1.1.4. Анализ содержания исторического источника

1.1.4. Анализ содержания исторического источника

На этапе анализа содержания мы в первую очередь стремимся достичь максимальной степени понимания исторического источника, а затем выявляем его информационные возможности, подготавливая тем самым к использованию в дальнейшем историческом исследовании.

Интерпретация исторического источника (от лат. interpretatio – истолкование, разъяснение) – базовая составляющая процесса исторического познания, смысл которой заключается в достижении понимания исторической (источниковой) реальности на основании системы методологически выверенных исследовательских процедур.

В ходе интерпретации достигается максимально возможное понимание исторического источника. С точки зрения предлагаемой в данном учебном пособии модели источниковедения интерпретация (как это было показано в первом разделе при анализе понятия «исторический источник») представляет собой ключевую процедуру в источниковедческом анализе.

Мы оставим за пределами рассмотрения технические вопросы интерпретации, которые, как и вопросы атрибуции, решаются, как правило, в рамках вспомогательных исторических дисциплин. Вполне очевидно, что, приступая к исследованию, необходимо удостовериться, что вы понимаете язык исторического источника, приводимые в нем датировки, систему мер и т. д. Для выяснения значения незнакомых вышедших из употребления слов необходимо обращаться к историческим словарям (не путая их с толковыми, которые, впрочем, также могут оказать помощь историку), но с приобретением исследовательского опыта историк научается понимать, что, например, в XVIII в. выражение «чинить против государеву указа» означает не политический протест, а как раз наоборот – поступать в соответствии с законом; указанный в источнике, например, «157?й год» означает не 1157 и это не ошибка писца, а это 7157 г. от сотворения мира и соответственно 1648/1649 г. от Рождества Христова и т. д.

У нас же речь пойдет об интерпретации как методе понимания Другого – автора исторического источника и той культуры, к которой он принадлежал[718].

А. С. Лаппо-Данилевский, определяя смысл и значение исследовательской процедуры интерпретации, писал:

Всякий, кто стремится к познанию исторической действительности, почерпает свое знание о ней из источников (в широком смысле); но для того, чтобы установить, знание о каком именно факте он может получить из данного источника, он должен понять его: в противном случае он не будет иметь достаточного основания для того, чтобы придавать своему представлению о факте объективное значение; не будучи уверенным в том, чт? именно он познает из данного источника, он не может быть уверенным и в том, что он не приписывает источнику продукта своей собственной фантазии. С такой точки зрения историк, в сущности, приступает и к изучению различных видов источников: он пытается установить, например, остатки какого именно факта или предание о каком именно факте заключаются в данном источнике, что и становится возможным лишь при надлежащем его понимании. Впрочем, если припомнить, кроме того, те принципы, которые лежат в основе понятия о собственно историческом объекте изучения, то и с такой более специфической точки зрения понимание источника станет еще более настоятельной потребностью историка: ведь приступая к изучению исторического материала, он уже исходит из признания того «чужого я», деятельности которого он приписывает возникновение данного источника, и из соответствующего понятия о последнем; следовательно, каждый исторический источник оказывается настолько сложным психическим продуктом отдельного лица или целого народа, что правильное понимание его дается не сразу: оно достигается путем его истолкования.

Итак, в широком смысле можно сказать, что интерпретация состоит в общезначимом научном понимании исторического источника [выделено мной. – М. Р.].

Научное понимание исторического источника, в свою очередь, нуждается, однако, в некотором разъяснении. Вообще, научно понимать исторический источник значит установить то объективно-данное психическое значение, которое истолкователь должен приписывать источнику, если он желает достигнуть поставленной себе научной цели его исторической интерпретации; но, в сущности, истолкователь может придавать объективно-данное психическое значение своему источнику лишь в том случае, если он имеет основание утверждать, что он приписывает ему то самое значение, которое творец (автор) придавал своему произведению. С такой точки зрения истолкователь и интересуется главным образом психическим значением или смыслом исторического источника и устанавливает его путем интерпретации[719].

Парадигмально различные подходы к историческому познанию, соотносимые с классической и неклассической моделями науки, делают объектом интерпретации либо исторический факт, устанавливаемый путем так называемой критики исторических источников[720], либо исторический источник как объективированный результат творческой активности индивидуума / продукт культуры, на понимание которого и нацелена историческая интерпретация. Образцы методологической разработки интерпретации исторического факта в XIX в. дали немецкие историки И. Г. Дройзен (1808–1886) и Э. Бернгейм (1850–1942). И. Г. Дройзен определяет: «Сущность интерпретации – увидеть в былых происшествиях реальности во всей полноте их условий, которые требовали своей реализации в действительности»[721]. И. Г. Дройзен выделяет четыре аспекта интерпретации: прагматическую интерпретацию – реконструкцию картины исторических событий на основе проверенного в процессе критики исторического источника материала; интерпретацию условий – выяснение исторического контекста установленных в процессе исследования фактов; психологическую интерпретацию – выявление волевых актов, породивших исследуемую ситуацию; интерпретацию идей – объяснение нравственных оснований волевых актов[722]. Как мы видели, методологию интерпретации исторического источника наиболее подробно разработал А. С. Лаппо-Данилевский, который утверждал, что исторический факт устанавливается не в процессе критики исторического источника, а в процессе его интерпретации. А. С. Лаппо-Данилевский выделяет четыре взаимосвязанных метода интерпретации исторического источника: психологический, основанный на принципе признания чужой одушевленности, – истолкование исследуемого объекта как реализованного продукта чужой психической жизни, т. е. собственно признание его историческим источником; технический – «истолкование тех технических средств, которыми автор воспользовался для обнаружения своих мыслей»; типизирующий, систематический и эволюционный – соотнесение исторического источника с состоянием культуры (коэкзистенциальное измерение) и со стадией культуры (эволюционное/историческое измерение), в которой источник возник; индивидуализирующий – выявление индивидуальных особенностей личности автора и характеристик его творчества[723]. На протяжении XX в. проблематика интерпретации разрабатывалась главным образом в контексте герменевтики.

Под герменевтикой (греч. hermeneutike) изначально понималось искусство толкования библейских или античных текстов. В течение XIX–XX вв. сформировалось и иное понимание герменевтики: (1) методологическая парадигма гуманитарного/исторического знания (XIX в., В. Дильтей); (2) философская дисциплина, в которой выделяется герменевтика сознания (XIX в., Ф. Шлейермахер, В. Дильтей) и герменевтика бытия (XX в., М. Хайдеггер – онтологический аспект, Г.-Г. Гадамер – эпистемологический аспект).

Истоки герменевтики следует искать в Древней Греции, где практиковалось толкование текстов оракулов и Гомера; Аристотелем был создан трактат Peri hermeneias («О выражении мыслей»). Наибольшее влияние на становление герменевтики оказало толкование Библии в иудаизме (Филон) и христианстве (Ориген, Августин). Как дисциплина, не только практикующая экзегезу (толкование малопонятных текстов религиозного характера), но и разрабатывающая правила толкования, герменевтика сложилась в раннем протестантизме (Лютер, Меланхтон, Флаций). Понятие hermeneutica (лат.) впервые встречается у И. К. Даннхауэра (1629). Становление философской (филологической) герменевтики как учения о понимании как таковом – связано с именами И. М. Хладениуса (1710–1759), Ф. Шлейермахера (1768–1834), А. Бёка (1785–1867). Выделяют разновидности герменевтики: перевод (рус. «толмач», англ. interpreter), реконструкция (применительно к историческому познанию – воспроизведение смысла исторического источника, воссоздание исторической ситуации / исторических обстоятельств) и диалог (концепция диалога культур, диалоговый подход в гуманитарном познании). Ряд авторов соотносит разновидности герменевтики с историческими этапами ее становления[724]. Первый этап – толкование/перевод воли богов (античность) и Библии (Средние века). Второй этап – реконструкция – преобладает в Новое время и реализуется в филологической герменевтике. Техники реконструкции разработаны Ф. Шлейермахером, А. Бёком. Наибольшее развитие герменевтика как реконструкция получает в концепции В. Дильтея, рассматривающего в качестве основания герменевтики описательную психологию, которой придается характер универсального метода наук о духе, в первую очередь исторической науки. Диалог культур/традиций как порождение новых смыслов преобладает в философии XX в. (Г.-Г. Гадамер, Ю. Хабермас, П. Рикёр).

Мы видим, что исторически сложившееся понимание герменевтики в некоторых его вариантах близко к интерпретации в ее источниковедческом смысле, – особенно если мы обратимся к определению, которое дает предмету герменевтики Э. Тисельтон: «В центре внимания герменевтики находится процесс чтения, понимания и анализа текстов, которые были написаны в совершенно ином историческом контексте»[725].

Но все же различение герменевтики и интерпретации может быть обнаружено в семантическом различии понимания и объяснения/толкования. Кроме того, следует особо подчеркнуть, что в качестве практической герменевтики в историческом познании XIX и отчасти XX в. следует рассматривать толкование содержания исторических источников с целью конструирования исторических фактов при их подчинении логике исторического нарратива[726]. При этом соотношение исторического факта и исторического нарратива адекватно описывается понятием герменевтического круга.

Герменевтический круг – это, с одной стороны, имманентное свойство понимания, фиксирующее его предпосылочный, пред-рассудочный характер, обусловленность, в том числе традицией, с другой стороны, базовое правило герменевтики, которое Г.-Г. Гадамер (1900–2002) описывает так:

Целое надлежит понимать на основании отдельного, а отдельное – на основании целого. Это герменевтическое правило берет начало в античной риторике; герменевтика Нового времени перенесла его из области ораторского искусства на искусство понимания. В обоих случаях пред нами круг. Части определяются целым и в свою очередь определяют целое; благодаря этому эксплицитно понятным становится то предвосхищение смысла, которым разумелось целое[727].

Истоки герменевтического круга обнаруживаются в античной риторике и патристике (Августин). Флаций (протестантский богослов, 1520–1575) развил учение о взаимосвязи смысла фрагментов текста и текста как целого. В Новое время герменевтический круг становится базовым правилом герменевтики как искусства понимания. Сформулировал проблему герменевтического круга Ф. Аст (1778–1841) в работе «Основные черты грамматики, герменевтики и критики» (1805), где говорит о том, что целое понимается исходя из смысла единичного, а единичное – исходя из смысла целого. Под конечным целым Ф. Аст понимал «дух истории». Проблему конкретизировал Ф. Шлейермахер: круговое движение понимания имеет объективную и субъективную составляющие. Объективная составляющая герменевтического круга – включенность отдельного текста в контекст творчества автора, творчества автора – в контекст литературного жанра и литературы вообще. Субъективная составляющая герменевтического круга – принадлежность текста душевной жизни автора. Этим составляющим герменевтического круга соответствуют «грамматическая» и «психологическая» интерпретации. Проекцию герменевтического круга на историческое познание содержит концепция В. Дильтея: понимание исторического индивидуума (индивидуума, обладающего «историческим разумом») возможно при понимании духовного мира соответствующей эпохи, что, в свою очередь, предполагает понимание «предметных остатков психической жизни». Оригинальную трактовку герменевтического круга применительно к историческому познанию дал И. Г. Дройзен:

…мы понимаем то, что есть, целиком и полностью только тогда, когда познаем и уясняем его становление. Но его становление мы познаем, лишь следуя и постигая как можно точнее, каково оно есть <…>, становление и настоящее бытие мы проявляем из сущего, воспринимая его во времени и разлагая на части, чтобы понять его.[728]

В философии М. Хайдеггера (1889–1976) герменевтический круг приобретает онтологический характер как базовое определение условия существования человека. В эпистемологическом плане идеи М. Хайдеггера об «онтологически позитивном смысле» герменевтического круга развил Г.-Г. Гадамер, показавший продуктивность герменевтического круга в процессе познания. Применительно к историческому познанию Г.-Г. Гадамер распознает во временн?й дистанции «позитивную, продуктивную возможность понимания»:

Дело же заключается в том, чтобы распознать во временной дистанции позитивную, продуктивную возможность понимания. Временной промежуток этот заполнен последовательностью событий, традиции, в свете которой и выступает для нас все предание. Тут можно говорить о подлинной продуктивности того или иного события. Каждый знает, сколь бессильно наше суждение, если временное отстояние не снабдило нас надежной мерой. Так, научное сознание в своих суждениях о современном искусстве чувствует себя порой в высшей степени неуверенным. Очевидно, что мы подходим к таким созданиям с предварительно сложившимися суждениями, недоступными нашему контролю, – они способны наделить эти создания свойством повышенного резонанса, свойством, которое не совпадает с их подлинным содержанием и с их подлинным значением. Лишь когда отомрут все такого рода актуальные связи, выступит их подлинный облик, лишь тогда откроется возможность понимания того, что действительно сказано ими, понимания того, что с полным основанием может притязать на общезначимость. Кстати говоря, сама по себе фильтрация подлинного смысла, заключенного в тексте или в художественном создании, есть бесконечный процесс. Фильтрует временное состояние, а оно пребывает в непрестанном движении, оно увеличивается, и в этом продуктивность его для понимания. В результате предрассудки частного характера отмирают, а выступают наружу те, что обеспечивают истинное понимание[729].

Эту концепцию развивает далее П. Хаттон, который выявляет продуктивную роль традиции в процессе понимания и анализирует новые условия существования герменевтического круга при постмодернистском разрушении традиции[730].

Несмотря на то что в современном гуманитарном познании существует устойчивая тенденция отождествлять герменевтику с интерпретацией, в строгом методологическом смысле исследовательскую процедуру интерпретации в источниковедении следует отличать от герменевтического подхода в истории. В историческом познании не следует смешивать герменевтический круг как способ понимания, основанный на пред-рассудке, на пробрасывании смысла, с осознанной экспликацией контекста в процессе исторической интерпретации. В неклассической и постнеклассической моделях науки применительно к историческому познанию принципиально важно различать герменевтику и интерпретацию исторического источника, поскольку герменевтические процедуры, преобладающая в XX в. диалоговая разновидность герменевтики в строгом смысле имеют целью не научное познание, но истолкование исторического источника с позиции читателя, а также истолкование исторических фактов в контексте определенного нарратива.

Еще раз подчеркнем, что различение герменевтического подхода и интерпретации как процедуры научного познания может быть обнаружено в семантическом различии толкования/объяснения и понимания. Следует признать, что необходимое методологическое различение этих понятий не всегда легко реализуемо в исследовательских практиках исторической науки.

Установление достоверности исторического источника. Прежде всего не следует путать подлинность и достоверность исторического источника. Это совершенно разные понятия, спутать их сложно, но совершенно необъяснимым образом многие поколения студентов испытывают сложности с их различением. Поэтому еще раз разъясним: источник подлинный, если он создан в то время, в том месте и тем автором, как это указано в самом историческом источнике или легко читается по контексту. Понятие, противоположное подлинности, – фальсификация. Подлинность исторического источника устанавливается с применением технических навыков, вырабатываемых преимущественно вспомогательными историческими дисциплинами. При этом излишне пояснять, что фальсификация, будучи выявленной, не утрачивает свойств исторического источника: это исторический источник, созданный в другой время и другим автором, преследовавшим собственные цели.

С тем чтобы не путать подлинность и достоверность, можно уточнить формулировки: если в случае подлинности речь идет о подлинности самого исторического источника, то в случае достоверности корректнее говорить о достоверности его информации. И проблемы здесь уже не технические. Определение понятия «достоверность» выглядит простым только с точки зрения классического типа рациональности, для которого задача науки – постижение объективной реальности, в том числе объективной реальности прошлого. В этом случае действительно все очень просто: информация источника достоверна, если она соответствует этой самой «объективной реальности». Способом установления достоверности выступает так называемая критика исторического источника, основанная на здравом смысле историка и в качестве метода использующая, как правило, лишь сопоставление информации разных источников. Классическое описание этой модели принадлежит уже упоминавшемуся Болингброку:

Защищенный от обмана, я могу смириться с неосведомленностью. Но когда исторические записи не полностью отсутствуют, когда одни из них были утрачены или уничтожены, а другие сохранены и получили распространение, тогда мы подвергаемся опасности быть обманутыми; и поистине должен быть слеп тот, кто принимает за правду историю какой бы то ни было религии или народа, а в еще большей мере – историю какой-либо секты или партии, не имея возможности сопоставить ее с другой исторической версией. Здравомыслящий человек не будет так слеп. Не на единственном свидетельстве, а на совпадении свидетельств станет он утверждать историческую истину [здесь и далее выделено мной. – М. Р.]. Если совпадения нет вовсе, он не будет доверять ничему; если оно есть хоть в чем-то немногом, он соразмерит соответственно свое согласие или несогласие. Даже слабый луч света, блеснувший из чужеземного исторического повествования, часто разоблачает целую систему лжи; и даже те, кто заведомо извращает историю, нередко выдают себя в результате невежества или небрежности <…>. Если же говорить о предмете в целом, то во всех этих случаях нас обмануть всерьез нельзя, если мы сами этого не захотим.

Во всех других случаях делать это – еще меньше смысла, ибо когда историй и исторических хроник вполне достаточно, то даже те, что ложны, способствуют обнаружению истины. Вдохновляемые разными страстями и задуманные во имя противоположных целей, они противоречат друг другу, а противореча, – выносят друг другу обвинительный приговор. Критика отделяет руду от породы и извлекает из различных авторов всю историческую правду, которая лишь частично могла быть найдена у каждого из них в отдельности; критика убеждает нас в своей правоте, когда она основывается на здравом смысле и излагается беспристрастно. Если этого можно достичь благодаря историческим сочинениям, авторы которых сознательно стремились к обману, то насколько легче и эффективнее можно сделать это с помощью тех, кто с большим уважением относился к истине? Среди множества авторов всегда найдутся такие, кто неспособен грубо искажать правду, опасаясь разоблачений и позора, в то время как он ищет славы, или же такие, кто придерживается истины, исходя из более благородных и твердых принципов.

Очевидно, что все они, включая даже последних, могут ошибаться. Находясь в плену у той или иной страсти, первые способны время от времени распространять ложь или скрывать правду, подобно тому живописцу, который <…> нарисовал в профиль портрет государя, у которого был только один глаз[731].

В неклассической модели исторической науки понятие достоверности меняется. Исследователи начинают проявлять интерес не только к «объективным фактам, которые можно извлечь из источника» (по-прежнему распространенный дискурс, маркирующий сохранение классического типа рациональности у современных нам авторов), но и к субъективности автора, его мировидению. Конечно, и в этом случае никто не отменяет проверку так называемой фактической информации исторического источника, но исследователь уже не ставит задачу «отбросить» субъективность автора, но видит в ней самостоятельный предмет исследования, без изучения которого невозможно адекватно воспринять информацию исторического источника. Именно в неклассической модели исторической науки применяется принцип признания чужой одушевленности[732]. Неклассический тип рациональности предполагает ответ на вопрос об искренности автора, наличии или отсутствии умышленного искажения реальности (естественно, субъективной реальности автора, а не «объективной реальности истории»). Конечно, этот подход требует более тонкого исследовательского инструментария, который не может быть в полной мере формализован.

Несмотря на то что неклассическая модель науки сменяет классическую в конце XIX в., проявления классического типа рациональности мы обнаруживаем и у авторов весьма недавнего времени. Выше уже приводились слова П. А. Зайончковского из предисловия к указателю «История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях современников»: «…ценность мемуаров заключается в изложении фактической стороны описываемых событий, а не в оценке их, которая, естественно, почти всегда субъективна»[733].

Постнеклассический тип рациональности востребует главным образом герменевтическую модель определения достоверности, критерием которой выступает согласование части и целого.

Позиционируемая в настоящем учебном пособии неоклассическая модель источниковедения предполагает рассмотрение проблемы достоверности информации исторического источника через призму понятия «эмпирическая реальность исторического мира», при этом акцентируя внимание как на личности автора, особенностях его мировосприятия, так и на включенности исторического источника в систему видов, свойственную определенной культуре, что позволяет эксплицировать скрытые интенции автора, влиявшие не только на характер представления информации в историческом источнике, но и на отбор ее, что вынуждает поставить проблему полноты информации исторического источника.

Понятие полноты информации исторического источника. При вышеизложенном понимании достоверности очевидно, что понятие полноты с ним связано самым непосредственным образом.

На наш взгляд, применительно к классической модели исторической науки понятие полноты информации исторического источника не может быть определено в принципе. Если в этом случае ставится вопрос о полноте информации исторического источника, то речь идет не о выявлении свойств самого исторического источника, а о соотнесении его информации с изучаемым историком «фрагментом исторической реальности».

Понимание исторического источника не как резервуара информации, а как культурного феномена, заслуживающего не так называемую критику, а полноценный источниковедческий анализ, заставляет поставить проблему полноты в двух взаимосвязанных планах: во-первых, полноты по отношению к видовой модели; во-вторых, выявления сознательного замалчивания автором той информации, которой он владел, но не считал нужным включить в созданный им исторический источник, хотя видовая модель такую информацию и предполагает. Например, вполне очевидно, что историк по-разному отнесется к отбору информации в мемуарах-автобиографиях и мемуарах – «современных историях». Полнота кодекса (уложения) или свода законов определима только по отношению к регулируемым ими сферам социальной действительности. В частности, мы можем судить о полноте Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. с точки зрения охвата тех деяний, которые считались преступлениями в период его действия. Для суждения об этом необходимо изучение юридической практики, вновь принимаемых законодательных актов и сравнение с Уголовным уложением 1903 г., в котором была уже предусмотрена, например, ответственность за участие в политическим (революционном) движении. Установление полноты материалов статистического обследования возможно по отношению к его программе и т. д.

Излишне говорить, что с точки зрения позиционируемой в настоящем учебном пособии концепции источниковедения изначальная исследовательская гипотеза о видовой природе исторического источника, проверенная на этапе анализа его происхождения, работает при определении достоверности и установлении полноты изучаемого исторического источника.

* * *

Таким образом, анализ содержания имеет своим результатом вывод о возможностях и перспективах использования исторического источника в историческом исследовании. За процедурой источниковедческого анализа в структуре оригинального источниковедческого исследования следует процедура источниковедческого синтеза. Но прежде чем приступить к ее изложению, остановимся на часто упоминавшемся в предшествующих параграфах понятии «критика исторического источника».

Различение понятий «источниковедческий анализ» и «критика исторического источника» имеет принципиальное значение: последнее соответствует пониманию исторического источника в классической модели науки и в современных условиях явно устарело.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.