нор двуногих сусликов» (Там же. С. 93). Отец его касимовский татарин, купец, держал отары овец и дубильный завод, в начале века принял крещение, в семье заправляла его жена, «завзятая театралка и даже сочинительница пьес, которых никто не печатал и не ставил». «Наум терпеть не мог этих патриотов… Тезка его и двоюродный брат по материнской линии Наум Кандыба, анархист и боевик, сгинувший потом где-то в Америке, любил говорить: «Кто надёжный патриёт? – Совершенный идиёт». После неудачных попыток прорваться на верх партийной лестницы Наум Ашихмин наконец попал в агитпроп, действовал «решительно и беспощадно» и взял себе псевдоним – Неистовый. В разговоре с Успенским он озвучил главную проблему в крестьянском обществе – пришла «сплошная коллективизация», а «коллективизация есть борьба со всем старым укладом жизни… Подошло время тряхнуть как следует посконную Русь». И Ашихмин процитировал статью Михаила Кольцова, опубликованную в газете «Правда»: «Пусть пропадёт косопузая Рязань, за ней толстопятая Пенза, и Балашов, и Орёл, и Тамбов, и Новохопёрск, все эти старые помещичьи, мещанские крепости! Или все они переродятся в новые города с новой психологией и новыми людьми, в боевые ставки переустройства деревни…» Спор продолжался вяло, это «отдаёт старым головотяпством», пока Ашихмин не заговорил о разрушении уклада жизни. Успенский возразил и Ашихмину, и Михаилу Кольцову: «– Уклад жизни, быт и особенно традиции формируют национальный характер… А национальный характер есть главная сила или, если хотите, центр тяжести нации. Без национального характера любая нация потеряет остойчивость и распадётся как единое целое.

– Ах, вот как! – подхватил Ашихмин, весь оживляясь. – Вот вы и попались! Национальный характер – фикция, вымысел. Его выдумала буржуазия, чтобы одурачивать пролетариат. Удобнее эксплуатировать в эдаком трогательном единстве национальных интересов. Ах, мы русские! Мы одним миром мазаны. У нас одна задача, одна цель, одно отечество. Вы любите своё отечество, свой уклад, свою историю, свой язык, свои города и веси, а мы вас будем потихоньку околпачивать, заставлять вас работать не столько на себя, сколько на нас, блюстителей этого уклада, да языка, да любви к отечеству. А? Что?.. У пролетариата нет отечества! Его отечество – всемирная революция… Вот почему надо разрушать эти затхлые миры и выходить на простор интернационального общения…» (Там же. С. 99—100). Спор ещё долго продолжался, обе стороны обозначили свои позиции, Успенский, как «красный командир», разоблачил Ашихмина в том, что якобы и он воевал в годы Гражданской войны, и с горечью заявил, что он не может равнодушно молчать и смотреть, «как лютуют эти самозванцы, выбрасывают на мороз ни в чём не повинных людей» (Там же. С. 111).

Так и развиваются в романе события: самозванцы Ашихмин, Возвышаев, Зенин лютуют, а крестьяне мучительно страдают от непозволительного давления. «Обыкновенная обдираловка», «разбой», «пинками загонять станут» в колхозы – так пытались приостановить атаку местных коммунистов против мужиков и баб, протестовавших против дополнительного обложения их хозяйств. Озимов в разговоре с Поспеловым вспоминает конференцию, на которой делал доклад Каминский, а Штродах на семинаре заявил: «Лучше, говорит, перегните палку в этой коллективизации. Если и пострадаете, то за дело революции» (Там же. С. 199). Потом Штродах предложил распахать луга и засеять репой. «Нашёл целину на лугах. Зараза…» – решительно оценил деятельность Штродаха Озимов. К тому же Штродах опубликовал статью в газете «Рабочий путь», полную демагогических призывов. Но лучше всех оценили деятельность Штродаха школьники, собравшиеся в гимнастическом зале по поводу объявления о сплошной коллективизации: «На чёрной школьной доске, поставленной посреди сцены, были наколоты большие листы ватмана с нарисованными на них корнеплодами, диаграммой наглядного роста благосостояния будущего колхоза и портретом самого начальника окружного штаба по сплошной коллективизации Штродаха, перенесённого в увеличенном масштабе и живой доподлинности прямо с газетной страницы. Все корнеплоды: и репа, и свёкла, и турнепс – были выкрашены в красный цвет и выставлены под общим заголовком: «Вот они, главные кудесники колхозных полей» (Там же. С. 218—219). Оформляя рисунки, Федька Маклак на всех корнеплодах сделал пометки, которые сразу превратили корнеплоды в комические рисунки, похожие на Штродаха: «Все они были в кепочках, в косовортках и одинаково, прищуркой, смотрели на мир божий. Потом Маклак дорисовал им длинные бороды, а самому Штродаху всунул трубку в зубы и надписал над ним: «кудесник-заправила» (Там же. С. 220). Вся изба-читальня при виде этих плакатов «сотряслась от громового хохота». «Это кулацкая провокация! Мы расследуем это дело…» (Там же. С. 226) – со слезами на глазах произнёс приговор один из устроителей этого собрания Бабосов.

В романе есть всё, что даёт представление о многогранной человеческой жизни: любовь и ссоры, раздумья и полемика, охота и рыбная ловля, работа и безделье, но многое из этого окрашено решениями и постановлениями райкома партии и райисполкома, то и дело в мирную жизнь мужиков и баб врываются то Зенин, то Ашихмин, то Возвышаев, то Штродах и за любое высказывание крестьянина готовы тут же посадить в кутузку для того, чтобы подумал, как поступить – платить двойные налоги или отказаться, вступать в колхоз или повременить. Любое высказывание о добровольности тут же рассматривается как поддержка кулака, которого велено истребить. Ещё февраль 1930 года, коллективизация только началась, а из домов уже выгнаны то двенадцать семей, то двадцать четыре, подлинный разбой уже начался, отбирают коров, лошадей. То, что было заработано тяжким трудом, было объявлено колхозной собственностью, а забирали «чужие» и лодыри типа Якуши Ротастенького. Так было по всему району. И то, что должно было произойти, – произошло: мужики и бабы восстали против непосильных поборов. «Ударная кампания по раскулачиванию в Тихановском районе благополучно завершилась за две недели, – подвёл итоги Б. Можаев. – Всех, кого надо изолировать, – изолировали, кого выслать за пределы округа, – выслали, кого переселить в пустующие теперь уже государственные, а не кулацкие дома, – переселили, которые дома занять под конторы – заняли» (Там же. С. 365). Кадыков, узнав о восстании, ехал на место разбираться в причинах этого восстания. И встретил старика («Здоровый старик – мерина сшибет с дороги»), который рассказал ему, что «веретьевские кормушки поломали. Таперика мы бегим ломать сатанинскую затею». «Да, вот такому деду попадёшься в руки – так натерпишься муки, – подумал Кадыков, провожая глазами этого былинного Микулу Селяниновича, сменившего деревянную сошку на боевой топор. – Кажись, довели мы русского мужика до смоляного кипения. Кабы красного петуха не пустили. Все сёла пожгут…» (Там же. С. 405). Во главе бунта – подрядчик Звонцов и Рагулин. Кадыков приехал на митинг, на котором снова выступал Ашихмин, призывая разрушить старый порядок, уклад жизни. Но мужики не поддержали его. В селе Веретье Звонцов при поддержке мужиков и баб предложил избрать сельский совет по закону 1926 года, потом этот совет был переизбран и в него вошли совсем чужие люди. Ашихмин предложил составить список, мол, потом мы его обсудим и утвердим ваши кандидатуры. Нет, сказал Звонцов, на собрании членов совета изберут крестьяне. Но мирная беседа неожиданно прекратилась, ударили в набат, все побежали, Ашихмин застрелил выросшего на его пути «здоровенного детину». Началась рукопашная схватка. «В Красухине старухи связали Зенина по рукам и ногам, сняли с него портки и выпороли, – рассказал Герасимов Успенскому и Марии. – Он теперь в нашей больнице лежит на животе, стонет и матерится» (Там же. С. 428). Не мотивирована смерть Успенского от руки красноармейца, направившего свой наган на Федьку Маклака. Всё гораздо сложнее и глубже, но и то, что рассказано, поражает своей остротой и правдивостью. События закончились как раз перед тем, как вышла статья Сталина «Головокружение от успехов». По приговору суда Возвышаев получил пять лет исправи тельно-трудовых работ, Чубуков – три года. И на глазах читателей отправились в лагеря те, кто участвовал в бунте против насильственных методов коммунистов. Б. Можаев предполагал продолжить эту историю, рассказать о братьях Бородиных, но житейская судьба автора не позволила это сделать.

Острые и злободневные дела современности увлекли беспокойное сердце писателя. Начались активные действия давления на Солженицына. Б. Можаев резко выступил против преследований А.И. Солженицына и высылки его за границу. Приветствовал его возвращение в Россию. Но главное – это споры о земле.

В 1976 году Борис Можаев написал очерк «По дороге в Мещёру» – о своих родных местах, о селе Пителине, где он родился и вырос, о том, что происходит сейчас и в этом селе, и в округе. Можаев встречается со многими колхозниками, председателями, городскими чиновниками, партийными деятелями и разговаривает о современном положении села, о кормах, о мелиорации, о промыслах, обо всём, чем славилась Рязанская земля, о земельных делах в Литве и о сравнении с Рязанью. Многое изменилось на рязанской земле, но по-прежнему в колхозы шлют указания из райкома партии, что сдерживает инициативу местных руководителей. «Когда-то на этом месте стоял заезжий двор с трактиром; старики рассказывали, что будто хозяин держал патент на распитие русской горькой. И вывеска была по такому случаю: «Пить велено». Оттого и название ближнего села – Пителино. «Сельцо Пителино на черноземах» сказано в древней грамоте»… А родного дома давно уж нету» (Там же. С. 500).

В 1987 году, когда развернулась политика перестройки М. Горбачёва, Борис Можаев написал острую статью «Не взирать!». А суть её сводилась к тому, что на съездах КПСС, на пленумах ЦК КПСС принимались очень хорошие постановления об инициативе и самостоятельности руководящих работников в сельском хозяйстве и в индустрии, но потом проходило какое-то время, появлялись инструкции обкомов и райкомов, в которых чётко и ясно говорилось о том, что эти руководители должны следовать посылаемым инструкциям, что решительно снижало роль постановлений и решений ЦК КПСС.

Автор приводит множество примеров, но один из них приведу здесь. Один из выступавших на июньском совещании в ЦК КПСС прямо заявил: «Я считаю, что как только вышло постановление ЦК и правительства, то не надо дожидаться никаких инструкций, а надо действовать». И Б. Можаев с этим полностью согласен. Но практика меняет дело: «Так и выходит порой, что между законом и его исполнителями стновится нечто вроде бы невидимое, но реально существующее. Имя этому нечто – бюрократизм» (Там же. С. 501). Архангельский мужик создал свой кооператив, вырастил хороший урожай, продаёт килограмм мяса по 74 копеек за кило, а колхозы и совхозы по 4 с лишним рубля. И чиновники закричали, что архангельский мужик их «ограбил». И так происходило повсюду, а «перестройка» самостоятельности не добавила.

Не раз, когда возникали споры о земле, о сельском хозяйстве, Борис Можаев активно вступал в этот спор, проясняя свою линию в этих сложных и противоречивых вопросах. Две статьи обратили внимание Бориса Можаева: статья Ю. Буртина «Александр Солженицын и вопрос о земле» в «Новой газете» и статья А. Ерёмина «Современные аграрные проблемы и реформа П.А. Столыпина» в журнале «Государство и право».

А. Ерёмин отрицательно отнёсся к попыткам П. Столыпина проложить новые пути в крестьянской жизни, а попутно перечеркнул и сорокалетние усилия Б. Можаева что-то дельное высказать о реформе земли и крестьянской жизни: «Всякая положительная оценка столыпинской реформы в последнее время часто встречается на страницах печати. Так, писатель Б. Можаев пишет, что реформа Столыпина «изменила к лучшему весь уклад жизни народа»… «Столыпин и продолжатель дела его А.В. Кривошеин давали крестьянам всё необходимое для нестеснённого ведения хозяйства: ссуды долгосрочные… («под минимальные проценты – эти подчёркнутые слова А. Ерёмин умышленно убрал из моего текста», – замечает Б. Можаев. – В. П.) землю на вечное пользование, инвентарь на льготных условиях, стройматериалы…»

Приведя эти «поправленные» им строки, Ерёмин сделал вот какое заключение: «Это, конечно, чисто субъективное мнение… оно не подтверждается статистикой, ни прошлыми оценками многих буржуазно-либеральных учёных». «Мой оппонент, – продолжает полемику Б. Можаев, – упрекает меня в том, что я не привожу статистику. Значит, он либо ослеп при чтении моих произведений, либо не читал их вовсе…» И Б. Можаев напоминает о том, что в книге «Запах мяты и хлеб насущный. Полемические заметки» (1982) он, опираясь на сведения других писателей, сообщает, что с 1906 по 1916 год сюда, в Южную Сибирь, переселилось больше трёх миллионов человек. «Да как можно говорить о том, – продолжает полемику Б. Можаев, – что там всё было в первозданной дикости каких-нибудь тридцать – тридцать пять лет тому назад? Жили там русские людишки и в те поры, и намного раньше жили. И литераторы туда хаживали. И первым пример показал, проложил туда дорожку не кто иной, как сам Пушкин. За ним Аксаков, Семёнов-Тян-Шанский и многие другие…» Б. Можаев заглянул и в решения об отмене крепостного права 19 февраля 1861 года: «При освобождении крестьян имелось в виду, что население, после того как оно погасит выкупные платежи, вступит в решительное состояние свободных граждан-собственников». Если крестьянин выделит выкупную ссуду, то общество обязано крестьянину выделить участок в одном месте.

Продолжая полемику, Борис Можаев убедительно показал, что «через два-три года после введения реформы Столыпина Россия не просто вышла на первое место по продаже зерна на мировом рынке, а далеко оставила за собой давних соперников своих – США, Канаду, Аргентину…». Приводит Б. Можаев и выписку и из своего очерка «Без шаблона» (1962), чтобы показать, что в старой книжке 1912 года приводятся данные о богатстве Рязанской области, о числе коров и лошадей, которые кормили окские луга, вывозили даже сено в Москву и Петербург. Сравнивает также завидные темпы прироста экономики Японии в 1950– 1960-х годах со столыпинскими и приходит к выводу, что Япония по этим темпам отстаёт от столыпинских.

Интересные мысли высказывает Б. Можаев о статье Ю. Буртина, который анализирует раздумья Солженицына о земельной реформе. Солженицын, как и раньше Столыпин, предлагал создать единый крестьянский банк. Но при Столыпине продавали землю по доступным крестьянам ценам, а сейчас земля недоступна крестьянам; после уничтожения колхозов крестьяне обнищали, чиновники давно лишили их собственности.

«Особенно теперь они лютуют, – пишет Б. Можаев, – при ельцинском «капитализме»: те же чиновники подняли цены до абсурда. Ведь подумать только – один комбайн, стоивший 8—10 тысяч рублей, теперь стоит больше ста миллионов рублей! Цены же на зерно, на мясо увеличились в несколько десятков раз меньше. Как жить крестьянину? Выкупать землю? А на какие шиши?… Так что говорить сейчас о продаже колхозной и совхозной земли крестьянам – значит заниматься маниловщиной, мягко выражаясь, или наводить тень на плетень» (Там же. С. 240).

И Б. Можаев рассказывает историю разорения талантливого фермера: он процветал, завел свиней, но неожиданно по воле чиновников комбикорм подорожал в три раза и цена дошла до 300 рублей, а ячмень отборный – за 80 рублей. Образовалась «вилка», которая и разорила хозйство. И так государство поступало с тысячами крестьян и тысячами хозяйств, а после этого стали покупать западные продукты.

Б. Можаев во всех своих размышлениях о земельной реформе высказывает очень важную мысль о контроле над властью – о земстве. Первый земский собор прошёл ещё при Иване Грозном. Потом полномочия определялись чётче. В земство не допускались «местные губернаторы, вице-губернаторы, члены губернских правлений, прокуроры, стряпчие и чины местной полиции». Земские учреждения должны были осуществлять общую распорядительную власть и координировать исполнительные органы. Земские собрания состояли «из гласных уездов, непосредственно избираемых уездными собраниями и волостными сходами, и губернских, избираемых уездными собраниями из числа гласных». «Вот это-то «равенство в правах» и являлось во все времена камнем преткновения и для властей предержащих, особенно для властолюбцев, – подводил итоги своих размышлений Б. Можаев. – От их произвола и ограждалось общество строгим законодательством. Иными словами, прогрессивное человечество перестрадало и пережило опыт дикого капитализма, а мы с каким-то обезьяньим усердием вляпались в него, позабыв или отбросив всяческие уроки истории, в том числе и собственной» (Там же. С. 251).

Б. Можаев наряду с талантом трагического описания крестьянской жизни обладал и ещё одним из благороднейших качеств художника – юмором. Слушать его рассказы было одно удовольствие.

Не раз автор этой книги призывал его соединить трагическое и комическое вместе, но не получалось. Отдельные его произведения – сплошь юмористические. Стоит взяться за повесть «Полтора квадратных метра» (Дружба народов. 1982. № 4), как позабудешь о всех своих проблемах и будешь решать вопрос: на чью же сторону стать в острейшем коммунальном вопросе. А на самом деле речь здесь идёт об основах общественной системы родного отечества. В иронии Б. Можаева – протест против системы, цензуры.

В критике и литературоведении роман «Мужики и бабы» чаще всего пытаются противопоставить роману М. Шолохова «Поднятая целина», но эти романы исторически нельзя сопоставлять: Шолохов написал роман в 1932 году, а Б. Можаев через пятьдесят лет, Шолохов видел процесс коллективизации своими глазами, а Б. Можаев – изучал по документам и по старым воспоминаниям действующих лиц, а это огромная разница.

Можаев Б.А. Собр. соч.: В 4 т. М., 1989.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.