«Верден на Волге»

«Верден на Волге»

Боевые действия на советско-германском фронте содержат в себе весь спектр военной истории. Сталь холодного оружия и лихие кавалерийские атаки мало чем отличаются от сражений средних веков; лишения и страдания, испытываемые солдатами в вонючем окопе под непрекращающейся бомбардировкой, напоминают о боях первой мировой войны. Однако в целом характерной чертой сражений на Восточном фронте был их смешанный характер. Маневренные операции на открытой местности, схожие с теми, которые велись в Ливийской пустыне, чередуются с периодами ожесточенных позиционных боев, напоминающих схватки в подземельях форта Во (центральном форте Верденской крепости).

Безусловно, гигантскую битву, которая велась в Сталинграде, уместнее всего сравнить со страшной верденской «мясорубкой» Фалькенхайна.[119] Но есть и существенная разница. В Вердене противники редко видели друг друга, они уничтожали друг друга фугасными снарядами или расстреливали пулеметным огнем на расстоянии. В Сталинграде каждая битва выливалась в схватку между отдельными лицами. Солдаты выкрикивали ругательства и издевались над противником, от которого их отделяла улица; часто, перезаряжая оружие, они слышали дыхание врага в соседней комнате; рукопашные поединки кончались в сумеречном дыму и клубах кирпичной пыли ножами и топорами, кусками камня и искореженной стали.

Вначале, когда немцы были на окраинах города, они еще могли извлекать выгоды из своего превосходства в танках и авиации. Дома здесь были деревянными, и все они сгорели во время массированного воздушного налета 23 августа.

Бои велись в гигантском окаменелом лесу из почерневших печных труб, где защитники города могли найти укрытие лишь в обуглившихся развалинах отдельных деревянных домов и рабочих поселков, опоясывавших город. Но по мере того как немцы все глубже и глубже пробивались в район канализационных труб, кирпича и бетона, их прежний оперативный план утратил свою ценность.

В тактическом плане решающее значение в обороне Сталинграда имел контроль над переправами через Волгу, от которых зависела судьба Сталинградского гарнизона… Хотя тяжелая и средняя артиллерия русских находилась на левом берегу реки, оборонявшимся требовалось огромное количество боеприпасов для легкого стрелкового оружия и минометов, и в этом и во многих других отношениях, вплоть до эвакуации раненых, они полностью зависели от бесперебойной работы переправ. Небольшой изгиб и многочисленные островки в русле реки между Рынком и Красной Слободой затрудняли фланкирующий обстрел всех переправ, даже после установки немцами орудий на правом берегу Волги, и тем более ночью, когда в основном осуществлялись перевозки. Немцы с самого начала недооценили значение этого факта и сосредоточили свои усилия на том, чтобы пробиться к Волге сразу в нескольких пунктах через узкую полосу городской территории, обороняемой войсками 62-й армии. Каждое из трех крупных наступлений, предпринятых немцами во время осады Сталинграда, преследовало именно эти цели. В результате, даже когда немцам удавалось вклиниться в оборону русских, они застревали в паутине огневых точек и укрепленных пунктов противника, пробитые коридоры были слишком узкими, а немцы на острие клина сами оказывались в роли обороняющихся.

Таким образом, тогда как русские в ходе оборонительных боев проявили большое искусство и находчивость в выработке новых тактических приемов, Паулюс с самого начала пошел по неверному пути. Немцы были сбиты с толку ситуацией, с которой им до этого не приходилось сталкиваться в своей военной практике, и они реагировали на нее в свойственной им манере: применением грубой силы все в более и более массированных дозах.

Эта растерянность охватила как высших военачальников, так и рядовых солдат. Уже упоминавшийся Вильгельм Гоффман (ранее ликовавший в своем дневнике по поводу бомбежки Сталинграда) отразил ее в эпитетах, которыми он награждает защитников Сталинграда и в которых можно увидеть изумление и негодование, страх и жалость к себе.

1 сентября: «Неужели русские действительно собираются сражаться на самом берегу Волги? Это же безумие».

8 сентября: «…безрассудное упрямство».

11 сентября: «…фанатики».

13 сентября: «…дикие звери».

16 сентября: «Варварство… это не люди, а черти».

Затем Гоффман в течение месяца воздерживается от высказываний о характере противника, в это время записи в дневнике насыщены мрачными размышлениями о горестной судьбе товарищей по оружию и самого себя.

27 октября: «Русские — это не люди, а какие-то железные существа. Они никогда не устают и не боятся огня».

28 октября: «Каждый солдат считает себя обреченным человеком».

Когда Паулюс вернулся в свою штаб-квартиру после совещания с Гитлером 12 сентября, до начала третьего наступления оставались считанные часы. На этот раз 6-я армия собиралась бросить в бой одиннадцать дивизий, е том числе три танковых. Русские имели всего три стрелковые дивизии, отдельные части четырех других дивизий и бригад и три танковые бригады. К этому времени 14-й танковой дивизии Гота наконец 9 сентября удалось пробиться к Волге в районе Купоросное, пригороде Сталинграда, и отсечь 62-ю от 64-й армии. Таким образом, 62-я армия, оборонявшаяся на внутреннем обводе города в центральной части Сталинграда и северных заводских районах, оказалась полностью изолированной от остальных советских войск. 12 сентября вызванный в штаб фронта генерал Чуйков был назначен командующим 62-й армией и вечером этого же дня переправился на пароме в горевший город.

«Неискушенному в боях человеку, — вспоминает Чуйков, — показалось бы, что в пылающем городе уже нет места для жизни, что там все разрушено, все сгорело. Но я знал: на том берегу продолжается бой, идет титаническая борьба».[120]

Сталинград был подвергнут круглосуточному обстрелу — вся артиллерия 6-й армии прокладывала путь для массированного наступления Паулюса. Командующий сосредоточил две ударные группировки, которые должны были взять в клещи южную часть города и замкнуть их в районе так называемой центральной переправы напротив Красной Слободы. Три пехотные дивизии — 71, 76 и 295-я — должны были наступать вниз от железнодорожной станции Гумрак, захватить центральную больницу, до Мамаева кургана. Еще более сильная группировка — 94-я пехотная дивизия и 29-я моторизованная при поддержке 14-й и 24-й танковых дивизий — наносила удар в северо-восточном направлении из шахтерского поселка Ельшанка.

Обороняющимся предстояло решать сложные задачи: необходимо было прочно удерживать фланги, примыкающие к реке. Каждый метр крутого волжского берега имел исключительную ценность для русских, вырывших в нем подземные туннели для складов боеприпасов горючего и другого снаряжения, госпиталей и даже гаражи для установленных на автомашины «катюш». Последние выезжали из своих подземных укрытий, выпускали залп ракет и укрывались снова в «пещерах» менее чем за пять минут. Северный фланг ниже Рынка был более надежным, ибо там железобетонные сооружения Тракторного завода и заводов «Баррикады» и «Красный Октябрь», по существу, не поддавались уничтожению. Но на южном фланге здания не были столь прочными, местность была относительно открытой, и над грудами развалин и отдельными прогалинами выжженного бурьяна возвышалось несколько элеваторов. Тут пролегал кратчайший путь к центральной переправе — вдоль по руслу Царицы, к нервному узлу сталинградской оборонительной системы, командному пункту генерала Чуйкова, который находился в блиндаже-туннеле, так называемом «царицынском подземелье», сооруженном на берегу около моста на Пушкинской улице.

К вечеру 14 сентября наступавшие на центральную часть города немецкие войска прорвали оборону и продвинулись к Мамаеву кургану и Центральному вокзалу. Чтобы ликвидировать прорыв, Чуйков перебросил из своего небольшого резерва — тяжелой танковой бригады (19 танков), находившейся в южной части Сталинграда, которая также подверглась сильным атакам противника, — один танковый батальон. В бой были втянуты также группа штабных работников и рота охраны командного пункта армии. Просочившиеся немецкие автоматчики находились в нескольких сотнях метров от «царицынского подземелья», установленные немцами в домах крупнокалиберные пулеметы обстреливали Волгу и центральную переправу. Создалась угроза, что до подхода обещанного Чуйкову подкрепления — сильной 13-й гвардейской дивизии генерала А. И. Родимцева (который приобрел опыт городских сражений еще на улицах Мадрида в 1936 году) — противник рассечет 62-ю армию пополам и выйдет к центральной переправе.

В этот период боев немецкая тактика, хотя и шаблонная и приводившая к крупным потерям среди наступавших, позволяла им прогрызать тонкую линию растянутой до предела обороны 62-й армии. Немцы использовали «пакеты» из трех-четырех танков, поддерживаемых ротой пехоты. Поскольку оборонявшиеся в домах русские не открывали огонь по одним танкам, пропуская их в глубь оборонительных порядков, где они оказывались в зоне огня противотанковых орудий и укрытых «тридцатьчетверок», немцам, как правило, приходилось посылать вперед пехотинцев, чтобы выявить огневые точки русских. Как только немцы засекали их, танки, прикрывая друг друга, в упор всаживали снаряд за снарядом в здание, пока оно не превращалось в развалины. Там, где дома были высокими и прочными, операции по их захвату принимали и затяжной, и сложный характер. Танки неохотно углублялись в узкие улицы, где они становились легкой добычей бронебойщиков или брошенной сверху на тонкую броню гранаты. Поэтому в каждую такую группу приходилось включать несколько огнеметчиков, чтобы струей огня сжечь дом и выкурить из него обороняющихся.

В первые дни сентябрьского наступления немцы имели почти трехкратное превосходство в людях и артиллерии и шестикратное — в танках, а немецкая авиация господствовала в воздухе. Период с 13 по 23 сентября, когда 6-я армия была относительно свежей, а у русских оборонялись остатки частей, измотанных в предыдущих боях, был самым опасным для Сталинграда.

В ночь на 15 сентября положение обороняющихся настолько ухудшилось, что переправившуюся дивизию Родимцева пришлось бросать в бой побатальонно, как только бойцы сходили с паромов и лодок. В результате свежие части, не успев осмотреться и закрепиться, вступали в жестокие бои, и многие из них на рассвете оказывались среди немецких частей, в развалинах домов. Но даже в этих тяжелых условиях мужество русских солдат, сражавшихся до последнего патрона, сыграло свою роль в срыве немецкого наступления.

К 24 сентября обе стороны истощили свои силы, и бои в центре города стали затухать. Немцам удалось продвинуться по руслу реки Царицы к Волге и установить орудия в нескольких метрах от центральной пристани. Они также овладели районом жилых домов позади Центрального вокзала, между рекой Царицей и Крутым оврагом. Чуйков был вынужден перенести свой командный пункт на берег Волги восточнее Мамаева кургана. С потерей центральной пристани защитники Сталинграда зависели теперь от переправ, действовавших в северной части города в районе заводов.

На этой стадии битвы немцы были близки к тому, чтобы овладеть всей южной частью города вплоть до Крутого оврага, так как к югу от реки Царицы оборонялись лишь части двух бригад. Но продвижение дивизий Гота сдерживали отдельные изолированные очаги сопротивления, с которыми немцам не удалось справиться во время их первого танкового удара 13 и 14 сентября. Один из главных очагов сопротивления находился в районе элеваторов, и о борьбе за один такой элеватор рассказывается в сохранившихся воспоминаниях непосредственных участников боя. Вот выдержки из дневника немецкого солдата:

«16 сентября. Наш батальон вместе с танками атакует элеватор, из которого валит дым — горит пшеница. Говорят, русские сами подожгли ее. Батальон несет тяжелые потери. В ротах осталось по 60 человек. В элеваторе сражаются не люди, а дьяволы, которых не берет ни пуля, ни огонь.

18 сентября. Бои идут в самом элеваторе. Русские внутри него обречены. Наш батальонный командир говорит, что комиссары приказали этим людям сражаться в элеваторе до конца.

Если все здания в Сталинграде будут обороняться, как это, ни один из наших солдат не вернется домой.

20 сентября. Битва за элеватор продолжается. Русские ведут огонь со всех сторон. Мы сидим в подвале, выбраться на улицу нельзя. Старший сержант Нушке был убит, когда перебегал улицу. Бедняга, у него трое детей.

22 сентября. Сопротивление русских в элеваторе сломлено. Наши войска продвигаются к Волге. В элеваторе мы нашли трупы сорока убитых русских. Половина из них в военно-морской форме — морские дьяволы. В плен взяли только одного тяжелораненого, который не может говорить — или притворяется».

Этим «тяжелораненым» был командир пулеметного взвода 92-й морской стрелковой бригады Андрей Хозяинов, и его рассказ, приведенный в мемуарах генерала Чуйкова,[121] создает впечатляющую картину боев на улицах Сталинграда, где личная храбрость и стойкость горстки солдат и младших командиров, часто утративших связь со своим командованием и считающихся погибшими, оказывали влияние на весь ход сражения.

Немецкое наступление, начавшееся столь блестяще и за несколько коротких недель подтвердившее способность вермахта заставить весь мир затаить дыхание, раздвинуло границы завоеваний рейха до их высшего предела. Однако было очевидным, что сейчас оно прочно застопорилось. На протяжении почти двух месяцев штабные карты оставались без изменений.

Министерство пропаганды утверждало, что ведется «величайшая битва на истощение из всех, которые когда-либо видел мир», и ежедневно публиковало цифры, которые показывали, как истекают кровью советские армии. Но верили ли этому немцы или нет, положение дел было совсем иным. Не Красная Армия, а немецкое командование было вынуждено неоднократно повышать ставки.

С тем же хладнокровием, которое отличало его отказ ввести в бой сибирские резервные дивизии, пока исход битвы под Москвой не стал очевидным, Жуков свел посылаемые 62-й армии подкрепления до минимума. За два критических месяца — с 1 сентября по 1 ноября — только пять дивизий были переправлены через Волгу — едва достаточно для покрытия потерь. Однако в этот же самый период из призывников, новой материальной части, кадрового костяка из опытных офицеров и закаленных младших командиров было сформировано 27 новых стрелковых дивизий и 19 танковых бригад. Все они были сосредоточены в районе между Поворино и Саратовом, где завершили учебно-боевую подготовку, а затем некоторые из них были на непродолжительный срок переброшены на центральный участок фронта для приобретения боевого опыта. Таким образом, в то время как немецкое командование постепенно изматывало и обескровливало все свои дивизии, Красная Армия создавала мощные резервы живой силы и танков.

К чувству горечи, что приходится остановиться в нескольких шагах (как казалось немцам) от «полной победы», вскоре стало примешиваться предчувствие беды, которое усиливалось по мере того, как недели сменяли одна другую, а 6-я армия оставалась все на той же позиции.

В то время как настроение немецких солдат колебалось от лихорадочного оптимизма до депрессии, обстановку в высших эшелонах немецкого командования оживляли взаимные упреки и личные распри.

Первыми были смещены два генерала танковых войск — Витерсгейм и Шведлер. Суть их претензий состояла в том, что танковые дивизии тратят себя в операциях, к которым они совершенно не приспособлены и что после еще нескольких недель уличных боев они не будут в состоянии выполнять свои основные задачи — вести боевые действия против вражеских танков в маневренных сражениях. Однако правила военного протокола не разрешают даже заслуженным командирам корпусов выступать с критикой широких стратегических принципов, и каждый из них предпочел высказывать жалобы по более узким вопросам тактики.

Генерал фон Витерсгейм командовал 14-м танковым корпусом, который первым из немецких частей вышел к Волге в районе Рынка в августе 1942 года. Витерсгейм намекнул Паулюсу, что потери от огня русской артиллерии с обеих сторон коридора в секторе Рынка столь неблагоприятно сказываются на его танковых дивизиях, что их следует отвести назад и поручить пехоте удерживать коридор. Он был смещен с поста, отправлен в Германию и закончил свою военную карьеру в качестве рядового фольксштурма в Померании в 1945 году.

Дело генерала фон Шведлера, командира 4-го танкового корпуса, интересно тем, что он был первым генералом, предупредившим об опасностях сосредоточения всех танков на острие захлебнувшегося главного удара и уязвимости флангов для атаки русских, Но осенью 1942 года мысль о русском наступлении считалась «пораженческой», и Шведлера также уволили со службы.

Следующей (9 сентября) покатилась голова генерал-фельдмаршала Листа, командующего группой армий «А».

После быстрого броска через Кубань и выхода 1-й танковой армии Клейста к Моздоку в конце августа немецкое наступление застопорилось, и линия фронта, проходившая по реке Терек и Главному Кавказскому хребту, стабилизировалась. Сопротивление советских войск возросло, к тому же 8-й авиакорпус Рихтгофена был переброшен в район Сталинграда.

В результате первоначальный план захвата нефтяных районов претерпел изменения. ОКВ приказало Листу наступать через перевалы в западной части Главного Кавказского хребта и овладеть Туапсе и Черноморским побережьем Кавказа вплоть до турецкой границы. Подкрепления, включая три альпийские дивизии, которые весьма пригодились бы Клейсту, были переданы 17-й армии. Но, несмотря на это, прорвать оборону русских войск Листу не удалось. В сентябре генерал-полковник Йодль был направлен в качестве представителя ОКВ в штаб-квартиру Листа, чтобы выразить «недовольство фюрера» и попытаться добиться более активных действий.

Но Йодль вернулся с неутешительными новостями, что «Лист действовал, пунктуально соблюдая приказы Гитлера, но русские повсюду оказывали сильное сопротивление, используя сложный рельеф местности».

В ответ на упреки Гитлера Йодль (в первый и последний раз) сослался на то, «что фюрер своими приказами вынудил Листа наступать на очень растянутом фронте».

Последовала «бурная сцена», и Йодль впал в немилость.

«После этого Гитлер полностью изменил привычный распорядок дня. Он перестал посещать столовую, где ранее ежедневно обедал и ужинал вместе с остальными генералами. Почти не покидал днем свои апартаменты, даже перестал присутствовать на ежедневных обзорах обстановки на фронтах, которые с этого момента докладывались ему в его кабинете в присутствии строго ограниченного круга лиц. Он демонстративно отказывался обмениваться рукопожатиями с генералами ОКВ и отдал приказ о замене Йодля другим офицером».[122]

Йодль так и не был заменен и, усвоив полученный урок, вскоре вновь завоевал расположение Гитлера. Тем не менее возможность его замены «другим офицером», как мы вскоре увидим, имела определенные последствия.

К этому времени отношения между Гитлером и Гальдером значительно ухудшились, и 24 сентября Гальдер был отстранен от должности начальника штаба сухопутных войск, а его место занял генерал-полковник Курт Цейтцлер.

Смещение Гальдера представляет особый интерес для историков, изучающих вторую мировую войну, из-за перемен, которые были внесены в процедуру проведения ежедневных совещаний у Гитлера. Эти совещания превратились в главный орган руководства военными, операциями и принятия приказов и директив. Окончательным шагом по закреплению их ключевой роли деле стратегического и тактического руководства войной было учреждение «службы стенографии», которая прилежно записывала буквально каждое высказывание Гитлера и других участников совещаний. Часть этих стенограмм сохранилась, и они представляют огромную документальную ценность с точки зрения изучения того, что происходило в ставке фюрера.

Наибольшую выгоду из этой перетасовки извлек главный адъютант фюрера генерал Шмундт, преданный Гитлеру нацист, назначенный на влиятельный пост начальника управления кадров сухопутных войск.

Вскоре после назначения Шмундт прилетел в штаб-квартиру Паулюса, где командующий 6-й армией сразу же начал сетовать на состояние войск, нехватку снаряжения, мощь русского сопротивления, опасность истощения сил 6-й армии и далее в том же духе.

У Шмундта, однако, был припасен неотразимый для любого недовольного командира ответ. После вступительных фраз о желании фюрера, чтобы Сталинградская операция «была доведена до успешного завершения», он сообщил восхитительную новость. Тот «другой офицер», которого прочат на пост начальника штаба оперативного руководства ОКБ, — это не кто иной, как сам Паулюс! Правда, пока что смещение Йодля не утверждено, но Паулюс «определенно намечен» для выдвижения на более высокий пост, а место командующего 6-й армией займет генерал фон Зейдлитц.

Паулюс, возможно, был неплохим штабным офицером; как фронтовой командир он недостаточно быстро оценивал обстановку и мыслил шаблонно. Но, судя по его карьере, он хорошо понимал значение источников власти и знал, как держать нос по ветру. Услышав от Шмундта об открывающихся перспективах, Паулюс с особым энтузиазмом взялся за подготовку очередного, четвертого наступления.

* * *

На этот раз Паулюс решил нанести главный удар по наиболее сильному участку обороны противника — территории крупных заводов — Тракторного, «Баррикады», «Красный Октябрь» в северной части Сталинграда в нескольких сотнях метров от берега Волги. Начавшееся 14 октября новое наступление немцев привело к самому затяжному и наиболее ожесточенному сражению в этом разрушенном городе. Оно бушевало почти три недели. Паулюс усилил свои войска рядом специализированных частей, в том числе полицейскими батальонами и саперными отрядами, имеющими опыт уличных боев и подрывных работ. Но русские, несмотря на огромный численный перевес противника,[123] превосходили немцев в тактике боев за каждый дом. Они усовершенствовали практику использования «штурмовых групп» — небольших отрядов солдат, вооруженных легкими и тяжелыми пулеметами, автоматами, гранатами, противотанковыми ружьями, которые поддерживали друг друга стремительными контратаками, выработали тактику создания «зон смерти» — густо заминированных домов и площадей, к которым оборонявшаяся сторона знала все доступы и в которые надлежало канализировать немецкое наступление.

Практика научила нас, писал Чуйков, что «успех в значительной мере основан на скрытом сближении с противником».

«…Двигайся ползком, используя воронки и развалины; рой ночью траншеи, на день маскируй их; накапливайся для броска в атаку скрытно, без шума; автомат бери на шею; захвати 10–12 гранат — тогда время и внезапность будут на твоей стороне.

…Врывайся в дом вдвоем — ты да граната, оба будьте одеты легко — ты без вещевого мешка, граната без рубашки; врывайся так: граната впереди, а ты за ней; проходи весь дом опять же с гранатой — граната впереди, а ты следом».

Внутри дома «вступает в силу неумолимое правило: успевай поворачиваться! На каждом шагу бойца подстерегает опасность. Не беда — в каждый угол комнаты гранату, и вперед! Очередь из автомата по остаткам потолка; мало — гранату, и опять вперед! Другая комната — гранату! Поворот — еще гранату! Прочесывай автоматом! И не медли!

Уже внутри самого объекта противник может перейти в контратаку. Не бойся! Ты уже взял инициативу, она в твоих руках. Действуй злее гранатой, автоматом, ножом и лопатой! Бой внутри дома бешеный. Поэтому всегда будь готов к неожиданностям. Не зевай!»[124]

Медленно, неся колоссальные потери, немцы прокладывали себе путь по территории заводов, мимо мертвых станков и машин, через литейные, монтажные цехи и конторы. «Боже, почему ты покинул нас? — писал лейтенант 24-й танковой дивизии. — Мы сражались пятнадцать дней за один дом, используя минометы, гранаты, пулеметы и штыки. Уже на третий день в подвалах на лестничных клетках и лестницах валялись трупы 54 убитых немцев. “Линия фронта” проходит по коридору, разделяющему сгоревшие комнаты, по потолку между двумя этажами. Подкрепления подтягиваются из соседних домов по пожарным лестницам и дымоходам. С утра до ночи идет непрерывная борьба. С этажа на этаж, с почерневшими от копоти лицами, мы забрасываем друг друга гранатами в грохоте взрывов, клубах пыли и дыма, среди куч цемента, луж крови, обломков мебели и частей человеческих тел. Спросите любого солдата, что означает полчаса рукопашной схватки в таком бою. И представьте себе Сталинград. 80 дней и 80 ночей рукопашных боев. Длина улицы измеряется теперь не метрами, а трупами…»