II.VI. Идентичность национальная, идентичность корпоративная: английские юридические корпорации и полемика о композитарной монархии в раннестюартовской Англии[5]

II.VI. Идентичность национальная, идентичность корпоративная: английские юридические корпорации и полемика о композитарной монархии в раннестюартовской Англии[5]

На рубеже XVI–XVII столетий две юридических корпорации – юристы общего права и цивилисты оказались вовлеченными в процессы формирования и трансформации на Британских островах идентичностей разного уровня. Профессиональная и интеллектуальная деятельность английских юристов отражала и оказывала непосредственное влияние на сложный процесс конструирования раннестюартовской монархией «британской» идентичности, на поиск форм организации политического, правового и культурного пространства композитарной монархии.

Переход короны от Тюдоров к шотландским Стюартам в очередной раз поставил перед британским обществом вопрос о способах конструирования представлений о национальной идентичности, а также о том, какие составляющие необходимы и являются определяющими для существования самой «нации». Английская интеллектуальная традиция раннего Нового времени продолжала активно использовать принципы построения общности, восходящие к раннему и классическому средневековью. После Реформации новую актуальность приобретает экклезиоло-гический способ построения единства «народа англов», сформулированный Бедой: общая для населяющих остров народов Церковь, автономная и самодостаточная, творила единство из множественности. Генеалогический способ построения общности реализовывался через многократное тиражирование в политической и исторической литературе легенд о происхождении ныне живущих подданных английского короля от мифологических первопредков и о «непрерывности» правящей Островами династии¹. Кроме того, принцип территориального единства предполагал, что сама «земля Англии» сообщает ее обитателям на протяжении столетий общую для всех них специфическую харизму.

Наконец, для Англии традиционно значимой составляющей, на которой выстраивались представления об общности и узах, связывающих воедино жителей южной части острова Британия, была идея существования особого и превосходного по отношению к иным регионам права и связанных с ним институтов. В общем виде эта идея охотно принималась добрыми подданными английской короны, однако при ее конкретизации возникал ряд сложностей. Главная же сложность заключалась в том, что «английское право» отнюдь не было гомогенной системой.

Уникальность развития права в Англии определялась одновременным существованием нескольких правовых систем – общего права, канонического права, цивильного права и «права справедливости» (equity). Каждая из этих систем действовала в рамках собственных судебных институтов (всего к началу XVII в. в королевстве действовало более шестидесяти судебных институтов различной юрисдикции) и в определенной мере была ориентирована на различные категории, интересы и финансовые возможности тяжущихся. Помимо естественной иерархии локальных и центральных судов, они образовывали сложную систему взаимодействия, ни один элемент которой не воспринимался как полностью доминирующий. Несмотря на конфликты, на протяжение всего средневековья не раз разгоравшиеся как между короной судами, так и между судебными институтами различных юрисдикций, мысль о полной унификации английского права не посещала умы теоретиков. Можно также предположить, что описанная правовая ситуация как нельзя лучше коррелировалась с композитарным характером английской монархии. И если, следуя мысли современников, именно система судебных институтов – во всей ее неоднородности и внутренней сложности, в условиях плюрализма правовых систем, являлась стержнем и конституирующим основанием национальной общности, то принципы взаимодействия различных правовых систем, роль конкретных судов и юридических корпораций становились той моделью, которая определяла дальнейшее развитие композитарной монархии на Британских островах.

Позднетюдоровская и раннестюартовская эпоха стала периодом изменений самого английского юридического сообщества: традиционные устоявшиеся границы юрисдикции между судами цивильного и общего права были оспорены, что, в свою очередь, становилось причиной как открытого институционального конфликта, так и обширной политико-правовой дискуссии. По мере своего разворачивания конфликт между двумя корпорациями перестал быть профессиональным конфликтом и приобрел публичное измерение, затронув, в конечном итоге, вопросы об основаниях и пределах власти английского монарха². Обе корпорации претендовали на то, что именно их правовая система является подлинно национальной – в более узком «англоцентричном» или более широком «британском» смысле.

По мере своего развития конфликт изменял облик самих корпораций. Специфические факторы и явления, конституировавшие оба юридических сообщества, не просто приобрели свою наиболее четко выраженную форму, но стали предметом рефлексии (пусть даже весьма частичной) со стороны самих современников – участников конфликта.

Столкновение двух юридических корпораций в раннестюартовской Англии представляло собой многоуровневое комплексное явление, для более глубокого понимания которого историк вынужден обращаться к разнообразным методам исследования. Одним из эффективных подходов к изучению данной проблематики является дискурс-анализ.

На социальном уровне, благодаря лингвистическим репрезентациям, дискурсивные практики могут в процессе диалога влиять на формирование групп, устанавливать или разрушать отношения власти и соподчинения между социальными, профессиональными, этническими и гендерными группами. Дискурсивный подход позволяет проследить и проанализировать связь между языковыми средствами, риторическими приемами, формами коммуникации, способами аргументации и ведения полемики – то есть конкретными лингвистическими практиками – и трансформацией политических и административных структур³.

Р. Брубейкер и Ф. Купер справедливо предлагают разделять идентичности на так называемые «сильные» и «слабые»⁴. «Сильные» формы идентичности основаны на фундаментальной и долговременной самоидентификации, в то время как «слабые» характеризуются подвижностью, сложностью, часто недолговечностью, а также во многом определяются конкретным социальным и историческим контекстом. Формирование «слабых» идентичностей и связанных с ними дискурсов обусловлено множественностью факторов (нормативными, экономическими, правовыми и иными практиками)⁵. В зависимости от социального контекста набор этих факторов и степень их воздействия меняются, что сказывается на развитии данной идентичности или, напротив, ведет к ее «растворению».

Эволюция двух социопрофессиональных групп – английских цивилистов и юристов общего права – пример взаимодействия подобного рода «слабых» идентичностей. Обе группы к началу XVII столетия уже имели длительную историю, в которой, как и в истории формирования любой группы, можно выделить несколько этапов. Во-первых, это процесс непосредственного формирования исходной общности⁶, которая является основой для развития любой идентичности; во-вторых, институциализация этой общности, то есть взаимодействие с уже существующими институтами или формирование новых; в-третьих, адаптация – трансформация внутригрупповых норм под воздействием внешних факторов, и, наконец, интеллектуализация (механизмы конструирования коллективной памяти, формирование собственного дискурса)⁷ Эти этапы могут быть пройдены общностью последовательно, однако в большинстве случаев можно говорить о параллельном прохождении двух или нескольких этапов (например, адаптации и интеллектуализации). Формирование социопрофессиональной общности, как правило, продолжается по мере взаимодействия с разнообразными институтами, структурами и группами, а интеллектуализация нередко сопровождается институциональной конкуренцией с другими фигурантами социопрофессионального поля.

Обе английских юридический корпорации прошли длительный этап институциализации, растянувшийся на несколько столетий.

Общее право изначально воспринималась самими судьями не столько как комплекс идей и установок, сколько как практика или своего рода техника. Общее право, как гласило определение, которое Эдвард Кок дал, основываясь на средневековой традиции, есть искусственный (artificial)⁸ разум. Уильям Фулбек давал иную формулировку: «общее право есть обычная практика или общее для всех суждение» (common law is common use or common reason»⁹ Термин «reason» в данном контексте означал не врожденную естественную мыслительную способность, а логику принятия решений, комплекс знаний и умение их применять. А потому неизменность основ общего права парадоксальным образом сочеталась с динамикой их непрекращавшегося воспроизведения и применения в конкретных условиях единичного прецедента. Однако право, понятое как практика и не имеющее четко очерченной теоретической основы, могло стать «осязаемым» и реализоваться лишь через систему конкретных институтов. При этом, будучи результатом развития английского неписаного права, оно могло реализоваться лишь в Англии и лишь в английской институциональной системе (или в условиях экспорта этой системы). Здесь также кроется объяснение тому, почему большая часть исследовательской традиции истории общего права, начиная с Кока и Блэкстона, использует «институциональную схему» организации и систематизации материала как наиболее выигрышную. С точки зрения теоретиков общего права, система судебных институтов и была системой административной, а сами юристы не только вершили правосудие, но и разделяли функцию упорядочения общества, которая являлась преимущественной характеристикой власти короны.

Четыре судебных инна (подворья) – Линкольнз Инн, Грейз Инн, Миддл Темпл и Иннер Темпл были местом совместного обитания и одновременно обучения юристов общего права – единственным местом и единственными корпорациями, в которых возможно было овладеть основами данной юридической системы. Примечательно, что инны, снискавшие репутацию «английского юридического университета», не были в строгом смысле корпорацией в средневековом значении: их статус не был подтвержден королевской хартией, а внутренняя организация регулировалась серией статутов и ордонансов, издаваемых членами инна. Поэтому, несмотря на востребованность и престиж самой юридической профессии, статус иннов формально не был сравним со статусом и соответствующими привилегиями университетских корпораций.

По приблизительным оценкам население иннов на протяжении XVI – первой четверти XVII в. составляло от 700 до 1000 человек, среди которых были представлены разнообразные возрастные группы и профессиональные категории – от студентов, едва приступивших к обучению, до практикующих барристеров. В иннах также могли обитать учителя, обучавшие предметам, не связанным с юридической профессией (риторике, танцам, фехтованию) и размещались слуги. Часть членов корпорации юристов общего права обитала вне иннов: высокопоставленные судьи имели собственные дома, сержанты (элита барристеров) обитали в «сержантском инне». Предполагалось, что кроме так называемых «чтений» и учебных судебных процессов, составлявших преимущественные формы обучения в иннах, студенты присутствовали на заседаниях Вестминстерских судов, таким образом сразу же начиная практическое знакомство с профессией.

Длительный процесс подготовки судей общего права, требовавший вовлечения в практическую деятельность судебных институтов, объем и специфика изучаемого материала в каком-то смысле «замыкали» их внутри собственной институциональной системы. Детализация общего права, оформление процессуальных норм и быстрое увеличения спектра прецедентов, а также увеличение числа судей и клерков сопровождалось расширением и специализацией судебных институтов как на центральном, так и на локальном уровне. В то же время сами инны отнюдь не были закрытыми общинами монастырского типа: напротив, они были местом активной социальной и культурной активности; многочисленные и тесные связи, в том числе и патронатные, обеспечивали постоянный контакт иннов с двором и парламентом, особенно с палатой Общин¹⁰. Парламентская и придворная карьера была достаточно обычной для тех, кто обучался в судебных иннах, что, насколько можно предположить, в глазах юристов общего права делало институты, не являвшиеся судами общего права, вовлеченными в орбиту их деятельности. Отсюда следовала убежденность в том, что для административных, консилиарных или репрезентативных институтов являются нормативными тот же самый стиль мышления и те представления, которые формировались в судебных иннах и Вестминстерских судах.

Институционализация цивильного права и складывание корпоративной идентичности цивилистов проходила совершенно иначе. Развиваясь, прежде всего, как университетская дисциплина и имея своей целью трактовку и интерпретацию уже известного комплекса текстов и идей, цивильное право не было в той же степени «зависимо» от институциональной реализации, как право общее. Университетское образование – даже если оно в итоге не приводило к желаемому результату – докторской степени – открывало перед его обладателем самый широкий спектр возможностей для карьеры, которая могла продолжаться как в самой Англии, так и на континенте.

Относительно медленное складывание самостоятельной корпорации (и, как следствие, корпоративной культуры и автономного дискурса) английских цивилистов определялось тем, что с момента начала своего обучения они уже были вовлечены в более масштабную и устойчивую корпорацию – прежде всего, в церковную структуру, поскольку большинство средневековых цивилистов были, разумеется, клириками. Кроме того, они были включены в корпорации университета и его колледжей, где изучаемая дисциплина была далеко не единственным фактором организации внутреннего пространства. Статус цивильного (равно как и канонического) права как самостоятельной дисциплины позволял проводить четкую границу между разработкой теории права – его «академическим» изучением, практикой применения в уже существующих судах и карьерой выпускников юридических факультетов и докторов права, которая не всегда была непосредственно связана с юриспруденцией. Кроме того, для цивилистов совершенно ясным было качественное различие между образовательными, судебными и административными институтами.

После Реформации и запрета изучать каноническое право в университетах, цивилисты обрели монополию на преподавание права в университетах Оксфорда и Кембриджа. Относительно того, почему именно цивилисты, а не юристы общего права снискали королевскую милость, среди исследователей нет единого мнения. Принимая во внимание далеко идущие внутри– и внешнеполитические амбиции Генриха VIII, можно, вслед за Д. Кокиллетом, предположить, что более активное осмысление как античного римского, так и средневекового «имперского» правового наследия должно было дать теоретические основания и подсказать пути практической реализации аналогичного «имперского» пути для английской монархии. В 1530–1533 гг. король мог в полной мере оценить пользу цивильного права, когда падуанские цивилисты по просьбе монарха на основе Corpus Juris civilis и его средневековых комментариев подготовили текстовую базу для дальнейшего разрыва с Римом. Генрих лично обращался к кодексу Юстиниана, когда ему потребовалось обосновать право короля на законодательство в отношении Церкви¹¹. Возвышение цивилистов произошло в промежутке между 1540 и 1546 г., когда согласно монаршей воле были учреждены королевские кафедры (Regius Professorship) цивильного права в обоих английских университетах. В Оксфорде и Кембридже Генрихом было учреждено пять новых кафедр со статусом королевских: цивильного права, богословия, физики, греческого и древнееврейского языков – последние два были очевидной данью гуманистической моде¹².

Профессор назначался непосредственно монархом и от него же получал стипендию в размере 40 фунтов в год. При Елизавете цивилисты продолжили пользоваться высочайшим расположением. В 1597 г. сэр Томас Грешем, финансист Елизаветы Тюдор и основатель Королевской биржи в Лондоне, по завещанию выделил средства, на которые был основан Грешем Колледж, где в числе семи кафедр (астрономии, богословия, математики, музыки, медицины, риторики) была также создана кафедра цивильного права.

Преобразования Генриха VIII повысили престиж цивильного права и увеличили количество желающих получить университетскую степень доктора-цивилиста. Можно также говорить об изменениях подходов к изучению этой дисциплины – своеобразном «гуманистическом повороте», коснувшемся изучения и прочих университетских дисциплин. В целом же весь процесс обучения и получения степени оставался неизменным. Кроме английских университетов, англичане как до, так и после Реформации могли обучаться цивильному праву в университетах Европы¹³. Новоиспеченные доктора цивильного права и те, кто прекратил обучение, не дойдя до высшей ступени, были востребованы не только в судах цивильного права, но также в королевской администрации и на дипломатической службе, а также могли окончательно связать себя с одним из университетских колледжей.

Если будущие юристы общего права с самого момента занесения в матрикулы инна осознавали себя членами профессиональной корпорации, то для цивилистов получение докторской степени было лишь прологом к тому. Докторская степень была необходимым формальным условием для вступления в Общину докторов (Doctor’s Commons) – профессиональное объединение цивилистов. Как и судебные инны, Община докторов в XVI и XVII в. не имела королевской хартии, но получила ее в 1768 г. Докторская степень должна была быть присуждена именно университетом: так называемые «ламбетские степени», присуждаемые по мандату архиепископа Кентерберийского, и степени honoris causae не давали такого права; впоследствии было оговорено условие, согласно которому член корпорации не мог принадлежать к духовенству.

С точки зрения численности Община докторов во много раз уступала даже одному отдельно взятому инну. Максимальная численность корпорации в XVI – первой четверти XVII в. составляла 25 докторов; кроме того, с ней были ассоциированы около сорока прокторов (по статусу равнявшихся солиситорам в системе общего права).

Первые объединения цивилистов, как полагает Ф.Л. Уизволл, возникли около 1430 г. в связи с расширением их практики в суде Адмиралтейства¹⁴. Примерно к 1500 г. группа цивилистов начинает ассоциировать себя с определенным местом обитания. Это был дом на Патерностер роу, рядом с т. н. «судом Арки» (диоцезный суд архиепископа Кентерберийского, расположенный рядом с церковью Святой Марии около Арки), и недалеко от суда Адмиралтейства, которое находилось в Саутуарке, на другом берегу Темзы. Позднее Община докторов переместилась в дом на Найтрайдер стрит, где и располагалась вплоть до ее упразднения в 1857 г. Таким образом, доктора-цивилисты стремились отделиться как от канониката собора Св. Павла, к которому они должны были формально принадлежать, так и от университетских коллегий. К 1511 г. лондонские цивилисты структурируют свою общину – Ассоциацию докторов права и адвокатов при церкви Христа в Кентербери, которая и вошла в историю как «Община докторов». Помещения Общины докторов были не только домом для юридической корпорации, но и местом проведения заседаний судов, в которых практиковали цивилисты. Главные «монополии» цивилистов¹⁵ – суд Арки, Рыцарский суд и Адмиралтейский суд, и еще восемь церковных трибуналов со второй половины XVI в. проводили слушания непосредственно в помещениях Корпорации докторов. В здании Общины докторов проводилось и значительное количество слушаний Высокого суда Делегатов – высшей апелляционной инстанции королевства¹⁶. Это объяснялось двумя факторами – с одной стороны, малочисленностью самих цивилистов, с другой – количеством судебных институтов, в работе которых они были задействованы, популярностью и востребованностью цивильной юстиции среди англичан и большим количеством рассматривавшихся дел. Концентрация судов цивильного права в одной резиденции значительно экономило время, которое в противном случае приходилось бы тратить на разъезды по Лондону.

Само название корпорации указывало на определенный статус ее членов. В ее составе находились как те, кто получил степень в английских университетах, так и те, кто получил ее на континенте. Иначе говоря, в формировании идентичности английских цивилистов важную роль играл статус и причастность профессии, изначально проницающей национальные и региональные границы. Если юристы общего права в силу самой специфики прецедентного права были вынуждены обращаться, прежде всего, к прецедентам и комментариям, созданным в рамках именно английских судебных институтов, интеллектуальное поле, открывавшееся перед цивилистами, было несравнимо шире. Библиотека в Общине докторов не уступала книжным собраниям судебных иннов, но заметно отличалась от них с точки зрения подбора литературы. Цивилисты наполняли ее самыми современными изданиями, выходившими из-под пера континентальных коллег по цеху. Это позволяло им оставаться в курсе новейших течений в области цивильного права, вступать в заочную, а иногда и в открытую полемику и поддерживать личные контакты. Несмотря на малочисленность, цивилисты, по-видимому, неизменно ощущали себя частью корпорации более обширной и древней – общеевропейской корпорации докторов права, а это, в свою очередь, становилось предметом особой гордости. Возможно, именно уверенность в прочности собственного статуса впоследствии сыграет с цивилистами злую штуку. В то время как юристы общего права прилагали огромные усилия для того, чтобы продемонстрировать обществу свою центральную роль в национальной английской истории, цивилисты не тратили на это время, ведь в общеевропейских масштабах значение римского права и его адептов было уже давно доказанным¹⁷.

В литературе часто говорится о существовании двух противоположных тенденций, разделявших европейских юристов конца XVI в. – mos Gallicus был связан с юристами гуманистического направления (Жак Кужа, Гийом Бюде, Франсуа Отман, Андреа Альциати, Ульрих Зази) и mos Italicus, сформировавшийся под влиянием глоссаторов и комментаторов, прежде всего Бартоло ди Сассоферато. Английские цивилисты, бесспорно, развивали бартолистскую традицию, что с иронией отмечали их современники – юристы общего права: «в Англии цивилист означает бартолист». Сами же цивилисты отвечали: «nemo iurista si non Bartolista». Альберико Джентили, Уильям Фулбек и Ричард Зуч были самыми последовательными приверженцами бартолистского метода, что, впрочем, не означало точного воспроизведение мнений Бартоло как окончательных и неоспоримых, а также не мешало активному цитированию и комментированию идей mos Gallicus. Что же привлекало англичан в сочинениях средневекового постглоссатора? Перед самим Бартоло стояла непростая задача адаптации римского права к условиям феодального средневекового общества и порожденного им обычного по сути права. Следовательно, ему требовалось выработать такую логику, которая позволяла бы находить компромисс в ситуациях, когда нормы Corpus juris civilis оказывались недостаточными или их применение в современных условиях было неясным. Фрагмент Дигест (Dig. 1.3.32–37)¹⁸ санкционировал сосуществование обычного и кодифицированного права в рамках одного государства; при этом римское право представляло собой основу, а обычай заполнял лакуны, возникавшие благодаря региональной и временной специфике. Подход, выработанный Бартоло для итальянских городов-государств был как нельзя более применим для английских цивилистов: он позволял с помощью классических текстов санкционировать ситуацию множественности правовых систем, которая сложилась на территории Англии.

Бартолистская трактовка обычая оказала влияние на представления цивилистов о том, в каких формах и каким образом в условиях Британских островов должно происходить взаимодействие между цивильным и общим правом, а после того, как под скипетром Стюартов оказались одновременно королевства Англии и Шотландии, а также Уэльс, Ирландия, а также острова Пролива, Ирландского и Северного морей, проблема стала еще более масштабной: каким образом следовало относиться к правовым обычаям этих разнородных регионов? Альберико Джентили в трактате «О войнах римлян» анализирует опыт строительства Римской Империи, призванной быть аналогией и одновременно образцом для империи английской¹⁹.

С точки зрения Джентили, императорская власть в Риме была высшей ступенью развития античного общества, поскольку являлась абсолютной, то есть не только не зависела от какой-либо вышестоящей инстанции и объединяла различные этнотерриториальные образования, но и наиболее адекватно повторяла естественный порядок мироустройства и его гармонию. Римское право, которое, по сути, являлось продолжением и развитием права естественного, политизировалось посредством римских судебных и административных институтов как в старых римских провинциях, так и на завоеванных территориях, и именно в силу своего наднационального характера было применимо в любых землях, на которые ступали сандалии римских легионеров. Для Джентили римское право действительно представлялось вершиной правовой мысли, но при этом не было «национальной монополией» ромеев. Как уже было сказано, бартолистская интерпретация делала цивильное право более гибким, открывая возможности для сосуществования с обычным правом и культурой, формировавшейся на основе этого обычая. Кроме того, Джентили предусматривал возможность новаций (или, точнее сказать, возможность адаптации к конкретным политическим ситуациям), о которых он писал, используя категорию «необходимости»: «для необходимости не существует законов, но она сама по себе творит право. Необходимость означает, что вещи, прежде неприемлемые, отныне возможны. Необходимость делает справедливым изменение обычных практик»²⁰.

В «справедливой империи», которая формировалась благодаря распространению цивильного права, образующие ее композиты должны были в определенный момент прийти к состоянию правового и культурного паритета, индикатором которого являлись права гражданства, уравнивающие статус обитателей центра и периферий. Этот паритет не требовал ни механического смешения обычаев, ни их искоренения. Цивильное право, таким образом, являлось инструментом, или языком диалога, понятным для участников этого диалога в силу своего естественного характера. Право, главный инструмент построения «справедливой империи», по мнению Джентили, было укоренено не в национальной исключительности или избранности римлянангличан, но имело универсальный, или естественный характер. В «Испанском адвокате» Джентили развивает ту же самую мысль: законы Англии предназначены для того, чтобы служить англичанам в Англии²¹, и регулировать те споры, суть которых определяется локальной спецификой королевства. Римское право является naturalis ratio и в силу этого стоит на ступень выше artificial reason – общего права²². Роберт Вайзман продолжает мысль Джентили: если бы даже римляне не кодифицировали цивильное право, оно все равно существовало бы, поскольку основано на естественной справедливо-сти²³, и сам процесс управления есть ничто иное, как determinatio juris naturalis²⁴.

В «Трех рассуждениях о монархии» Джентили подробно рассматривает проблему унии корон Англии и Шотландии и выражает ключевую идею в формуле «unio non est mixtio» ²⁵. Абсолютная власть монарха призвана быть тем движущим началом, которое посредством административных институтов стимулирует процесс коммуникации между различными группами своих подданных, тем самым созидая единый политический организм²⁶. Впрочем, Джентили настаивает на политическом и административном единстве (включая и возможное объединение церквей), но при этом настаивает на сохранении правовой и национальной самобытности. «Британия», или «Великая Британия», о которой автор неоднократно упоминает в историческом экскурсе – общность, основанная на идее подданства, а не на национальной идентичности.

Как и цивилисты – а, возможно, еще в большей степени – юристы общего права были уверены в структурирующем потенциале права, но в их представлении общее право было основой для формирования именно национальной английской идентичности²⁷. Оно возникло и развивалось не как частный случай реализации всеобщего принципа, а как единичный феномен, порожденный в уникальных островных условиях избранной нацией, и потому не имеющий аналогий. Подобная концепция в известной степени ограничивала перспективы применения общего права в условиях композитарной монархии. Каким образом английское по самой своей сути общее право должно было соотноситься с законами и судебными практиками композитов, имевших, к тому же, неравный статус по отношению к английской короне? Было ли успешное применение норм общего права уделом одной лишь английской территории и английской нации, или данная правовая система могла быть адаптирована к иным социальным и правовым условиям?

К началу XVII столетия теоретики общего права находились в поиске ответов на эти вопросы, и однозначный ответ на них так и не был сформулирован. Скорее, можно было говорить о спектре возможных ответов, сформулированых под влиянием конкретных политических и институциональных факторов.

Наиболее радикальный вариант представляла собой концепция сэра Джона Дэвиса, с 1603 г. по 1619 г. последовательно занимавшего должности генерального солиситора и генерального атторнея Ирландии. Его перу принадлежат объемные «Отчеты»²⁸ о делах, слушавшихся в различных судах Ирландии, и трактат «Обнаружение истинных причин, по которым Ирландия никогда не выказывала подчинения английской короне»²⁹ – анализ неудач имперского строительства – ошибок, допущенных англичанами в процессе завоевания ирландских земель.

Объясняя причины неудач, постигавших в Ирландии сначала нормандцев, а потом и англичан, Дэвис указывает на то, что стремление к завоеванию как таковому не сопровождалось необходимым колонизационным процессом. В то время как колонизация диких ирландцев принесла бы благо как последним, так и самим англичанам; начаться же она должна была с замены дурных ирландских обычаев «настоящим» английским правом. Главный шаг в процессе завоевания – «привести всех тамошних жителей к состоянию подданных, которыми управляют обычные законы и магистраты их суверена»³⁰. Колонизационный опыт Римской империи служит Дэвису образцом для подражания, однако картина в корне отличается от той, которую рисует Альберико Джентили в «Войнах римлян». Романизация германских народов, согласно Дэвису, начиналась с уничтожения варварских обычаев и насильственного внедрения норм римского права. Римские императоры «по опыту знали, что лучший и самый удобный способ осуществить совершенное завоевание – это дать собственные законы грубым и варварским народам, которые они покорили»³¹. Через небольшой промежуток времени враждебные племена, прежде угрожавшие внутренней стабильности империи, начинали пользоваться всеми благами римского правления, первым из которых был справедливый суд и устоявшееся право частной собственности. На протяжении столетий англичане не использовали возможность подчинения непокорного племени через изменение судебной системы: и вот это наконец происходит. Политика трансплантаций, заимствованная из опыта все того же Рима, переселение англичан в Ирландию и перемещение ирландских кланов с места на место, внедрение общего права и английской администрации должно было подтолкнуть местное население на путь англицизации. Таким образом, с точки зрения Дэвиса общее право не должно было адаптироваться к неанглийской этнической среде; наоборот, оно должно было сделать из ирландцев «почти англичан».

Сэр Эдвард Кок формулировал свою позицию гораздо менее прямолинейно, нежели Дэвис. Уже в полемике, развернувшейся в связи с рассмотрением дела Кальвина (иначе именуемого «делом о postnati»), Кок проявил себя как последовательный «англоцентрист»: подданные Его

величества, родившиеся вне границ королевства Англии после унии корон, могут прикоснуться к высшему достижению правовой культуры – общему праву, но только в том случае, если предмет спора находится на территории Англии и подлежит юрисдикции соответствующего суда. Таким образом, между Англией, историческое развитие которой определило формирование данной правовой системы, и иными регионами и государствами существует исторически детерминированная разница. Общее право, с точки зрения Кока, должно было остаться исключительным правом, существующим для англичан³². Примечательно, однако, что аргументация Кока в деле Кальвина была, как убедительно показала П.Дж. Прайс, была построена практически без обращения к общему праву, а основу рассуждений генерального атторнея составляли максимы цивильного права и апелляция к естественному праву³³.

Определенную сложность представляла оценка статуса Шотландии, объединенной с Англией унией корон. В отличие от Ирландии, это королевство с многовековой традицией как обычного, так и кодифицированного права невозможно было низвести к статусу доминиона, нуждавшегося в «англицизации».

В четвертой части «Институций», почти в самом конце трактата Кок помещает главу, которая представляет собой сжатую рефлексию над унионистским законодательством Якова³⁴. Разумеется, Кок проявляет себя апологетом унии, несущей долгожданный мир между «благородными королевствами» и указывает на многочисленные сходства между королевствами Англии и Шотландии. И все же образцом для сравнения, искомой нормой в его тексте являются именно английские реалии. Говоря об одном языке, лорд генеральный атторней подразумевает, конечно же, английский; принцип наследования короны, титулы знати, административные институты – такие же, как в Англии. В Шотландии распространено Общее право – и здесь Кок недвусмысленно указывает, что два основополагающих для шотландского права текста – трактаты Regiam Majestatem и Quoniam Attachiamenta³⁵ являются повторением текстов английских. В целом же характеристика, данная Коком шотландским институтам и праву – а эту характеристику он подкрепляет цитированием исторических сочинений, главным из которых оказывается «Церковная история» Беды, создает у читателя впечатление, что Шотландия, при всем сходстве с Англией, является лишь производной, вторичной по отношению к великой английской традиции. Модель организации композитарной монархии, которую выстраивает лорд генеральный атторней – это модель иерархическая, стержнем и вершиной которой является Англия и ее общее право, а прочие композиты, начиная с «ближнего круга» – Уэльса и Шотландии, и заканчивая кругом «дальним» – заокеанскими колониями – расположены согласно уровню родственности или уподобления обычаям английским.

* * *

Как цивилисты, так и корпорация юристов общего права в равной степени претендовали на миссию арбитра по отношению к институту монархии – при том, что в равной степени являлись апологетами монархической власти и ее «абсолютного характера. Юристы общего права апеллировали к тому, что именно их корпорация, сформированная древними обычаями и хранящая их, способна корректировать развитие иных институтов, включая монархию, в подлинно «английском» духе. Залог успешности монархии заключался, по их мнению, в сохранении ее английской аутентичности.

Было бы ошибочно последовать за политическими противниками цивилистов и упрекнуть последних в отсутствии «патриотизма». Вся интеллектуальная традиция, питавшая Общину докторов, побуждала цивилистов мыслить об английской монархии не как о самобытном явлении, исключительном для европейской цивилизации, но как о частном проявлении общего. Универсальная система цивильного права, воспринимавшаяся как развитие права естественного, несла в себе большой потенциал и была способна придать власти английского монарха не только «британский», но и поистине имперский размах. Сама по себе малочисленность Общины докторов вела к складыванию среди них своего рода элитарного сознания, а высокий статус судов, находившихся в «монополии» цивилистов (два из которых – суд Делегатов и Суд Арки играли роль высших апелляционных инстанций) подводил к мысли о том, что именно эта корпорация способна и призвана корректировать развитие монархии в соответствии с универсальными, а значит, наиболее естественными и потому верными закономерностями и нормами.

Содержание полемики между цивилистами и юристами общего права парадоксальным образом сводилось к интерпретации ряда общих для них обоих политико-правовых идей. Обе корпорации – во многом благодаря параллельно разворачивавшемуся процессу развития групповой идентичности – находились в процессе интеллектуального поиска. Полемика, развернувшаяся между двумя юридическими корпорациями, в этом отношении была зеркальным отражением процесса «поиска идентичности» британским обществом в целом. Две полярные друг другу идеи, сформировавшиеся еще в Средневековье – идея синтетической британской «империи»³⁶ и этнической избранности англичан, актуальные и «узнаваемые» раннестюартовским обществом и потому имевшие широкое социальное звучание, приобретали множество современных оттенков и интерпретаций, влиявших в том числе и на развитие социопрофессиональных идентичностей.

Примечания

¹ Подробно о проблеме континуитета королевских династий в Англии см.: Паламарчук А. А. Символика и атрибутика королевской власти антикварный дискурс начала XVII в. // Священное тело короля. Ритуал и мифология власти / Под ред. Н.А. Хачатурян. М.: Наука, 2006. С. 404–419.

² Федоров С.Е. Имперская идея и монархии к исходу средних веков // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2. История. СПб., 2013. С. 77–89.

³ The Discoursive Construction of National Identity. 2^nd Edition // Ed. by R. Wodack, R. de Cillia, M. Reisigl, K. Liebhart. Edinburgh, 2005. P. 9.

⁴ Brubaker R., CooperF. Beyond «Identity» // Theory and Society. N 29. 2000. P. 1–47.

⁵ Analysing Identities in Discourse / Ed. by R. Dolon and J. Todoli. Amsterdam, Philadelphia, 2008. Р. 4–5.

⁶ Communities in Early Modern England / Ed. by A. Shepard, Ph. Withington. Manchester, 2000. P. 7–9.

⁷ Федоров С.Е., Кондратьев С.В., Питулько Г.Н. Англия XVII в. Социо-профессиональные группы и общество. СПб., 1997; Huddy L. From Social to Political Identity: A Critical Examination of Social Identity Theory // Political

Psychology. Vol. 22. N1. 2001. P. 127–153; Conover P.J. The Role of Social Groups in Political Thinking // British Journal of Political Science. N18. 1988. P. 51–76.

⁸ Термин «artificial» – искусственный – разумеется, не синонимичен современному выражению «искусственный интеллект», а подчеркивает, что формирование этого разума – своего рода искусство, ars; т. е. разум, сформированный юридическим искусством.

⁹ Fulbeck W. Direction, or preparative to the Study of Law. L., 1829. P. 172.

¹⁰ Паламарчук А.А., Федоров С.Е. Антикварный дискурс в раннестюартовской Англии. СПб., 2013. С. 48–50.

¹¹ Wolfson J. Padua and the Tudors. Cambridge: James Clarke &Co. 1998. P. 43–44.

¹² Logan F.D. The Origin of the So-Called Regius Professorships. An Aspect of the Renaissance in Oxford and Cambridge // Studies in Church History N 14. 1977. P. 271–278.

¹³ Здесь уместно также вспомнить о том, что английские университеты не единственные на островах могли присуждать докторскую степень в области цивильного права. В университетах Шотландии – в Сент-Эндрюсе, Абердине и, в меньшей степени, в Глазго изучение цивильного права традиционно было приоритетным направлением. Шотландские юристы полагали именно цивильное право, наряду с королевским законодательством, основой права своей страны.

¹⁴ Wiswall F.L. The Development of Admiralty Jurisdiction and Practice since 1800. Cambridge, 1970. P. 75–76.

¹⁵ Суд архиепископа Кентерберийского, высший апелляционный суд метрополии – суд Арки (или, в просторечии, «Арка»), возник в середине XIII в., пережил Реформацию, утратив лишь право апелляции к Риму (вместо этого последней апелляционной инстанцией стал король в суде Канцелярии, где апелляции по церковным делам неизменно направлялись для рассмотрения цивилистам). Кроме того, суд Арки рассматривал апелляции из епархиальных судов, тяжбы о наследовании имущества по завещаниям и вопросы, связанные с законностью заключения или расторжения брака. Трибунал, аналогичный суду Арки, существовал в архиепархии Йорка и также обслуживался цивилистами.

Суд Адмиралтейства возводил свою историю к правлению Анжуйской династии, описался на полномочия адмирала (позднее – лорда адмирала) и первоначально предназначался для рассмотрения правонарушений, совершенных моряками вне пределов английской земли. К XVI в. в ведении Адмиралтейства оказался разнообразный круг дел, связанных с внешней торговлей страны, а также тяжб, где одна из сторон не принадлежала к подданным английской короны.

Рыцарский суд, именовавшийся также «судом Констебля и Маршала», эволюционировавший из средневековой curia militaris, был изначально предназначен для рассмотрения дел, связанных с преступлениями (прежде всего изменой или дезертирством), совершенными во время военных кампаний вне Англии. Особая категория разбирательств касалась законности использования гербов и притязаний на знатное достоинство, поэтому Рыцарский суд был неизменно связан с Коллегией герольдов. Наконец, Яков I предполагал, что разбирательства в Рыцарском суде касательно вопросов чести смогут стать альтернативой дуэлям.

Помимо перечисленных судов, в которых практиковали исключительно цивилисты, ряд трибуналов привлекал к работе и цивилистов, и юристов общего права.

Высший суд Делегатов, сформировавшийся в ходе бракоразводного процесса Генриха VIII, стал последней апелляционной инстанцией для всех английских судов цивильного права, помимо суда Кембриджского университета, а также для церковных судов. Он не был постоянно действующим органом, а представлял собой комиссии, назначавшиеся для рассмотрения конкретных дел. Палата Прошений – суд, созданный в 1483 г. и выводивший свои полномочия из полномочий Тайного Совета, был прерогативным судом справедливости и предназначался для того, чтобы самые бедные подданные короны могли обрести в нем королевское правосудие.

В Канцлерском суде, также являвшимся судом справедливости, цивилисты традиционно занимали места судей (masters of Chancery); они входили в состав консилиарных судов (Совета Севера и Совета Уэльса), практиковали в церковных судах разных уровней, а также в университетских судах Кембриджа и Оксфорда.

¹⁶ Заседания суда Делегатов могли проходить фактически в любом месте, которое было указано монархом, который утверждал патент о назначении «комиссии делегатов», рассматривавшей апелляции, поданные лорду канцлеру. Менее важные дела решались комиссиями, состоявшими преимущественно из цивилистов в холле Общины докторов. Более сложные случаи, рассматривавшиеся комиссиями с участием юристов общего права, могли рассматриваться в помещениях Вестминстерских судов или в иных местах.

¹⁷ Паламарчук А.А. Цивилисты в раннестюартовской Англии. Юридическая корпорация в поисках национальной идентичности // Вестник Санкт-Петербургского университта. Серия 2. История. Вып. 4. 2012. С. 60–68.

¹⁸ «Если мы не имеем писаных законов для каких-либо дел, то следует соблюдать установленное нравами и обычаем; а если этого нет для какого-либо дела, то (следует соблюдать) наиболее близкое и вытекающее из последнего (правило); если и этого не оказывается, то следует применять право, которым пользуется город Рим. § 1. Прежний укоренившийся обычай заслуженно применяется как закон. 33. (Ульпиан). Долго применявшийся обычай следует соблюдать как право и закон в тех случаях, когда не имеется писаного (закона). 35. (Гермогениан). Но и, то, что одобрено долговременным обычаем и соблюдалось в течение многих лет, должно быть соблюдаемо как молчаливое соглашение граждан не менее, чем записанное право. 36. (Павел). Это право (обычное право) пользуется тем большим авторитетом, что доказано отсутствие необходимости придать ему письменную форму. 37. (Павел). Если дело идет о толковании закона, то прежде всего следует выяснить, каким правом пользовалось государство ранее в случаях такого рода; ибо обычай является лучшим толкователем закона…» (Dig. 1.3. 32–37).

¹⁹ Характеристика английской монархии как империи прочно укоренилась в английской политико-правовой мысли в пост-реформационный период. И для цивилистов, и для юристов общего права этот статус представлялся неоспоримым.

²⁰ Alberico Gentili. Wars of the Romans / Ed. by B. Kingsbury and B. Straumann. Oxford: Oxford University press. 2012. Р. 151.

²¹ Alberici Gentilis Hispanicae Advocationis libri duo. Hanoviae, 1613. P. 8487.

²² Ibid. P. 87.

²³ Wiseman R. The Law of Laws. The Exellency of civil law….L., 1686. P. 151152.

²⁴ Ibid., The Epistle; P. 5–6

²⁵ Alberici Gentilis Regales Disputationes Tres. Hanoviae, 1605. P. 94.

²⁶ «Monarchia est diversiorum regnorum collection in unum», – гласит еще одна предложена Джентили формула. (Alberici Gentilis Regales Disputationes Tres. Hanoviae, 1605. P. 45). В другом фрагменте уния корон уподобляется усыновлению отцом семейства детей от первого брака супруги.

²⁷ J.G.A. Pocock. The Ancient Constitution and the Feudal Law. P. 30–32.

²⁸ Sir John Davies. Le premier report des causes in les courts de Roy. Dublin, 1615. Английский перевод: A report of causes and matters in law resolved and abridged in the King’s courts in Ireland. Dublin, 1672.

²⁹ Sir John Davies. Historical Tracts of Sir John Davies, Attorney general of Ireland and Speaker of the House of Commons in Ireland. Dublin, 1787.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.