Марина Витухновская-Кауппала. «ОН СНОВА С НАМИ!»: АЛЕКСАНДР II В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ ФИННОВ В НАЧАЛЕ XX в.
Марина Витухновская-Кауппала.
«ОН СНОВА С НАМИ!»: АЛЕКСАНДР II В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ ФИННОВ В НАЧАЛЕ XX в.
Роль Александра II в истории становления финского национального государства трудно переоценить. Уже начало царствования будущего царя-освободителя, совпавшее с поражением России в Крымской войне, стало переломным событием в истории Великого княжества Финляндского. Инициированные императором либеральные экономические реформы, призванные прежде всего компенсировать ущерб, нанесенный прошедшей войной, стали толчком к ускоренной модернизации края. Его программная речь, прозвучавшая еще до официальной коронации в мае 1856 г., обозначила важнейшие пункты развития Финляндии (содействие торговле и мореплаванию, открытие школ, строительство транспортных путей).
С именем Александра II связан ряд успешных реформ в экономике и политической жизни Финляндии. Отмена ограничений на лесопиление в 1861 г. вкупе с разрешением на строительство паровых лесопилок предопределили бурное развитие деревообрабатывающей промышленности{663}. Это, в свой черед, дало толчок развитию сельского хозяйства, поскольку продажа деловой древесины стала в Финляндии источником доходов крестьян. У них появился отсутствовавший ранее стартовый капитал для модернизации сельского хозяйства, которое, в свою очередь, стимулировало модернизацию в других областях экономики. Развитие лесопереработки обусловило возникновение бумагоделательной промышленности, а резко возросший из-за этого объем грузоперевозок повлек за собой развитие транспорта. Следствием либеральных реформ в Финляндии стало развитие сети железных дорог и шоссе, умножение числа банков (первый банк был открыт в 1862 г.), введение собственной валюты (в 1865 г.), переход к золотому денежному обращению (в 1879 г.){664}. Специалист по теориям развития Дитер Сенгхааз в своем классическом труде «Учиться у Европы» характеризовал финляндский путь в XIX и XX вв. как наиболее яркий пример «скандинавского пути развития», предполагающего сопротивление тенденции к периферизации{665}. Ядром финляндского «экономического чуда» Сенгхааз считал удачное соединение лесного и сельского хозяйства.
Программа модернизации Великого княжества, инициированная новым государем, включала в себя создание системы народных волостных школ, получавших поддержку из государственной казны. Окончательный переход к системе народных школ был одобрен Александром II в 1866 г.{666} В 1872 г. была осуществлена школьная реформа, создавшая ту систему школьного образования, которая сохранялась в Финляндии до 1960-х гг.{667} При правлении Александра II произошли и принципиальные изменения в общественном климате Великого княжества. Деятели подспудно созревавшего гражданского общества, сформировавшегося национального движения получили поддержку, цензура стала более мягкой. Вершиной и одновременно символическим выражением этого процесса стало возвращение одного из виднейших фенноманов Йохана Вильгельма Снельмана на должность профессора университета (1856), а чуть позже (1863) — его назначение на должность сенатора и начальника финансовой комиссии Сената. Чуть раньше два сенатора, наиболее видные приверженцы консервативных идей, Ларе Габриель фон Гартман и Казимир фон Коттен, были отправлены в отставку. В 1868 г. были вновь легализованы упраздненные в 1852 г. студенческие землячества, традиционно бывшие носителями национальных и протестных политических идей{668}.
В обострившейся борьбе между финским и шведским языком, развернувшейся в Финляндии начиная с 1860-х гг., русская власть встала на сторону фенноманов. Идеи Снельмана и его единомышленников заключались в том, что шведский язык должен был уступить свои ведущие позиции финскому. В 1863 г. Снельман добился подписания Александром II манифеста о финском языке. В соответствии с этим поистине эпохальным документом финский язык следовало постепенно вводить в официальное делопроизводство, в результате чего после 20-летнего переходного периода он должен был получить официальный статус наряду со шведским{669}. Так, при помощи царя финский национализм одержал серьезную победу. Финский язык стал теснить шведский «на всех фронтах»: именно во время правления Александра II, в 1858 г., была создана первая средняя школа с обучением на финском языке (это был лицей в Ювяскюля, его создателем был врач Вольмар Шильдт){670}, были защищены первые диссертации на финском языке (первая — в 1858 г.), расширился круг финских газет (уже в 1870-е гг. число финских газет сравнялось со шведоязычными), расцвела финноязычная литература. В 1872 г. был основан Финский национальный театр.
Наибольшую благодарность финнов царь снискал тем, что после более чем пятидесяти лет перерыва позволил возобновить деятельность финляндского сословного парламента — сейма[41]. Решение о созыве сейма, которого так ждали в Финляндии, далось Александру II нелегко, оно несколько раз откладывалось, в том числе и по причине Польского восстания, начавшегося в январе 1863 г. Однако стремление к стабилизации ситуации в стране, как и желание «наградить» лояльных финнов в противовес бунтующим полякам, привело к решению о созыве этого представительного собрания. В сентябре 1863 г. царь лично открыл первое заседание речью на французском языке, в которой сказал: «Вам, представителям Великого княжества, с достоинством, умеренностью и спокойствием в суждениях предстоит доказать, что в руках народа мудрого, готового действовать заодно с государем, с практическим смыслом для развития своего благосостояния, либеральные учреждения не только не опасны, но составляют залог порядка и благоденствия»{671}. Фактически созыв 1863 г. означал начало функционирования четырехпалатного сословного парламента Финляндии, ибо предыдущий сейм 1809 г. был скорее чрезвычайным собранием сословий, а не созывом регулярно собиравшегося парламента страны.
Визит Александра в Финляндию на открытие сейма был обставлен весьма пышно, празднества длились несколько дней, царя сопровождали многочисленные члены императорской фамилии и высшие государственные деятели, состоялся парад, торжества завершились балом. Царь посетил бывшую фрейлину и одну из богатейших вдов петербургского света Аврору Карамзину (урожденную Шернваль), в финском поместье которой была устроена царская охота{672}.
По мнению финских исследователей, созыв сейма 1863–1864 гг.[42] имел для Финляндии прежде всего знаковое и символическое значение. Регламентация деятельности, периодичность созыва и, главное, сфера компетенции сейма были определены лишь несколькими годами позже. Регулярно сейм начал собираться с 1865 г., указ о принятии сеймового устройства был дан лишь в 1867 г., а окончательный документ с регламентацией работы сейма (в том числе и периодичности его работы) был издан в 1869 г.{673} В речи императора также не содержалось никаких «прорывных» заявлений, которые могли бы дать надежду на то, что сейм превратится в полноценный законодательный орган. Этого и не случилось. Как отмечает крупнейший специалист по истории Финляндии Матти Клинге, «его (сейма. — М.В.) конституционная власть была сама по себе небольшой, однако его действительное значение зависело от его морального авторитета, умения и символической власти. Существование сейма… давало народу национальное самосознание»{674}.
Это последнее замечание Клинге о влиянии сейма на становление национального самосознания финнов является ключом к пониманию как всей ситуации 1860–1870-х гг. в Финляндии, так и особенного отношения к Александру II, которое сложилось в крае. Начиная с 1820-х гг. в Великом княжестве шел процесс национального становления, и именно к середине XIX в., к началу царствования царя-освободиеля, этот процесс достиг своего апогея. Деятели так называемого второго национального пробуждения, которых, собственно, и следует считать создателями финской национальной общности и государственности, вели себя все более активно, идеи национализма расходились, как круги по воде, охватывая все более широкие слои населения. Наконец, именно в начале 1860-х гг., как доказал Осмо Юссила, произошло оформление идеи финской государственности в сознании элиты края. Юссила указывает даже точный год — 1861, называя его «чудесным годом» финской истории. «Чудесность» этого года заключалась, впрочем, лишь в том, что именно тогда развернулась широкая общественная дискуссия о государственном статусе Финляндии, спровоцированная статьей Ю.Ф. Пальмена и рецензией на нее Й.В. Снельмана. В итоге был достигнут консенсус: Финляндия была государством не только в 1861 г., но и являлась таковым уже в 1809 г., в момент ее присоединения к России{675}. Так сложилась концепция финского государства, легшая в основу так называемой теории унии, сформулированной уже в 1880-х гг. политиком Лео Мехелином[43]. Именно эта концепция и борьба за так называемую финскую конституцию (под которой понимались шведские законы, принятые до присоединения Финляндии к России)[44] привели, с одной стороны, к рождению финской нации, а с другой — ко все углублявшемуся конфликту между метрополией и Великим княжеством.
Таким образом, открытие сейма в 1863 г. совпало с подъемом в Финляндии национальной мобилизации. Конечно, здесь мы видим не просто совпадение во времени двух процессов, но также их взаимовлияние и взаимообогащение. Нельзя забывать, что финское национальное пробуждение, равно как и модернизация Финляндии, были подготовлены всем предшествующим периодом развития Великого княжества, и в дальнейшем модернизационные процессы ускоряли формирование финской нации. Реформы, предложенные Александром II, легли на подготовленную почву и стали катализатором сепаратистских процессов. Император, который ставил своей целью никак не отделение, а, наоборот, более тесную интеграцию окраины и метрополии, добился прямо противоположных результатов. Именно поэтому и, несомненно, вопреки намерениям самого Александра II он остался в исторической памяти финнов как правитель, поддерживавший их конституционные права и охранявший их особую государственность.
Сложившееся в Финляндии отношение к царю Матти Клинге назвал «культом Александра II». Исследователь констатирует: «Настоящее поклонение Александру II существовало в Финляндии как при его жизни, так и после его преждевременной смерти. Еще современники Александра заметили, что императором восхищались заметно больше в Финляндии, чем в России, не говоря уже о Польше… Для либералов он был монархом, даровавшим сейм и парламентаризм, для фенноманов — императором, подписавшим рескрипт о финском языке, а для всех — государем, в период правления которого Финляндия не только развивалась экономически и культурно, но также превратилась в современную нацию и государство»{676}.
Неподдельная скорбь охватила массы финского населения после трагической гибели царя. Чуть позже профессор истории и политик Кустави Гротенфельд живо и образно отобразил атмосферу, сопутствовавшую известию о гибели императора. «Было 13 марта 1881 года[45]. Этот день был воскресеньем, и проводили его соответственно. <…> Но сразу после полудня на улицах Хельсинки можно было заметить нечто странное. <…> Изумление, сомнение отражались на лицах. То там, то здесь образовывались маленькие группы беседующих, и везде ощущалось беспокойство, даже ужас. <…> Через несколько часов уже не было сомнений: жертвой убийства был Александр II, царь-освободитель, павший на улице собственной столицы. Все были оглушены. И богатых и бедных, мужей и жен, даже детей охватил одинаковый невыразимый ужас. До позднего вечера стояли люди на углах улиц, читая при свете луны первые краткие телеграфные сообщения в газетах об ужасном событии… И во всех финских городах, по всей стране Суоми на следующий день вновь повторилась та же картина. <.“> Глубокая печаль воцарилась в каждом доме. Это был не просто ужас от злого деяния, это был еще и стон из-за смерти благородного, любимого правителя»{677}.
На смерть императора откликнулись ведущие национальные деятели, властители дум Финляндии. Йохан Вильгельм Снельман писал: «Перо отказывается служить. Не вернуть присутствия духа. Чувство горечи грозит заглушить боль в клокочущем сердце»{678}. Сам Снельман пережил императора лишь на несколько месяцев. Один из ведущих в будущем деятелей финского конституционализма[46], историк и сенатор Йохан Ричард Даниэльсон-Калмари написал две прочувствованные памятные речи, в которых выразил общее настроение, воцарившееся в стране. Называя императора разрушителем оков — как в России, так и в Финляндии, Даниэльсон-Калмари мрачными красками описывал печальное состояние экономики, национального дела и общей атмосферы в Финляндии до его восшествия на престол. «Но за зимой последовала весна, — восклицает автор, — …подул через всю Финляндию освежающий, освобождающий ветерок, сугробы растаяли, молодой, любимый народом князь пробудил надежды и призвал приступить к севу. Теперь у нас железные дороги, свои деньги, система народного образования, указ о языке 1863 г. и сейм — основа и краеугольный камень конституционализма. У нас теперь есть основа для национальной армии… Александра бесконечно любит народ Финляндии»{679}. В обеих своих речах Даниэльсон-Калмари неоднократно называет Александра князем, подчеркивая его особенный статус по отношению к Великому княжеству. Эта на первый взгляд несущественная деталь очень важна для понимания мировоззрения финляндских конституционалистов: в соответствии с уже упоминавшейся «теорией унии» русский царь был главой федеративного государства, состоявшего из России и Финляндии, — таким образом, для русских он являлся царем, а для финнов — лишь великим князем.
Даниэльсон-Калмари в своих мемориальных текстах неоднократно подчеркивает различие в отношении к Александру II в России и в Финляндии. Бесконечной любви и благодарности финнов он противопоставляет неблагодарность российских подданных. «Это рассказ о князе, — говорит автор, — который в большом восточном царстве подарил своему народу свободу и получил за это в награду смерть от руки убийцы»{680}. И вновь Даниэльсон-Калмари обращается к великой, краеугольной роли Александра в финской истории: «С помощью своего великого князя народ Финляндии развил свою национальность, он сейчас сильнее и более чем когда-либо исполнен национального сознания, и никогда более червь сомнения не разъест его жизненные силы. Его язык становится языком культуры… Александр II — покровитель нашей национальности, им вызвана к жизни наша форма правления»{681}. В этих словах Даниэльсона-Калмари в сжатой форме выражена вся суть сформировавшегося в историческом сознании финнов культа памяти Александра II как создателя и покровителя финской нации, охранителя финской конституции. И эта созданная в воображении финнов идеализированная фигура великого князя оказалась востребованной очень скоро — уже в 1880-х, а особенно в 1890-х гг., когда, по определению русской прессы, начался «поход на Финляндию».
О причинах возникновения, содержании, а также попытках решения так называемого финляндского вопроса написано много, и на этом сюжете мы не будем останавливаться подробно{682}.
Достаточно отметить, что подоплекой обострения отношений между державой и окраиной была неравномерность темпов модернизационных процессов, проходивших медленнее в метрополии и быстрее в Финляндии, а также высокая степень национальной мобилизации в Великом княжестве. Конфликт основывался на вполне конкретных геополитических, военно-стратегических, политических, экономических, культурных и других претензиях российской власти и консервативного лагеря к Финляндии, причем набор этих претензий в разные периоды варьировался. Например, в царствование Александра III раздражение вызывала особая финская государственность (и само использование финнами слова «государство»), существование таможенной границы и собственной золотой марки, наличие своей армии, а также отдельного финского почтового ведомства[47]. В годы правления генерал-губернатора Н.И. Бобрикова (1898–1904; в финской историографии этот период называется «первым периодом угнетения») к этим претензиям добавились неучастие финских новобранцев в общеимперской армии, ущемление прав русских граждан и русского языка в Великом княжестве, а также те настроения «сепаратизма», которые постоянно и с раздражением отмечались в русской прессе. После революции 1905–1907 гг. к прежним причинам неудовольствия прибавились новые, связанные с протестной активностью финнов в годы революции, а также с той помощью, которую в Финляндии получала русская оппозиция, и опасениями нелояльности финляндцев в случае надвигавшейся войны. Эти претензии вновь обострили «финляндский вопрос» и обусловили так называемый второй период угнетения (1907–1914).
Наступление на особые права Финляндии активизировалось в конце 1880-х гг., когда, по мнению Осмо Юссилы, сформировалась «программа демонтажа государственного развития Финляндии». Стояла задача повернуть вспять процессы национального становления, сделать Финляндию лишь одной из привилегированных губерний Российской империи{683}. Для этого, в частности, приступили к кодификации законов Финляндии для создания связи между российским и финляндским законодательством. Эту работу затормозила полная невозможность прийти к консенсусу, и решение вопроса осуществилось уже после смерти Александра III, в так называемом Февральском манифесте. Однако само «наступление» российской власти сильно обострило конфликт между метрополией и Великим княжеством. Масла в огонь подлил и «почтовый вопрос» — планы императора объединить почтовый, таможенный и финансовый институты Финляндии с соответствующими российскими ведомствами{684}. Частично Александр III успел осуществить свои намерения: в 1890 г. финская почтовая система была подчинена почтово-телеграфному департаменту Министерства внутренних дел России. Никакие протесты финского Сената на императора не подействовали. Общественное мнение Финляндии было крайне взбудоражено. Наконец, бурю протеста вызвала в Финляндии опубликованная в 1889 г. книга К.Ф. Ордина «Покорение Финляндии», в которой почти на тысяче страниц обстоятельно излагалась история завоевания края и критически анализировалась концепция унии. Финляндские национальные активисты не замедлили с изданием ответных сочинений. Эти сочинения активно распространялись за рубежом, ибо финские деятели поставили перед собой задачу склонить мировое общественное мнение на свою сторону{685}.
Во всей этой крайне взбудораженной атмосфере культ «хорошего царя», Александра II, поддерживавшего Финляндию и ее «особые права», начал принимать гипертрофированные формы. Апофеозом всеобщего преклонения и обожания стало празднество, устроенное в 1894 г. в честь открытия памятника Александру II на Сенатской площади. Идея создания монумента возникла уже через несколько недель после смерти императора, именно тогда финны начали по собственному почину собирать деньги на его возведение{686}. Через год, в конце февраля 1882 г., эту идею обсуждали на сейме, и оформленное вследствие этого обсуждения прошение об установке памятника было передано Александру III{687}. Высочайшее разрешение вместе с благодарностью было вскоре получено, и в августе того же года сейм выбрал специальную комиссию для проведения всенародной подписки, в которую вошло по два представителя от каждого сословия. Было решено установить памятник на самой главной площади столицы — Сенатской, и в 1884 г., когда основная сумма была уже собрана, объявили конкурс проектов, на котором первое место получила работа скульптора Йоханнеса Таканена, а на втором месте оказалась скульптурная группа, предложенная Вальтером Рунебергом. Комиссия приняла решение поручить обоим скульпторам совместно завершить работу, но на следующий год Таканен скончался и единственным создателем монумента стал Вальтер Рунеберг. К 1889 г. работу над проектом завершили и представили его на утверждение Александру III.
Согласно описанию, содержащемуся в послании императору, памятник должен был состоять из фигуры Александра II, окруженной скульптурными группами. «Статуя изображает императора, — говорится в описании, — в полной силе мужеского возраста, в 1863 г. при открытии сейма, в мундире лейб-гвардии Финского стрелкового батальона. Фигурные группы должны служить символическим выражением благотворного для края царствования незабвенного монарха. Группа с передней стороны отражает охранение закона и правового порядка, левая группа — преуспеяние науки и художеств, правая служит символическим изображением мира, а задняя группа выражает процветание культуры и земледелия». Высота статуи вместе с цоколем должна была составить 10 метров{688}. В Финляндии каждая из скульптурных групп получила особое название: Закон (Lex), Работа (Labor), Мир (Pax) и Свет (Lux). Отливка памятника была произведена во Франции. Общая стоимость монумента составила 280 тысяч марок, из которых 240 тысяч было собрано по всенародной подписке.
Открытие памятника в 1894 г. было приурочено ко дню рождения Александра II (17 апреля) и уже с самого начала задумано как манифестация во славу «конституционного монарха» и успехов финляндской независимости. Проект церемонии, насыщенный националистической атрибутикой, несколько раз редактировался и исправлялся российскими властями, пока не было достигнуто компромиссное решение{689}. Подготовка к событию шла по всей Финляндии. Как писал в своем сообщении для «Правительственного вестника» директор канцелярии генерал-губернатора, «приготовления к этому торжеству как в самом городе, так и по всему краю начались уже давно, и, судя по этим приготовлениям, можно было ожидать, что оно будет особенно грандиозно, но то, что привелось видеть, все же превосходило ожидания, так глубоко было впечатление от этого внешне простого торжества, но редкостного по единодушности и искренности высказанных при этом случае чувств любви и почитания народа к благословенной памяти своего обожаемого монарха»{690}.
Масштаб мероприятия был беспрецедентным. «Финский иллюстрированный журнал» («Suomen Kuvalehti*) писал: «29 февраля в нашей стране провели праздник, подобного которому у нас никогда не бывало»{691}. В отчете «Правительственному вестнику» говорится: «Стечение в Гельсингфорс народа, желавшего принять участие в этом торжестве, было громадно — оживление на улицах небывалое. Гостиницы и все частные квартиры в городе были переполнены гостями из провинции… несмотря на назначенные к этому дню два экстренных поезда, в вагонах трудно было добиться места. <…> Все почти сельские и городские общества послали своих представителей к этому торжеству в Гельсингфорс, а если прибавить, что здесь собраны теперь и земские чины нынешнего финляндского сейма, то можно поистине сказать, что весь финский народ присутствовал на торжестве через своих представителей»{692}. По прикидкам автора записки, в Хельсинки съехалось не менее 35 тысяч человек. Весь город был торжественно украшен.
Открытие памятника началось богослужением в Николаевской церкви, в котором участвовали как депутаты сейма, так и уполномоченные от своих общин со всех концов Финляндии. После богослужения его участники перешли из собора на площадь, которая была запружена народом. До отказа были забиты балконы, окна и даже крыши окружающих площадь домов. Генерал-губернатор Ф. Л. Гейден зачитал краткое приветствие императора, после чего покров с памятника был снят и прозвучали речи представителей городского и крестьянского сословий сейма, ланд-маршала — главы дворянского корпуса сейма, а также председателя городского правления Хельсинки, признанного вождя конституционалистов Лео Мехелина. Он, в частности, сказал: «Те права, которые предоставляют нам наши основные законы, укоренились в народном сознании, и в этой крепкой твердыне не могут быть нарушены какими-либо нападками, подобно тому, как скалы на наших берегах не могут быть сокрушены морскими волнами»{693}. Прозвучали гимн «Боже, царя храни» и песня, ставшая неофициальным гимном Финляндии — «Наша страна», к подножию памятника были возложены венки. Под торжественный марш мимо памятника прошли студенты и студентки, преклоняя перед ним знамена своих землячеств{694}. На этом церемония открытия была завершена.
Однако торжества продолжались. Помимо парадного завтрака у генерал-губернатора уже силами городского управления был устроен грандиозный обед на 1500 персон для депутатов сейма и представителей провинциальных общин, а беднякам за счет города раздавалось угощение. Вечером в парке Кайвопуйсто состоялось народное гулянье и был дан концерт, а также произносились речи о выдающейся роли Александра II в финской истории. «С наступлением сумерек, — писали «Московские ведомости», — весь город принял феерический вид. Не было в доме окна, где бы не горело свечей. Повсюду мелькали транспаранты с инициалами императора Александра II, бюсты покойного императора в роскошной зелени и цветах, залитые светом электрических ламп, газовые вензеля и звезды. Подобной иллюминации не запомнят даже старожилы Гельсингфорса»{695}.
Конечно, во многих тщательно продуманных деталях праздника были выражены идеи конституционализма и сепаратизма, владевшие умами финской элиты. Как с возмущением отмечалось в «Московских ведомостях», «финляндские “патриоты” употребили все усилия к тому, чтобы превратить это торжество в праздник финляндской “государственности”, в праздник “возрождения в Финляндии конституционного государственного устройства”»{696}. В речах постоянно звучало восхваление идей конституционализма, Александр II превозносился главным образом как царь, возродивший финскую парламентскую традицию. Распорядители-студенты украсили себя бантами национальных цветов — синего и белого, повсюду висели флаги с изображением финляндского герба. При этом почти не видно было российских флагов и напрочь отсутствовали листовки с русским текстом речи Александра III, тогда как переводы этой речи на финский и шведский языки раздавались всем желающим. Словом, открытие памятника Александру II стало грандиозной демонстрацией протестных настроений, овладевших к тому времени широкими слоями населения Финляндии. Сам памятник стал одним из символов финской государственности, конституционного устройства и самоуправления, а также представления финляндцев о «хорошем» царе, которое должно было служить живым укором ныне здравствующим монархам. Именно в таком качестве памятник на Сенатской площади и был использован чуть позже, в период, когда «поход на Финляндию» приобрел более жесткий и неотвратимый характер.
Этот период связан с именем последнего русского императора. Именно Николай II назначил генерал-губернатором Финляндии решительного сторонника унификации Н.И. Бобрикова, который «взял быка за рога» и инициировал издание так называемого Февральского манифеста. Манифест был подготовлен втайне от финляндцев и неожиданно издан 3 февраля 1899 г. Его суть заключалась в том, что общегосударственные законы, касающиеся также и Финляндии, равно как и финские законы, затрагивающие общегосударственные интересы, должны приниматься по решению Государственного совета и утверждаться императором. От сейма запрашивалось лишь заключение — таким образом, его роль сводилась до уровня совещательного органа. Финляндцы восприняли манифест как нарушение конституционных законов, как государственный переворот{697}.
С момента опубликования Февральского манифеста отношения российской власти и основной части финских политических сил перешли в стадию открытого конфликта. Доверие к царю, к слову, данному с самой вершины власти, было подорвано. Усугубило ситуацию демонстративное нежелание Николая II прислушаться к финскому общественному мнению. Он не принял представителей Сената, просивших подтверждения незыблемости конституционных прав, и, что было воспринято еще болезненнее, отказался принять в начале марта народную делегацию числом в пятьсот человек, которая везла царю так называемую Большую петицию. Этот документ подписала пятая часть населения Финляндии — более полумиллиона человек. Форма отказа Николая II была оскорбительной для членов депутации: он сообщил, что, разумеется, не примет их, хотя они и не виноваты, и приказал им отправляться домой. Если в Петербург направлялись верящие в справедливое решение и в большинстве своем лояльные просители, то возвращались оттуда оскорбленные и озлобленные люди. Финляндцы сплотились в единый фронт, готовые отстаивать свои права и противостоять власти, поправшей, по их мнению, их конституцию{698}. Началось движение пассивного сопротивления, одной из символических репрезентаций которого стало демонстративное поклонение памятнику Александру II.
Формы выражения протеста были разнообразными — от траурных облачений женщин до ежегодно проводившихся больших певческих праздников, являвшихся фактически формой скрытых манифестаций. Сам день объявления манифеста несколько лет особым образом «отмечался»: все окна городов затемнялись и «патрулировавшие» в этот день толпы добровольцев устраивали кошачий концерт под каждым освещенным окном. Наоборот, день рождения одного из деятелей национального возрождения, поэта Йохана Людвига Рунеберга, отмечали, помещая в каждом из окон горящую свечу{699}. Одним из эпицентров протестного манифестирования был монумент Александру II, который по особым дням становился объектом поднесения букетов и венков[48]. О том, как искусно использовался памятник русскому императору в протестных целях, повествует комплекс документов, хранящихся в архиве генерал-губернатора Финляндии{700}.
В записке от 1901 г. с возмущением констатировалось: «С 1899 года имеющийся в г. Гельсингфорсе памятник в Возе почившего Государя Императора Александра II стал, казалось бы, предметом сочувственных ему манифестаций, но, в сущности, он направлен против новой русской политики в крае. Ныне же, с усилением газетной цензуры, памятник стал предметом возложения венков со столь откровенно резкими надписями, которые никогда не были бы допущены на страницы газет и вполне заменяют передовицы “Nya Pressen” [Новая пресса]»{701}.[49] В деле содержится перечень разнообразных демонстративных акций, эпицентром которых был памятник Александру II. Так, 31 декабря 1900 г. к памятнику были возложены три венка в виде кантеле (финского национального музыкального инструмента), украшенных сине-белыми лентами с надписями в стихах на шведском языке. Помимо короткого текста «На память князю свободы» на лентах большого венка в форме кантеле была следующая надпись: «Сила для защиты законного права, мужество, чтобы сберегать разум, — это то, что хотят у нас похитить и не только у нас, но и у нового поколения. Но… никогда подобное учение не найдет доступа в наши умы! Только нашлись бы у нас мужество и сила! Ни господина, ни раба! Для трусости же — срам и могила! Это да будет лозунгом нынешнего времени! Государственные мужи, черпайте из этого источника!» Надпись на лентах малого венка в виде кантеле призывала верить, что наступит новый свежий и добрый день, когда насилие обратится в прах.{702}
Как видим, надписи на венках лишь в очень малой степени имели отношение к Александру II и отражали накал протестных настроений в финском обществе. По предположениям российских чиновников, 31 декабря было выбрано не случайно для этой вызывающей акции — это был последний день хождения внутри Финляндии запрещенных финских почтовых марок с собственным гербом. Финские марки должны были быть заменены российскими. Начиная с 31 декабря в течение нескольких последующих дней к памятнику постоянно приходили группы молодых людей, списывавших тексты с венков. Эти надписи широко расходились по стране и перепечатывались в самых неожиданных местах — например, на папиросных коробках.{703}
Финские полицейские никак не реагировали на эту акцию, хотя их управление находилось прямо напротив памятника. Наконец, по донесению начальника финляндского жандармского управления (которое было российским учреждением и находилось в прямом подчинении генерал-губернатора) 9 января белая лента с надписью была наконец снята финским полицмейстером, который, по возмущенному свидетельству жандармов, держал ее в руках «с деланно скорбной физиономией». Но на этом эпопея с венками не закончилась. На место снятой ленты «неизвестными лицами» были помещены обрывки бумажных лент, создававших впечатление, что ленты были срезаны, а не аккуратно сняты, и был пущен слух, что ленты обрезали русские жандармы, «чем, — подчеркивает документ, — еще более разжигается в толпе и без того сильная ненависть к нам».
Возложение венков к памятнику Александра II продолжалось. 18 февраля 1901 г. с утра у памятника обнаружился огромный венок, опять в виде кантеле. Он был декорирован лентами, на каждой из них была надпись. В этот раз одна из надписей была частично адресована непосредственно Александру II: «Поддерживаемый верным твоим финским народом, сражался ты и проливал кровь, о князь, — вот почему твое имя в постоянном блеске ярко сверкает для нас…» Далее автор этой надписи обращался к современникам с призывом бороться и не забывать заслуги отцов «тогда, когда недовольство, трусость и вина тяжело гнетут нынешних финнов»{704}.
Но особенно пышной была манифестация у памятника 28 февраля 1901 г., в день двадцатилетия гибели императора. Это было повторением подобной же «цветочной манифестации», проводившейся двумя годами ранее, после публикации Февральского манифеста. В этот день с 10 часов утра памятник начали украшать роскошными венками с надписями. Уже к двум часам дня весь цоколь памятника был завален венками — их было более двадцати. Чуть позже к памятнику прошествовали участники двух университетских хоров, которые исполнили перед собравшейся многотысячной толпой гимны финляндского национализма — «Моя земля» и «Саволакский марш». «Настроение публики, — отмечалось в отчете об этом событии, — было далеко не молитвенное, и вообще весь характер чествования почившего императора вовсе не соответствовал минуте»{705}.
Так историческая память об Александре II и его монумент встали в народном сознании финнов в один ряд с наиболее важными знаками и символами пассивного сопротивления. А поскольку к концу XIX — началу XX в. национальная мобилизация в Финляндии достигла своего апогея, пронизав практически все слои общества, народ проявлял и в этом редкостное единодушие. Об Александре II и его памятнике писали лучшие писатели, поэты и мыслители Финляндии. Мемориальное сочинение к открытию памятника было создано ведущим национальным писателем, мыслителем и философом Сакариасом Топелиусом, перу которого принадлежал катехизис финского национализма — «Моя страна» («Maamme kirja»). Топелиус подробно рассказал о жизни Александра II, его деяниях, визитах в Финляндию, а также об истории сооружения памятника. Он говорил об Александре II как об императоре, «который любил [Финляндию], который ее понимал и которому наша страна отдала в награду свою любовь»{706}. Уже упоминавшийся Даниэльсон-Калмари на торжественном обеде в честь открытия памятника Александру начал свою речь словами: «Он снова с нами! Несомый любовью, воздвигся он высоко над волнующимся людским потоком, и окружает его та жизнь, которую он пробудил. <…> Памятник, открытый нами сегодня, — наша память о прошлом и надежда на будущее»{707}.
Наконец, выдающийся финский поэт Эйно Лейно апеллировал к недавно воздвигнутому памятнику в одном из своих известнейших стихотворений «Туман над Хельсинки», опубликованном вскоре после выхода Февральского манифеста. Эти стихи — одно из наиболее выразительных произведений периода пассивного сопротивления. В стихотворении Лейно (его подстрочный перевод приводится в конце статьи) рисуется почти апокалиптическая картина — на Хельсинки наползает туман, не давая дышать, покрывая собою и выводя из действия основные государственные учреждения Финляндии. Уже утонули в тумане Дом сословий — место созыва сеймов, и Рыцарский дом — Дворянское собрание Финляндии, потемнели стены Сената. Лишь университет, Финляндский банк да памятник Александру II пока видны среди сгустившейся мглы. Конечно, расшифровка образной системы стихотворения очень проста: туман — русская власть, выводящая из строя все государственные институты Великого княжества. В контексте нашего сообщения важно другое: памятник Александру II ставится финским поэтом в один ряд с важнейшими символами национальной государственности Финляндии: зданиями сословного представительства, Финляндского банка, университета. Стихотворение Лейно, как, пожалуй, никакой другой из текстов его эпохи, показывает, сколь высокое место занимала фигура «любимого государя» Александра II в исторической памяти Финляндии в начале XX в.[50]
Туман пал на Финский залив,
Покрыл город, его улицы, церкви.
Этот ядовитый воздух
Забивается в рот, в нос, в легкие;
Народ бредет по улицам,
Бредет в тишине и тихо шепчет:
Настало время погибели, болезни.
Все давят ядовитые тучи,
Грудь теснит странная тяжесть,
Во мгле уже утонула Николаевская церковь,
Туман закрыл двери Дома сословий,
Скрыл прекрасный гребень кровли Рыцарского дома,
Потемнели стены Сената,
На своих местах пока
Один лишь университет, да Финляндский банк.
Но нет! Есть и другое! Смотри, еще стоит
Среди мглы памятник Александру II,
Стоит среди мглы покойный государь,
Любимый, желанный народом,
Смотри, еще сверкают сквозь туман
Глаза льва законности,
Еще реет пальмовая ветвь,
Лира звенит и серп свистит —
Перед всей Финляндией, всем народом.
Народ идет по улицам,
Идет, надеясь и шепча о своих надеждах.
Тогда доносится через площадь эхо шагов,
Шагов марширующих войск,
Тихий, четкий, металлический.
Прокричат: «Смирна-a!» И серые шинели
Помаячат секунду и исчезнут в тумане —
И вновь все, как прежде.
Народ безмолвно наблюдает,
И покрывается мглой памятник Александру II.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.