Общинный проект русских консерваторов

Общинный проект русских консерваторов

Впрочем, среди правых было достаточно тех, которые решительно взяли сторону общины и общинности. Они составили нечто вроде отдельного идейно-политического направления. И его сила заключалась в убедительности известнейших правых идеологов С.Ф. Шарапова, А.Г. Щербатова, Д.И. Хотяинцева и т. д., а также в организационной активности Всероссийского Дубровинского Союза русского народа – единственной крепкой оргструктуры правых, сохранившей верность «миру».

Защитники общины чрезвычайно ценили ее как основу русской самобытности. Шарапов называл общину «последним прибежищем русских исторических идеалов», а Щербатов был убежден, что «общинный строй землевладения, сопряженный с общинным самоуправлением помогли русскому народу сохранить свою самобытность».

Последний утверждал, что «одностороннее увлечение батраческим хозяйством, фермерством и однодворным хозяйством, по образцу английских и американских… противно историческому прошлому и будущему России».

В сознании многих националистов община представляла собой идеальный нравственный и социальный регулятор народной жизни. Шарапов с трепетом характеризовал ее в качестве «нравственного регулятора высшего порядка», выполняющего «первую задачу той Божьей правды, которую ищет всегда русский народ» – задачу противодействия чрезмерному возвышению или чрезмерному падению отдельной личности.

А вот Щербатову община была мила еще и тем, что общинники, соучаствовавшие в распоряжении землей, устанавливали между собой определенные «соседские бытовые отношения». Он предупреждал, что в случае чрезмерной концентрации земли новые хозяева потребуют разрешения всех возникающих проблем на основе формального права, с применением силы, а не дружественного соглашения.

Вот это полностью соответствовало патриархальному менталитету консерваторов, не покушавшихся на принцип неприкосновенности собственности, но желающих смягчить формализм юридического подхода «полюбовным», «семейным» соглашением.

«Семья, – считали П.Н. Семенов и А.А. Салтыков, оппонирующие «реформаторам», – есть продолжение личности хозяина». Само слово «собственность» является новым, переводным, пришедшим с Запада. Там, в условиях раннего капитализма и тесноты земельного пространства, выдвинулся «внешний момент – момент индивидуального господства личности над вещью» (фр. propriete, нем. Eigenthum). «Русский же народ называет собственность вотчиной, батьковщиной и отцовщиной, как бы подчеркивал в своем правосознании семейный момент собственности».

В отличие от правых, критиковавших общину, ее защитники-монархисты не находили у нее никакой революционности. Напротив, они видели в «мирской» организации одно из главных средств борьбы против социалистической революции, опирающейся на массу пролетариев – вчерашних крестьян, вынужденных уйти с земли.

Вынуждала их к этому, по мнению «ортодоксов», «хуторская» реформа, в чьей утопичности они никогда не сомневались. «Пора нам, наконец, перестать увлекаться европейскими афоризмами вроде: «дайте мне скалу, но только в личную собственность и я превращу ее в сад», – вразумляли правых «новаторов» Семенов и Салтыков. – На такой афоризм можно ответить: «Чтобы обращать скалы в сады нужны, прежде всего, капиталы, образование, знание и умение, которых у нашего крестьянина пока нет».

Консервативный публицист С.Г. Аксаков высветил одну интересную тенденцию – очень часто на хутора выселяются самые забитые крестьяне, продающие последнее в надежде улучшить свое положение. Но его с таким минимумом средств никогда не улучшить в условиях индивидуального хозяйства.

Монархист А. Панфилов рассмотрел другую сторону данного вопроса. Он подметил неустойчивость мелкого крестьянского хозяйства, обусловленную зависимостью от внешних факторов (двух и более неурожаев подряд, смерти и тяжелой болезни владельца, пожара, падежа единственной лошади и т. д.). Панфилов отметил, что данная неустойчивость крайне опасна в условиях индивидуальной экономической деятельности, свободной от общинной опеки.

Никак не могли поверить в индивидуалистический «инстинкт» российского крестьянства дубровинцы – последователи основателя Союза русского народа А. И. Дубровина, отказавшегося от любых компромиссов с парламентаризмом и капиталистами. Они именовали столыпинскую реформу «огромной фабрикой пролетариата» и делали краткий, логичный вывод: «Единственно возможным противовесом западноевропейскому социализму может служить только наша община».

В отличие от «столыпинцев», «общинники» ортодоксы вовсе не считали, что в случае разрушения общины произойдет хоть сколько-нибудь заметный рост уважения к частной собственности. Они предсказывали – гибель «мира» приведет к прямо противоположным результатам. Наиболее ярко это сделал монархист Ф.Д. Самарин. Он резоннейшим образом заметил, что сторонники Столыпина, желая привить крестьянам чувство уважения к собственности, на самом деле дождутся обратного эффекта. И произойдет сие потому, что нарушение прав общины (коллективного собственника) в пользу отдельного крестьянина приведет последнего к мысли о возможности нарушения дворянских прав на земли. «Надо ли пояснять, – вопрошал Самарин, – к каким опасным последствиям приведут подобные представления, если они проникнут в крестьянскую массу».

Потому-то, кстати, и неправомерно говорить о том, что столыпинская реформа не предполагала насильственную ликвидацию общины, ибо выход из нее был сугубо добровольным. Отделяющиеся об общины уносили с собой часть общей земли, которая считалась принадлежащей мирскому целому – по обычному традиционному праву. Зачастую ортодоксы записывали в главные враги собственности тех же самых инициативных крестьян, на которых делали ставку «национал-капиталисты». Например, Д.И. Хотяинцев расценивал требование выдела участков к одному месту как «факт вторжения в законные земельные права общества». «Получается, – удивлялся Хотяинцев, – какое-то хозяйничанье единиц в имуществе собственника – сельского общества».

Из этих «продвинутых» «единиц» наибольшую неприязнь националистов-«общинников» вызывали удачливые и богатые «кулаки», «мироеды».

Крайне резко критиковали кулачество дубровинцы, взявшие сторону деревенской бедноты. Их рупор «Русское знамя» (доставшийся Дубровину в наследство от некогда единого СРН), громко заявлял: «В сознании народа царь не может быть царем кулаков».

Увлеченный полемикой Шарапов подвергал жесточайшей критике кулачество, доходящее до «полного бессердечия и жестокости, неуважения к старикам, нарушения семейных начал… и, наконец, падения веры и нравственности». Причем кулачество, подчеркивал автор, особенно опасно на русской почве, которая ему совершенно чужда: «Немец-ростовщик может быть очень мягким, сентиментальным, так как его удовлетворяет юридический аспект дела. Русский же кулак отлично знает о своей несовместимости с моральными нормами села и способен представлять только «нравственное чудовище».

Он-то и дискредитирует, главным образом, общину, благодаря которой еще возможно хоть как-то защитить от мироеда остальных крестьян.

И надо заметить, что критика кулачества велась не только касательно сугубо аграрных проблем. Так, консервативное «Современное обозрение» писало о презрении кулаков к духовенству. «Обозрение» указывало на попытку деревенских «буржуа» подчинить себе сельских батюшек. Последние часто видят «как темные силы деревни, местные пауки, опутывают темный народ, сплошь и рядом развращая его и неверием, и недоброй жизнью…». Попытка же священника изменить положение дел приводит к тому, что «вся муть со дна взбаламученного… болота сельской жизни» поднимается в защиту «благодетеля».

Тут уже прослеживаются некоторые моменты социалистической критики, которая, так или иначе, была присуща всем правым. Хотя видеть особую «левизну» в данном случае не приходится.

В пику недругам общины, любящим порассуждать об ее экономической неэффективности, ортодоксальные традиционалисты опровергали расхожие стереотипы такого рода.

Со знанием предмета К.Н. Пасхалов приводил в пример Тарусский уезд, где общинники подняли производство до такой степени, что могли успешно конкурировать с помещиками. Многие крестьяне обращали часть полевой земли под сады и ягодники, выручая с них по нескольку сот, а то и тысяч рублей.

Имевший богатый опыт взаимодействия с крестьянами, помещик Шарапов утверждал, что община способствует быстрому распространению полезных нововведений. По его наблюдениям, любое нововведение в общине (правда, всегда после напряженных раздумий) подхватывается всей массой. Он продемонстрировал это на опыте деревни Сосновка.

В начале 80-х годов XIX века С.Ф. Шарапов изобрел плуг с великолепными техническими данными. Ему даже была присуждена бронзовая медаль на конкурсе в уездном городе Любимове (Ярославская губерния). Несмотря на популярность этого плуга среди крестьян, его долгое время не покупали. Но стоило только двум сосновским мужикам купить плуг, как через два дня было продано 5 штук. А уже на следующий год (после зимнего межсезонья) население довольно значительного района (к северу от Сосновки на 15 верст полукругом) кинулось покупать их. В конечном итоге, плуг стали покупать даже бедняки. А ведь в начале в общине сложилась атмосфера критики, шуток. Работающих с новым плугом попросту не понимали. Вскоре же ее сменило «общественное, мирское давление» в пользу плуга.

Показательно, что С.Ф. Шарапов отводил помещичьим хозяйствам роль двигателя сельскохозяйственной культуры отдельных крестьян-общинников, за которым «тихо, но постепенно, всем миром, должна подвигнуться общинная масса».

Националисты выделяли такую важную особенность общины, как хозяйственная устойчивость. Она, по их разумению, была мощным препятствием на пути к разорению крестьян. «Община, – отмечал Шарапов, – обладает тысячью орудий самосохранения… В то же время отдельный хозяин, особенно хуторянин, страшно неустойчив». Он указывал на помещичье землевладение, которое, по его мысли, распылялось и обезземеливалось именно благодаря индивидуальной собственности и «экономическому» одичанию».

При этом надо заметить, что националисты-общинники отнюдь не желали идеализировать предмет своей защиты. Они видели – община деградирует, но были склонны объяснять эту деградацию условиями, внешними по отношению к ней. Главной причиной падения общины правые считали политику правительства. Так, Шарапов утверждал, что община находится в состоянии хозяйственной деградации по причине отказа властей дать хоть какие-то средства на ее подъем, для которого нужны финансовые вливания, а также достаточное количество удобрений, хороших семян, племенных животных и т. д.

«Общинники» упрекали государственный аппарат в непонимании нужд общинной, самобытной России. Хотяинцев называл политику правительства в области насаждения личной собственности «жалкой бюрократической фантазией, ничего лучшего не придумавшей, как российских мужиков в каких-то робинзонов превращать». Несуразность виделась ему и в том, что «правительство, признавая… крестьян созревшими для совместного труда в публичных собраниях с другими сословиями для выработки законов» одновременно содействует их «одичанию, расселению по хуторам».

Получалась интересная ситуация – столыпинская реформа, призванная усилить свободу хозяйственной деятельности, носила в глазах последовательных традиционалистов характер типично бюрократического мероприятия, ограничивающего права собственности. Эта бюрократическая затея ломала традиционный порядок, веками складывавшийся в условиях «органического», постепенного развития аграрной России. Она препятствовала правильному функционированию сельского хозяйства и укреплению экономической мощи русской деревни.

Вкратце касаясь последнего обстоятельства, можно обратиться к выступлению Шарапова на первом съезде Всероссийского союза землевладельцев (1906 год). Обращаясь к участникам съезда, он предупреждал: даже полюбовное размежевание крестьян потребует огромных капиталов (предназначенных на обзаведение новыми постройками и т. д.). А ведь они, капиталы, более нужны для подъема производительности земледелия.

Консерваторы-общинники вовсе не были какими-то упертыми ретроградами и твердо стояли на почве прагматизма. Они ни в коем случае не требовали простого возвращения назад, понимая всю сложность современных им реалий и необходимость взвешенного подхода к сложным проблемам собственности.

Если Ф.Д. Самарин и призывал отказаться от закрепления надельной земли в личную собственность крестьян, собираясь узаконить «идеальное право на определенную неизменную долю земли», то он видел это делом отдаленного будущего. В целом же он признавал личную собственность, понимая ее как «неизбежное зло». Самарин предлагал минимизировать отрицательные последствия указа 9 ноября 1906 года, усилив влияние общинной организации и резко сократив возможность отчуждения надельных земель.

Весьма умеренным было предложение Хотяинцева сохранить личную собственность крестьян – определив сначала постоянный размер земельной доли каждого общинника. Что касается перехода к личному хозяйству, то согласно Д.И. Хотяинцеву этот вопрос должно решить все сельское общество, а не его отдельные индивиды.

Схожим было намерение Аксакова соединить хуторскую и общинную систему, для чего он призывал:

1) точно установить размер хуторской земли (с учетом местных особенностей), достаточный для выгодного ведения хозяйства;

2) предоставлять право выселения только сильным крестьянам, имеющим необходимые средства и инвентарь, а также отличающимся не только энергичностью, но знанием и умением.

Но особенного внимания заслуживает детально разработанный проект А. Панфилова. Он предложил создать систему «общинно-хуторского наследственно-родового крестьянского землевладения». В ее рамках намечалось закрепить всю землю за общиной и параллельно разделить фонд на наследственные, родовые участки, раз и навсегда определенные.

Такие участки («хутора в общине») должны были пользоваться совершенной хозяйственной независимостью от схода, передаваться по наследству и при вымирании семьи переходить к «миру». Они подлежали бы продаже только членам собственной общины и только с ее согласия. В соответствии с проектом, их нельзя было закладывать ни банкам, ни частным лицам, а также отчуждать за долги. При выходе из общины всей семьей земля подлежала продаже «миру» (по местным ценам). В случае затруднения, возникшего в ходе проведения подобной операции, на помощь должно было прийти само государство. Желающие сохранить старую систему могли бы не прибегать к таким нововведениям вообще.

Основной принцип умеренных «общинников» можно понять, обратившись к следующему утверждению редколлегии газеты «Русское дело»: «… Великое благо для России, почти неизвестное другим народам – здоровое равновесие между общинным и частным землевладением».

В высшей степени любопытно заметить, что многие традиционалисты были уверены, что общинное начало присуще не только крестьянам, но и аристократии.

Тот же Панфилов рискнул заявить о существовании такого явления как «всероссийская дворянская земельная община». Она, по его мнению, была почти уничтожена после снятия запрета на продажу помещичьей земли лицам, не принадлежавшим к сословию дворян.

А его единомышленник, публицист А. Москвич сделал вывод о том, что «земля в земледельческом, а особенно земледельческом славянском государстве, не должна быть предметом вольной купли-продажи, ибо она фундамент государства». Он призвал перейти к «уездной дворянской общине, союзу дворянских родов целого уезда».

Такова была позиция консерваторов-общинников, которые твердо стояли на почве традиционализма, приближаясь, в то же время, к некоторым социалистическим положениям. Это было, конечно же, очень осторожное и неосознанное приближение. Вообще, тут теория – не главное. Многими консерваторами двигало, если так можно выразиться, социалистическое чутье. И выработано оно было многовековой практикой русского государственного социализма.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.