1. Влияние местной администрации на общинно-религиозную жизнь бухарских евреев

1. Влияние местной администрации на общинно-религиозную жизнь бухарских евреев

Подчинив себе край, русская власть нашла полезным сохранить существовавшую там систему самоуправления местного населения. Эта система базировалась на управлении сельских и городских квартальных общин старостами. У мусульманского населения такие старосты назывались аксакалами (о?со?ол – буквально «белая борода» в переводе с узбекского), а у бухарских евреев – калантарами. Подобная структура была близка к той, что существовала в России, где с XVI века выбирали старост для управления небольшими административно-территориальными единицами и общественными коллективами: сельской общиной, позже артелью и т. д. Поэтому среднеазиатская форма самоуправления оказалась привычной для русской администрации. И вообще, адаптация низовых форм самоуправления нового населения, включаемого в империю, была одним из элементов русской колониальной традиции.

Туркестан не стал исключением из данного правила не только по отношению к мусульманам, но и по отношению к бухарским евреям. Этот специфический случай российской колониальной практики ускользнул от внимания Ганса Роггера, утверждавшего, что евреи были единственными из инородцев, на кого она не распространялась[1305]. Согласно Положению об управлении Туркестанского края аксакалы избирались на общем собрании пятидесятников (иллик-баши на узбекском языке), после чего выборы утверждались местной русской администрацией. Подчинявшихся аксакалам пятидесятников выбирали, в свою очередь, домовладельцы, группировавшиеся по территориальному принципу. Поэтому бухарские евреи могли выбрать своих собственных пятидесятников в тех городах, где существовали отдельные еврейские кварталы: в Самарканде, Катта-Кургане, Казалинске, Коканде, Намангане, Старом Маргелане, Туркестане, Пейшамбе и Ходженте[1306]. Кроме этого, в Самарканде, городе с большим бухарско-еврейским населением, они выбирали через своих шестерых пятидесятников аксакала (иногда русские чиновники называли его еврейским аксакалом, а бухарские евреи обычно – калантаром). Еврейский аксакал, или калантар, признавался местной русской администрацией в качестве одного из шести участковых аксакалов туземной части Самарканда. Аксакалы подчинялись старшему аксакалу, назначаемому русской администрацией. Им подчинялась туземная полиция. Аксакалы и туземные полицейские получали жалованье из городских бюджетов[1307].

Как и в мусульманских кварталах, внутри бухарско-еврейского существовали свои правила и иерархия. Богатые предприниматели пользовались большим авторитетом. Он подкреплялся связями с русской администрацией, с фабрикантами Центральной России, со складскими и банковскими управляющими. Также авторитет достигался благотворительностью и демонстрацией роскоши (хотя общинные руководители и пытались регламентировать демонстрацию роскоши, они не добились в этом больших успехов). Для устранения конкуренции со стороны противников по иерархической, внутриобщинной «войне» предприниматели прибегали к переманиванию у них партнеров низкими ценами и даже к организации бойкотов. Возникавшие конфликты регулировались через калантара, раввина или третейского судью, о чем подробнее пойдет речь ниже. Иногда для устранения конкурентов в борьбе за место в иерархии прибегали к доносам, что вызывало острые внутриобщинные конфликты.

Туземные городовые, Самарканд. Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий. Коллекция С.М. Прокудина-Горского, LC-DIG-prok-02308)

Порядок в бухарско-еврейском квартале Самарканда поддерживало состоявшее из бухарских евреев подразделение туземной полиции, которое возглавлял старший полицейский[1308]. Служба евреев в полиции была чрезвычайно редким явлением. Известно, что в Одессе в 1810 году они служили в полиции на низкооплачиваемых полуобщественных должностях десятских и сотских, избиравшихся от соответствующего числа домов[1309]. Но в 1828 году вышел сенатский указ, которым запрещалось принимать евреев на государственную службу[1310]. Это запрещение подтвердили и в 1876 году[1311]. Впрочем, в отдельных случаях допускался прием евреев на службу в качестве нижних чинов и в полицию – для ведения еврейских метрических книг[1312]. Исключение делалось также в местах большой концентрации евреев. Например, в еврейской колонии Сладководной на Украине в конце XIX века еврей занимал должность урядника[1313]. В Туркестанском крае прием евреев в полицию стал возможным из-за того, что туземные чиновники подчинялись здесь не Министерству внутренних дел, а военным губернаторам[1314]. С самого начала власти не стали применять к бухарским евреям Самарканда соответствующее положение законодательства, так как рассматривали их в первую очередь как туземцев и только затем как евреев.

В тех городах, где семьи бухарских евреев жили рассеянно (хотя нередко и по нескольку семей вместе), как, например, в Аулие-Ате, Перовске и Новом Маргелане, они были лишены самоуправления. Тем не менее участие в территориальных выборах давало им возможность оказывать влияние на избрание той или иной кандидатуры.

Даже обладавшие статусом туземцев бухарские евреи не допускались в городские думы, которые в Туркестане имелись только в двух городах – Ташкенте и Самарканде. На их просьбы в 1901–1902 и 1907 годах о разрешении избрать хотя бы одного своего депутата губернские власти отвечали отказом, ссылаясь на Городовое положение 1892 года[1315]. По данному положению евреям в черте оседлости разрешалось занимать только одну десятую от всех мест, но даже на эти места они не могли избирать своих представителей – их назначала городская администрация; за пределами черты оседлости евреи вообще устранялись из городского самоуправления[1316]. Автоматическому переносу этого положения на бухарских евреев с туземным статусом не помешало то, что у них были более широкие права, чем у ашкеназских евреев черты оседлости.

Между тем ссылка властей на Городовое положение 1892 года была не чем иным, как хитрой уловкой. Дело в том, что край управлялся Положением 1887 года, в основу соответствующих статей которого легло предшествовавшее – более либеральное – Городовое положение 1870 года. Оно разрешало нехристианам (евреям и мусульманам) участвовать в избрании городского головы и выбирать своих представителей в городское самоуправление (при условии, чтобы их число там не превышало одну треть), независимо – в черте оседлости это происходит или за ее пределами[1317]. После выхода Городового положения 1892 года соответствующие изменения, и в частности сокращение числа нехристианских городских депутатов до одной десятой от общего числа, в Положение об управлении Туркестанского края 1887 года не вводились[1318]. Поэтому запрещение русскоподданным бухарским евреям участвовать в городском самоуправлении было фактически нарушением закона.

Недовольство бухарских евреев Самарканда отказом местной администрации дать им право выбрать, подобно туземцам-мусульманам, депутата в городскую думу нашло свое выражение в жалобе Палену в 1908 году: «Мы являемся всюду и во всем главными плательщиками, мы благодаря отсутствию нашего представителя являемся пасынками города. Улицы и арыки в еврейском квартале в плачевном состоянии: осенью и весной невылазная грязь, зимой, благодаря снежным заносам, мы отрезаны от русского города и часто тяжелобольному мы не в состоянии пригласить врача, роженице – акушерку»[1319].

Когда же в 1907 году бухарские евреи с туземным статусом получили право принять участие в избрании выборщиков во Вторую Государственную думу, русская администрация постановила, что туземную часть Самарканда будет представлять только один выборщик. В результате кандидат в выборщики от бухарских евреев, поддержанный 300 обладателями избирательного права, не имел никаких шансов опередить двух кандидатов-мусульман, за которых проголосовали почти 3,5 тыс. их единоверцев[1320].

Городские аксакалы и пятидесятники отвечали за сборы налогов, хозяйственное устройство и санитарное состояние своих районов[1321]. Первоначально после завоевания Туркестана русская администрация продолжала в городах собирать с туземного населения такие же суммы налогов, какие оно выплачивало до завоевания. При этом русские чиновники совместно с туземной администрацией взыскивали общую сумму всех налогов с туземного населения по общинам. Затем старейшины общин распределяли выплату налогов по домам. В первое десятилетие после завоевания аксакалы-мусульмане Самарканда, пользуясь своим большинством и поддержкой некоторых русских чиновников, взимали с евреев большие налоги, чем с мусульман. Это было продолжением мусульманской налоговой политики эмирского периода в отношении евреев, когда те платили джизью и удвоенный закят. Повышенные налоги стали причиной жалобы Кауфману, который в 1878 году распорядился пересмотреть налоговую политику по отношению к бухарским евреям[1322]. К 1890-м годам в Самарканде, как и в других городах края, с евреев и мусульман брали через их старейшин уже равный городской налог на недвижимость согласно ее стоимости[1323]. Гильдейские и промысловые пошлины бухарские евреи, как и прочее население Туркестана, самостоятельно платили в Туркестанскую казенную палату[1324].

Выше уже говорилось, что русская администрация поощряла калантаров наградами. Так же как аксакалов и пятидесятников, она наделила их большой властью: они имели право налагать денежные штрафы[1325], ходатайствовать перед администрацией об аресте и даже высылке в Сибирь членов общины. Например, известен случай, произошедший в 1875 году, когда по прошению калантара Самарканда был выслан в Сибирь «за неисправимо дурное поведение» Исаак-Борух Мушеев[1326]. Русская администрация считалась с бухарско-еврейским самоуправлением и в Бухаре. Так, в 1895 году по просьбе калантара и раввина города Бухары Политическое агентство выслало оттуда в Самарканд русскоподданного бухарского еврея Катана Увадьяева – «в виду вредного характера его деятельности»[1327].

В Туркестане такая система самоуправления распространялась не только на русскоподданных бухарских евреев, но и на евреев – подданных Бухары, проживавших в крае. Последние выбирали своих отдельных калантаров[1328]. При этом администрация строго следила, чтобы бухарскоподданные евреи не принимали участия в выборах пятидесятников – русских подданных. В 1913–1914 годах она аннулировала выборы бухарско-еврейских пятидесятников и духовного правления (более подробно о котором – чуть ниже) на том основании, что в них принимали участие бухарскоподданные евреи[1329].

Сложнее обстояло дело у русской администрации с регистрацией у русскоподданных бухарских евреев актов гражданского состояния – случаев рождения, смерти, браков и разводов. В Европейской России у евреев такую документацию обычно вели казенные раввины. Но среди бухарских евреев в первые годы после завоевания не было умевших хорошо писать по-русски и вести соответствующие книги записей, а потому эти функции в отдельных городах края были возложены на городские управления[1330]. Вероятно, в большинстве городов подобная регистрация вообще не велась[1331]. Исключение составлял Самарканд, город с большим бухарско-еврейским населением, где сразу после завоевания была утверждена должность казенного раввина[1332] (причем туркестанские администраторы не применяли к кандидатам на эту должность необходимый по закону образовательный ценз[1333]). Тем не менее и в Самарканде казенный раввин начал вести регистрационные книги согласно русскому закону только с августа 1888 года[1334]. На их основании казенные раввины выдавали метрические справки, заверять которые было долгое время поручено старшему аксакалу. Однако, после того как в 1910 году казенный раввин Сулейман Ачильдиев и старший аксакал города Мирза-Якуб Камил-Аминов были обвинены в незаконной выдаче бухарскому еврею Матату Муллокандову трех свидетельств о рождении дочерей, Самаркандское областное правление распорядилось, чтобы такие справки заверяли городские общественные управления согласно существовавшему в России закону[1335].

Калантар Давид Калантаров (из архива Шмуэля Моше Ривлина)

Бухарские евреи других городов испытывали неудобства, связанные с отсутствием казенного раввина. Они подавали просьбы об учреждении этой должности, но получали отрицательные ответы. Начало подобной практике, неправильно обоснованной законодательно, положил в 1873 году печально известный своим взяточничеством Петр Эйлер, исполнявший обязанности военного губернатора Сырдарьинской области[1336]. Игнорируя тот факт, что Туркестан был для бухарских евреев местом постоянного жительства, он мотивировал свое решение их обязанностью подчиняться общим законам империи – не разрешавшим тогда евреям иметь казенного раввина за пределами черты оседлости. Одновременно Эйлер распорядился следить, чтобы евреи как русской, так и азиатской части Ташкента не учреждали раввинских судов (бейт дин рабани)[1337].

Вследствие этих распоряжений, а также, очевидно, из-за отсутствия подходящих кандидатур бухарские евреи несколько десятилетий не осмеливались обращаться к администрации с просьбами об утверждении казенных раввинов. Лишь в августе 1907 года около пятидесяти влиятельных бухарских евреев Сырдарьинской области обратились к военному губернатору, а через месяц – и к генерал-губернатору, с просьбой утвердить их духовного раввина Тажера в качестве казенного раввина[1338]. К тому моменту местная администрация фактически признавала Тажера духовным раввином, обращаясь к нему с просьбами принять присягу у солдат-ашкеназов или представить справку по тому или иному аспекту еврейской религии[1339].

Долгое время прошение бухарских евреев находилось без движения в канцелярии туркестанского генерал-губернатора, так как в тот период администрация края считала, что дела с прошениями евреев «должны полежать»[1340]. Через год, в сентябре 1908 года, те же бухарские евреи вновь обратились к администрации с той же просьбой. Только тогда прошение было отправлено в Департамент духовных дел, где рассматривалось еще год, в течение которого чиновники департамента выясняли у туркестанской администрации следующие вопросы: «Повсеместно ли в пределах Туркестанского края туземные евреи принадлежат к одним общинам вместе с европейскими евреями, и не составляют ли они, хотя бы в некоторых местах молитвенных отдельных общин… и где именно?» Лишь в октябре 1909 года, после того как в Департаменте духовных дел убедились, что в большинстве городов края ашкеназские и бухарские евреи молились раздельно, последним разрешили избрать Шломо Тажера своим казенным раввином в Ташкенте[1341].

В августе 1907 года, почти одновременно с бухарскими евреями Ташкента, их соплеменники в Коканде тоже обратились к местной администрации с просьбами позволить им избрать казенного раввина и духовное правление, а также построить синагогу, так как имевшиеся в городе молитвенные дома были тесны и едва вмещали два-три десятка молящихся. В марте 1908 года кокандскому миллионеру Рафаэлю Потеляхову было разрешено построить на своей земле синагогу[1342]. Право же выбрать казенного раввина и духовное правление в городе бухарские евреи получили, видимо, в конце 1909 года – как и их собратья в Ташкенте. Но из-за отсутствия подходящего кандидата на эту должность общинные выборы не состоялись. Когда же в 1911 году русская администрация выслала Тажера из Ташкента в Коканд, местные бухарские евреи обрадовались представившейся возможности избрать его своим казенным раввином. Однако этому воспротивилась местная администрация, считавшая Тажера «вредным евреем». Тем не менее другой кандидатуры в Коканде не нашлось, и потому Тажер полуофициально исполнял обязанности казенного раввина вплоть до окончательного выселения его из России летом 1914 года[1343].

В 1913 году, уже по инициативе само?й русской администрации Самаркандской области, бухарские евреи Катта-Кургана, Пейшамбе и Ходжента впервые выбрали свои духовные правления при синагогах (по одному правлению в каждом городе) – в составе казенного раввина, ученого еврея и старосты (габбая). На последнего были возложены обязанности казначея[1344].

В городах Туркестанского края до начала XX века, а во многих местах и позже вообще не было никаких раввинов. Обычно обязанности духовного раввина, представлявшего высший религиозный авторитет в этих городах, выполнял шойхет[1345] или талмид-хахам (буквально «ученик мудреца», иврит)[1346]. Вероятно, общий уровень их знаний был невысоким[1347]. Среди этих деятелей выделялся Йосеф Ходжаинов, прозванный бухарскими евреями Талмуди. С 1900 года и до своего нового отъезда в 1922 году в Палестину он считался духовным раввином бухарских евреев Самарканда[1348].

На просьбы бухарских евреев о разрешении пригласить раввинов из-за границы или хотя бы из Бухары русские администраторы отвечали отказами[1349]. Поэтому часто приглашенные бухарскими евреями из Палестины ученые евреи, учившие детей и исполнявшие обязанности раввинов, проживали в крае нелегально, меняя фамилии на бухарско-еврейские, и выдавали себя за подданных Бухары, чтобы получить разрешение у администрации на временное проживание в Туркестанском крае. Уроженец Иерусалима Яков Нисим Папула принял в Средней Азии фамилию Нисимов[1350]. О том, что раввин Казарновский принял в Туркестане фамилию Элиэзеров, уже говорилось. Если местная администрация находила раввина или учителя из Палестины, его выселяли, а пригласивших его бухарских евреев могли посадить в тюрьму[1351]. Дольше всех удалось задержаться в Туркестане раввину Тажеру, снискавшему у бухарских евреев большой авторитет своей общественной и религиозной деятельностью.

Прося в 1908 году разрешения назначить его казенным раввином, бухарские евреи утверждали, что «в Туркестанском крае, как на Кавказе и в Крыму, нет ни одного лица, который [так] обладал бы таким образованием, как избранный нами раввин Тажер»[1352]. Для включения такого утверждения в прошение была причина. Когда в крае в 1874 году впервые возник вопрос об отсутствии в Туркестане раввина, имевшего право оформлять разводы, из канцелярии генерал-губернатора поступило разъяснение, что согласно законодательству в таких случаях брак между евреями расторгается ближайшим к данной местности подходящим раввином[1353]. Из-за удаленности края и из-за собственного нежелания разрешить проживание в нем раввина с правом оформления разводов местная администрация своеобразно решала эту проблему. На протяжении всего своего управления Туркестаном она признавала разводы русскоподданных бухарских, а отчасти и ашкеназских евреев, производимые не имевшим русского подданства главным раввином Бухары. Такие разводы легитимировались после заверения их политическим агентом в Бухаре[1354]. У этого же раввина расторгали и заключали браки, получали справки о родившихся и умерших также русскоподданные бухарские и ашкеназские евреи, проживавшие в Бухаре, Новой Бухаре и других городах эмирата. Такие случаи тоже заверялись Политическим агентством[1355]. Признание русскими властями разрешений от бухарскоподданного раввина, несомненно добавлявшее ему авторитета, было косвенным признанием подчиненности этому раввину русскоподданных евреев в религиозных вопросах. Русская администрация пошла на это, поскольку не сомневалась в лояльности евреев – подданных Бухары. А ведь в те же годы она не позволила Шемахинской епархии Армянской церкви взять на себя попечительство над армянами Закаспийской области – из-за усилившихся сепаратистских настроений в Армении (они были переданы в ведение Астраханской епархии)[1356].

Бухарско-еврейский талмид-хахам, Самарканд, начало 1870-х годов (Туркестанский альбом: часть этнографическая. Т. 1. Л. 77). Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий, LC-DIG-ppmsca-14460

Имевший раввинское свидетельство, выданное главным сефардским раввином Иерусалима Эльяшаром[1357], Тажер стал на период 1903–1914 годов единственным раввином в Туркестане, официально производившим разводы. По-видимому, существовало соглашение между Тажером и бухарским раввином Хизкией Когеном, что первый разводит бухарских евреев только в Сырдарьинской области, а последний – в остальных. Об этом свидетельствует тот факт, что в сохранившемся обширном списке разводов, произведенных бухарским раввином в указанные годы, нет ни одного развода евреев из Сырдарьинской области[1358].

Русская администрация в начале XX века применила к бухарским евреям существовавший в России закон о браке, который не учитывал практиковавшуюся у них еще до завоевания Туркестана и сохранявшуюся полигамию[1359]. Бухарские евреи увидели в этом дискриминационный акт, особенно в свете невмешательства властей в полигамную традицию окружающего мусульманского населения. В данном случае администрация отступила от своей обычной колониальной практики – неущемления прежних семейных прав завоеванных народов. Эта практика была отражена в статье 90 Закона гражданского, предоставлявшей «каждому племени и народу вступать в брак по правилам их закона или по принятым обычаям, без участия в том гражданского начальства»[1360].

Именно на эту статью ссылался в марте 1902 года ташкентский купец первой гильдии Алиша Календарев в обращении к генерал-губернатору с просьбой разъяснить, распространяется ли на бухарских евреев, «принадлежащих к религиозному толку сефардим, допускающему многоженство», запрещение полигамии в русском законодательстве. Генерал-губернатор Иванов, признавая, что бухарские евреи всех категорий практикуют многоженство, вместе с тем считал, что русскоподданные бухарские евреи должны придерживаться моногамии подобно ашкеназским евреям[1361]. Он запросил на этот счет мнение Департамента духовных дел иностранных исповеданий. Его директор Александр Мосолов ответил, что многоженство у бухарских евреев не должно допускаться, «так как у русскоподданных евреев многоженство не допускается [имеется в виду запрет полигамии у ашкеназских евреев], что ясно выражено в пункте 3 статьи 1327 Свода законов, том XI, часть I… Что же касается ссылки просителя на статью 90… в виду установленного Талмудом правила, что закон государственный обязательный для всех, приведенное выше указание является одинаково обязательно для всех, без исключения евреев, русских подданных»[1362].

Этот ответ стал причиной жалобы в 1905 году Календарева в Сенат. К ней он приложил справки от раввина Бухары и раввина грузинских евреев Тифлиса (ныне – Тбилиси). В справках подтверждалось, что евреи восточных общин практикуют многоженство. Тем не менее Сенат отказался пересматривать принятое решение. На основании данного сенатского заключения администрация в отдельных случаях даже начала привлекать бухарских евреев к суду по обвинению в многоженстве. Так, в 1913 году по этой статье был привлечен к суду житель Катта-Кургана Хаим Аронбаев. А в 1916 году Михаил, сын Алиши Календарева, тоже был привлечен к суду (по жалобе своей первой жены Битии и ее отца, Сулеймана Ибрагимова) – за то, что женился, не оформив развода с первой женой[1363]. Такие действия еще больше ограничивали ту внутреннюю судебную автономию бухарских евреев, о которой пойдет речь ниже.

Борьбе местной администрации с полигамией способствовали ашкеназские раввины Туркестана. В первую очередь моногамию пропагандировал Казарновский (Элиэзеров). Но свои усилия он мотивировал не лояльностью к властям и не принципом превосходства единобрачия, а стремлением предотвратить многочисленные скандалы, вытекавшие из конфликтов жен и их детей[1364]. Понимая, что коренным образом изменить ситуацию они не в силах, чиновники местной гражданской и судебной администрации не стремились выявлять и привлекать к судебной ответственности всех многоженцев среди бухарских евреев[1365]. Это можно было сделать – даже всего лишь используя имевшиеся у местных властей посемейные списки, но, за редким исключением, администраторы снисходительно смотрели на полигамию, поскольку видели в бухарских евреях мало отличавшихся от других коренных жителей туземцев. Неудивительно поэтому, что часть бухарских евреев и дальше продолжала практиковать двоеженство[1366]. В отличие от русских в Туркестане французы в Алжире обусловили предоставление евреям и мусульманам французского подданства полным отказом от следования религиозным законам в гражданском и семейном правах, в том числе и отказом от полигамии[1367].

Вообще практика решения администрацией зависевших от нее вопросов религиозной жизни бухарских евреев в течение пятидесяти лет русского управления краем была неоднозначной. При попытках экстраполировать принятое в отношении ашкеназов репрессивное законодательство на бухарских евреев администрация сталкивалась с некоторыми юридическими трудностями, обусловленными их туземным статусом. Согласно законодательству, если в населенном пункте число домов евреев, имевших право на постоянное проживание, не превышало тридцати, им разрешалось открывать с согласия администрации не более одной молельни – молитвенного дома или молитвенной школы (бейт-мидраш, иврит). Если же число еврейских домов было больше тридцати, но не превышало восьмидесяти, администрация могла разрешить открыть дополнительно одну синагогу. При наличии в населенном пункте еще большего количества евреев-домовладельцев они имели право открывать с согласия администрации на каждые дополнительные тридцать домов по одному молитвенному дому (молитвенной школе) или по одной синагоге на каждые восемьдесят домов. В черте еврейской оседлости разрешения давал губернатор, за ее пределами – министр внутренних дел[1368]. Хотя Туркестанский край находился за пределами черты оседлости, бухарские евреи пользовались в нем бо?льшими правами, чем ашкеназские в западных областях империи. Учитывая эти права, чиновники администрации в первые несколько десятилетий русского управления краем, когда туркестанские генерал-губернаторы имели широкие полномочия, чаще всего положительно решали своей властью вопросы открытия синагог и молелен, так же как и вопросы открытия мечетей. Лишь в конце XIX века, с сокращением самостоятельности местной администрации, вопросы о синагогах, раввинах и духовных правлениях перешли в компетенцию Департамента духовных дел при Министерстве внутренних дел[1369]. И хотя такой переход затруднил открытие новых синагог и молелен бухарских евреев, вместе с тем он не привел к закрытию подобных учреждений в тех случаях, когда они не были официально зарегистрированы.

Во многих городах, где бухарские евреи проживали до русского завоевания, синагоги открыто или тайно существовали еще при мусульманской власти. Синагоги у бухарских евреев, так же как и у ашкеназских, были не только религиозными центрами, но и местами сосредоточения общинной жизни[1370]. Как указывалось выше, мусульманская власть часто не разрешала бухарским евреям перестраивать и ремонтировать синагоги. После русского завоевания старые синагоги продолжали действовать, для чего они, очевидно, были отремонтированы. Для открытия же новых синагог и молитвенных домов бухарские евреи обычно испрашивали разрешения местной администрации. О первом случае обращения бухарских евреев к русской власти с просьбой разрешить постройку и открытие новой синагоги рассказывалось в первой главе. Тогда, в 1870 году, «устроитель Туркестанского края» Кауфман рассматривал бухарских евреев дважды покоренного Самарканда в качестве союзников и поэтому они не встретили никаких затруднений с разрешением. Власти придерживались такой политики в течение всего периода управления Кауфмана краем (1868–1881). Так, бухарским евреям города Туркестана в 1875 году было разрешено открыть молитвенный дом. Спустя два года, в 1877-м, бухарские евреи получили разрешение перестроить обветшавший молитвенный дом и в Коканде. Открылся он лишь в 1892 году, но такая задержка произошла по вине самих бухарских евреев. В 1882 году администрация разрешила бухарским евреям открыть молитвенные дома в русской и азиатской частях Ташкента. В марте 1889 года бухарские евреи получили разрешение военного губернатора на открытие в азиатской части этого города еще одного молитвенного дома, который был пожертвован общине богатыми бухарскими евреями Пинхасом Абдурахмановым и Давидом Ильяжановым (отцом Юсуфа Давыдова). В 1893 году бухарским евреям Самарканда местная администрация разрешила устроить молитвенный дом в русской части города[1371].

В то же время бухарские евреи часто открывали молитвенные дома и не спрашивая разрешения администрации: в селении Пейшамбе – в 1871 и 1878 годах, в городе Туркестане – в 1875-м, в городе Чимкенте – в 1904-м, в Коканде – в 1878 году (в доме Хаима Симхаева, на шестьдесят мест), в 1887-м (в доме Рафаэля Вадьяева, тоже на шестьдесят мест) и в самом начале XX века (в доме Натана Давыдова, на 130 мест). Когда администрация спустя несколько десятков лет после открытия молитвенного дома узнавала об этом, она его, как правило, уже не закрывала[1372].

Терпимое отношение туркестанской администрации к бухарским евреям проявилось и в вопросе строительства шалашей во время праздника кущей (Суккот). Дело в том, что Министерство внутренних дел, ссылаясь на строительный устав, запрещавший возведение подобных пожароопасных сооружений, не разрешало евреям в черте оседлости строить традиционные шалаши[1373]. Тем не менее туркестанская администрация не препятствовала бухарским евреям в соблюдении этого обряда. Правда, архивные документы канцелярии туркестанского генерал-губернатора не содержат никакой релевантной переписки по данному поводу. Но сохранившаяся фотография, на которой запечатлены бухарские евреи, отмечающие этот праздник в шалаше (на иврите – сукка), а также факт посещения Лансделлом (сопровождаемым русским чиновником) в 1882 году одного из шалашей свидетельствуют, что указанного запрета в крае не было[1374].

Попутно отмечу, что представители местной администрации нередко посещали кварталы бухарских евреев, где встречались с их калантарами, раввинами и купцами[1375]. Сюда они часто приводили и западных путешественников, живо интересующихся такими «экзотическими» евреями. Русские чиновники, а также предприниматели посещали и торжества бухарских евреев[1376].

Местная администрация снисходительнее относилась к открытию бухарскими евреями синагог и молитвенных школ в туземных частях городов, чем в русских частях, куда бухарские евреи переселялись все время, и особенно с начала XX века. На упомянутую в пятой главе просьбу группы бухарских евреев в апреле 1916 года о разрешении открыть в русской части Самарканда молитвенную школу администрация ответила отказом, и поэтому в декабре того же года к ней с аналогичным прошением – о постройке синагоги на собственном участке земли – обратился самаркандский житель Юнатан (Йонатан) Муллокандов. Из материалов административной переписки видно, что вопрос об открытии синагоги был разрешен только после Февральской революции 1917 года[1377].

Отрицательные ответы по некоторым общинно-религиозным вопросам были обусловлены, прежде всего, отрицательным отношением к бухарским евреям со стороны Военного министерства. Его позволения на принятие того или иного решения туркестанские генерал-губернаторы с конца XIX века просили в случае любого, даже самого мелкого вопроса, касавшегося евреев. Последний же генерал-губернатор, Куропаткин, – сам в 1898–1904 годах военный министр – вслед за своим предшественником насаждал в министерстве антиеврейскую атмосферу. Негативное отношение к бухарским евреям со стороны Военного министерства особенно ярко проявилось в решении вопроса их подсудности.

В сукке. Самарканд, начало 1870-х годов (Туркестанский альбом: часть этнографическая. Т. 1. Л. 81). Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий, LC-DIG-ppmsca-14470

Данный текст является ознакомительным фрагментом.