Внешние сношения режима Ямато

Внешние сношения режима Ямато

Внешние сношения в эпоху Ямато не могли не отличаться от заморских поездок посланцев союза Ематай. Лишь объект поездок в целом остался прежним (Китай, Корея), да и то теперь там были иные политические образования. Изменение исходного и конечного пунктов таких путешествий предполагало перемену маршрута и влекло за собой смену средств и способов его прохождения. Но особенно изменились, как мы увидим дальше, цели и характер самих сношений.

Не существует единого мнения как о времени возникновения отношений между режимом Ямато и корейскими царствами, так и о характере этих отношений на ранней их стадии. По «Нихонги» видно, что прочные отношения завязались после правления Юряку (середина V в.). Некоторые не без основания утверждают, что исторические материалы о времени до Юряку отражают события позднего времени и особенно подверглись обработке в проимператорском духе (см. [Ким Сокхён, 1966, с. 265–328]). В «Нихонги» можно выделить историческое повествование официально- китайского типа, начиная со второй половины правления Киммэя (540–571), и предшествующую, традиционную часть. Последняя, конечно, тоже подверглась известной обработке, но значительно меньшей. В главах, посвященных наиболее раннему периоду от Судзина до Тюая (97 г. до н. э. — 200 г. н. э.), собраны сведения о связях с Мимана и Силлой, о походе Дзингу против Силлы. В этот период каждый японский клан более или менее свободно сносился с Кореей, и сведения этих глав «Нихонги» основаны на материале кланов. Для времени от Дзингу до Нинтоку (201–399) сведения о сношениях основаны на «Пэкче ки» и на преданиях иммигрировавших в Японию кланов. Для третьего периода, от Юряку до Бурэцу (457–506), свидетельства о сношениях с Кореей концентрируются в «Нихонги» в главе о Юряку. Наконец, для четвертого периода, от Кэйтая до Киммэя (507–571), сообщения о связях частично основаны на «Пэкче понги», а частично на клановых преданиях [Inoue, 1971].

Сведения о связях с Кореей в течение первого и второго периодов в «Нихонги» не классифицированы, и их невозможно приурочить к какому-нибудь конкретному времени или царствованию. Попытки связать их с хронологией, созданной уже в VII–VIII вв., методически ошибочны.

В соответствии с уже известной традицией невероятно удревнять корни императорского дома и политическую историю Японии различные события внешней политики и дипломатических связей датируются столь же древним периодом. Можно напомнить, что традиционная хронология возводит основание Мимана к 12-му году правления Судзина (85 г. до н. э.?), знакомство с корейской материальной культурой и медициной — к 1-му году правления Суйнина (29 г. до н. э.), поход Дзингу против Силлы — к 9-му году правления Тюай (200), первую дань из Силлы — к 8-му году правления Дзингу (208 г.), приезд «культуртрегеров» из Пэкче — к 1-му году правления Одзина (270), из Когурё — к 3-му году правления Юряку (459 г.). Невероятность датировок всех событий, кроме последнего, не нуждается в обосновании, но очередность завязывания новым режимом связей с разными государствами полуострова передана вполне достоверно (ср. [Kurihara, 1967, с. 87; Ким Сокхён, 1963]).

Падение китайских префектур в Корее в 313 г., появление в Южной Корее Пэкче и Силлы, а в самой Японии — режима Ямато изменили ситуацию. Прервавшиеся было контакты японцы возобновили— теперь уже под видом помощи Пэкче, наиболее заинтересованной в поддержке извне [Hirano, 1977].

Японское посольство, отправившееся в Корею в 366 г., уже знало о желании Пэкче. На следующий год пэкчийское посольство посетило Японию, вероятно прося войск, которые и были посланы в 369 г. На востоке полуострова экспедиционная армия заняла бассейн р. Нактонган, сдерживая силланский нажим. На западе она захватила обширное пространство от р. Сёмчин до р. Кймган, дойдя до южных границ Пэкче. Эта земля принадлежала племенам кая и их владению Кара.

Таким образом, в 366–371 гг. создалось японское владение Мимана, получившее название по географическому району Ми- манакара (Кая). Японцы захватили район, еще не поделенный Пэкче и Силлой и склонны были рассматривать оба эти государства как своих вассалов [Уэда, 1969, с. 98—115]. В районе нынешнего города Кымхэ было создано управление — Нихон-фу. В каждую деревню или общину был послан японский чиновник (мико- томоти), подчинявшийся начальнику данного района (канки). Японские войска размещались в стратегических пунктах. Не имеется сведений ни о разветвленной гражданской администрации Мимана, ни о количестве и дислокации японских войск.

Расцвет японского владения Мимана приходится на вторую половину IV в. В конце этого периода, потерпев поражение от японских и пэкчийских войск, когурёские силы перегруппировались и в 396 г. на суше и на море разгромили Пэкче. В 400 г. Когурё вытеснило японский гарнизон из столицы Кая в Мимана и в 427 г. перенесло столицу на юг, в Пхеньян. Отсюда оно развернуло новое наступление, в результате которого в 475 г. столица Пэкче пала, король погиб в бою. Пэкчийский принц нашел убежище в северо-западных областях Мимана. Это спасло Пэкче, но ослабило Мимана. Пэкче в 512 г. присоединило четыре района Мимана на юго-западе, в 513 г. — еще два. Западная часть Мимана вышла из-под японского контроля. Под властью Мимана остались лишь земли к востоку от гор Сёбэк и к западу от р. Нактонган.

В начале VI в. Силла высвободилась из-под когурёского влияния и также перешла к наступлению на Мимана. В 530 г. она заняла земли на западе и востоке от среднего течения р. Нактон- ган, а в 532 г. захватила устье реки. За последующие 30 лет все остальные земли Мимана были поделены между Силлой и Пэкче. Теснимая врагами Силла тем не менее продолжала, как утверждают некоторые ученые со ссылкой на «Нихонги», выплачивать Японии дань за Мимана до 646 г.

Некоторые японские и полуяпонские военачальники в Корее и вожди на о-ве Кюсю входили с корейцами в соглашения и за взятки уступали им земли Мимана. Когда в 527 г. в Корею послали экспедиционный отряд, кюсюский вождь по имени Иван — союзник государства Силла — целый год задерживал отправку войск. Только после устранения Иван в 528–529 гг. в Мимана послали нового резидента, но и его пришлось отозвать. В 530 г. туда поехал член клана Отомо, который, в свою очередь, вошел в соглашение с Пэкче. Пэкче в то время воевало с Силлой и за японскую помощь обязалось содействовать возвращению владению Мимана земель, отторгнутых силланцами. Однако японцы, долго жившие в Мимана, часто выделялись своими прокорейскими симпатиями, а некоторые оказывались — в результате смешанных браков — полукорейцами по крови [Sansom, 1958, с. 45–46].

Во всей этой истории следует отметить два обстоятельства: военные силы Ямато оказались способны к успешному завершению заморских экспедиций, но в политическом отношении режим Ямато не мог положиться на мощных вождей на о-ве Кюею, на собственных наместников в Мимана, на приближенных правителя режима Ямато. Рыхлость владения Мимана, по-видимому, может объяснить сомнения в самом факте существования «владения» [Ri Jin Hi, 1974], высказываемые часто очень категорически [Ким Сокхён, 1963, 1966, с. 329–345]. Действительно, Мимана скорее напоминает оккупационную зону, территорию расположения японских экспедиционных войск, носящую временный характер, чем настоящее постоянное владение. Неупоминание об этом владении в корейских источниках и частое упоминание в японском («Нихонги»), причем именно как о владении, имеют один источник: политический престиж. Такая ситуация позволяет по-разному оценивать характер этого «владения», но не отбрасывать все сведения о нем в «Нихонги», приуроченные в определенной части уже к конкретным и достоверным датам. Умолчание «Самкук саги» о Мимана по-своему тоже объяснимо: для корейцев развитого средневековья спорная территория была прежде всего местом, где жили племена кая и находилось их владение (что соответствовало истине), и уже во вторую очередь — объектом интересов Ямато. Что до отношения китайских летописей к проблеме Мимана, то они вовсе не безгласны. Косвенно они уделяют ей внимание, как мы это увидим дальше.

Судя по «Цзинь шу», вадзин еще поддерживали сношения с династией Цзинь в 265–275 гг., но скоро дорога через полуостров была закрыта. Режим Ямато, создав владение в Имна (Мимана), сам открыл сношения с Китаем, теперь уже с Южным. В 413 г., после 150-летнего перерыва, режим Ямато отправил посольство ко двору китайской династии Восточная Цзинь. Судя по китайским хроникам, Ямато не менее восьми раз (с 421 по 478 г.) входило в сношения с династией [Лю] Сун, а потом и с династиями [Южная] Ци, Лян [Sakamoto, 1969].

Маршрут японских послов ко двору династии Сун начинался в Нанива, шел через Мацура вдоль побережья Пэкче, Шаньдуня, Цзянсу, вел в устье Янцзы и кончался в Цзянькане. Основной целью этих посольств являлось стремление заручиться помощью Китая в попытках остановить стремительное продвижение Когурё на юг Корейского полуострова. Это продвижение непосредственно ставило под удар японские владения в Мимана и даже угрожало захлестнуть архипелаг. Наконец, они преследовали другую цель: поднять авторитет Ямато в глазах правителей Силлы и Пэкче. Проблема заимствований достижений китайской культуры в эту пору, похоже, занимала подчиненное положение по сравнению с неотложными военно-политическими требованиями, составной частью которых сделались и престижные соображения.

Характер достижения этой последней цели приоткрывает завесу над ролью Японии на Корейском полуострове и отчасти над состоянием внутренних ее дел в V — начале VI в. В 421 г. японский правитель Цань получил при дворе династии Сун титулы: «Великий полководец, успокаивающий Восток», «Японский государь (ван)». Его младший брат Чжэнь в 425 г. титуловал себя: «Полновластно управляющий делами шести государств — Японии, Боцзи, Синьло, Жэньна (Имна. — Af. В), Циньхань (Чинхан), Мухань (Махан), Великий полководец, успокаивающий Восток, Японский государь». В Китае за ним утверждены два последних титула. В 443 г. правителю Цзи утверждены те же два титула, но в 451 г. титул повышен и стал звучать: «Полномочно управляющий военными делами шести государств — Японии, Синьло, Жэньна, Гало (Кала — к северо-востоку от Имна. — М. В.), Цинь- хань и Мухань, Полководец, усмиряющий Восток». В 462 г. правитель Хин получил те же титулы, что и Чжэнь. Правитель У присвоил себе титулы: «Полномочно управляющий военными делами семи государств — Японии, Боцзи, Синьло, Жэньна, Гало, Циньхань, Мухань, Великий полководец, успокаивающий Восток, Японский государь». В 478 г. он обосновал подробно свои претензии, особенно к Когурё, и пожелал сохранить для себя лишь титул «визиря» (кайфу и тхунсаньсы). В 502 г. династия Лян закрепила за ним титул «Великого восточного полководца» [Бичурин, 1950, с. 44–45].

Всемирная история дает нам множество примеров несовпадения титулатурных притязаний правителей с реальным положением. Но она же свидетельствует о том, что такие претензии не лишены значения исторического факта. В данном случае можно предполагать, что внешнеполитические отношения Ямато в V в. оказались настолько активными, что давали ей основание претендовать на «управление делами» чуть ли не всех владений Корейского полуострова, кроме Когурё. Китайские династии Сун и Лян, с которыми сносились японцы, во всех случаях признавали «военное присутствие» Ямато («Великий полководец, успокаивающий Восток»), а в 451 г. признали даже полный титул, присвоенный владетелем Ямато [Sakamoto, 1969]. Также во всех случаях правитель Ямато титулуется «Японским государем (ваном»), т. е. единовластным правителем. В послании 478 г. У лишний раз обосновывает законность своего положения. Затруднительно объяснить мотивы китайских государей, по которым они признавали одни титулы и отказывали в утверждении других. В случае с посольствами 421 и 502 гг. можно учитывать факт провозглашения новых династий: [Лю] Сун и Лян. Однако наивно объяснять сам факт признания этих титулов «неосведомленностью» китайцев [Ким Сокхён, 1963].

Не все цели этой фазы дипломатических связей оказались достигнуты или достигнуты в равной степени. Затруднительно сказать, в какой степени ограниченное китайское давление на Когурё в V в. было обусловлено действиями японских дипломатов. И хотя связи повысили престиж режима Ямато, они не смогли предотвратить падения японского влияния на полуострове.

Регулярные связи с континентом затормозились в 478 г., однако японцы не переставали пристально следить за положением на континенте; информацию о Китае они могли получать, например, через Пэкче.

Первое японское посольство к новой китайской династии, Суй, объединившей Китай, отправилось через 10 лет после ее провозглашения и, если источники точны, через 98 лет после последней предшествующей японской миссии в Китай. Такая ситуация обусловливалась помимо внутренних причин внешнеполитическим положением. Потеря владения Мимана, продолжение междоусобиц на полуострове в VI в., которые сами по себе снимали опасность проникновения любого из враждующих царств на острова, слабое участие Китая в делах полуострова — все это сдерживало японскую тягу к далеким иноземным связям. Но за десять лет — с 589 по 600 г. — Ямато успело убедиться в том, что династия Суй достигла невиданных прежде успехов в государственном и культурном строительстве и способна решительно вмешаться в корейские дела (как, например, в 598 г.). Ямато, естественно, поспешило прервать затянувшееся молчание и в 600 г. отправило первое посольство к суйскому двору. За ним последовали другие: в 607, 608 и 614 гг. Как пишет «Суй шу», «в третье лето правления Да-йе (607 г.) тамошний государь Долисы-бэйху прислал посланника ко двору с данью. Посланник говорил: «Мы слышали, что на западе моря Пуса (один из так называемых восьми буддийских бодисатв. — И. Б.) Сын Неба распространил буддийский закон; и посему я прислан ко двору учинить поклонение и привез несколько десятков шамыней (буддийских священников. — И. Б.) для изучения буддийского закона». В его верующей (верительной) грамоте написано: «Сын Неба страны, где солнце восходит, посылая грамоту Сыну Неба страны, где солнце заходит, желает здравия». Император неприятно посмотрел на это и, обратись к Гуанлу-кин (председателю. — И. Б.), сказал: „Впредь, если в грамотах южных и восточных иноземцев не соблюдено приличие, то не представлять"» [Бичурин, 1950, с. 96–97].

Если эти сведения верны, значит, японцы продолжали отправлять своих монахов в Китай в обучение и попытались завязать с ним дипломатические сношения как равные с равными [Suemat- su, 1958, с. 684–685]. Последнее имеет первостепенное значение: до этого Япония рассматривала другие народы либо как низшие (Пэкче, Силла), либо как высшие (династии Китая). Вызреванию идеи равноправных отношений в какой-то мере способствовало буддийское учение о равенстве всех перед лицом Будды. Апелляция к буддизму явно проступает и в приведенном нами пассаже из «Суй шу». Политическое значение противопоставления «императора Страны восходящего солнца» «императору Страны заходящего солнца» не только не подчеркивается, а, наоборот, как бы снимается противопоставлением, подразумевающимся в предшествующей фразе, где говорится об императоре — воплотившемся бодисатве к западу от моря. Хотя император — бодисатва к востоку от моря не назван, он, безусловно, подразумевается, и не без основания [Masumura, 1968].

В Японии в эти годы правили Суйко и Сётоку-тайси — ярые сторонники буддизма. Они, несомненно, имели все основания считать себя главными покровителями буддизма, хотя, может быть, и не называли себя бодисатвами. Однако они ловко воспользовались возможностью встать в один ряд с китайским императором как верховные покровители одной религии — буддизма, что позво-ляло в дипломатическом послании прикрыть политическую сторону религиозной: японцы обращались к китайскому императору не как к политическому владыке, а как к покровителю буддизма. И хотя династия Суй отвергла такую претензию, японцы все время пытались ее отстоять. В частности, вместо представления письменных верительных грамот они ограничивались устными приветствиями. Китайские же посольства продолжали адресовать свои грамоты Ямато как вассальному государству. Эти взаимные претензии порождали конфликты. Китайское посольство 632 г. вернулось, не выполнив своей миссии. Японские хроники не включали в свой текст китайских грамот.

Фактическое соотношение сил и заинтересованность японцев в китайской культуре вынуждали японских послов в Китае уступать свои позиции в борьбе за равноправие в дипломатических отношениях, но взамен они получали ощутимые выгоды… В 608 г. в Китай отправилось восемь школяров (четверо — по общим проблемам культуры, четверо — по буддизму). Они пробыли в Китае от 15 до 32 лет, наблюдали приход к власти династии Тан. Это облегчило некоторым из них по возвращении активное участие в реформах Тайка. В частности, Такамуко-но Куромаро (специалист по общим вопросам культуры) и Сомин (проповедник буддизма) консультировали реформаторов по теоретическим и правовым вопросам.

Последнее посольство к Суй отбыло в 614 г. Затем последовал значительный по сравнению с предыдущими (шесть-семь лет) промежуток в 16 лет. Он был вполне оправдан крахом Суй, провозглашением новой, танской династии и необходимостью убедиться в жизнеспособности последней. Посольство 630 г., как и прежние к суйскому двору, покинуло порт Нанива, сделало остановку в Хаката, проплыло вдоль побережья Пэкче и Когурё и прибыло в Дэнчжоу в Шаньдуне. Далее оно двигалось через Лай- чжоу, Цинчжоу, Яньчжоу, Цаочжоу, Бяньчжоу (Кайфын), Лоян в Чанъань.

Посольства Ямато к суйскому и танскому дворам уже отличались определенной регулярностью в общеяпонском масштабе и выдвижением на первый план, наряду с политической, культурной цели, подразумевая под последней весь комплекс задач, связанных с государственным и культурным строительством.