Владимир Алексеевич Солоухин (17 июня 1924 – 4 апреля 1997)

Владимир Алексеевич Солоухин

(17 июня 1924 – 4 апреля 1997)

Родился в селе Алепине Владимирской области в зажиточной крестьянской семье, дед Алексей Дмитриевич и отец Алексей Алексеевич, кроме занятий земледелием, были пчеловодами, у них в саду стояло двадцать шесть ульев.

Владимир Солоухин – поэт, прозаик, публицист, коллекционер, был ярким и неординарным русским человеком. Иногда на собраниях ему хотелось подразнить своих недоброжелателей. Об одном из эпизодов он рассказывает в автобиографической повести «Смех за левым плечом» (Франкфурт-на-Майне, 1988; М., 1989): «Дело в том, что мой дедушка Алексей Дмитриевич держал два завода.

…Ну и ахнула вся аудитория, ну и гул пошёл по рядам! А из общего гула оттуда и отсюда из разных углов и рядов прорезались не сочувствующие, нет, восторженно-визгливые реплики: «А я вам что говорил?!», «А я вам что говорила!», «Цацкались, нянчились. Николая Второго на палец надел – простили. Церкви стал защищать – простили. Икон у себя по всем стенам навешал – простили. В Париже с эмигрантами якшался – простили. В Загорске с патриархом и другими попами якшался – простили. Действительность нашу, счастливую, светлую действительность нашу в рассказах, повестях и очерках критиковал – простили. Стихотворение «Волки» написал, казалось бы, теперь-то можно было понять – всё простили. Думали – случайные ошибки, временные заблуждения, а вот оно и открылось!» (Солоухин В.А. Собр. соч.: В 10 т. М., 1995. Т. 1. С. 39). Когда-то мать, наставляя своего сына делать добро, говорила: «У тебя, где бы ты ни был и что бы ты ни делал, всегда за правым плечом стоит Ангел, а за левым плечом – сатана. (Она называла его – Лукавый.) Они видят всё, что ты делаешь, и даже знают о том, что ты думаешь» (Там же. С. 27—28). Делаешь добро, Ангел улыбается, а Лукавый морщится; делаешь недобрые дела, Ангел печалится, а Лукавый смеётся. И в повести «За левым плечом» автор последовательно раскрывает всю правду о своём рождении и происхождении. Дед был великим мастером-пчеловодом. У него был медный котёл, наливали туда воду, насыпали труху старых пчелиных сотов, используя сложную систему, в которой принимали участие отец и брат, получали «каравай чистого воска». Воск шёл на церковные свечи и пр. «Второе предприятие деда тоже было сезонным» – с помощью мастера и двух подмастерьев делали кирпич. Вот какими были два завода деда.

В. Солоухин был членом КПСС, но он чаще всего переступал порог дозволенного.

Юный Солоухин учился в сельской школе, окончил Механический техникум.

Во время войны был призван в армию, до 1945 года служил в войсках, охранявших Кремль, писал стихи, иногда прозу. «Я никого на свете не убил. / Так получилось. Даже мышь не тронул. / Ни из рогатки галку и ворону, / Ни петуха на щи не зарубил. / Так получилось. Не был на войне, / И не успел к охоте пристраститься» (Там же. С. 643), – писал позднее Солоухин.

С 1946 по 1951 год учился в Литературном институте имени А.М. Горького. В 1953 году вышел первый сборник стихотворений В. Солоухина «Дождь в степи», второй сборник «За синими морями» в 1956 году. К этому времени В. Солоухин – уже член КПСС и член Союза писателей СССР. Не раз бывал за границей.

В это время он задумался о том, что так давно не был в родных местах. Слушая друзей и знакомых об их поездках в разные места обширной родины, он решил, что и ему пора посмотреть, что произошло в Алепине, в родных местах, ведь прекраснее этого места ничего на свете нет. Обсудили поездку в ЦДЛ, все разом решили поехать, но потом В. Солоухин остался в одиночестве, доехал до неопределённого места, сошёл с рюкзаком на плечах, но не отошёл он от остановки и несколько сот метров, как его догнала Роза, жена, которая решительно заявила, что она разделит с ним тяготы путешествия. Вскоре вышла книга «Владимирские просёлки» (1958), в которой день за днём описано это путешествие. В первый же день Солоухины случайно встретили московского друга, так что приём и ночлежка были обеспечены, в трудных случаях, когда что-то хотелось посмотреть, а чиновники препятствовали, Солоухин доставал «бумажку», выданную во Владимирском обкоме, и все препятствия на их пути исчезали. В одном доме они пили очень вкусный чай, молодая хозяйка не смогла открыть им секреты приготовления этого чая, пришла старая хозяйка, но и она сказала лишь общие слова: «Даже в дорогу дала нам горсть, вытряхнув остатки из огромного осьминного мешка, а рассказать не захотела» (Там же. С. 39). Так день за днём идут наши путешественники по Владимирской земле, поражаясь её удивительной красоте, встречаются с разными людьми, с колхозниками, с председателями, узнают и горькую правду: «Колхозникам давали на трудодень по двадцать восемь копеек, и они разбегались в города… Там скотный двор до крыши наво зом оброс… Коровы давали по четыреста литров в год… Восемь рублей давало государство колхозу за центнер… Это фактически бесплатно…» (Там же. С. 40). С трудом колхоз поднимается, приезжают люди, стали платить по 3 рубля в день. А на четырнадцатый день Солоухины оказались в селе Варварино, в котором когда-то жил Иван Сергеевич Аксаков, сосланный Александром II за яркую речь против пересмотра Сан-Стефанского договора, по которому в Берлине требовали больших уступок, и русское правительство шло на эти уступки. Как председатель Славянского комитета в Москве, Иван Аксаков выступил, об этом тут же донесли императору, который приказал сослать Аксакова в Варварино. Третьяков тут же послал художника Репина написать портрет Аксакова для галереи. Аксаков был женат на второй дочери Тютчева – Анне Фёдоровне. Уже в Москве Солоухин, работая над книгой, решил уз нать, где может быть портрет Аксакова. Оказалось, что портрет – у профессора Зильберштейна. Солоухин побывал у Ильи Самойловича, посмотрел картину и убедился, что в селе Варварине они стояли на том самом месте, где и сидел художник Репин, работая над картиной. На сороковой день путешественники удивились, как девушка подходила то к одной сосне, то к другой и собирала живицу, но отказалась что-либо говорить о своём ремесле. И затем следует целое повествование о живице, которая заживляет раненую сосну. Вскоре они добрались до конца своего пути – до Вязников. И замечательная лирическая повесть заканчивается песней одолень-траве, которая помогает одолеть злых врагов.

За «Владимирскими просёлками» последовали столь же лирическая повесть «Капля росы» (1960), потом сборник стихотворений «Имеющий в руках цветы» (1962).

Только после этого Владимир Солоухин начал работу над автобиографическим романом «Мать-мачеха» (1964).

Но сборники стихотворений, лирические повести «Владимирские просёлки» и «Капля росы» поставили Владимира Солоухина в ряды профессиональных писателей, сделали его имя известным широкому кругу коллег, обратили внимание руководителей Союза писателей и партийных работников. А широкая известность к нему пришла после того, как в журнале «Молодая гвардия» (1966. № 9—10) были опубликованы его «Письма из Русского музея». Вроде бы ничего удивительного не было в этих письмах, ну что в том такого, что писатель, приехав в Ленинград, восхищается красотой и гармонией Невского проспекта и замечает, что вообще Ленинград «весь как продуманное стройное произведение искусства… Дело в том, что у Ленинграда есть, сохранилось до сих пор своё лицо, своя ярко выраженная индивидуальность… И есть награда: увидишь город, не похожий ни на один из городов, построенных на Земле» (Солоухин В.А. Собр. соч.: В 4 т. М., 1984. Т. 3. С. 11). Самое удивительное в этих первых страницах очерка было то, что москвич Солоухин восхищается Ленинградом, а не Москвой, перед которой свои головы склоняли и Пушкин, и Лермонтов, и Кнут Гамсун, запечатлевший своё восхищение в книге «В сказочной стране», и славянофилы, и Виктор Васнецов, и Василий Суриков, и Александр Островский… И Солоухин перечисляет количество памятников в Москве, которые исчезли за годы советской власти (более четырёхсот), в том числе и храм Христа Спасителя, который строился сорок лет на народные деньги как памятник русского непокорства в годы войны с Наполеоном. «А Ленинград стоит таким, каким сложился постепенно, исторически, – завершает эту часть своих «Писем» В. Солоухин. – И Невский проспект, и Фонтанка, и Мойка, Летний сад, и мосты, и Набережные челны, и Стрелка, и Адмиралтейство, и Дворцовая площадь, и Спас на Крови, и многое-многое другое… Все отдают предпочтение Ленинграду. Они отдают легко и беззаботно… я с болью в сердце. С кровавой болью. Но вынужден. Плачу, а отдаю» (Там же. С. 17).

Но и по отношению к Ленинграду у Солоухина есть претензии. Оказывается, улица, ведущая к Михайловскому дворцу, в которой размещается Русский музей, называется улицей художника Бродского: «Я не против того, чтобы с официальных лиц писали портреты. Я недоумеваю, почему имя откровенно невыдающегося художника носит одна из центральных улиц Ленинграда?» (Там же. С. 19). Удивило В. Солоухина и другое: по всему городу были расклеены не только афиши и реклама американской выставки, но были и лекторы на выставке, которые в популярной форме рассказывали о выдающихся достижениях американской архитектуры. «Спрашиваю: почему мы можем допустить, – писал Солоухин, – чтобы на территории Ленинграда велась организованная и продуманная пропаганда чуждых нам (да и вообще человеку) архитектурных стилей, и боимся хоть на одну тысячную долю популяризировать древнее русское искусство? Американская выставка оказалась здесь в роли самодовольной, откормленной, выхоленной, но в общем-то пошловатой дочки, а наше родное искусство в роли захудалой, затюрканной падчерицы. И вспомнил при этом слова Экзюпери: «Достаточно услышать народную песню пятнадцатого века, чтобы понять, как низко мы пали» (Там же. С. 33—34).

Покорил Солоухина и отдел древней русской живописи – Андрей Рублёв, Феофан Грек, Дионисий, прозванный Моцартом русской живописи: «В зале Дионисия вас окружает такая ясная, такая радостная, такая мажорная красота, что на душе вдруг делается радостно и празднично» (Там же. С. 31). Потом Солоухин переходит в XVIII век, затем в XIX, и душа читателя заполняется картинами, внутренним миром тех давних людей, которых художники запечатлели на своих портретах. «В человеке, кроме потребности есть, пить, спать и продолжать род, с самого начала жило две великих потребности, – рассуждает Солоухин, посмотрев картины. – Первая из них – общение с душой другого человека. А вторая – общение с небом. Отчего возникла потребность духовного общения с другими людьми? Оттого, вероятно, что на земле одинаковая в общем-то, одна и та же душа раздроблена на множество как бы изолированных повторений с множеством наслоившихся индивидуальных особенностей, но с тождественно глубинной первоосновой. Как бы миллиарды отпечатков либо с одного и того же, либо, в крайнем случае, с нескольких, не очень многих негативов.

Отчего происходит человеческая потребность духовного общения с небом, то есть с беспредельностью и во времени и в пространстве? Оттого, вероятно, что человек, как некая временная протяжённость, есть частица, пусть миллионная, пусть мгновенная, пусть ничтожная, но всё же частица той самой беспредельности и безграничности. Что же могло на земле служить самым ярким символом безграничности? Конечно, небо» (Там же. С. 46—47). Солоухин здесь не утверждает, он предполагает, что это так и есть, он пытается втолковать, почему древнейшие иконы созданы не в духе традиционного реализма, а по-своему. Он не только смотрит картины Русского музея, но и идёт к реставраторам, читает биографические книги о художниках и о том времени, и увиденный писателем мир в музее предстаёт многогранным, многозначным и очень современным.

А «Чёрные доски», появившиеся в журнале «Москва» в 1969 году (№ 1), почти сразу после публикации романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» (1966. № 11. 1967. № 1), снова оказались новым словом в русской публицистике – давно уж не писали о том, что в России в заброшенном состоянии находятся подлинные шедевры древней русской живописи – иконы, которые сотнями вывозятся за границу, радуя зрителей и хранителей частных коллекций. Солоухин, побывав на первых порах у знаменитого художника и его жены, узнал, что многие картины были найдены совершенно случайно: одна икона закрывала дверь на колокольню в церкви, когда её разорили в 30-х годах; вторая икона была использована как крышка для бочки солёных огурцов. Писатель наблюдал, как опытные руки реставратора поработали над иконой, которая неожиданно оказалась шедевром. И Солоухин писал: «Тому, кто догадался, кто расчистил самую первую икону, полагался бы памятник, но мы не знаем, кто это был, и теперь, конечно, никогда не узнаем» (Там же. С. 119).

Владимир Солоухин увлёкся собирательством икон, хотя многие ему говорили, что такое собирательство стоит немалых денег. Павел Дмитриевич Корин, известный коллекционер древних икон, говорил Солоухину, что за сорок лет он многое браковал, собирая только «удивительные и прекрасные» иконы. Солоухин, вспоминая эти слова, писал: «Моему собирательству сейчас, когда я заканчиваю эти «Записки», пошёл седьмой год. Состав собрания у меня самый первый, и боюсь, что мне трудно будет пойти по стопам пусть и мудрого, пусть и опытного Павла Дмитриевича. Как я могу расстаться с иконой, хотя бы и средней, если она для меня не просто её качество, её выразительность, но и дождь, под которым промок, пока пробирался по просёлку, и бригадир, с которым разговаривал, и старуха, у которой выпрашивал, а главное – радость, когда вёз находку и привёз домой» (Там же. С. 250).

В эти годы В. Солоухин читает очень много книг о природе, о человеке в природе, читает А. Брема, К. Тимирязева, Н. Золотницкого, и не просто читает, а приходящие ему мысли тут же воплощает в книги – так появились книги «Третья охота» (1967) и «Трава» (1972), в которых он рассказал о «смиренной охоте брать грибы», и об огромном значении травы – и как красоты, и о её лечебных свойствах…

Написал несколько рассказов «Летний паводок», «Зимний день», «Кувшинки», «На лыжне» и повесть «Прекрасная Адыгене» (1973).

В эти дни В. Солоухин в основном работал над романом «Последняя ступень: Исповедь вашего современника». По мнению Солоухина, это была его главная книга, он писал её «без оглядки», без цензуры, писал то, что думал, что приходилось пережить. Сколько раз Солоухин сталкивался с еврейским вопросом за свою общественную и литературную жизнь, сколько раз сталкивался с «еврейским засильем в России», предчувствуя «стремление еврейских вождей к мировому господству». Нужно было высказаться, привлекая в качестве примера личные встречи и разговоры. Прочитав рукопись романа, Леонид Леонов сказал: «Ходит человек по Москве с водородной бомбой в портфеле и делает вид, что там бутылка коньяку». С 1976 года роман пролежал у Солоухина в портфеле до 1995 года. Издан в Москве в 1995 году.

С 1975 по 1978 год Владимир Солоухин написал несколько замечательных очерков, таких как «Посещение Званки», «Аксаковские места», «Большое Шахматово», «Время собирать камни» и «Цивилизация и пейзаж», которые составили книгу «Время собирать камни» (1980).

Время всегда властно диктовало свою волю художникам. Чаще всего они подчинялись этому беспощадному диктату. Только немногим, таким как Булгаков, Шолохов, Платонов, удавалось вырваться из-под власти Времени и написать истинные произведения. Иван Бунин в своей речи после вручения ему Нобелевской премии, обращаясь к собравшимся, выразил одну из своих самых заветных мыслей: о свободе.

В сборнике очерков и рассказов «Время собирать камни» (1980) Владимир Солоухин рассказывает о памятных местах России, где жили замечательные люди и творили красоту природы, дворцов, картин. В очерке «Аксаковские места» он рассказывает о том, что кто-то украл два лебединых яйца, лебеди улетели с аксаковского пруда, а ведь лебеди были бы хорошей памятью замечательному писателю. Или председатель колхоза убедил районное и областное начальство разрушить дом, в котором жил писатель Сергей Тимофеевич Аксаков, а на этом месте построить школу. И так уходят великие памятные места, прекрасные творения человеческого духа, памятники культуры разрушаются, растаскиваются, разворовываются. А к юбилейной дате начальству вдруг пришло в голову, что как-то нехорошо получается: единственное место в Оренбургской области, связанное с именем писателя, усадьба Аксакова, – и та разрушена, запущена, загажена. Срочно нужно было отрапортовать, что принято решение восстановить дом Аксакова, пруд, парки, то есть создать мемориальный памятник Аксакову, замечательному писателю, у которого многие учились любить природу, Родину в целом. Но так и осталось прекрасное решение на бумаге. Юбилей прошёл, наступили новые дела, тут уж не до Аксакова. Кое-что сделали, конечно, отвели комнатку метров в пятнадцать, наклеили кое-какие фотографии, тем всё и ограничилось. Улетели лебеди, их уже не вернуть. Ведь если их возвратить, их надо оберегать от кощунства. А людям не до них…

Читаешь очерки Солоухина, насыщенные большим количеством документов, справок, решений, а скуки вовсе не испытываешь. Очерк за очерком «проглатываешь», как будто читаешь самый увлекательный детектив или приключенческий роман. И всё время думаешь о тайне такой увлекательности. Описывает ли Солоухин «охоту» за «Чёрными досками», охоту за грибами, дорожные приключения – всё выходит у него интересно и увлекательно, всё время чувствуется огромная эрудиция писателя, его большие знания чуть ли не во всех областях человеческого интереса, он отыскивает то, что сейчас наиболее волнует современного читателя.

Владимир Солоухин известен как защитник всего замечательного на Руси. Он выступает в дискуссиях о языке, о телевидении, о картинах в Русском музее, о живописи вообще. Много сил он отдал на защиту многих памятников старины, на защиту от разрушения, от невежественного их использования. И не случайно он был приглашён как почётный гость и участник торжественного заседания Общества по охране памятников, посвящённого Тысячелетию культуры Новгорода.

Давно уж Солоухин собирался посетить Званку, имение Державина, но какие-то случайности каждый раз мешали ему. И вот на этот раз, находясь в 70 километрах от Званки, Солоухин решил съездить туда, но снова всяческие случайности, казалось бы, отодвигали его от посещения одного из памятных мест в России. Уже на «Ракете» – новгородцы устроили прогулку по Волхову для всех участников этих торжеств – Солоухину пришла мысль повернуть эту простую прогулку к Званке, совсем в другой стороне находящейся. Владимир Десятников пустил эту мысль в массы, не прошло и десяти минут, как о Званке заговорили все. Тут же развернули «Ракету» и вскоре оказались в Званке. Но Званки не было. Разрушенное во время войны, это историческое место так и оставалось пустовать, сохранились ещё даже гильзы, осколки от снарядов, окопы…

И в очерке о Блоке, о Большом Шахматове, тоже рассыпано множество современных мыслей, особенно о моральной гибели памятников, пусть формально и не разрушенных, но как бы задёрнутых кисеёй других зданий.

Читаешь эти очерки и поражаешься нашему удивительному невежеству, равнодушию к реликвиям своего народа, к его истории, к его духовным богатствам, так быстро разметённым по свету. Автор психологически тонко раскрыл характеры Гоголя, Достоевского, братьев Киреевских, Льва Толстого… Никакой критик или литературовед не достигал такой точности в исследовании характеров этих великих художников, как на нескольких страничках В.А. Солоухин. «Чувство родной природы всегда входило и входит в такое важное понятие, как чувство родины, наряду с чувством родной истории и народа», – сказал В. Солоухин на Нобелевском симпозиуме «Человек и природа» в Гётеборге. И эта мысль в разных случаях не раз повторялась во всех очерках, как бы скрепляя всё это многостраничное повествование в единое сюжетное действо.

Владимир Солоухин хорошо знал литературную обстановку, знал о делении русской литературы на русскую и российскую, на личное соревнование между двумя этими направлениями. Знали об этом и все главные редакторы и директора издательств. Вспоминается один характерный эпизод издательской деятельности, когда автор этой книги одно время исполнял обязанности заведующего редакцией русской прозы в издательстве «Советский писатель». Редакция составляла план выпуска на следующий год, стремительно входит директор издательства Н.В. Лесючевский и спрашивает, что мы включили в план. Ему перечислили: Василий Белов, Константин Воробьёв… «Что вы перечисляете никому не известных писателей. Включите роман Сельвинского». – «Но рукопись его романа только что пришла, я отдал её на рецензию К. Горбунову». – «Это знаменитый писатель, включайте, без рецензии». Таковы были порядки в профессиональном издательстве.

И вот роман «Последняя ступень»…

Однажды В. Солоухин приходит, по обыкновению, в Центральный дом литераторов. К нему подходит Роза Яковлевна. И после радостных слов, сопутствующих встрече, предлагает Солоухину выступить на конференции «Язык русской прозы»:

«– Кто же будет учить их вместе со мной языку русской прозы?

Этот вопрос, в общем-то обычный (я хотел ведь спросить лишь, с кем вместе мне придётся выступать), прозвучал резко и оголённо. Роза Яковлевна вспыхнула, но сдержалась, ответила спокойно, вежливо:

– Обещали прийти Юрий Нагибин и Юрий Яковлев. Может, придёт Рекемчук» (Солоухин В. Последняя ступень. М., 1995. С. 178).

Солоухин удивился фамилиям выступавших и отказался от участия в литературном вечере.

Солоухин В.А. Собр. соч.: В 4 т. М., 1984.

Солоухин В.А. Собр. соч.: В 10 т. М., 1995.

Солоухин В.А. Последняя ступень. М., 1995.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.