Зофья Зелиньска (Варшава) Позиция Петербурга в отношении планов реформ государственного устройства Речи Посполитой в 1738–1744 гг

Зофья Зелиньска (Варшава)

Позиция Петербурга в отношении планов реформ государственного устройства Речи Посполитой в 1738–1744 гг

Высказанные в историографии оценки международного положения Речи Посполитой в 30–40-е гг. XVIII в. с точки зрения возможностей проведения реформ политической системы шляхетской республики давно определились. Поскольку Великобритания рассматривала Польшу как территорию, не входившую в сферу своих активных политических интересов, Франция поддерживала в Польше деятельность Пруссии, а Швеция и Турция были слишком слабы для того, чтобы помочь своему сарматскому соседу, то судьба замыслов восстановления дееспособности Польско-Литовского государства зависела от трех соседних держав – Австрии, России и Пруссии. Австрия после 1733 г. отказалась играть активную роль в Польше и потому, что была занята конфликтами, происходившими на Западе и Юге Европы, и потому, что считалась с Россией, поддержку которой против Пруссии хотела, начиная с 1740 г., заполучить, чтобы обрести шанс вернуть себе Силезию. Поскольку Россия рассматривала Речь Посполитую как сферу исключительно своего влияния, Вена ценою невмешательства в дела Польши хотела купить союз Петербурга против Берлина. Никаких сомнений не вызывала крайняя враждебность Пруссии в отношении любых, даже самых незначительных реформаторских попыток в Речи Посполитой.

Различия взглядов в историографии касаются именно России. Это имеет принципиальное значение, если принимать во внимание, что начиная с Петра I именно Россия, которая низвела Польшу до роли своего протектората, была вершителем судеб шляхетского государства. Непререкаемым свидетельством и подтверждением этого стали события 1733–1735 гг.; тогда русские войска возвели на трон нежелательного для польской шляхты Августа III, вынудив покинуть страну законно избранного короля Станислава Лещиньского.

Вывод, что в последующие за этим годы Россия не только могла бы допустить, но даже якобы была согласна способствовать польским реформам, прежде всего увеличению польской армии, делался историками на основе отношения Петербурга к преобразовательным планам, подготовленным на одном из самых важных сеймов 1740-х гг. – на Гродненском сейме 1744 г. Первым эту точку зрения изложил Шимон Аскенази – без отсылок и без учета российских источников[394]. Его оценки поддержал Мечислав Скибиньский, который, в отличие от своего предшественника, использовал не только доступные российские публикации источников, но и получил из Москвы некоторые архивные выписки и опубликовал их в очень ценном двухтомном издании источников и исследований[395]. К сожалению, ему оказалось не по силам в полной мере исследовать бывшие в его распоряжении материалы, что было отмечено Владиславом Конопчиньским в критической рецензии на опубликованный труд[396]. Однако именно Конопчиньский подтвердил высказанную Аскенази и Скибиньским точку зрения, согласно которой сейм 1744 г. имел исключительный шанс для проведения реформ[397]. Хотя автор «Истории Польши Нового времени» сам историю Гродненского сейма 1744 г. и судьбу связанных с ним политических проектов не исследовал, а в утверждения Аскенази и Скибиньского внес много обоснованных исправлений, он, тем не менее, принял и верифицировал своим авторитетом главные выводы своих предшественников[398].

Мнение Конопчиньского о возможности принятия сеймом решения об увеличении численности польских войск основывалось на предположении, что перед лицом войны с Пруссией после захвата Фридрихом II Силезии, с точки зрения Австрии и России, усилившаяся польская армия послужила бы укреплению мощи антипрусской коалиции: «Что делало этот момент действительно исключительным, – подчеркивал историк, – то это ожесточение России против Пруссии, зашедшее так далеко, что и она, и Австрия теперь прямо настаивали на увеличении вооруженных сил Польши»[399].

Из этого же предположения исходил и немецкий исследователь Вальтер Медигер (автор работы весьма обширной, но, к сожалению, лишенной примечаний). По его мнению, увеличение численности польского войска, которое, в соответствии с планами правившего в Польше саксонского курфюрста и польского короля Августа III, должно было произойти по постановлению сейма 1744 г., было признано готовящимися к столкновению с Пруссией державами ценностью, которая перечеркнула – по крайней мере на определенное время – прежние принципы их политики по отношению к Речи Посполитой. Это касалось не только Австрии и Англии, но и России. Эти взгляды автор связывал с личностью российского вице-канцлера, а с августа 1744 г. – канцлера А.П. Бестужева[400].

Убеждение в том, что Петербург готов был согласиться на «аукцию» (увеличение) польского войска, Медигер подкреплял тезисом о центральном месте Саксонии в антипрусской политике России; доказательством этого должно было быть возобновление союза Дрездена с Петербургом в феврале 1744 г. и предоставление Польше возможности присоединения к этому договору. «Присоединение Польши к каждому из этих союзов, чего, в конечном счете, добивалась Саксония, – делал вывод историк как в отношении российско-саксонского договора, так и заключенного в декабре 1743 г. саксонско-австрийского союза, – сулило дальнейшее укрепление опосредованной связи между обоими […] все еще ссорившимися дворами (России и Австрии – З.З.). Обращенное против Пруссии расширение [польской] армии могло бы послужить средством сплочения военного содружества между ними». («Der Beitritt Polens zu jedem dieser B?ndnisse den zu erwirken sich Sachsen in beiden Vertr?gen anheischig machte, versprach die somit hergestellte indirekte Verbindung zwischen den beiden […] immer noch verfeindeten H?fen weiter zu festigen. Die gegen Preu?en gekehrte Heeresvermehrung konnte zum Kitt einer Kampfesgemeinschaf zwischen ihnen werden»)[401]. При таких предположениях срыв Гродненского сейма 174 4 г. означал, по мнению Медигера, «жестокое поражение» («eine bittere Niederlage») для России[402].

Автор новейших работ по интересующей нас теме Михаэль Г. Мюллер, хотя и заметил, что утверждение, будто бы начало войн из-за Силезии создало выгодную для польских реформ конъюнктуру, так и осталось не доказано: «В итоге, тем не менее, остается недоказанным тезис, что эта конъюнктура в отношениях великих держав существенно расширяла свободу действий саксонско-польской политики в целом, также и относительно плана проведения реформ» («Letzlich unbewiesen ist jedoch die Tese, da? diese m?chtepolitischen Konjunkturen den Handlungsspielraum der s?chsisch-polnischen Politik insgesamt, das hei?t, auch in bezug auf den Reformplan, wesentlich erweitern h?tten»)[403]. И все же далее Мюллер попал под влияние интерпретаций Медигера, выдвинув в подтверждение его концепции более убедительные доводы.

Аргументы Мюллера строились на тезисе о возникшей с осени 1741 г. прусской угрозе российской гегемонии в странах так называемого «предполья»[404], т. е. в Саксонии и в Речи Посполитой. Исходя из этого предположения (по крайней мере, не доказанного и, по нашему убеждению, ошибочного), автор выводит генезис «системы Бестужева» в 1742–1743 гг., в основе которой закладывалась «фундаментальная ревизия русской политики по отношению к Пруссии, как и к Саксонии-Польше» («eine grunds?tzliche Revision der russischen Politik gegen?ber Preu?en wie Sachsen – Polen»)[405]. «Поэтому после 1742 г., – гласит ключевое для нас заключение Мюллера, – Г. Брюлю[406] удалось склонить Бестужева к согласию на определенных условиях с планами активизации шляхетской республики […]. Чтобы связать Саксонию посредством ее собственного политического интереса с Россией и одновременно усилить российское влияние на соотношение сил между политическими группировками шляхты в Польше, Бестужев был готов одобрить реформаторские проекты короля и придворной партии, однако не ценою русского протектората над польской конституцией» («Daher gelang es Br?hl nach 1742 Bestuzev zu begrenzten Konzessionen an jene Pl?ne in bezug auf die Adelsrepublik zu bewegen […]. Um Sachsen durch sein polenpolitisches Interesse an Ru?land zu binden und zugleich in Polen selbst Einf u? auf die Balance zwischen den Parteiungen des Adels zu gewinnen, fand Bestuzev sich nun bereit, das Reformvorhaben des K?nigs und der Hofpartei f?r die Adelsrepublik zu billigen, ohne jedoch das russische Protektorat ?ber Polens Verfassung insgesamt preiszugeben»)[407].

Этот главный тезис о согласии России на польские реформы был принят Мюллером вслед за Медигером – без новых основанных на исторических источниках доказательств. Оба они считали ключевым моментом реализации «системы Бестужева» заключение саксонско-российского союзного договора в феврале 1744 г.[408].

В то же время к выводу о согласии России на польские реформы Мюллер пришел не без колебаний. Их можно увидеть в его утверждении, что мотивом для Бестужева согласиться на «аукцию» польского войска был исключительно учет позиции, занятой Саксонией: для русского канцлера «это зависело не от сомнительной помощи со стороны Польши, а от его лояльности Саксонии» («den ihm kam es nicht auf die zweifelhafe Hilfe Polens, sondern auf die Loyalit?t Sachsens an»)[409]. И, прежде всего, эти сомнения Мюллера звучат в рассуждении, обобщающем польские аспекты «системы Бестужева»: «Прежнее исследование исходило полностью из представления, будто бы Бестужев – по меньшей мере, в 1744 и в 1746 гг. – желал скорейшего успеха польской реформы армии, а также поддержал план привлечь на свою сторону […] Польшу как активного союзника. Для этого предположения, впрочем, не находится подтверждения в источниках. Напротив, гораздо более отчетливо в них присутствуют указания на обструктивные намерения польской политики Бестужева» («Die bisherige Forschung ging durchweg von der Vorstellung aus, da? Bestuzev – zumindest in den Jahren 1744 und 1746 – den Erfolg der polnischen Heeresreform dringend gew?nscht und auch unterst?tzt habe, um Polen als aktiven B?ndnispartner gegen Preu?en zu gewinnen[410] […]. F?r diese Annah mel??tsich indessen in den Quellen kein Beleg finden. Um so deutlicher sind dagegen die Hinweise auf die obstruktiven Absichten der Bestuzevschen Polenpolitik»)[411] (разрядка моя. – З.З.).

Однако спустя два года эти отмеченные сомнения М.Г. Мюллера в его последующем исследовании по истории России уже были опущены. «Перед началом польского сейма 1744 г., – констатировал немецкий историк, – Россия впервые высказалась в поддержку планов увеличения польской армии, которые Август III и его сторонники в шляхетской республике с 1736 г. пропагандировали на сеймах» («Vor Beginn des polnischen Reichstag von 1744 sagte Ru?land erstmals seine Unterst?tzung f?r die Pl?ne zur Vergr??erung des polnischen Heeres zu, die August III. und seine Anh?ngerschaf in der Adelsrepublik seit 1736 auf den Reichstagen propagierten»)[412]. Эта констатация остается последним словом немецкой науки[413].

В наших исследованиях была определена задача критически проанализировать все имеющиеся свидетельства источников, на которых основывается тезис о благосклонном отношении России к реформаторским планам сейма 1744 г.[414].

Из-за недоступности российских архивных материалов, касающихся дозволения Петербургом проведения польских реформ, изучавшие указанную проблему исследователи опирались прежде всего на донесения прусских послов в Петербурге, в Варшаве и в Дрездене. В этих рапортах прусские дипломаты жаловались, что российские политики уклонялись от совместных действий с пруссаками в отношении польского сейма и вынашиваемых на нем преобразовательных планов. Однако отказ такого рода вовсе не свидетельствовал о согласии российской стороны на проведение реформ, он мог быть продиктован самыми разными тактическими соображениями – русские, например, не хотели, чтобы в Пруссии знали об их истинном отношении к намеченным в Польше планам. И вообще, из этого отказа от сотрудничества вовсе не должно следовать, что само по себе отношение это было доброжелательным.

Другой причиной, заставляющей сомневаться в позитивном отношении России к польским попыткам «аукции» войска в 1744 г., было то наблюдение, что предположения о возможности использования Россией против Пруссии численно увеличенной армии Речи Посполитой встречается в польских, саксонских или английских источниках, в то же время источники, достоверно отражающие российскую точку зрения на проблему, не содержат даже намека на такого рода замыслы.

Вместе с тем существуют свидетельства того, что Россия ни аукции войска, ни других реформ допустить в Польше не хотела. Слишком легкий подход к упорядочению тех свидетельств, которые содержатся в публикациях источников, это третья ошибка сторонников точки зрения о больших реформаторских возможностях сейма 1744 г. В качестве примера можно привести высказывание императрицы Елизаветы в марте 1744 г., что «аукция» войска в Польше не может быть безразлична для России[415], а также оглашенную в Варшаве 13 декабря 1744 г. ее декларацию, в которой императрица объявила, что Россия всей своей мощью выступит как против тех, кто покусится на Августа III, так и против каждого, кто осмелился бы покуситься на польские вольности[416].

Главной причиной, по которой историки придерживались мнения о благосклонном отношении России к польским реформам и не обосновали свои выводы на достоверных источниках, была недоступность до недавнего времени русских архивов. Однако ситуация изменилась. Что же следует из тех актовых материалов, которые начиная с 1992 г. мы имеем возможность изучить?

Прежде всего, удивляет отсутствие в этих материалах упоминаний о планах увеличения польской армии во время примирительного сейма 1736 г. Этот сейм, действительно, не принял определенного решения ни о размере увеличения численности войск, ни о способе его осуществления. Однако сейм образовал комиссию, которая должна была изыскать на «аукцию» средства и результаты своей деятельности представить очередному сейму. Но в направляемых из Петербурга российскому послу в Польше – курляндцу Герману Карлу Кейзерлингу – инструкциях нет ни слова о проектах «аукции» на примирительном сейме. Можно предположить, что эта проблема в 1736 г. застала Кейзерлинга врасплох и только некоторое время спустя стала предметом бесед посла в Петербурге, где он появился в первые месяцы 1737 г.[417].

Все, что до сих пор было известно о позиции России по отношению к планам 1738 г., предусматривавшим увеличение польской армии, почерпнуто из труда С.М. Соловьева, до недавнего времени высоко ценимого и рассматривавшегося просто как заменитель российских архивных материалов. Русский историк писал, что Кейзерлинг, в связи с предстоявшим сеймом 1738 г., сообщал в мае т. г. о задуманной в Польше «аукции» войска. По мнению посла, это означало бы также усиление недоброжелательного России коронного гетмана Юзефа Потоцкого, и потому дипломат выразил мнение, что замыслам реформы следует противодействовать. Поэтому Кейзерлинг еще до того, как получил соответствующие инструкции, разжигал в обществе опасения из-за чрезмерных налогов, которые якобы будут связаны с «аукцией» войска, предостерегал, что увеличение численности армии вызовет недоверие соседей Речи Посполитой, а это, как он внушал, могло угрожать ее нейтралитету, и, наконец, через великопольских диссидентов прямо старался препятствовать поддержке планов «аукции» на сеймиках. «Но из Петербурга, – подчеркивал Соловьев, – посланник получал указы: хлопотать, чтоб Польша приняла участие в турецкой войне; хлопотать, чтоб Польша вступила в войну, и в то же время препятствовать увеличению ее войска было нельзя, и потому Кейзерлинг писал, что если Республика вступить в войну не согласится, то он будет мешать увеличению ее войска»[418].

Повествование Соловьева было сконструировано так, чтобы создать впечатление, будто российское правительство не только никогда и не помышляло о противодействии «аукции» войска (против увеличения польской армии был только русский посол), но напротив, рассчитывало на это. И только после того, как стало ясно, что уже нет никакой надежды на постановление сейма о вступлении Речи Посполитой в войну с Турцией, Кейзерлинг (снова только он, о позиции Петербурга Соловьев умалчивает) начал вместе с австрийским послом Францем Карлом Вратиславом тайно противодействовать планируемому увеличению численности польской армии[419].

В то же время в своем майском донесении, еще за 5 месяцев до собрания сейма, Кейзерлинг констатировал, что безрезультатное завершение его работы будет наилучшим выходом для России. Это заключение посла российский историк обошел молчанием. Кейзерлинг настойчиво рекомендовал своим шефам: «Когда, однако, при современных военных движениях и дурном образе мыслей великого коронного гетмана увеличение коронных войск было бы не менее рискованно, чем увеличение власти их полководцев было бы невыгодно власти Его Королевского Величества, – писал Кейзерлинг, – так я полагал бы покорнейшим образом, что было бы лучше сделать будущий сейм совершенно бесплодным» («Wann aber bei gegenw?rtigen Kriegsl?ufen und der ?blen Gesinnung des Krongro?feldherrn die Augmentation der Krontrouppes nicht weniger bedenklich, als die Vergr??erung der Macht derer Feldherren der Autorit? Ihro Majest?t des K?niges nachteilig sein k?nnte so glaubte ich untert?nigst, da? es besser sein, den k?nf igen Reichstag ganz fruchtlos zu machen»)[420].

В Петербурге на это отвечали: «Мы соответственно придерживаемся об этом с Вами одинакового мнения, что вышеприведенные 2 пункта, коронные войска и власть их гетманов, имели бы не иначе как невыгодные большие последствия и поэтому им следует противиться на любой манер и всеми способами до тех пор, пока не останется и видимости надежды, что на этом предстоящем сейме вы сможете поддержать еще и прочие наши известные намерения, то было бы, разумеется, ввиду указанных причин лучше и целесообразнее этот самый сейм сделать бесплодным» («Wir sind hier?ber mit euch einerlei Meinung, – так отвечал Петербург, – da? die obangef?hrte zwei Puncta, die Krontrouppen und die Authorit?t derer Feldherrn betref end, bei gegenw?rtigen Umbst?nden nicht anders, als von nachteiliger Suites sein k?nnten und dahero auf alle Art und Weise zu contrecarieren sind; und dafern ?ber dem keine Apparence und Hof nung ist, da? bei diesem bevorstehenden Reichstage unsere noch ?brige euch vorhin bekannte Desideria erhalten werden k?nnten, so w?rde es freilich schon angef?hrter Ursachen wegen besser und geratener sein, denselben fruchtlos zu machen»[421].) Этот рескрипт Соловьев также обошел молчанием. Тщательность, с которой он игнорировал все фрагменты источников, свидетельствующие о негативном отношении российского двора к польским реформам, заслуживает того, чтобы специально обратить на это внимание. Укажем также, что упомянутые в рескрипте «другие известные намерения», осуществление которых в Петербурге считали делом нереальным еще в начале июня 1738 г., это втягивание Речи Посполитой в войну с Турцией[422].

Только после этих негативных решений в отношении замыслов «аукции» войска в Петербурге появился новый план. О нем сообщили Кейзерлингу накануне вступления на польские земли армии фельдмаршала Бурхарда Христова Миниха, которая, направляясь кратчайшим путем к турецким владениям, прошла через юго-восточные окраины Речи Посполитой. Новое адресованное послу распоряжение предусматривало возобновление усилий, направленных на вовлечение Польши на стороне России и Австрии в войну против Турции; это должно было стать главной задачей Кейзерлинга на сейме 1738 г.[423].

Вопреки впечатлению, которое внушает читателю Соловьев, петербургские инструкции относительно втягивания шляхетского государства в войну не содержали даже малейшего намека на «аукцию» войска. Кейзерлинг должен был уговаривать Августа III и Речь Посполитую присоединиться к союзникам «противу турок», обещая Польше стратегические приобретения (занятие Бендер и Хотина), но ни о каком увеличении численности польского войска не было и речи. И то единственное заключение, к которому сам посол накануне начала работы сейма пришел без «наставлений» из Петербурга, будучи хорошо осведомлен о польских политических реалиях, размышляя над способами согласования ранее полученных инструкций о противодействии „аукции“ войска с поручением возобновить усилия по привлечению Речи Посполитой к войне с Турцией, состояло в несовместимости этих двух повелений. «Я нахожу, что все здесь занято „аукцией“ войска и тем, что этому сопутствует, – писал Кейзерлинг, – […] я буду руководствоваться здесь лишь тем, насколько Польша решится или не решится на участие в нынешней турецкой войне. И поскольку республика никоим образом не склонна к решительным действиям, то следовало бы, скорее, предотвращать увеличение ее войск, нежели к этому стремиться» («Ich finde hier alles ?ber die Auction der Trouppes und was dahin einschl?gt besch?figet, – писал Кейзерлинг. – […] Ich werde hierin mich lediglich darnach richten, wie die Polen zu der Teilnehmung an dem gegenw?rtigen Turkenkriege sich geneigt oder ungeneigt erweisen werden. Denn sollte die Republique hierzu auf keine Art […] zu ernstlichen Entschl??ungen gebraucht werden wollen, so w?rde […] die Vermehrung ihrer Trouppes vielmehr zu verhindern, als zu bef?rdern sein»)[424]. Настаивая в очередном донесении на скорейшем подтверждении принятых решений и на разъяснении тактики русского двора в свете указанного противоречия, Кейзерлинг информировал своих шефов о планируемом им способе возможного уничтожения замыслов усиления польской армии. Для того, чтобы замаскировать свои действия, направленные против всеобщего стремления поляков увеличить численность войск, он должен был приступить к ним только после внесения соответствующего проекта в Посольскую избу сейма, которая должна была принять постановление о численности увеличенной армии и о выделении средств на ее содержание с учетом установленного пополнения[425]. «По поводу […] прибавления войск, – говорилось в инструкции из Петербурга, – ссылаемся мы на наши прежние рескрипты, и поскольку ничто на участие в войне не направлено, то было бы при всех обстоятельствах хорошо и полезно предотвращать это прибавление и оставить дело на прежнем основании. Что, однако, касается увеличения власти гетманов, то в этом не может быть никогда ничего хорошего, особенно до тех пор, пока она, как это обстоит ныне, будет оставаться в столь злонамеренных нам руках» («Wegen der […] Augmentation der Trouppes, – последовало повеление из Петербурга, – beziehen wir uns auf unsere vorige Rescripta und fals wegen der Teilnehmung am Kriege nichts auszurichten ware, w?rde allerdings gut und n?tig sein, diese Augmentation zu verhindern und die Sache auf dem alten Fuss zu erhalten. Was aber die Vergr??erung der Macht der Feldherrn betrif, so kann dieselbe nimmer gut sein, absonderlich solange dieselbe in solcher ?belgesinnten H?nde, als es gegenw?rtig ist, beruhen wird»)[426].

Знаменательно, что Соловьев приписал дилемму: если Польша не вступит в войну с Турцией, то не может быть и речи об увеличении польской армии – только замыслу Кейзерлинга и обошел молчанием позицию петербургского двора. Целью его определенно было желание абстрагироваться от тех фактов, которые не согласовывались с его собственной концепцией, и скрыть отрицательное отношение русского правительства к польским реформам.

В цитированной выше инструкции все же следует отметить значимую, по сравнению с более ранней однозначно враждебной позицией, перемену в отношении «аукции» войска. Рассматривая ее как путь привлечения Польши к участию в войне, новые российские повеления все же допускали увеличение польской армии – при определенных условиях. Но зато не предусматривалась – о чем просила польская сторона – поддержка на сейме усилий, направленных на увеличение численности армии. Максимум того, на что Петербург готов был согласиться ради вступления Речи Посполитой в войну с Турцией, – это толерантность по отношению к этим усилиям.

Перевод с польского Маргариты Леньшиной

Данный текст является ознакомительным фрагментом.