3) Устные источники Пискаревского летописца

3) Устные источники Пискаревского летописца

Первые исследователи Пискаревского летописца О. А. Яковлева[202] и М. Н. Тихомиров[203] считали, что в основе многих статей Пискаревского летописца, содержащих сведения об опричнине, лежат устные предания, слухи, основанные на рассказах оппозиционных бояр. Но для того чтобы выявить, насколько правомерно говорить о слухах, нужно определить само понятие устного источника.

В широком смысле устными считаются все источники, которые не были записаны. Если речь идет о недавней истории, то такое определение было бы достаточным. Но отдаленные эпохи невозможно изучать по устным источникам. Любое свидетельство тех времен, чтобы дойти до нас, должно быть прежде всего записано. Применительно к ним можно говорить только об источниках устного происхождения. Тогда сразу возникает вопрос, как отличить здесь устный источник от письменного. О проблеме, возникающей при выявлении устного источника летописного текста, писал С. Н. Азбелев: «Впервые фиксируя тот или иной факт, летописец опирался исключительно на устные сообщения, если не был сам его непосредственным очевидцем. Письменные источники любого летописного свода (предшествующие ему своды, пополняющиеся летописи, исторические повести и т.п.), дававшие фактический материал, восходили в конечном счете к такого же рода устным повествованиям, какие составитель свода собирал на слух, собирая данные для изложения новейших событий»[204]. Сложным вопросом является и определение соотношения фольклора и устного источника: представляет ли фольклор одну из разновидностей устных источников. С. Н. Азбелев их отождествляет: «Устные рассказы очевидцев – первоисточники, на основе которых появлялись и развивались исторические предания и легенды, героические сказания, исторические песни»[205]. А И. Лазарев рассматривал устность как единственную форму бытования фольклора, без которой он собственно перестает быть таковым: «Устность – не формальный признак фольклора; он обозначает не способ передачи и распространения фольклорного произведения, а единственно возможную форму его существования в полноценном художественном виде»[206]. Иными словами, не все устные источники носят фольклорный характер, но фольклор немыслим без устной формы изложения, в противном случае это будет просто произведение определенного литературного жанра. А. И. Лазарев выделил два понимания фольклора: «Можно констатировать, что в настоящее время в русской науке термин „фольклор“ употребляется в двух значениях: 1) в широком смысле слова – для обозначения всей традиционной художественной культуры народа; 2) в узком смысле – для обозначения поэтического творчества»[207]. Определение фольклора у А. И. Лазарева является более широким, чем у В. Я. Проппа, который понимал под фольклором только творчество социальных низов или народов доклассового общества[208], поэтому мы будем придерживаться его.

Исходя из характеристики А. И. Лазарева, все статьи Пискаревского летописца, не имеющие письменных аналогов в других источниках, можно назвать просто «устными рассказами»: они не являются художественными произведениями, это не исторические предания, а, скорее всего, действительно просто запись слухов, циркулировавших в придворной среде. Само появление слухов, легенд свидетельствует, с одной стороны, об интересе к опричнине, к эпохе Грозного, а с другой – о недостатке информации, который призваны были восполнить эти слухи. Но мы не можем утверждать, что Пискаревский летописец является первым письменным произведением, в котором слухи о событиях опричнины обрели письменную форму, нельзя исключать, что они читались в составе какого-либо не дошедшего до нас источника и оттуда попали в Пискаревский летописец.

Записи, основанные на устных рассказах, начинаются в Пискаревском летописце еще с сообщения, помещенного под 1546 г., в которых говорится о коломенских «потехах» Ивана Грозного: «И тут была у него потеха: пашню пахал вешнюю и з бояры и сеял гречиху; и иныя потехи: на ходулех ходил и в саван наряжался»[209]. А. А. Круп связывает эти сведения с каким-то языческим обычаем встречи весны[210]. Я. С. Лурье сопоставил сообщение Пискаревского летописца о «потехах» в Коломне с одним замечанием в письме Ивана Грозного Курбскому: «Аще ли же о сем помышляеши, яко церковное предстояние не тако и играм бытие, и убо всего же ради лукавого умышления бысть» – и писал, что Пискаревский летописец дает конкретный пример таких игр, «имеющих сакральное значение и находящихся в некотором противоречии с нормами христианского благочестия»[211]. То, что такие игры могли иметь место, подтверждается другими источниками. В одной из летописей XVI в., Александро-Невской, тоже описаны подобные развлечения царя: «Царь и великий князь ездил с детми своими со царевичи с Иваном и с Федором в Чюдовское село Черкизово тешитись; и повеле осеки осечи и медведи пущати»[212]. Статья о коломенских событиях Пискаревского летописца основана на известиях о подобных играх. Поскольку Пискаревский летописец является единственным памятником, сообщающим о коломенских развлечениях царя, можно предполагать, что в основе статьи летописца лежит устный рассказ.

Следующие два сообщения Пискаревского летописца есть и в Сокращенном временнике – скорее всего, они были в общей им летописи конца XVI в. Это рассказы о Псковском юродивом Николе, обличавшем Ивана Грозного и ускорившем его отъезд из Пскова, и о переговорах Ивана Грозного с крымскими послами после похода крымского хана на Москву, когда царь и бояре нарядились в сермяги, бусыри, бараньи шубы. Эпизод с псковским юродивым Николой был широко известен и иностранцам. О нем упоминали Штаден, Флетчер, Горсей. Флетчер писал, что Никола Псковский, угрожая царю ужасным происшествием, если он не перестанет умерщвлять людей и не оставит город, спас таким образом жизнь множества людей[213]. У Горсея юродивый Николай встретил царя в Пскове «смелыми проклятиями, заклинаниями, руганью и угрозами, называл его кровопийцем, пожирателем христианской плоти, клялся, что царь будет поражен громом, если он или кто-нибудь из его войска коснется с преступной целью хотя бы волоса на голове последнего из детей этого города»[214]. Генрих Штаден сообщал, что Микола велел великому князю, приехавшему к нему в Псков, отправиться домой, и великий князь выполнил его приказ[215]. Скорее всего, иностранцы взяли легенду о Николе из того же источника, что и Пискаревский летописец. Возможно, это были какие-то рассказы оппозиционных бояр. Так как рассказы о юродивом Николе и о переговорах царя Ивана Грозного с крымскими послами, помимо Пискаревского летописца, читаются и в другом памятнике, Сокращенном временнике, можно предположить, что они взяты из летописи XVI в., общей обоим. Об устном источнике здесь приходится говорить условно, потому что в Пискаревский летописец они попали уже записанными.

Заметка последнего о свадьбе сына Владимира Андреевича Старицкого Василия и княжны Марии Мезецкой носит политический, явно тенденциозный характер. О. А. Яковлевой удалось определить недостоверность известия Пискаревского летописца о свадьбе: «Свадьба была в слободе с великим срамом и с поруганием. И князя Василия убил Володимеровича»[216]. Исследовательница обнаружила краткий летописец XVI в. Кирилло-Белозерского монастыря, сообщающий о естественной смерти князя Василия Владимировича Старицкого[217]. М. Н. Тихомиров полагал, что легенда о свадьбе князя Василия Владимировича Старицкого и княжны Марии Мезецкой была введена с целью очернить Грозного и его наследников[218]. Это показывает, что автор Пискаревского летописца не останавливался перед фальсификацией событий, если подобное искажение отвечало его целям.

Три рассказа Пискаревского летописца содержат легенды о предсказании опричнины. По одному из них, когда великий князь Василий Иванович и Елена Глинская ходили перед рождением царя Ивана Грозного в Троице-Сергиев монастырь, чернец швырнул в великую княгиню младенцем[219]. В другом – казанская царица предсказывает послу Михаилу Сунбулову перед рождением Ивана Васильевича, что новорожденный родится с двумя рядами зубов: одним рядом он съест казанцев, другим – бояр[220]. В третьем рассказе опричнину предсказывает митрополит Макарий: «Како мне видети сие? Грядет нечестие и кровоизлияние и разделение земли»[221]. Когда царь попросил митрополита Макария прислать ему книги для душеполезного чтения, тот прислал ему «погребален» (сборник заупокойных молитв). В ответ на неудовольствие царя митрополит сказал: «Аз, богомолец твой, послал спроста по твоему приказу, что еси велел прислати книгу душеполезну, и та всех полезнее: аще хто ея со вниманием почитает, и тот в веки не согрешит»[222]. Все подобные легенды могли появиться уже после учреждения опричнины. Они отражают не столько реальные факты, сколько восприятие обществом событий времени Ивана Грозного. Статья Пискаревского летописца о предсказании казанской царицы напоминает свидетельство одного краткого летописца о том, что новорожденный царь Иван станет русским самодержцем[223]. Это показывает, что существовали различные легенды об опричнине и царе Иване Грозном, часть из которых попала и в Пискаревский летописец.

К последним статьям Пискаревского летописца, восходящим к устным источникам, можно отнести рассказы о пирах: «Не в кое время в таржественный день жаловал царь и великий князь бояр и окольничьих, и дворян, и всяких чинов людей и звал на обед и на пир. И как почали прохлажатися и всяким глумлением глумитися: овии стихи пояше, а овии песни вспевати и собак звати и всякие срамныя слова глаголати. И государь царь и великий князь повеле их речи слушати и писати тайно. И наутрея повеле к себе список принести речей их и удивишася о сем, что такия люди разумныя и смренныя от его царьского сунклита, такие слова простыя глаголюще»[224]. Исследователи полагают, что здесь отразились рассказы о пирах Ивана Грозного[225]. К рассказу о пирах близка следующая заметка Пискаревского лето-писца: «Да не в кое время послал царь и великий князь слушать в торг у всяких людей всяких речей и писати тайно. И принесоша ему список речей мирских, и удивишася мирскому волнению»[226].

Рассказы Пискаревского летописца о коломенских «потехах», свадьбе князя Василия Старицкого, предсказании опричнины, пирах Ивана Грозного и записи царскими чиновниками рассказов посадских людей являются уникальными, они не встречаются больше ни в одном источнике, помимо Пискаревского летописца. Это делает невозможным проследить их происхождение и определить достоверность. Все известия объединяет резкая враждебность по отношению к опричнине, поэтому не исключено предположение, что большинство опричных статей представляет собой запись устных рассказов, которые сочинялись и распространялись при царском дворе. Возможно, часть из них была записана летописью, общей Пискаревскому летописцу и Сокращенному временнику, т.к. статьи о юродивом Николе, переодевании царя и бояр при встрече крымских послов находятся в обоих летописцах. Но большая часть рассказов, основанная на записи устных источников, читается только в Пискаревском летописце. К устным источникам их позволяет отнести, возможно, не только отсутствие аналогий в других письменных сочинениях, но и сама форма изложения, без указания на точную дату события: «не в кое время».

Пискаревский летописец является единственным памятником XVII в., сохранившим такое большое количество рассказов об опричнине, основанных, по-видимому, на записи устных известий. Он представляет собой также единственную летопись XVII в., в которой нашли самое полное отражение события того времени. Во многих сводах и кратких летописцах XVII в. история опричнины или вовсе отсутствует, или изложена крайне скудно, ограничиваясь одной-двумя заметками.

Помимо статей об опричнине, Пискаревский летописец содержит сведения о событиях накануне Смутного времени – конца XVI – начала XVII в., а также Смуты. В историографии Смута и предшествовавшие ей события часто рассматриваются в неразрывной связи[227]. Bсточники по этой эпохе нами также изучаются вместе, т.к. в Пискаревском летописце их трудно отделить друг от друга. Например, статья о Григории Отрепьеве, с которой начинается описание Смуты, помещена под 1603 г., тогда как начало Смутного времени датируется обычно 1605 г.

Источники периода Смутного времени в памятнике выявить трудно. Летописец, как правило, не содержит точных пересказов, по которым можно узнать, откуда они заимствованы. Источники здесь можно определить не только и не столько на основе текстуального сходства, сколько на основе совпадения содержащейся в них информации. Исследование затрудняется тем, что события Смутного времени описаны во многих сочинениях: повестях, сказаниях. Каждое из этих произведений уникально, но в то же время некоторые из них сходны друг с другом и с Пискаревским летописцем, поэтому следует провести детальное сравнение с последним для установления их отношения к нему. Для сличения с Пискаревским летописцем из массы произведений Смутного времени надо выделить наиболее близкие ему. Автор применяет здесь традиционную методику поиска источников летописного произведения, именно она представляется наиболее эффективной. Методика количественного исследования нарративных сочинений Смутного времени, предложенная Л. Е. Морозовой, позволяет говорить только о наличии или отсутствии связи между произведениями, но ничего не дает для понимания характера этой связи[228]. Поэтому она, как считает и сама Л. Е. Морозова, должна дополняться традиционными методами источниковедческого исследования. В частности, исследовательница установила, что выявленные на основании количественных методов связи Пискаревского летописца с Повестью о честном житии Федора, Сказанием о самозванце, Житием царевича Дмитрия, Плачем о московском пленении и Рукописью Филарета могут быть вполне содержательными и требуют проверки традиционными текстологическими методами. Поэтому Пискаревский летописец будет сопоставлен с летописями, повестями и сказаниями Смутного времени. Такое сравнение позволит определить, использовал ли автор Пискаревского летописца сказания и повести Смутного времени непосредственно, или Пискаревский летописец имеет общие с ними источники либо независим от них. Пискаревский летописец будет сравниваться также с краткими летописцами, имеющими в своем составе сведения о Смутном времени.

Первое известие 1584 г. о мятеже бояр в Пискаревском летописце совпадает с аналогичным сообщением Сокращенного временника:

15* Пискаревский летописец. С. 189.

16* Сокращенный временник. С. 149.

Здесь в Пискаревском летописце, возможно, нашла отражение летопись, которая была использована и в Сокращенном временнике. Но в последнем чтение более правильное. М. Н. Тихомиров заметил, что Сокращенный временник в некоторых случаях передает содержание этого источника точнее, чем Пискаревский летописец. Так, в Пискаревском летописце сказано: «И, вражьим наветом, некой от маленьких детей боярских учал скакати из Большого города да вопити в народе, что Годуновы „бояр побивают“. В Сокращенном временнике дано правильное чтение „бояр Годуновых побивают“, так как именно противники Годуновых Никита Романов и князь Иван Мстиславский пришли в Кремль с вооруженной толпой бояр и холопов, когда узнали, что Богдан Бельский, на стороне которого выступили Годуновы в местническом споре, собирается восстановить опричный двор»[229]. Автор Пискаревского летописца, скорее всего, изменил текст вполне сознательно, не по ошибке. Возможно, здесь проявилась его враждебность к Годуновым.

Под 1586 г. в Пискаревском летописце читается известие об опале князя Андрея Шуйского и казначея Петра Головина. Князя Андрея Шуйского сослали в Самару, а Петра Головина – в Арзамас, там они умерли насильственной смертью. Это сообщение, возможно, взято из разрядов, в других летописях оно не встречается. Статья о князе Андрее Шуйском нуждается в проверке. В Новом летописце, Хронографе особого состава и одном летописце, содержащем в себе информацию о происшествиях с 1437 по 1619 г. князя Андрея Ивановича Шуйского сослали не в Самару, а в Каргополь[230]. Неизвестно, из каких летописей взяты сведения о ссылке князя Ивана Петровича Шуйского на Белозеро под 1587 г. и ссылке туда же князя Ивана Федоровича Мстиславского под 1591 г. О ссылке Мстиславского, помимо Пискаревского летописца, упомянуто только в летописце, содержащем в себе происшествия с 1437 по 1619 г.: «Князь Ивана Федоровича Мстиславского поимав сосла в Кирилов монастырь и тамо постригоша его»[231]. Известия Пискаревского летописца об учреждении патриаршества в Москве нет в других источниках. В Пискаревском летописце сказано, что патриарха Иеремию убили в Константинополе за поставление в Москве патриарха. Этого не было, но здесь, вероятно, нашли отражение какие-то известные летописцу факты о напряженности и драматичности переговоров, предшествующих учреждению патриаршества. Однако он не знал всех их подробностей, поэтому и допустил такую ошибку.

Пискаревский летописец содержит много сведений о военных походах. Здесь наблюдается наибольшая близость Пискаревского летописца к разрядам, хотя полного текстуального сходства с сохранившимися разрядными книгами нет:

17* Пискаревский летописец. С. 196.

18* Разрядная книга 1475–1598 гг. М., 1966. Т. 3. С. 420.

Пискаревский летописец не заимствует текст разрядной записи, однако не дает и какого-то принципиально нового чтения по сравнению с ней. В Пискаревском летописце сообщается, что город Ям сдали немцы, тогда как в разрядной книге эта деталь отсутствует, но там указана точная дата события.

Несмотря на то что у Пискаревского летописца нет текстуального совпадения с сохранившимися разрядными книгами, точность в статьях о последующих военных походах заставляет предполагать использование разрядных записей. Так, здесь названы имена убитых и раненых при осаде Ругодива, царь Федор Иванович, как и в разрядной книге, откладывает осаду Ругодива, за что шведы отдают Иван-город. Как и в разрядной книге, в Пискаревском летописце крымский хан решил не штурмовать Москву, испугавшись артиллерийского шума.

То, что Пискаревский летописец мог использовать разрядные записи, подтверждают и некоторые краткие летописцы. Они тоже сообщают о военных походах и, как Пискаревский летописец, не имеют сходства с разрядными книгами, но их известия очень точны. Скажем, в кратком «Сказании о произведении и взращении народа русского» перечислены все отвоеванные у шведов города: «Царь Федор Иванович ходил на войну против шведов, отняв у них городы: Ям, Копорье, Иван-город»[232]. В другом кратком летописце названо точное количество захваченных городов: «Князь Федор Мстиславский, князь Федор Михайлович Трубецкой да Иван Васильевич Годунов ходили в немецкую землю под Выборг и взяли 7 городов»[233]. Все это указывает на то, что разрядные записи редактировались или самим автором Пискаревского летописца, или попали туда уже в отредактированном виде из других источников. Но первое предположение представляется более вероятным, поскольку большого сходства у Пискаревского летописца с краткими летописцами, в составе которых также читаются разрядные записи, нет, к тому же многие краткие летописцы являются по происхождению более поздними, чем Пискаревский летописец, и он не мог производить заимствования из них.

Пискаревский летописец сообщает много известий о строительстве городов. Под 1584 г. в нем помещена следующая статья: «Повелением благочестивого царя Феодора Ивановича всея Русии зачат делати град каменой на Москве, где был земляной, а имя ему Царь-град»[234]. Такое же сообщение читается в одном кратком летописце: «Царь и великий князь Федор Иванович повеле на Москве делать град каменный около Большово посаду, нарекоша его Царев-град»[235]. Это же известие встречается во многих других летописях: в Мазуринском летописце, «Временнике» Ивана Тимофеева, Сокращенном временнике, кратких летописцах. Но в Сокращенном временнике и кратких летописцах оно отличается от аналогичного известия Пискаревского летописца: «Велел государь царь и великий князь Федор Иванович всеа Руси заложити на Москве град каменный Белой, а делали его 7 лет»[236]. Очевидно, Пискаревский летописец не обращался здесь к подобным кратким летописцам, т.к. между ними нет сходства, но он мог располагать другими летописными записями о строительстве городов.

В статье Пискаревского летописца 1585 г. объединены события разных лет: здесь говорится об основании сибирских городов, а также помещено сообщение, отсутствующее в других летописях, что в Сибири «заводили пашню». Предполагаемый автор летописи, возможно, имел отношение к строительству городов, поэтому он мог знать обосновании городов в Сибири и о хлебопашестве там. Под 1594 г. в памятнике читается известие о строительстве в Казани каменного кремля: «Зделан град камен в Казани»[237]. Такое же известие о Казанском кремле находим и в летописце 1602 г. о строительстве в Московском государстве, написанном современником: «Почали делать град каменной в Казани»[238]. Под 1587 г. в Пискаревском летописце помещена статья об основании Астраханского кремля: «Послал царь и государь в Астрахань города делати каменного Михаила Вельяминова да дияка Дея Губастого, а велел ломати мизгиты и полаты в Золотой Арде и тем делати город»[239]. Известие об основании Астраханского кремля есть и в кратком российском летописце до 1650 г.: «В лето 7096-го года повелением царя и великого князя Федора Ивановича построен город каменной Астрахань на Волге-реце»[240]. Но в Пискаревском летописце здесь сообщены по сравнению с кратким летописцем дополнительные подробности о строительстве кремля: о посланных с этой целью в город Михаиле Вельяминове и дьяке Дее Губастом, а также о том, что для строительства кремля в Астрахани разобрали остатки столицы Золотой Орды. От 1587 г. есть грамота царя Федора Ивановича воеводе Григорию Засекину о посылке в Астрахань судов, на которых были привезены лесные материалы для возведения города и острога[241]. В грамоте в числе лиц, руководивших строительством в Астрахани, назван дьяк Дей Губастый. То, что и в грамоте, и в Пискаревском летописце встречается имя дьяка Дея Губастого, а также отсутствие в других источниках сведений об использовании остатков городов Золотой Орды для строительства в Астрахани, позволяет предположить, что статья об Астраханском кремле написана современником событий. Автор мог здесь обратиться и к своим собственным летописным записям.

Под 1594 г. в Пискаревском летописце читаем известие об основании деревянного города в Москве, которое находим и в кратком российском летописце. Но в Пискаревском летописце приведены подробности, отсутствующие в кратком российском летописце: «Конец его от Благовещения, а другой приведен к Семгинному сельцу, немного пониже, а за Москвою-рекою против того же места конец»[242]. Возможно, здесь мы тоже находим свидетельство современника, видевшего этот город.

Под 1597 г. помещена еще одна статья об основании кремля в Смоленске. Ее О. А. Яковлева отнесла к числу тех статей Пискаревского летописца, которые дают новые чтения по сравнению с другими источниками, потому что в ней есть сообщение о том, что камень и известь для Смоленского кремля возили со всей Русской земли[243]. Но такое же известие читаем и в Новом летописце, где сказано, что Смоленский кремль строили усилиями всех городов. Запись о строительстве смоленского кремля особенно интересна нам тем, что в ней в числе строителей назван один из дьяков, предполагаемый автор летописи.

Часть сведений Пискаревского летописца о строительстве в Москве при Борисе Годунове встречается только здесь и отсутствует в других источниках. Это статьи о проведении водопровода на царский двор под 1601 г., устройстве в Москве богаделен по псковскому образцу, известие о том, что царь Борис Федорович хотел делать «Святая святых» в Кремле, для чего был изготовлен деревянный образец, но смерть помешала царю продолжить начатое. Активную строительную деятельность Бориса Годунова отметил не только Пискаревский летописец, о ней пишет еще и один краткий летописец: «И сей государь царь и великий князь Борис Федорович во свое царство в русском государстве градов и монастырей и прочих достохвальных вещей много зело устроив»[244]. Под 1601 г. в интересующем нас памятнике помещена статья о книгопечатании при Борисе Годунове: «Печатали книги: еуангелия, апостолы, часовники, минеи общие, треоди постные и цветные, октаи, служебники, и печатаны в разных городех»[245]. Этот текст почти дословно совпадает со вставкой Пискаревского летописца под 1586 г.: «В 100-м году и в оных годех печатаны книги: евангелия, апостолы, псалтыри, часовники, октаи, минеи общая, служебная, треоди постныя и цветныя»[246]. О. А. Яковлева и Л. Н. Теплов, объясняя повторение одного и того же известия дважды, считали, что здесь просто описка: вместо слов в «разных годех» написано в «разных городех»[247], – в то время, когда появилась статья О. А. Яковлевой и Л. Н. Теплова, книгопечатание при Борисе Годунове было еще плохо изучено. Но более поздние исследователи истории печатной книги открыли существование в самом начале XVII в. типографии в Казани[248]. Возможно, что это не повторение одного сообщения под разными годами: автор просто писал о книгах, напечатанных в Москве и в других городах. Известия о книгопечатании в Пискаревском летописце уникальны, они могут быть свидетельствами современника: не исключено, что их оставил человек, который, занимаясь строительством в городах, вероятно, имел отношение и к устройству типографий.

Под 1585–1586 гг. в Пискаревском летописце помещена вставка: «Прописано в сем летописце 7093–7094» (1584/1585–1585/1586). Здесь даны известия о серебряных раках святым Петру, Алексею, Василию Блаженному, Макарию Калязинскому, Кириллу Белозерскому при царе Федоре Ивановиче, а также о строительстве новых храмов.

Во вставном тексте сообщены дополнительные подробности и о жизни Василия Блаженного: исцеление им инока Герасима, бывшего без ног и просившего милостыню у Фроловских ворот, сказано, что Василий Блаженный жил на Кулишках у боярской вдовы Стефаниды Юрловой[249]. Здесь речь идет о постройке храма Василию, об устройстве здесь придела Николе чудотворцу в честь принесения в Москву образа святителя Николая. Священник Иван Кузнецов считал эти сообщения Пискаревского летописца достоверными, составленными лицом, «чуть ли не современным первым годам Покровского собора или пользовавшегося сведениями от такого современника»[250]. По его мнению, Пискаревский летописец достоверно объясняет устроение Никольского придела в Покровском соборе: в храме был обнаружен лишний придел, а в Москву принесен образ святителя Николая, – иначе не было бы необходимости в устройстве придела, так как около храма стояла Никольская церковь[251].

Сообщение об устройстве придела Николы-чудотворца есть и в Сокращенном временнике. Статьи о строительстве Покровского собора очень похожи в обоих памятниках:

19* Пискаревский летописец. С. 189.

20* Сокращенный временник. С. 146.

В Сокращенном временнике читаются и сведения о Василии Блаженном, отсутствующие в Пискаревском летописце: «Бысть на Москве пожар великий, таков не бывал: все городы и казна царская згорела; а накануне того пожару в Воздвиженском монастыре пророчествовал Василий Блаженный: плакал с великим воплем. В лето 7060 преставися на Москве Василий Блаженный, нача странствовати и ходити от 10 лет возраста своего, а всех лет поживе 88»[252]. Отрывок из Сокращенного временника приведен для того, чтобы показать, что этот памятник далеко не всегда совпадает с Пискаревским летописцем, и поэтому Пискаревский летописец не был непосредственным источником последнего, а основан на общем обоим источнике. Заметки Пискаревского летописца о строительстве храма Василия Блаженного и некоторых событиях его жизни, вероятно, взяты из летописи XVI в., которую использовал и Сокращенный временник.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.