3.5 Финансы – главная система управления современной капиталистической экономикой

3.5 Финансы – главная система управления современной капиталистической экономикой

[44]

Денежно-финансовая система – новый претендент на мировую власть[45]. С самых древних времен культ денег (золотой телец) стал восприниматься как символ злого, разрушительного божества (в библейской традиции – Мамона). Сейчас вряд ли найдется человек, который сомневался бы в том, что человечеству и его экономике необходимы деньги[46]. Иное дело ростовщичество (а теперь и стихийно размножающаяся масса финансовых бумаг). Возможность превращения людей и организаций, накапливающих деньги, во власть, альтернативную власти государства, давно осознавалась в мире, так же как разрушительные возможности ростовщичества. Христианская церковь на протяжении многих веков запрещала ростовщичество. Взимание процентов было осуждено 17 римскими папами и 28 Соборами в том числе 6 Вселенскими соборами. Нарушение этого запрета каралось отлучением от церкви, лишением причастия и христианского погребения, права делать наследственные распоряжения и т. д.

В Коране сказано: «Сделал дозволенным Аллах торг, но сделал запретным рост-рибу» (ростовщичество). «Те, которые питаются ростом-рибой, не существуют иначе, как существует тот, кого растаптывает сатана-шайтан» (Сура 2: 275) [36, с. 165].

Только в XVIII–XIX веках в европейских странах появились законы, разрешившие на определенных условиях ростовщичество, существовавшее ранее нелегально. В течение нескольких последних столетий история шла под знаком непрерывного нарастания власти и влияния денежно-финансовой системы. На заре развития капитализма она была одной из важных (но далеко не единственной!) измерительных, регулирующих и стимулирующих систем, которая помогала человечеству решать одну из важных (но тоже не единственную) задач – производство товаров и, услуг. Хотя уже на рубеже XIX и XX веков Р. Гильфердинг и В. Ленин констатировали переход капитализма в стадию финансового капитала (тогда такого многократного преобладания финансовых капиталов и потоков над капиталами физическими и потоками товарными, как на рубеже нынешнего столетия, еще конечно, не было).

Бурное развитие капитализма в XVII–XIII столетиях привело к легализации ростовщичества. И с этого события начинается история подъема банков на высший ярус капиталистической системы. Как уже отмечалось, денежно-финансовый капитал развивался быстрее, чем капитал промышленный. И к концу XIX века поднялся на более высокую ступень. Однако XX век стал веком возвращения государством своих приоритетных позиций, в том числе и усиления его «руководящей роли» в развитии экономики. Главной причиной этого ренессанса, видимо, стали подъем социалистической идеологии и создание СССР и системы социалистических государств.

В выпуске единой валюты, укрепляющей единство страны как экономически, так и политически, заинтересованы и государство, и субъекты рынка. Однако вопрос, кто управляет ее выпуском и определяет условия ее распространения, – этот вопрос до XX века был полем острой политической борьбы, борьбы за статус Центральных банков и за принцип частичного резервирования депозитов.

В XX веке борьба частных корпораций и государства приняла форму обоснования либерального принципа независимости центрального банка страны от государства. Важным событием в процессе эмансипации банковского капитала от государства было создание в 1913 г. Федеральной Резервной Системы (ФРС) США как системы 12 частных банков, контролирующих массу основной мировой валюты – долларов, в большой мере независимо от государства[47]. Предшественником ФРС в этом смысле было создание независимого от государства Банка Англии. Сейчас в большинстве капиталистических государств Центральные банки являются институтами, практически независимыми от своих государств. Их политика фактически определяется международными валютно-финансовыми институтами и действиями крупнейших банковских групп. О необходимости независимости центробанка от государства говорится и в Маастрихтском соглашении, утверждающем основы Европейского Союза.

В Конституции России (ст. 75) сказано: «Защита и обеспечение устойчивости рубля – основная функция Центрального Банка Российской Федерации, которую он осуществляет независимо от других органов государственной власти». «Денежная эмиссия осуществляется исключительно Центральным Банком Российской Федерации». Эти формулировки можно трактовать по-разному [90]. С одной стороны, «финансовое, валютное, кредитное, таможенное регулирование, денежная эмиссия» находятся в ведении Российской Федерации (Конституция РФ, ст. 71) и, следовательно, Центробанк России осуществляет политику государства, как любой орган государственной власти. Но Центральный Банк на своем сайте (www.cbr.ru) в разделе «Правовой статус и функции Банка России» специально подчеркивает: «Он не является органом государственной власти… Ключевым элементом правового статуса Банка России является независимость». Учитывая реальную роль мировой валютно-финансовой системы, очевидно, что Центральный Банк России не может быть независимым от мировых финансово-валютных центров, в частности, от ФРС и европейского Центробанка, эмитирующих доллар и евро. Так что декларируемая Центробанком России независимость от российского государства подчеркивает только его зависимость от мирового финансового Центра.

Описывая механизм частичного резервирования депозитов, Пол Самуэльсон в своем учебнике «Экономика» [67] приводит в качестве эпиграфа к одной из глав слова американского юмориста В. Роджерса: «С начала мира было три великих изобретения: огонь, колесо и центральная банковская система». И это вовсе не юмор. Действительно, простое и легко контролируемое требование держать небольшую установленную законом долю от своих активов в виде наличности оказывается достаточным, чтобы вся масса денежных средств, эмитируемых всеми независимыми банками, оказалась ограниченной.

Центральный банк (в США – ФРС) может регулировать массу кредитных денег, эмитируемых всеми банками, воздействуя тем или иным способом на гораздо меньший объем, контролируемый одним банком, – денежную базу. Это масса наличности плюс резервы коммерческих банков. «Вливая» в экономику дополнительный миллиард наличных долларов (например, покупая казначейские векселя или печатая дополнительные количества банкнот), ФРС уверена, что в результате количество банковских кредитов и депозитов не увеличится больше, чем на 1/r миллиардов, где r – установленная законом норма резервирования. Если r = 0,2, то увеличение денежной массы (включая депозиты) не превысит 5 млрд. Финансовый рычаг здесь строго ограничен. Объем денежной ликвидности практически полностью зависит от решений Центрального банка.

Таким образом, был найден компромисс, вполне устраивающий банковский капитал: в стране вводится единая валюта, и в то же время контроль над этим важнейшим институтом остается в его руках.

В периоды спокойного развития, инфляция – двусторонний процесс: рост цен ведет к увеличению спроса на деньги. Если спрос на деньги не будет покрываться увеличением денежной массы, это приведет к сокращению инвестиций и производства (а также к росту использования квазиденег и к распространению «товарно-безденежных» отношений – см. ниже). Поэтому денежные власти вынуждены смягчать кредитно-денежную политику (например, снижать ставку рефинансирования ЦБ). Это «узаконивает» инфляционные ожидания, растут цены, и начинается новый виток инфляционной спирали.

Фондовые и товарные рынки. Однако прекрасный механизм регулирования денежной массы применим только к массе собственно денег (наличных и кредитных). На товарных рынках подавляющая часть продаж опосредуются деньгами и, как правило, заканчиваются физическими поставками товаров. А основные богатства финансового капитала – это масса разнообразных ценных бумаг, в основном акции и облигации компаний, которые обращаются на фондовых рынках. Если функционирование товарных рынков, в частности, средний уровень потребительских цен, человечество (государство и центробанки) научились держать под контролем и стабилизировать, то для фондовых рынков такого надежного механизма нет.

Оценки физического и финансового капиталов с помощью биржевых индексов капитализации, демонстрируют гигантские отличия друг от друга и гигантские колебания за короткие промежутки времени. Тем не менее, очевидно, богатство (соответственно права собственности), обращающиеся на фондовых рынках (а следовательно, и их роль в экономической и политической сферах) на порядок больше, чем роль «хорошо управляемых» рынков потребительских товаров.

Этот факт, кстати, объясняет главную причину удивительного явления. Центробанки США и ЕС годами и даже десятилетиями проводят политику «дешевых денег» (сейчас это называется политикой количественного смягчения), и денежная масса действительно увеличивается, а инфляции ни в США, ни в Европе нет. Важнейшая причина этого заключается в том, что в богатых странах большая часть эмитируемых денег идет не на потребительские рынки, а на фондовые, на покупку акций, облигаций, а в последние два десятилетия – и производных финансовых инструментов. Как будет показано ниже, объемы финансовых рынков могут расти в значительной мере и независимо от поступления «настоящих» денег. А для функционирования товарных рынков действительно необходимы настоящие деньги.

У правительств и центробанков нет надежного инструмента, подобного механизму частичного резервирования, с помощью которого можно было бы управлять фондовыми рынками. Конечно, для их функционирования, как на любом рынке, нужны деньги. «Вбрасывание» добавочной денежной массы может стимулировать производство. Это является главным аргументом в пользу политики дешевых денег (в частности длительных периодов сохранения центробанками почти нулевых учетных ставок), к которой «приклеился» наглядный образ «разбрасывания денег с вертолета».

Но еще Дж. М. Кейнс убедительно показал, что влияние монетарных стимулов воздействует на производство до определенного предела (при неполной загрузке производственных мощностей). При дальнейшем увеличении платежеспособного спроса за ним может не успевать рост производства. И тогда превышение спроса над предложением ведет к повышению уровня цен.

Долговая экономика. Похоже, что имеется такого типа «предел» и для зависимости активизации экономики от вбрасывания в нее дополнительных денег («разбрасывания с вертолета»). Этот процесс ведет к нарастанию массы долгов и доли в этой массе – просроченных долгов, а также тех, которые в принципе не могут быть возвращены. Экономика развитых стран превращается в долговую. Лидером в этом процессе являются США. Их государственный долг перерос объем ВВП и стал полем политических боев между республиканцами и демократами. За период с 2001 по 2008 гг. потребительский долг американских семей почти удвоился и достиг 14 трлн. долл. [69], т. е. примерно по 140 тыс. долл. на семью, включая безработных (при 80–85 тыс. долл. среднесемейного годового дохода!). Эти данные, кстати говоря, иллюстрируют возможные масштабы ипотечного кризиса, который стал «спусковым крючком» банковского кризиса 2008 г.[48] Страна давно живет не по средствам.

Система долгов в большей мере, чем вся рыночная экономика, держится на взаимном доверии агентов рынка друг к другу. Подрыв доверия грозит уже не только кризисом. Вера в экономическую стабильность поддерживается укреплением (политическими, информационными, а нередко и военными средствами) имиджа США как вполне устойчивой и наиболее надежной экономико-политической системы. У всех, включая инвесторов и кредиторов Америки, создается убеждение, что какие бы проблемы и опасности ни угрожали великой финансовой и политической империи, она сумеет справиться со всеми.[49] В условиях множащихся признаков ослабления глобального доминирования США, весь мир и особенно страны – претенденты на роль, если не глобальных, то региональных полюсов в возникающем многополярном мире, пристально следят за всеми промахами и проблемами «мировой империи». Биржевая паника или другое очевидное свидетельство неспособности Америки справиться с кризисом сразу породит весть, как в джунглях у Р. Киплинга: «Вожак стаи Акела промахнулся!».

Последние десятилетия обогатили копилку знаний экономистов и социологов дополнительными фактами (или их осознанием). Что делается с рынком, когда денег оказывается «слишком мало» или «слишком много»?

Хотя Россия живет на рынке только два десятилетия, у нас уже достаточно опыта, чтобы на примерах из нашей недавней истории описывать явления современной мировой экономики.

Ситуация излишка денег. Завоевавший доминирующие позиции в обществе и экономике класс или слой денежно-финансовых капиталистов не имеет смысловой идеологической установки, которая могла бы открыть для всего общества или для активной части элиты влекущую, вдохновляющую перспективу. Анализ основных тенденций экономической истории XX века свидетельствует, что его главной заботой было сохранение своего господствующего положения, укрепление статус-кво. А для этого необходима повседневная забота об увеличении богатства и о создании условий, чтобы оно не утрачивалось со временем.

Ситуация излишка денег обычно создается на нисходящей фазе долгосрочного цикла, когда сокращается количество проектов, обещающих высокую норму прибыли – проектов, связанных с производством товаров, использованием новых технологий, когда спрос на многие старые товары насыщен и снижается. Проценты по банковским вкладам тоже снижаются. Тогда перед богатыми людьми, накопившими большие денежные сбережения, особенно банкирами и финансистами, встает тяжелая задача: как увеличить свое богатство или хотя бы не потерять за счет инфляции. Многие из них готовы рисковать, верить рекламе и рассказам знакомых о высокоэффективных новых предприятиях. Так появляется множество финансовых «пузырей», для россиян более привычно «пирамид». Российское население помнит такие пирамиды по началу 1990-х гг., когда все телевидение помогало Мавроди, «Властелине» и другим «талантливым» финансистам открывать отсталой России сияющие перспективы капитализма.

В классической финансовой пирамиде (в теоретических работах их чаще зовут «пузырями») базой для притока инвестиций служит сектор действительно перспективный в отношении роста эффективности. Однако в него привлекается гораздо больше капиталов, чем этот сектор может освоить с достаточным уровнем прибыльности. При этом финансовые компании и группы менеджеров, контролирующие приток средств, используют большую часть вложений для личного обогащения и неоправданного роста контролируемых структур. А на дивиденды инвесторам направляется часть все новых и новых привлекаемых инвестиций. Долгое время инвесторы в основном довольствуются ростом стоимости купленных акций или недвижимости, будучи уверены в будущих прибылях. Важным условием обычно бывает высокая степень монополизации соответствующего рынка. Для поддержания имиджа высокоэффективной и перспективной финансовой организации используются разнообразные, по сути коррупционные методы, привлечения авторитетных аудиторских, статистических и информационных фирм и учреждений, СМИ и журналистов. Однако в некоторый момент оказывается, что получаемой реальной прибыли уже не хватает на обслуживание чрезмерных привлеченных инвестиций, доверие к организации падает, инвесторы начинают изымать вклады, пузырь лопается.

Такой генезис имели все локальные «пузыри», предшествовавшие кризису 2008 года. В 2000–2001 гг. разразился фондовый кризис, связанный с компаниями в сфере высоких технологий. В книге [71] показано (графики 10–16), насколько сильно цены на акции компаний могут отрываться от объемов их чистой прибыли. Так отношение капитализации к чистой прибыли по высокотехнологичным компаниям (учитываемым индексом NASDAK) с декабря 1990 по декабрь 2000 г. увеличилось в 20 раз и составило 250 раз. (Это означает, что в стабильных условиях вложения в акции окупятся только за 250 лет!) Надо сказать, что и в среднем по американскому фондовому рынку (10000 компаний Нью-Йоркской фондовой биржи) это отношение увеличилось за 90-е годы, но не в таком размере: с 15 до 30 раз, т. е. только вдвое. В последние годы перед кризисом 2008 г. «горячие деньги» американских инвесторов устремились на покупку недвижимости и строительство жилья. Результатом стал «ипотечный кризис» с большим количеством непроданных квартир, массовыми списаниями невозвратных долгов, тяжелым положением мелких и крупных банков и инвестиционных фондов. Такой же характер носит и беспрецедентный рост нефтяных фьючерсов, начавшийся с 2005 г. На рост нефтяных цен, порождаемый долговременно действующими факторами спроса и предложения, накладываются краткосрочные спекулятивные интересы. Уже начиная с 2002 г. средства финансовых институтов стали активно инвестироваться в сырье. Прилив спекулятивного капитала непрерывно вздувал как объем рынка, так и цены на сырье. При этом рост торговли долгосрочными контрактами – «виртуальным» сырьем намного опережал рост торговли физическими объемами сырья. Темпы роста торговли сырьевыми контрактами особенно повысились с 2005 г.

Увеличение числа и масштабов финансовых пузырей приводит к отрыву суммарной стоимости финансовых инструментов, или финансовых «продуктов» на фондовых рынках от той денежной массы, которая была затрачена на их покупку (она в определенной мере регулируется центробанками). Этот отрыв тоже можно рассматривать как раздувание пузыря, только уже национального или мирового масштаба. Как любой пузырь, он должен лопнуть. Перед финансовым кризисом 2008 г. были вполне убедительные предупреждения ученых о его неизбежности.

В книге А. Б. Кобякова и М. Л. Хазина [71], опубликованной в 2003 году, приводятся чрезвычайно выразительные графики (№ 5–8), свидетельствующие о том, что «галопирующая инфляция» фондовых индексов Dow Jones, S&P-500 (динамика котировок по 500 ведущим компаниям), NASDAQ в период перед кризисом «новой экономики» в 2000 г. (подъема нового технологического уклада, связанного с информационными технологиями) поразительно похожа на взлет индекса Dow Jones’а перед Великой депрессией 1929 г. Видимо, урок, преподанный тогда человечеству, не пошел впрок (см. также [72]).

Перед финансовым крахом 1929 года (так же как перед 2008 г.) ФРС предприняла попытку оживить потребительский спрос и капиталовложения, которые начали снижаться. В 1927 г. была снижена ставка рефинансирования. Компании стали развивать потребительский кредит. Однако, рост денежной массы (с 43,7 млрд. долл. в 1926 г. до 46,6 млрд. долл. в 1929 г.) не идет ни в какое сравнение с ростом капитализации: за тот же период отношение суммарной стоимости акций к ВВП США выросло в 3 раза.

Динамика параметров финансовой пирамиды, независимо от ее масштаба, плохо согласуется с фундаментальным представлением либеральной рыночной теории о возвращении рынка к состоянию равновесия, обеспечивающему его устойчивость. Согласно теории, чрезмерные превышение спроса над предложением и рост цены товара или услуги порождают приток инвестиций и ресурсов в данную сферу деятельности. Предложение растет, и цена начинает снижаться. Рынок возвращается в состояние равновесия. «Товар» финансовой пирамиды – будущие доходы. В отличие от реальных товаров, рынок, скажем, акций конкретной компании не имеет надежной информации о будущих дивидендах. Устойчивость конкурентного рынка обеспечивается «отрицательной обратной связью» между превышением предложения над спросом (точнее производной этого превышения по времени) и потоком инвестиций. Пирамида создается именно за счет того, что эта обратная связь нарушается (или даже становится положительной): чем больше куплено акций, тем выше спрос. Система растет, пока не наталкивается на внешнее ограничение: в случае финансовой пирамиды – потерю доверия инвесторов, дефолт. Возвращение к равновесию происходит в форме разрушительного кризиса.

С точки зрения оснований экономической теории (модели конкурентного равновесия), огромная задолженность всей американской экономической системы и увеличивающийся в последние годы поток признаков (и аналитических материалов), указывающих на приближение кризиса, давно должны были бы привести к уходу инвесторов из долларов, массовому изъятию активов из американских банков, освобождению от ценных бумаг правительства США и т. д. В реальности шел обратный процесс (по крайней мере, до нынешнего августовского кризиса). Вспоминается песенка (кажется, Б. Окуджавы) про черного кота, живущего в черном ходе:

Он не ходит и не просит,

Только смотрит и молчит.

Каждый сам ему приносит

И «спасибо» говорит.

Этот экономический парадокс, очевидно, объясняется политическими, идеологическими и прочими не экономическими факторами.

Таким образом, спрос на деньги растет гораздо быстрее их предложения, на фондовых рынках создается ситуация нехватки денег.

Ситуация нехватки денег. На товарных рынках, как и предписывается рыночной теорией, состояние равновесия поддерживается отрицательной обратной связью между разрывом спроса и предложения и потоком инвестиций (см. описание выше). В отличие от этого, отклонение от состояния равновесия на фондовых рынках может быть достаточно длительным. Отрыв темпов роста фондовых индексов от темпов роста денежной массы «обвально» увеличивается перед финансовыми кризисами и может служить одним из признаков надвигающейся финансовой катастрофы. При этом излишек денег в основном обычно сказывается на ситуации на фондовых рынках, а нехватка денег воздействует и на товарные рынки – на их уровень цен и на объемы производства.

Для российского читателя, который помнит наши 90-е годы, нагляднее всего можно описать ситуацию, также обратившись к нашей недавней истории. В 1992–1994 годах наши недоучившиеся реформаторы во главе с Е. Гайдаром и под руководством «советников» из МВФ стали героически бороться с гиперинфляцией, твердо ограничивая денежную массу.

Тогда с января 1992 г. одним махом были сделаны свободными все цены, – кроме цен на топливо, которые остались, государственными, но были подняты в 5 раз! (Надо же было предусмотреть, чтобы внутренние цены на нефть стимулировали снижение внутреннего потребления: мир ждет от России увеличения, а не сокращения ее экспорта). Естественно, руководители предприятий, не имеющие никакого опыта самостоятельного установления цен, приняли 5-кратное повышение цен на топливо – за ориентир, по которому надо равняться. И поскакала «галопирующая» инфляция издержек. Тогда обеспеченность экономики денежными средствами (отношение денежной массы М2 к валовому национальному продукту) снизилось от 60–70 % в 1990–1991 гг. до 9 % в первом квартале 1994 г., т. е. в 6 раз. А Правительство РФ тогда использовало как главное, если не единственное оружие для подавления инфляции – не печатать дополнительные деньги, не давать кредиты, не платить по своим обязательствам даже зарплату. Международные разработчики сценария реформы для России к тому времени имели уже значительный опыт тушения гиперинфляции и теоретические заделы и, думаем, хотя бы предвидели те проблемы, с которыми должны столкнуться российские предприятия. (В период Великой депрессии с 1929 по 1933 годы за четыре года денежная масса М2 сократилась с 46,6 до 32,2 млрд. долларов [72]. Всякий финансовый кризис сопровождается острой нехваткой денежных средств.)

И как же выживали предприятия, когда цены – гигантские, а денег взять негде? – Правильно: выживали за счет неплатежей и бартера (см., например, [73]). Что такое неплатежи? – Это вынужденное взаимное кредитование, форма коммерческого кредита. Позже появляются попытки заменить их векселями и другими сертифицированными долговыми обязательствами. Проблема нехватки ликвидности – общемировое явление, возникающее из противоречия между бурным ростом спроса на ликвидность (как правило, вследствие увеличения стоимости активов) и неизбежным ограничением темпов роста денежной, банковской ликвидности, необходимым для сохранения главного инструмента контроля в руках центробанков. Конечно, российские неплатежи – это не цивилизованный путь ее решения. Во многих ситуациях они воздействовали на систему налаженных связей не менее разрушительно, чем нехватка денег.

Вернемся от «неправильных» российских неплатежей (помните, у Винни Пуха – «неправильные пчелы») к респектабельным научным понятиям. В США и ЕС используют в основном два метода решения проблемы нехватки ликвидности: политика дешевых денег и расширение разнообразия производных финансовых инструментов, обеспечивающих все большую степень ликвидности внебанковских долговых обязательств. На большинстве рынков в той или иной мере используются разнообразные виды свопов (безденежного обмена). Простейший вид свопов – товарные свопы, т. е. знакомый нам бартер. Большая часть деривативов – это форма «облагораживания» и легитимации «варварского» российского феномена неплатежей.

Не должно создаваться представления, что такое явление – нечто редкое или даже уникальное. По сути, каждый социально-экономический институт действует только в ограниченной области изменения определяющих его параметров. Когда параметры выходят за пределы этой области, механизмы, обеспечиваемые данным институтом, перестают действовать. Отношения выходят в нелегитимную, «серую» сферу. Самой распространенный пример – явление, которое возникает при чрезмерном повышении налоговой нагрузки на бизнес или на личные доходы. Результатом становится уход плательщиков в «тень» и снижение собираемости налогов.

Аналогичная ситуация возникает и при чрезмерном повышении тарифов на жилищно-коммунальные услуги [76]. При этом должен падать спрос на них. Однако население не может отказаться от этих услуг. И вместо сокращения их физического объема, нарастает доля неплатежей. Прекращение зависимости спроса от цены наступает и в полностью легитимном и давно описанном процессе установления цены монополистом. Только обычно используется предположение, что коэффициент эластичности спроса постоянен. А это часто вовсе не так. В недавних работах И. А. Башмакова [74], [75] исследуется взаимозависимость спроса на энергоресурсы и их цены. Обосновывается положение, что эластичность спроса на энергоноситель от цены оказывается различной в зависимости от доли расходов на этот энергоноситель в доходе потребителя. Существует некий порог доли расходов при приближении к которому эластичность растет и при достижении которого, становится равной -1. Т. е. если доля расходов в доходе равна порогу, то дальнейшее повышение цены энергоносителя на 1 % вызывает сокращение на 1 % физического объема продаж, так что выручка не увеличивается. Это классическая модель установления цены монополистом.

Ликвидность, надежность, доходность. Деньги – это официально оформленные долговые обязательства, сертификаты, удостоверяющие право сегодня или в будущем обменять их на реальные блага по рыночной цене, какая сложится на тот момент. Разные виды денежных средств, как любых ценных бумаг (ц/б), различаются по степени их ликвидности (возможности их обменять на другие ценности, по условиям обмена), надежности (защите от всевозможных рисков) и номинальной (и реальной) стоимости (для других ц/б это показатель доходности).

Срочный банковский депозит сам по себе не является ликвидным средством, поскольку не может непосредственно использоваться как средство обмена или платежа. Другое дело, если его владелец получит от банка сертификат, который может быть продан или использован в обменных операциях. Сертификация любых долговых обязательств делает их ликвидными средствами или, точнее, увеличивает степень их ликвидности, а тем самым повышает их биржевую стоимость. Древнейший долговой сертификат – переводной вексель, который может быть продан любому третьему лицу. В период Великой депрессии нехватка денег восполнялась в основном векселями. За 70 лет разнообразие денежных суррогатов увеличилось необозримо. Покупка акций – это обмен ц/б, обладающих высокой ликвидностью и надежностью (деньги), на ц/б с меньшей ликвидностью и надежностью, но обещающую высокую доходность в будущем.

Если понятие денежной массы давно получило общепризнанное определение (в виде различных денежных агрегатов М0, М1, М2, М3), то термин ликвидность не получил пока однозначного общепризнанного определения. Понятие «ликвидность» иногда употребляется для обозначения собственно денежной ликвидности или даже денежной базы – агрегата, объем которого полностью определяется государствами или центробанками и с помощью которого государства могут воздействовать на объем всех ценных бумаг. Это наиболее узкое определение ликвидности. В других контекстах понятие ликвидности может обозначать саму эту массу ценных бумаг, отражающихся на фондовых биржах. Однако для этих понятий, конечно, следует применять термин ликвидные средства. А «ликвидность» – это свойство товара или ценной бумаги, их возможность быть быстро проданными за деньги.

Для нормального функционирования рынков (как товарных, так и фондовых) необходимо достаточное количество денег или иных ценных бумаг высокой ликвидности и надежности (квазиденег). Растущая потребность в них составляет смысл постоянных жалоб и банков, и производственных компаний на нехватку ликвидности. Но имеется множество способов и инструментов для ослабления зависимости финансовых рынков (объема торгуемых ценных бумаг) от более или менее контролируемой государством денежной массы. Бурный рост разнообразия и массы деривативов (производных финансовых инструментов) в последние десятилетия был направлен на решение этой проблемы. Для этого выпускается масса неименных ценных бумаг (на предъявителя), включая безденежные и внебанковские долговые обязательства. Будучи сертифицированы как неименные, они могут использоваться в качестве квазиденег, не регулируемых государством. Меры по секьюритизации ценных бумаг повышают их надежность (securities). Чтобы не быть связанными зависимостью от денежной массы, участники финансовых рынков используют разнообразные виды свопов (безденежного обмена). Простейший вид свопов – товарные свопы, т. е. знакомый нам бартер.

Возникает вопрос, почему же перечисленных инструментов оказывается недостаточно в послекризисные годы 2013–2014? Почему, несмотря на многие годы проводимую ФРС и ЕЦБ политику «количественного смягчения» (дешевых денег), требования продолжать эту политику звучат так же громко? Почему, несмотря на эту политику, в Европе не удается стимулировать инфляцию? Наша гипотеза состоит в том, что эти требования идут от участников рынков товаров и нефинансовых услуг (а не от участников финансовых рынков!) Для функционирования товарных рынков действительно необходимы настоящие деньги. А все вновь поступающие деньги банки тем или иным путем отправляют на финансовые рынки. Укрепление барьеров между товарными и финансовыми рынками – одно из главных направлений решения задачи предотвращения кризисов.

Финансовые кризисы – стихийны или рукотворны? Доминирование финансовой сферы над реальным производством делает систему мировой экономики неустойчивой и чреватой регулярным повторением разрушительных кризисов. Существующие механизмы государственного регулирования не дают никаких гарантий их предотвращения. Это является одним из важных аргументов за конструктивную перестройку системы экономических отношений, которая поставила бы всю денежно-финансовую сферу под эффективный контроль государств с помощью жестких законодательных ограничений. Этот принцип обычно кладется в основу практической политики в периоды кризисов. Однако в качестве общего правила, он не разделяется многими либеральными экономистами.

Написаны не только статьи, но и книги о том, что финансовые кризисы (включая и нынешний) готовятся и провоцируются небольшой группой финансистов, хорошо понимающих функционирование денежно-кредитных механизмов в целях получения выгоды за счет обладания информацией, которой не имеют другие, а также решения своих политических задач. В отечественной литературе изучением этой проблемы занимается Валерий Шамбаров (см. его интервью-обзор [79]). Имеются данные, что кризис 1907 г. в США был сознательно спровоцирован американским банкиром Джоном Пирпонтом Морганом, распустившим слух о неплатежеспособности одного из крупнейших нью-йоркских банков. Результатом были проведение на пост президента Вудро Вильсона (при поддержке крупнейших банкиров Уолл-стрит) и создание ФРС как системы частных банков, не подотчетных правительству.

Механизм генерации кризиса 1920 г. и Великой депрессии 1929 г. исследуется в работах Ральфа Эпперсона «Невидимая рука, или Введение во взгляд на историю как на заговор» и американского конгрессмена Линдберга «Экономические тиски». Другой конгрессмен Мак Фадден пытался выдвинуть официальное обвинение в заговоре против банков, входящих в ФРС. На него было три покушения, в результате третьего он был отравлен.

После серии финансовых кризисов 1997–1998 гг. в Юго-восточной Азии и России было много публикаций, исследующих общие черты и механизмы кризисов в разных странах и роль в их развитии крупнейших банков и международных финансовых олигархов типа Дж. Сороса.

Подробное изучение картины мировых кризисов, таких как кризисы 1929 и 2008 гг., свидетельствует, что они вовсе не похожи на события, неожиданно возникающие «на голом месте», подобно поломке машины. Они имеют общие черты, позволяющие применить к ним аналогии с «пирамидами» и «мыльными пузырями», причем надувание «пузырей» занимает период в несколько лет. В течение этого периода происходит чрезвычайно интенсивный рост всех финансовых показателей, так что кризис (взрыв пузыря) должен произойти уже вне зависимости от провоцирующих операций каких-либо банковско-финансовых групп. Точнее, такие операции способны сместить момент срыва лавины, и эта способность, конечно, позволяет той или иной группе олигархов получить свою долю сверхприбылей. Уж если говорить о субъекте, способном управлять кризисами, так это, конечно, ФРС, в руках у которой главный инструмент, от которого в наибольшей степени зависят как процессы, подводящие финансовую систему к кризису так и события, определяющее его начало, – а именно решение по расширению или сокращению массы мировой резервной валюты – доллара.

Если нас интересует причина серьезных кризисов и возможность избавить от них экономику, то следует говорить о длительном процессе, подготавливающем систему к кризису, о проводимой в течение многих лет политике освобождения денежно-финансовой сферы от государственного регулирования. Эта политика анализировалась многими экономистами, особенно в период после 2008 года.

Стремление денежно-финансового капитала освободиться от ограничений, накладываемых контролем государств и центробанков за массой ликвидности, было поддержано правительствами и центробанками, принявшими политику всемерной либерализации денежно-финансовой сферы. Одной стороной этой политики стала линия снятия запретов на создание все новых деривативов и условий их использования. Их главным свойством является внебанковский, «бесконтрольный» характер.

Другая сторона политики либерализации состояла в превращении экономики в долговую экономику. Охватившая все стороны жизни развитых стран установка гласит: «Не бойтесь жить в долг». Финансовой деятельностью в той или иной форме занимается огромная доля населения развитых стран. В последние годы перед кризисом половина семей в США имели те или иные ценные бумаги. Доля сектора финансовых «услуг» в национальном продукте росла, как на дрожжах. Эта установка породила бурный рост долговых обязательств, обеспеченных (секьюритизированных) также долговыми ценными бумагами. В результате превращения долгов в ценные бумаги стирается разница между ними и ликвидностью. Все бумаги становятся ликвидными. Различия касаются только их рыночной цены.

Западное общество перестало бояться банкротств и дефолтов. В споре «надежность или доходность» предпочтение было отдано «доходности»[50]. Анализируя кризисы, стали подчеркивать их необходимость как очищающего средства и благотворность для гибкой и динамичной экономической системы (т. е. для западных стран). Поддержка, секьюритизация бумажных долговых активов закладными, которые сами обеспечены такими же долговыми бумагами, создавала иллюзию надежности многоступенчатых цепочек долговых обязательств. В последние десятилетия с взрывной скоростью распространялись также технологии хеджирования – распределение рисков между разными финансовыми инструментами, между контрактами на разные моменты времени (форварды и фьючерсы). Все это делало спекулятивные игры менее опасными для отдельного участника и более привлекательными. Сейчас многие аналитики признают создание массы новых инструментов важной причиной нынешнего кризиса. Дж. Стиглиц на слушаниях по парламентскому надзору 14 января 2009 г. говорил: «Финансовые рынки вводят новшества, но эти новшества уже привели к сотням тысяч ссуд, которые оказались вне способности индивидов их оплатить» [78].

Кризис 1929 г., так же как кризис 2008 г., начался с безудержного роста капитализации на фондовых рынках. Когда «вавилонская башня» долговых бумаг становится слишком высокой, происходит кризис доверия. Инвесторы и население изымают вклады, все «уходят в cash», выявляется острая нехватка ликвидности. За период с 1929 по 1933 год в Америке прекратили деятельность около 40 % всех банков. Страдают не только спекулянты. Прекращается финансирование предприятий и проектов реального сектора. Есть много фактов, свидетельствующих о том, что рост спроса на ликвидность со стороны финансовых рынков, в частности, увеличение задолженности, заставляли центральные банки и правительства снижать ставки рефинансирования и эмитировать денежные средства, чтобы избежать банковского кризиса и панического изъятия вкладов.

В 1990-е годы на американских фондовых рынках началась очередная скачка в погоне за баснословными суммами виртуального богатства. Она была подготовлена десятилетиями формирования идеологии «рыночного фундаментализма», которая в эпоху Р. Рейгана и М. Тэтчер превратилась в манию дерегулирования – род интеллектуального экстремизма. Джозеф Стиглиц [80] называет это тотальное наступление за снижение роли государства не иначе как «безумием», «амоком дерегулирования». Этому безумию оказываются подвержены не только политические идеологи и работники правительственной администрации, не только менеджеры банков и корпораций, непосредственно заинтересованные в котировках акций своей компании или в расширении кредитной экспансии своего банка. Им захвачены и финансовые аналитики, и работники наиболее авторитетных консалтинговых и брокерских фирм. Вот типичный пример взаимного подталкивания участников фондовой инфляции: «Когда аналитик банка приходит к негативному заключению о [кредитоспособности] какой-либо фирмы, для которой его банк намеревался выступить посредником в осуществлении дилерской операции, глава фирмы, наметившей эмиссию акций, начинает шантажировать банк, угрожая прекратить с ним деловые связи, если банк не даст высокого рейтинга компании». «Когда каждый делает огромные деньги, мало кто задается вопросом, сходится ли общий баланс» [80, с. 201].

Лоббирование со стороны «делающих огромные деньги» медленно, но верно ведет к ослаблению законодательных ограничений и использования Центром, денежными властями своих полномочий и инструментов для сдерживания финансовой скачки.

Традиционно в США существовали два вида банков – коммерческие банки, дававшие ссуды из денег, которые в них депонировали вкладчики, и инвестиционные банки, эмитировавшие облигации и акции для своих клиентов. Одной из важных мер Франклина Рузвельта по оздоровлению денежно-финансовой системы было принятие в 1933 г. Закона о банковской деятельности (Закона Гласса-Стигала), в котором два вида банков были строго разделены, и коммерческим банкам запрещалось заниматься операциями на фондовых рынках.

Принятое в 1999 году законодательство привело к слиянию банков этих двух видов. Прибыльность инвестиционных банков традиционно была основана на надежности информации о стоимости компаний, которые они выводили на фондовый рынок, которым оказывали помощь в привлечении капитала. Фактически инвестиционные банки давали взаймы свою репутацию.

Когда универсальный банк делает большую часть своих денег путем продажи акций и облигаций и организации дилерских операций, предоставление ссуд становится для него почти вспомогательным, побочным видом деятельности. Банки перестают выполнять функцию контроля надежности заемщиков и эмитентов. В условиях бурно растущих фондовых рынков взаимное сдерживание коммерческих и инвестиционных банков потеряло смысл.

Отчетно-аудиторская информация также перестала быть сдерживающим фактором для банков. Когда речь идет о слишком больших деньгах, вопросы доброкачественности информации отступают на второй план.

В период финансового бума, когда масса ценных бумаг (бумажных ценностей) растет как на дрожжах, дефолты происходят редко, спрос на кредиты, как правило, удовлетворяется, пузыри, если и лопаются, то маленькие. Близость к «точке бифуркации» (финансовому кризису) характеризуется накоплением огромных масс ликвидности, которые только ждут сигнала от «авторитетов» (операции крупного банка, кампании в СМИ, заявления министра финансов), чтобы потоки денег и ценных бумаг устремились строить «пирамиды» национального масштаба (где, несомненно, огромные прибыли ждут тех, кто быстрее других учует запах новых возможностей). Постепенно остается все меньше простых людей и даже профессионалов, которые, несмотря на растущее вокруг них богатство, продолжают помнить, что это богатство сопряжено с накоплением риска.

Этот поток, усиливаясь, последовательно сметает многие моральные и юридические барьеры, стоящие на его пути. Это приводит к увеличению числа финансовых скандалов. Самым громким их них было банкротство и расследование деятельности крупнейшей энергетической компании «Энрон», которая стала эмблемой корпоративной алчности, скандалов с бухгалтерской отчетностью, коррупционного влияния на публичную политику.

Надо сказать, что давление погони за прибылью, приводящее к финансовым результатам, противоречащим интересам общества, вовсе не обязательно связано с нарушением юридических норм. Юристы и руководство крупных компаний постоянно занимаются поиском щелей в законодательстве, неоднозначности в формулировках, разрабатывая новые схемы и инструменты, которые позволяют использовать вновь открытые возможности в своих интересах, «оптимизируя» налоговые платежи, фальсифицируя отчетную статистику и т. п., чаще всего на «спорной территории» законодательства.

Когда злоупотребления достигают слишком заметных масштабов, в законодательных органах начинается борьба за поправки к законам, с целью залатать дыры, через которые происходят наиболее значимые утечки. Баталии с лоббистами, защищающими привычные источники наживы, чаще всего длятся годами. Экономисты, изучающие теневую экономику, констатируют, что в большинстве развитых стран такие баталии – это постоянное, нормальное состояние общества [81].

В периоды, предшествующие финансовым кризисам, массовое стремление к «иллюзорному богатству» (пророческое выражение из «загадочной» фразы председателя ФРС Алана Гринспена в 1996 г., которая тогда долго обсуждалась в СМИ) часто захватывает часть законодателей и профессионалов, которые начинают помогать финансистам и менеджерам расчищать русло для расширяющегося финансового потока.

Урок кризиса 1929 г. был плохо усвоен и хорошо забыт. Рано или поздно раздувающийся «пузырь» мировых финансов должен был лопнуть. И он лопнул в 2008 году.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.