Мал смех, да велик грех

Мал смех, да велик грех

Поскольку смех происходит от глагола сметь и он является преодолением запретного, то его могут вызвать так называемые «неприличные» вещи, то, что в русской культуре нельзя называть и обнажать. Запретными для называния в русском представлении всегда были предметы и понятия «ниже пояса». Напомню, что в нашей иерархии хорошего и плохого верх и низ человеческого тела соотносились с добром и злом. Граница между ними проходила по чреслам человека, на которые ритуально налагался пояс. В старину неподпоясанный был все равно что неодетый.

Все, что ниже пояса, считалось срамным, и обнажать эти части человеческого тела почиталось за великий грех. И даже говорить об этом считалось греховным, ведь называние частей тела «ниже пояса» тоже являлось своего рода обнажением их, а значит делом стыдным. Срамные понятия табуировали, но и новые слова, заменявшие запретные речения, скоро становились неприличными. Те же запреты распространялись и на плотские отношения, и на физические отправления человека. Все слова, что описывали действия «ниже пояса», были запретными, их разрешалось упоминать при необходимости только во время болезни или родов, да и то в среде родных и врачевателей.

В русском языке к такому смеху, «ниже пояса», применимы понятия издеваться, изгаляться и измываться, что по сути означает – срывать одежды, покрывающие запретные телесные места, срывать покровы над недопустимыми к обозрению плотскими действиями. Человек издевающийся будто «раздевает» словами окружающих и себя самого, и потому его называют наглым, то есть бесстыдно скинувшим с себя одежду, нагим, неодетым. А смех такого рода рождает стыд, исконно звучавший как студ, буквально озноб от наготы, открыто выставленной на всеобщее посмешище. Стыд – чувство того, кто подвергается наглому осмеянию. Семья же и род, где завелся наглый смех, подвергались сраму – публичному осуждению бесстыдства. Выражение стыд и срам очень точно передает впечатление от наглого смеха как человека, так и всего общества.

Все это именовалось на Руси нечистым и бесовским, а подобный смех рассматривался как великий грех, род беснования. Русский язык не случайно соединил слова смех и грех, поставил рядом с греховной, бесстыдной шуткой чувство вины за согрешение. Именно о нечистом бесстыдном смехе предостерегают русские пословицы: «Где смех, там и грех», «Мал смех, да велик грех», «Навели на смех, да и покинули на грех».

Нечистая сила и бесстыдный смех идут рука об руку. В народе это хорошо понимали, на этот счет существовали отговорки и предупреждения: «Шутил бы черт с бесом, водяной с лешим», «С чертом не шути: перетянет», «Леший пошутит – домой не пустит; водяной пошутит – утопит», «Не шути с чертом: из дубинки выпалит, убьет», «Чем черт ни шутит», «Шутить бы черту со своим братом!». Черт порой в присловьях заменяется словом шут: «Шут его знает!» или дядя: «Шутил бы дядя, на себя глядя». Срамной смех осуждался церковью, за него требовалось принести покаяние.

Смех и грех – наиболее распространенная сегодня смеховая культура, прежде запретная и осуждавшаяся в благочестивом русском народе. Этот вид смеха, выражаясь языком психиатров, вызывает ощущение эйфории – чувства удовольствия и наслаждения, мотивированные наглой смелостью поругания запретов. Словесные матрицы неприличного смеха энергично и массово внушаются через бесчисленные «развлекаловки» и «хохмы» – юмористические программы жванецких, хазановых, петросянов, винокуров… Люди, собирающиеся на эти зрелища в огромных залах и у телеэкранов, жаждут одного – «поржать», хотя прекрасно понимают, что «ржачка» эта непристойна. Жаждут не посмеяться, не улыбнуться тонкой шутке, игре слов, доброй иронии, едкой насмешке, а именно ржать, гоготать, фыркать, хрюкать – какие еще животные термины приложить к этим звукам, которые издают зрители, схватываясь за животы, икая, обливаясь слезами и захлебываясь смехом на подобных сеансах бесстыдства и наглости. Сами «панорамы смеха» нацелены на слушателей и зрителей с «гусиным разумом и свиным хрюкальцем». В русской культуре такой смех еще называли пошлым. Слово это обозначает бесстыжие действия, что вызывают животную похоть, не подобающую приличному человеку. Пошлый анекдот, пошлая шутка смешны окружающим, но они смешны лишь в силу взлома запретов изгаляться, издеваться, наглеть.

Бесстыдный смех ненормален, он является разновидностью психоза эйфории, а рождает его эпидемическая искра глумления над запретным, передающаяся от одного зрителя к другому. Состояние, в которое впадают пришедшие за удовольствием люди на «сеансах смеха», и вправду сродни психически болезненному состоянию эйфории, когда «деятельность больных расторможена, наблюдается дурашливое поведение и расстройства критического мышления». Главная опасность подобных смеховых развлечений – в стремлении создавать у зрителя потребность в бесстыдстве и удовольствии от срамоты. Бесстыдный смех, открыто называющий запрещенные к прилюдному наименованию непристойности, разрушает границы добра и зла, явная скверна вдруг предстает дозволенной, и даже весьма привлекательной, ибо, переступая через запрет, человек чувствует себя смелым и испытывает от этого удовольствие. К тому же психоз эйфории не позволяет человеку, одержимому им, воспринимать и здраво оценивать происходящее. Так и формируют ныне наглое человеческое быдло, приученное к бесстыдству, не понимающее, что такое стыд и срам.

Греховный, пошлый, наглый смех безоговорочно осуждался русским народом, но, в семье не без урода, существовал исподволь в некоторых черных душах. Теперь этот непристойный смех пытаются сделать первейшим средством искоренения в нас стыда и приличия, а главное, понятий о добре и зле, являющихся нравственной крепью русского народа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.