3.2. Конкуренция и монополизм. Многоярусная экономика

3.2. Конкуренция и монополизм. Многоярусная экономика

О выравнивании норм прибыли. Первое, что потребовало более убедительного объяснения в связи с парадоксом «исчезновения прибыли», был гигантский разрыв в социально-экономическом положении людей, владеющих богатством и не владеющих им. Этот парадокс фактически устранял политэкономию от объяснения концентрации богатства на одном полюсе общества и бедности – на другом.

Усилия, направленные на осмысление этого феномена, проходят через всю экономическую теорию и приводят к появлению все новых и новых понятий, разделяющих затраты на производительные и непроизводительные (или даже вредные), результаты – на «праведные» и «неправедные» (результат эксплуатации). Одни из экономистов старались наполнить эти категории острым политическим и идеологическим смыслом, другие – подчеркнуть их нейтральность, чисто научную объективность.

Теории, описывающие экономику как систему, постоянно выводимую внешними влияниями из состояния равновесия и постоянно возвращающуюся к нему за счет сил конкуренции, основаны на постулате о выравнивании нормативов рентабельности. Однако фактически уровни рентабельности резко различаются как между разными группами товаров и отраслями производства, так и одинаковыми товарами, производимыми разными производителями или продаваемыми на разных рынках. Причем эти различия оказываются очень устойчивыми.

Постулат о выравнивании норм прибыли на капитал можно считать приемлемым, если речь идет о кредитном капитале, который обладает достаточной ликвидностью, и то со значительными оговорками и в условиях примерного равенства разных видов банковского процента. Даже если рассчитать обслуживание долгов в предположении, что весь капитал создан на заемные средства, это будет только часть прибыли. Она действительно удовлетворяет требованию к объективно необходимым затратам на производство и, соответственно, закону равенства затрат и результатов.

Однако когда речь идет о понятии всего капитала (всех его видов) в комплексе, то следует признать, что указанный постулат резко контрастирует с наблюдаемой реальностью. Огромные различия норм прибыли по отраслям и по регионам устойчиво сохраняются, а часто и усугубляются даже там, где юридически обеспечен свободный перелив капитала.

Здесь надо сделать оговорку относительно оценки капитала. Капитал фирмы можно измерять затратами на строительство заводов, производство оборудования, обучение персонала и т. д. Но есть и другая оценка – его капитализированная стоимость, определяемая ценой его акций на финансовых рынках. Перелив капитала создает тенденцию выравнивания нормы прибыли на капитал, но на капитал, измеренный его капитализированной стоимостью[40]. Экономический «закон сохранения» сохраняется, но при этом приходится переосмыслить механизм выравнивания. Оно осуществляется не обязательно за счет перелива капитала, а за счет изменения его «цены». Поскольку стоимость капитала определяется величиной прибыли, его стоимость устанавливается так, чтобы этот закон выполнялся.

Для этого пришлось и вместо прибыли ввести новое понятие. Слово прибыль, которым все пользуются в жизни, и понятие прибыли, о котором пишется в экономических учебниках, – это цена минус материальные и трудовые затраты. Еще используют «прибыль за вычетом платежей за использование фактора, дающего добавленный доход» (например, процента от капитализированной стоимости бренда фирмы). Вместо первого понятия теперь следует говорить «бухгалтерская прибыль», второе – это «экономическая прибыль». В этом случае спасенные «закон сохранения» и «закон выравнивания» теряют свою практичность и отчасти теоретическую содержательность.

Проблема выравнивания отраслевых норм прибыли (точнее, отсутствие их выравнивания) привлекала внимание экономистов по крайней мере с 30-х годов XX века. Подробный статистический и содержательный анализ этой проблемы на основе данных по 106 отраслям промышленности США за десятилетие 1919–1928 гг. был дан в книге Р. Эпштейна [52], вышедшей в 1934 г. Важнейший вывод состоял в том, что межотраслевые различия в нормах прибыли[41] в течение рассматриваемого десятилетия были устойчивы. Нормы прибыли, усредненные за 1919–1928 гг., в 20 отраслях колебались от 1,9 до 9,9 %; в 57 отраслях – от 10 до 14,9 %; в 22 отраслях – от 15 до 19,9 %; в оставшихся 7 отраслях – от 20 до 31,6 %.

Статистика многих стран свидетельствует, что отраслевые нормы рентабельности различаются в несколько раз. Это общее правило. В 60-е годы вывод о «неэффективности механизма выравнивания» отраслевых норм прибыли был оспорен, но затем все же подтвержден в результате научной дискуссии (см. подробное описание в работе С. М. Никитина [53, гл. 5]). Не вызывал споров тезис о том, что различия в нормах прибыли, получаемой отдельными компаниями внутри отрасли, характеризуются и большим размахом и большей устойчивостью по сравнению с межотраслевыми различиями норм прибыли.

Чем же объясняют разброс норм прибыли классическая и неоклассическая теории? Наиболее общие понятия, позволяющие объяснить этот факт, – монополизм, барьеры между разными рынками, рентные доходы от использования ограниченных ресурсов. Сверхприбыль реализуется преимущественно в компаниях, занимающих высшие звенья в иерархической монополистической структуре. Было доказано также, что более высокая концентрация производства и капитала в отрасли ведет к более высоким нормам прибыли. Отрасли с наивысшими барьерами для вступления новых производителей (те отрасли, где даже повышение цен на 10 % не приводило к появлению новых производителей) устойчиво имеют более высокие нормы прибыли, чем отрасли с более низкими барьерами.

Если социально-политическую оценку роли мировой тенденции монополизации дали Р. Гильфердинг и В. И. Ленин, то первым систематическим исследованием феномена монополизма методами собственно экономического анализа можно считать фундаментальную работу Джоан Робинсон [17], изданную в 1933 г. Она указала фундаментальные факторы, оказывающие постоянное давление на рынок в сторону монополизации. «Каждый отдельный производитель располагает монополией на собственную продукцию (и это совершенно очевидно)… Монополия означает лишь то, что продукция отдельного производителя должна быть, как правило, заметно обособлена от товаров-субститутов». «Везде можно наблюдать действие тенденции к монополизации, проявляющейся в форме программ ограничения, систем квотирования, рационирования, роста гигантских корпораций» [17, с. 11 и 401].

Однако оценку того влияния, которое оказывают монополизация и «неравномерность распределения богатства» между отраслями и секторами экономики Дж. Робинсон дает все же недостаточно глубокую. Фактически она присоединяется к господствовавшей в ее время негативной оценке этой неравномерности – только с точки зрения несправедливости результативного распределения богатства. «Увеличение размеров единицы управления в той или иной отрасли может обусловить улучшение методов производства. Однако оно обязательно способствует еще большей неравномерности в распределении богатства. Таким образом, проблема монополизации производства выливается в дилемму: эффективность или справедливость» [17, с. 421].

Между тем, главным результатом «неравномерности», о которой пишет Робинсон, являются устойчивые межотраслевые диспаритеты и диспропорции, не только противоречащие целям общества и государства, их оценкам состояния экономики, но и приводящие непосредственно к неэффективному использованию имеющихся ресурсов. Примером такой диспропорции может служить хорошо известная в нынешней России «голландская болезнь», когда непропорционально богатый экспортно-сырьевой сектор «отсасывает» все наиболее качественные ресурсы – и материальные, и инвестиционные, и кадровые – из обрабатывающих отраслей. И в результате накопленный в них капитал и большая часть трудовых ресурсов страны используются неэффективно и деградируют. Таким образом, неспособность рынка справиться с задачей исправления межотраслевых и межсекторальных диспропорций ведет не только к непосредственной несправедливости распределения, но и к неэффективности.

Согласно теории, возможность монопольного распоряжения тем или иным ресурсом или монопольное положение компании на рынке определяются ее технологическим превосходством, качеством продукции, экономичностью производства. Однако не меньшее значение имеют и такие факторы как близость к властным структурам, способность раньше других получать информацию об изменениях политической и экономической ситуации, наличие высококлассных юристов и специалистов по рекламе и т. д. Каждый из перечисленных факторов обычно можно интерпретировать как ограниченный ресурс. Однако это ресурсы далеко не однородные, не воспроизводимые и часто не имеющие даже хорошего натурального измерителя. Каждый из них дает определенный добавок к прибыли, и поэтому его можно рассматривать как свойство или часть приносящего прибыль капитала. Но интерпретация этих частей прибыли как возмещения капитальных затрат мало содержательна с точки зрения теории.

В последнее время любая способность удерживать монопольное положение на определенном рынке, любой барьер, препятствующий входу на рынок новых участников, интерпретируется как обладание определенным ограниченным ресурсом (фактором производства), которым не обладают другие фирмы. Соответственно, монопольная сверхприбыль, или излишек есть рента, связанная с использованием этого ресурса (фактора). «К подобным факторам могут относиться земля и природные ресурсы, предпринимательские способности или другие творческие способности личности» [18, с. 307]. Дополнительный доход от использования всякого ограниченного ресурса (который может иметь и вполне материальный характер, как участок земли или взятое в наем помещение, и чисто конвенциальное происхождение, как лицензия на выполнение нотариальных операций) можно назвать рентным доходом. К сожалению, при таком расширительном использовании понятия утрачивают свою определенность и идеологическую направленность.

Примером понятия, сохраняющего четкий смысл, служит понятие природной ренты (см. [19], [54], [96]). Отрасли, где превышение цены продукции над затратами особенно велико, – топливно-сырьевые отрасли, в которых прибыль включает природную ренту, реализуемую в основном как экспортный доход. Так в России в 2000–2008 гг. рентабельность нефтегазовых отраслей была в 5–8 раз выше, чем рентабельность обрабатывающих производств. Определим рентабельность как прибыль до уплаты налогов, включая налоги в составе себестоимости, отнесенную к текущим затратам (себестоимости без включенных в ее состав налогов). В 2008 г. этот показатель составлял [20, таблицы]:

• по добыче и транспортировке нефти и газа – 272 % и 287 %,

• по переработке нефти и реализации нефтепродуктов – 174 %.

В обрабатывающих производствах рентабельность до уплаты налогов составляла в среднем 35 %. Чуть менее наглядное соотношение характеризует рентабельность к основным производственным фондам.

Устойчивость состояния бедной отрасли часто объясняется тем, что они попадают в порочный круг «бедность – неэффективность» [37, разд. 4.2] (другое название – «институциональная ловушка»). Этот порочный круг можно описать, включая в него разные факторы, например, так. Бедность предприятий характеризуется нехваткой капитала, а следовательно, устаревшими технологиями и оборудованием. – Это порождает низкие производительность труда и его оплату, а следовательно, нехватку квалифицированных кадров инженеров, менеджеров, рабочих. – Отсюда низкая эффективность, низкая норма рентабельности. – Круг замыкается непривлекательностью для инвесторов, нехваткой капитала, бедностью, экономической слабостью отрасли.

В подобный порочный круг попадают не только отрасли и сектора экономики, продукция которых может быть необходима населению и народному хозяйству (наиболее изученный пример – сельское хозяйство), но и целые страны. В описание порочного круга для бедных стран, как правило, следует включать такие факторы, как бегство капитала, «утечка мозгов», потеря перспективы и деморализация населения, потеря доверия к власти и к властвующей элите. Чисто рыночные силы обычно не в состоянии разорвать эти сковывающие кольца. Это задача государства (см. разд. 3.6).

Интересно заметить, что такой порочный круг для России еще полтораста лет назад (60-е годы XIX века) описал один из самых талантливых революционных демократов Д. С. Писарев в статье «Реалисты». Вот его наиболее краткая и выразительная формула: «Мы глупы, потому что бедны, и бедны, потому что глупы».

Роль крупных корпораций. Конкуренция и монополизация. Мы не случайно начали описание современной структуры экономики с вопроса о выравнивании рентабельности по отраслям. Исторически он оказался едва ли не первым из вопросов, который высветил не просто «провалы рынка» при решении ряда второстепенных проблем, где требуется дополнить, скорректировать его механизм путем локального государственного вмешательства, а общую неспособность рыночной конкуренции регулировать должным образом проблему межотраслевой структуры. А эта проблема связана и с коренной проблемой экономической теории о роли конкуренции и монополий в экономическом развитии и с важнейшей практической проблемой разработки механизмов экономического управления, в частности, промышленной политики и роли плана в формирующихся «полюсах» многополярного мира (см. разд. 3.3).

Концентрация капитала и укрупнение экономических организаций является преобладающей тенденцией на протяжении всей истории капитализма. К укрупнению капиталистическую фирму толкают как экономические факторы (экономия от масштаба, необходимость контроля над рынком), так и внеэкономические (необходимость защиты от криминала, стремление к росту социально-политического влияния и т. д.). Можно сказать, преобразуя известную фразу В. И. Ленина: конкурентный рынок «повсеместно и ежечасно» рождает монополизм (локальный и глобальный). Наиболее проницательные наблюдатели уже в начале XX века констатировали конец периода домонополистического капитализма, а к концу XX века – установление контроля над мировой экономикой нескольких сотен крупнейших транснациональных промышленных корпораций и банковско-финансовых групп.

Согласно известному положению институциональной теории, главная причина возникновения фирмы и увеличения ее размеров – более низкий уровень издержек на осуществление транзакций внутри фирмы за счет «командно-административных», вертикальных связей, чем за счет рыночно-ценового механизма (горизонтальных связей). Конечно, определяемый этим соотношением размер фирмы зависит от господствующих технологий производства, его фондоемкости и т. д. Условия индустриализации XIX – первой половины XX веков (развитие отраслей с высокой фондоемкостью, дефицит образованных специалистов, постоянные колебания конъюнктуры и т. д.) способствовали «экономии от масштаба» и увеличению средних размеров фирмы[42].

Наблюдая повышение эффективности капиталистических компаний по мере их укрупнения, усиления их контроля над рынком и в то же время разрушительных последствий для экономики конкурентных конфликтов между ними, К. Маркс, а за ним и В. Ленин делают вывод о необходимости довести процесс монополизации до предельной фазы – до работы «всего общества одной конторой и одной фабрикой». «Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного государственного синдиката» [55, с. 445]. Идея о государственной монополии как высшей форме управления народным хозяйством в СССР была возведена в ранг государственной идеологии. Она была положена в основу системы централизованного управления народным хозяйством, созданной в начале 30-х годов и сохранившейся (конечно, со значительными модификациями) до конца 80-х. Надо сказать, что эта система в значительной степени выполняла функцию, которую от нее ожидали – снижение «непроизводительных» затрат на финансово-посредническую деятельность. Доля этих затрат в ВВП в советской экономике была в несколько раз ниже, чем в развитых капиталистических странах и чем ее величина после реформ начала 90-х годов. Это послужило одним из важных источников высокой рентабельности «ресурсных» (трансформационных) затрат и высоких темпов экономического роста СССР.

Оценки влияния укрупнения экономических субъектов и монополизации рынков на экономическое развитие существенно различаются. Либеральное крыло экономической науки всегда считало конкуренцию главным двигателем экономического прогресса и монополию оценивало негативно. Соответственно, и распределение богатства в рамках конкурентного рынка считается справедливым. Справедливость нарушается только по вине нарушителей приличия – монополистов. С негативной оценкой смыкалась и марксистская традиция, видевшая в монополизации признак загнивания капитализма. Эта оценка стала теоретическим обоснованием антимонопольных законов, которые с конца XIX века принимаются во всех развитых странах капитализма.

В неоклассической теории монополистическим ценам и излишкам прибыли, возникающим за счет монопольного положения, противопоставляются цены, которые возникли бы в условиях совершенной конкуренции, т. е. в состоянии равновесия бескоалиционной игры. Видимо, во времена Адама Смита категории совершенной конкуренции и модели конкурентного равновесия могли претендовать на приближенное описание реальности. Однако теперь это заведомо нереалистичные, идеальные условия. Так же как в реальности не существует отраслей с совершенной конкуренцией, так же не существует и полной монополии. Даже если определенный товар или услугу производит единственная компания, фактически она сталкивается с конкуренцией своей продукции с другими товарами или услугами при распределении ограниченного дохода потребителем, при формировании им спроса на разные товары и на удовлетворение разных потребностей. Мы используем термин монополизация как некий показатель, возрастающий от нулевого до максимального значения при переходе от совершенной конкуренции до полного контроля одной фирмы или группы над всем рынком, так что можно говорить о степени монополизации (подробнее см. [41]).

Хозяйственные отрасли существенно различаются по тому, способствуют или препятствуют условия, в которых работают фирмы и предприятия, их укрупнению. Те отрасли, где увеличение размеров фирм не приносит выгоды, и которые состоят в основном из мелких предприятий в развитых странах, как правило, пользуются многосторонней поддержкой государства.

Число и средний размер предприятий и компаний и уровень монополизации в отрасли – важный (хотя и не единственный) фактор, определяющий ее финансовое положение, а также различия среднего уровня рентабельности активов и рентабельности продукции в разных отраслях. Отрасли и сектора хозяйства обычно устойчиво делятся на две группы: 1) отрасли монопольной, или олигопольной структуры, где большая часть рынка контролируется одной или несколькими крупными компаниями, и 2) отрасли, состоящие из большого числа малых и средних фирм, для которых характерна совершенная или монополистическая конкуренция. Точнее, они устойчиво тяготеют к тому или иному полюсу. В отраслях первой группы, как правило, более высокий уровень рентабельности капитала и оплаты труда. К ним относятся отрасли, контролирующие основные финансовые потоки в стране. Отрасли второй группы, наоборот, часто оказываются низкорентабельными или даже убыточными. Это та самая «неравномерность в распределении богатства» (термин Дж. Робинсон в приведенной выше цитате), которая всегда рассматривалась как главный негативный результат монополизации.

Во второй половине XX века, в основном благодаря работам Дж. Гэлбрейта [11], [12], стало пересматриваться отношение к проблеме конкуренции и монополизации. Стремление к монополизации рынка всегда объясняли только возможностью устанавливать повышенную цену на свою продукцию (или пониженную – на продукцию поставщиков). На этом основании монополизация всегда рассматривалась как негативное явление, в то время как давление конкуренции всегда стимулирует снижение затрат. Между тем, наиболее важной причиной стремления к контролю над рынками, усиливающуюся с усложнением и удорожанием производства, чаще всего было требование укрепить дисциплину и надежность отношений со своими рыночными партнерами, устранить непредсказуемость конъюнктуры. Предприятия со сложным производством были поставлены перед необходимостью формировать, реорганизовывать свою «среду взаимодействия». Крупные фирмы и корпорации оказались способными решать эту задачу (нередко с помощью государства, используя лоббирование в политических структурах).

Дж. К. Гэлбрейт, один из классиков экономической мысли, в своей последней работе 2004 года [13] с высоты своего 70-летнего опыта работы в экономической науке писал: «Нет сомнений в том, что корпорация является господствующей силой в современной экономике… Вера в рыночную экономику, в которой покупатель независим, является одной из наиболее распространенных форм заблуждения». Он один из первых, кто проанализировал и подробно описал изменение природы мирового капитализма. Он называет это переходом его в стадию «корпоративного капитализма». Сейчас экономическое и социальное доминирование крупного бизнеса общепризнано. О роли малых и средних предприятий в развитии технологических инноваций он пишет: «Таланта производить недостаточно, необходимо также обладать организационными и иными предпринимательскими способностями… Власть переходит к более крупному экономическому субъекту – к менеджменту, к организации… В стремлении приписать собственникам, акционерам и инвесторам компании роль, которой они в действительности не играют, заключен очевидный и вовсе не безобидный обман… Мы избавились от бранного слова «капитализм». Термин, который сегодня может служить его подходящей заменой, – «корпоративная бюрократия»… Устоялось мнение, что бюрократия существует в правительстве, но никак не в мире корпораций… не в частном секторе. Это проявление «невинного обмана»» [13, с. 40–42].

Систему транснациональных корпораций (ТНК), их долгосрочных соглашений, связывающих их материальных, финансовых и информационных потоков, давно называют каркасом мировой экономики, задающим направление ее движения. Дж. Гэлбрейт называл эту систему «планирующей системой». Роль каркаса, которую в развитых странах капитализма играет система крупных корпораций, в СССР выполняли как производственные объединения, так и главки, ведомства и даже министерства. Большая часть этих организаций, в первую очередь, в машиностроении и оборонке, были разрушены в 90-е годы (путем прекращения государственного финансирования, приватизации предприятия по частям, ликвидации государственных структур и других процессов). И это стало одной из главных причин упадка обрабатывающей промышленности в современной России, ее преимущественно экспортно-сырьевой направленности.

Современная крупная корпорация управляется групповыми решениями «коллективного мозга» того устойчивого ядра управляющих, круг которых обладает специальными знаниями, способностями и опытом группового принятия решений, которые Дж. Гэлбрейт назвал техноструктурой. Чтобы такая группа или организация стала дееспособной и эффективной, необходимы значительное время и усилия высококвалифицированных людей. Это не технический аппарат, который может быть собран из стандартных комплектующих. В определенном смысле эффективно и стабильно работающая корпорация, «выросшая» до крупных размеров, представляет собой несомненную ценность и, как каждый день повторяет известная телевизионная реклама Газпрома, есть «национальное достояние».

Недостаток радикальной рыночной теории (точнее идеологии) состоит в том, что она переоценивает значение экономической свободы и горизонтальных связей типа биржевых сделок в ущерб роли государства и крупных компаний, рост которых обеспечивает необходимую долю долгосрочных соглашений и структурообразующих вертикальных, административных воздействий и установок. Если предположить, что каждая фирма действует независимо, ориентируясь только на цены, сложившиеся к настоящему моменту, то получим процесс, сопровождаемый неутихающими колебаниями. В этих условиях любые инвестиции становятся бессмысленными в силу высокой неопределенности и непредсказуемости будущего. «Вмешательство» государства в рыночные процессы, таможенная защита внутреннего рынка от разрушительных колебаний мировых цен, контроль над рынком монополий и крупных субъектов рынка, объединенных в картели – такого типа явления в определенных условиях могут оказаться и оказываются необходимыми условиями стабилизации и предсказуемости, необходимыми для поддержания инвестиционной активности.

Один из главных постулатов всех нормативных моделей рыночной экономики: цель всех субъектов рынка – максимум прибыли. Этот постулат перестает действовать для крупных фирм индустриального сектора. Ряд известных экономистов (один из первых – Дж. Гэлбрейт) констатировали, что их поведение значительно изменилось и определяется, как правило, стремлением максимизировать объем производства при некотором нормальном уровне прибыли. Другая формулировка той же цели – сохранение и возможное увеличение своей доли от всех рыночных продаж. Критерий максимизации доли рынка вполне согласуется с приоритетной задачей упорядочить рыночную стихию и расширить контроль над «средой взаимодействия». В настоящее время в большинстве отраслей тяжелой промышленности образовалась если не монополистическая, то олигополистическая структура, т. е. рынок контролирует не одна крупная фирма или корпорация, но небольшое их число (скажем, 3 или 5).

Дж. Гэлбрейт, анализируя работу современной крупной корпорации, пришел к выводу, что она во все большей мере управляется групповыми решениями «коллективного мозга» наемных управляющих, круг которых охватывает тех, «кто обладает специальными знаниями, способностями или опытом группового принятия решений». Организацию, составляемую этими специалистами, он назвал «техноструктурой», и считал, что цели и критерии техноструктуры существенно отличаются от целей и критериев единоличного мелкого или среднего независимого предпринимателя, который фигурировал в главной роли героя теорий рынка [11, с. 112–113].

На первый план для техноструктуры выступает задача сохранения корпорации и поддержания стабильности в ее взаимоотношениях с окружающей экономической средой. Основным инструментом достижения этих целей становится долгосрочный контракт: создается «…возможность для существования гигантской сети контрактов». Систему корпораций с их техноструктурами, охваченную сетью контрактов, Дж. Гэлбрейт назвал «планирующей системой» в отличие от «рыночной системы» мелких и средних предприятий, функционирующих по неоклассическим законам.

Он считает, что если в рыночной системе взаимоотношения участников строятся по схеме «игры с нулевой суммой», где каждый стремится получить максимум прибыли и выигрыш одного равен потере другого, то в планирующей (или контрактной) системе имеет место игра с положительной суммой, т. е. само заключение контракта и связанный с ним рост объемов производства дают дополнительный выигрыш всем его участникам, и это обеспечивает устойчивость отношений в долгосрочных контрактных сетях [12, с. 170–171].

Как же совмещается необходимость контроля за рынком, ведущая к укрупнению компаний, согласованию их действий (гласному или негласному) с необходимостью устранения негативных последствий монополизации?

Имеется два способа предотвращения негативных эффектов монополизма. Первый – дробление крупных компаний, запреты на их объединение, картели и т. п., добиваясь таким путем расширения конкуренции (путь американских антитрестовских законов). Второй, – используя общность интересов крупных компаний и государства (если она есть!), договариваться о приемлемых для общества правилах хозяйственной деятельности компаний (и об их правах, о государственных гарантиях и т. п.), в определенных случаях о ценах, нормах рентабельности, распределении доходов (а со стороны государства – о величине рентных налогов, внешнеторговых пошлинах, льготах). Первый способ характерен для конкурентной, либеральной парадигмы, второй – для государственнической концепции, а особенно – не для идеологии или законодательства, а для практики таких стран, как Япония, Китай, Южная Корея.

По целям и мотивациям техноструктуры и по их эффективности, частные и государственные корпорации не имеют существенных различий. Это неоднократно подчеркивал Дж. Гэлбрейт. Это доказывает, что важнейшая часть экономической сферы не подвержена разделяющему влиянию разных идеологий и институциональных систем капитализма и социализма. И это было прочным основанием для неизменной веры Дж. Гэлбрейта в возможность и необходимость конвергенции двух систем.

В 70-80-е годы в странах соцлагеря искали способы распределить функции принятия решений по разным этажам и структурам системы административного управления и сделать взаимосвязи в ней менее жесткими. В рыночных странах в это время продолжалось опробование различных форм структурирования моря атомизированных предприятий, которые позволили бы сократить излишнее число степеней свободы и центров принятия решений. Само противопоставление анархического либерализма и планового централизма обязано своим появлением относительно примитивной двухуровневой схеме, лежащей в основе большей части теоретических концепций, которые появились в XIX веке и оказывали наибольшее воздействие на умы в начале XX века: вождь (или партия) и массы, государство (центр управления) и масса предприятий (однородных и атомизированных).

В СССР такая двухуровневая схема была создана на рубеже 20-х и 30-х годов и просуществовала до 90-х. Несмотря на длительную кампанию, начиная с Постановления Совета Министров СССР 1974 г. по созданию промышленных объединений, к началу перестройки среднее число предприятий в объединении было меньше 2. Иными словами, в среднем к головному предприятию (обычно достаточно эффективно работающему) удалось «прицепить» в среднем еще одно предприятие (как правило, слабое). Роль «крупных корпораций» выполняли по-прежнему главки и министерства. Так что в России к началу реформы 1992 года практически не было межотраслевых производственных объединений, отсутствовал опыт согласования взаимных интересов в условиях свободных цен и самофинансирования. Функции межотраслевой координации выполнялись аппаратом министерств, главков, Госплана. Разрушение этого аппарата и либерализация цен привели к гигантским диспаритетам в ценах и финансовом положении предприятий и целых отраслей, инфляции, росту неплатежей.

Когда в 1992 г. эти структуры были ликвидированы, а цены освобождены, крупные предприятия индустриального сектора, будучи олигополистами или даже монополистами по многим видам продукции, лишившись координирующего центра в лице государства, за редким исключением не сумели обеспечить межотраслевое согласование цен, сохранить связи с партнерами, добиться изменения экономической политики государства. Те из них, которые не были экспортерами и не испытывали конкуренции со стороны импорта, действовали как классические монополисты: повышали цены и снижали производство (см. также [37, разд. 4.4]).

Серьезным отличием российской экономики от экономики большинства других стран, в том числе и развитых, является гораздо меньшая доля у нас малого бизнеса – и по доле занятых, и по доле продукции. Нередко высказывается мнение, что это – одна из важных причин ее низкой эффективности. В частности, с повышением доли малых предприятий связывают переход к инновационному развитию. 25–26 января 2010 года Анатолий Чубайс и Владислав Сурков побывали в Массачусетском технологическом институте. После этого В. Сурков сказал, что России для инновационного рывка нужны именно небольшие компании типа тех, что образовались в Силиконовой долине, вокруг Стэнфордского университета и МТИ. Можно однозначно утверждать, что в современной России главным препятствием для ее возвращения на траекторию инновационного развития служит не нехватка (практически – отсутствие) независимых малых предприятий, разрабатывающих новые научные и технические идеи и решения, а именно нехватка крупных компаний, заинтересованных в новых идеях и способных осуществлять их опытно-конструкторскую доработку и «раскрутку» для превращения в основу для массового производства. Передовые научные и технологические достижения могут быть получены небольшими группами талантливых энтузиастов «в гараже», «на коленке» и в условиях экономической изоляции. Но превратиться в значимый факт мирового экономического развития они могут только при условии, если их использованием, «встраиванием» в действующие структуры производства и реализации готовых изделий займется транснациональная корпорация. В России таких корпораций почти нет. Поэтому стратегия модернизации должна состоять в обеспечении максимальной привлекательности условий работы в России для западных компаний. Но станет ли Россия в результате такой стратегии одной из стран – лидеров научно-технического прогресса или только лабораторией, осуществляющей научное обслуживание транснациональных корпораций?

Конечно, как сам государственный бюрократический аппарат, так и корпорации государственного сектора, часто на деле руководствуются совсем другими целями и мотивациями. Нынешним россиянам не нужно это доказывать. Мы достаточно хорошо информированы о коррумпированности государственных чиновников и о готовности многих из них поступиться интересами государства во имя личных выгод.

С другой стороны, оправдание социальной безответственности экономических корпораций – это только идеологическое «заострение» теоретической мысли экстремистами-либералами, понимающими свободу как минимизацию роли государства. На практике как частные, так и государственные корпорации чаще всего настроены достаточно патриотично и стараются соответствовать своей роли опоры национальной экономики. Примеры высокоэффективного и плодотворного для развития страны взаимодействия имеются и в условиях государственной собственности на все крупные корпорации – СССР, и в условиях, когда большую часть даже оборонных и космических проектов выполняют частные компании, – США.

Когда экономические и политические сила и влияние некоторых частных корпораций сопоставимы с властью и возможностями государства, содержание взаимодействия государства и корпораций приобретает очень важное значение. Вульгаризируя проблему: надо понимать, кто кого использует в этом тандеме, «кто на ком больше ездит». В любом случае крайне важно, чтобы эти столь значимые для страны экономико-политические силы не противоборствовали, необходимо их политическое и экономическое партнерство, т. е. всесторонний взаимный учет краткосрочных и долгосрочных интересов друг друга. Очевидно, необходимостью обеспечения такого взаимодействия объясняются многие политические и экономические решения и процессы, которые без этого выглядят как непрофессионализм или банальная коррупция.

* * *

Из этих констатаций можно сделать следующие общетеоретические выводы (более подробно см. в разделе 3.6). С ростом концентрации и сложности производства теоретические аргументы, обосновывающие преимущества свободной конкуренции теряют свою силу. Организация сложного производства требует усиления контроля над рынком, то есть повышения степени его монополизации. В условиях малого числа игроков цены оказываются зависимыми от стратегий производителей и потребителей. А следовательно, теряет силу интерпретация рыночного равновесия как состояния оптимального распределения ресурсов. Здесь определяющее значение приобретает не победа в конкуренции, а внеэкономические факторы (часто близость к государственным структурам, задающим «правила игры»). Наоборот, те сектора экономики, где действует большое количество относительно малых субъектов и где рыночная конкуренция должна вести к росту эффективности, – эти сектора теперь, как правило, сами нуждаются в защите и поддержке государства или крупных компаний.

Рынок является эффективным инструментом активизации экономической деятельности. Однако он чаще всего не применим в отношениях между секторами, отраслями, регионами, сильно различающимися по размерам «населяющих» их фирм и организаций. Это в основном механизм внутриотраслевого управления. Определение межсекторальных и межотраслевых пропорций, приемлемых ценовых и кредитно-финансовых параметров – компетенция государства. Государство совместно с крупнейшими финансовыми и промышленными компаниями должно отвечать за поддержание необходимых финансовых и ценовых пропорций между секторами и сегментами экономики, за создание нормальных условий деятельности малых и средних фирм и предприятий. Роль конкурентного рынка – отбор наиболее эффективных из фирм, действующих в пределах одного сектора (сегмента рынка), и стимулирование их к повышению эффективности.

При описании капиталистических кризисов часто не акцентируют внимания на ценовой, финансовой, ресурсной диспропорциональности, накапливающейся в результате стихийного рыночного развития, как на главной причине кризиса. Хрестоматийный пример: как Фр. Рузвельт в 1933 г. выводил страну из тяжелейшего кризиса? – Одним из первых законов, которые он провел через Конгресс, был «Закон о регулировании сельского хозяйства». Государству вменялось в обязанность поддерживать сельскохозяйственные цены на уровне паритета с промышленными. Это не только забота о фермерах. Это исправление межотраслевой диспропорции, из-за которой большая часть населения не могла создавать спрос на промышленные товары. Поэтому государство организовывало общественные работы для сокращения безработицы и развития инфраструктуры.

В послевоенные десятилетия, в период двухполярного мира многие страны демонстрировали исключительно высокие темпы развития не в последнюю очередь потому, что благодаря индикативному межотраслевому планированию предвидели и своевременно предотвращали межотраслевые диспропорции. Роль государства в эти десятилетия достаточно наглядно демонстрируется увеличением доли государственных расходов в ВВП в развитых странах в послевоенный период (см. ниже таблицы 1 и 2).

Стратегическое планирование и централизованное регулирование макропропорций особенно важны для экономики стран, осуществляющих ускоренное догоняющее развитие, сопряженное с многочисленными резкими изменениями структуры. Без вмешательства государства в рыночный механизм, в частности, без масштабного перераспределения финансовых ресурсов из одного сектора в другой, невозможно преодоление многих диспропорций, тормозящих экономическое и технологические развитие.

Первым чрезвычайно успешным опытом сочетания рыночного механизма с государственным руководством экономическим развитием был советский НЭП, который продемонстрировал фантастические темпы восстановления хозяйства и начала периода индустриализации.

В современной мировой экономике такие масштабные переброски происходят по причине беспрецедентного превышения финансовых ресурсов по сравнению с потребностью в них реального сектора, – переброски от одного «финансового пузыря» в другой, в поисках ниши, где можно если не умножить, то хотя бы сохранить накопленные виртуальные богатства. Они далеко не всегда работают в пользу исправления диспропорций.

Современная экономика стала многоярусной. В то время как крупнейшие корпорации в высоко монополизированных отраслях борются с государством за доминирующие позиции в руководстве экономикой и обществом, слабо монополизированные отрасли, состоящие из мелких и средних предприятий часто попадают в ловушку или, точнее, в порочный круг «бедность – неэффективность». Эта ситуация была описана выше, в начале данного раздела. Там уже было сказано, что эту задачу должно выполнять государство.

Наиболее высокие барьеры не межотраслевые или межстрановые, а именно барьеры между ярусами этой иерархии. Эти барьеры определяются чаще всего более высокой эффективностью крупных компаний: экономия от масштаба производства (как правило, в рамках крупных компаний сосредоточиваются и наиболее крупные предприятия), использование передовой технологии (крупные компании концентрируют у себя основную часть патентов, имеют собственные научно-технические подразделения) и т. д. В результате крупнейшие компании далеко превосходят средний уровень по норме прибыли и по производительности труда. Так, например, три крупных компании в промышленности США («Дюпон де Немур», «Истмен кодак», «Дженерал электрик») по среднегодовой норме прибыли за 1947–1965 гг. (34 %, до вычета налогов) вдвое превосходили средний уровень по всей обрабатывающей промышленности (14,8 %). У «Дженерал моторс» норма прибыли составила 51 %, т. е. была в 3,3 раза выше среднепромышленной. Среднегодовая норма прибыли в среднем по 22 крупнейшим компаниям составила 22,1 %, т. е. в полтора раза выше среднепромышленного уровня (взято из [53, с. 318–319]). Как правило, мелкие фирмы действуют «под крышей» крупных (образуя «гроздевые структуры») или под патернализмом государства (например, фермерство в развитых странах). Первостепенное значение имеют, конечно, и неэкономические факторы и механизмы, обеспечивающие наличие барьеров между ярусами монополистической иерархии [37, глава 2]. В разделе 1.2 было сказано об экономической и политической власти высших ярусов этой иерархии, о значении неэкономических факторов в разрывах между высокими и низкими ярусами. Это важные черты сложившейся многоярусной структуры. Но нет смысла повторять их здесь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.