Иудейство и христианство в Римской империи
Иудейство и христианство в Римской империи
Для большого числа жителей Римской империи христиане и евреи долгое время были носителями одних и тех же признаков, в отношении их существовали одни и те же оценки и предубеждения. В политическом, толерантном и религиозном мире империи религии евреев и христиан должны были казаться провоцирующим чужеродным элементом. Абсолютные, строго монотеистические позиции, последовательное отвержение государственных богов Рима и особенно культового почитания правителей, дистанцирование от всех традиционных для римского общества форм жизни неизбежно приводили их к новым трениям и конфликтам с обществом и государством.
Общими являлись еще два аспекта: во-первых, в обоих случаях речь шла о ярко выраженном феномене ориентации на низшие слои, о религиозных убеждениях социально презираемых маргинальных групп, чувство превосходства которых, основанное на глубокой вере и непонятное для римлян, должно было выглядеть вызывающим. Во-вторых, даже у образованных представителей высшего слоя долгое время не было информации об основных представлениях и нормах обеих религий, не говоря уж о понимании их религиозного и этического содержания.
Волнения, которые провоцировали как евреи, так и христиане, не ограничивались Ближним Востоком. Еврейский вопрос существовал в самом Риме еще со 2 в. до н.э., столкновения с христианами — с середины 1 в.н.э. Проблемы, которые вызывали обе религии и которые в конце концов вылились в крупные еврейские восстания (66—73, 115—117, 132—135 гг. н.э.) и в преследования христиан, распространились и на другие части империи, они волновали римскую провинциальную администрацию в Малой Азии, как и в Греции; в Галлии — как и Северной Африке.
Наличие евреев в самом Риме однозначно засвидетельствовано для 2 в. до н.э., а также тот факт, что их религиозная активность в 139 г. до н.э. вынудила претора Гнея Корнелия Гиспала принять против них решительные меры. Поводом для изгнания евреев из Рима часто считался еврейский прозелитизм. Однако таким же важным является общественный и духовный общий контекст: осознание глубоких социальных, нравственных и религиозных изменений во 2 в. до н.э., которые понимались влиятельной частью ведущего слоя как «падение нравов», привело к мобилизации «обычаев предков».
Резкий поворот против эксцессов чужих культов, который в 186 г. до н.э. разразился судебными процессами по вакханалии, положил начало целому ряду подобных атак, которые в конце концов коснулись и еврейства. Не случайно, что действия римских властей против евреев в 139 г. до н.э. связаны с действием против халдеев, при Тиберии — с последовательной традиционалистической религиозной политикой, при Клавдии, наконец, — с действиями против приверженцев Изиды.
На общую оценку евреев в городе Риме и на их родине после нападения Помпея на Иерусалим проливает свет речь Цицерона «В защиту Флакка» в 59 г. до н.э. Из нее следует, что евреи еще тогда имели привилегию переправлять в Иерусалим ежегодно «храмовые» налоги из всей империи, которые должен был платить каждый еврейский мужчина в возрасте от 20 до 50 лет в размере двух динариев каждый. Так как подзащитный Цицерона Луций Валерий Флакк как наместник провинции Азия прикарманил эти деньги, Цицерон приложил немалые усилия, чтобы унизить всех евреев.
Так, он полемизировал против городской римской группы евреев, которая твердо стояла друг за друга и якобы была против него направлена. Он называл их религию «варварским суеверием», прославлял Помпея, который после взятия Иерусалима сохранил храм, говорил о подозрительной и стремящейся всех оскорбить общине и противопоставлял претензиям избранного народа историческую реальность: «Каждый народ имеет свою религию... как мы нашу. Еще перед взятием Иерусалима, когда евреи жили с нами в мире, исповедование их религии плохо сочиталось с блеском этого государства, с величием нашего имени; теперь же этот народ силой оружия заявил, что он думает о нашем господстве; и это показало, что представляет ценность для бессмертных богов: он побежден, порабощен, обложен податями» (Цицерон «Речь в защиту В. Флакка», 69).
Высказанные образованным римлянином оценки должны были соответствовать широко распространенным суждениям. Эти суждения продолжали существовать, хотя по крайней мере Варрон, а позже Гален занимались еврейской религией и этикой. Когда Тацит через полтора столетия после Цицерона описывал взятие Иерусалима Титом, в своем экскурсе о евреях оценил народ не более позитивно: «Моисей дал им новую религию, враждебную всем другим, которые исповедуют остальные смертные. Иудеи считают богопротивным то, что для нас священно, и, наоборот, то, что у нас запрещено, ибо безнравственно и преступно, у них разрешается... Но каково бы ни было происхождение всех описанных обычаев, они сильны своей глубокой древностью; прочие же установления, мерзкие и гнусные, стоят на нечестии, которое царит у иудеев: самые низкие негодяи, презрев веру отцов, платили им подати, жертвовали деньги и оттого возросло могущество этого народа; возросло оно еще и от того, что иудеи охотно помогают друг другу, зато ко всем прочим смертным враждебны и ненавидят их. Ни с кем не делят они ни пищу, ни ложе, избегают чужих женщин, хотя преданы разврату до крайности и со всеми творят любые непотребства; они и обрезание ввели, чтобы отличаться от всех прочих. Те, что по своей воле перешли к ним, тоже соблюдают все эти законы, но считаются принятыми в число иудеев лишь после того, как исполнятся презрения к своим богам, отрекутся от родины, отрекутся от родителей, детей, братьев ... они считают безумцами всех, кто делает себе богов из тлена, по человеческому образу и подобию. Поэтому ни в городах, ни тем более в храмах нет никаких кумиров, и они не ставят статуй ни в угоду царям, ни во славу цезарей» (К.Тацит «История». С.-Петербург, 1993, V, 4, с. 549—550).
Подробного письменного свидетельства о развитии города Рима с еврейской стороны нет. Современные реконструкции основываются на находках еврейских катакомб и на интерпретации еврейских надписей Рима. Они составлены частично на арамейском или древнееврейском языке, частично на латинском, а большая часть на греческом и очень ограничены по своим высказываниям. Тем не менее ясно, что евреи Рима, несмотря на постоянное увеличение их численности, жили изолированно в жилом квартале Трастевере. Известны по названию 15 синагог, четыре из этих названий проблематичны. Наоборот, общееврейское учреждение в городе Риме не засвидетельствовано.
К основополагающей преемственности негативной оценки евреев добавлялось к тому же вплетение еврейства в историю империи. Однозначно оно было привилегированно при Цезаре и Августе. Исповедование еврейской веры в полном объеме гарантировалось, охранялось соблюдение субботних заветов, по римскому праву еврейским общинам полагалась, хотя и ограниченная, гражданская юриспруденция для круга их представителей, более того, евреи были освобождены от военной службы, бедные евреи, обладающие римским гражданским правом, допускались к бесплатному распределению зерна.
Евреи, вне сомнений, извлекли пользу из благодарности Цезаря, который во время своего египетского похода в особенно критической ситуации получил поддержку от своих еврейских друзей Гиркана II и Антипатра. Они извлекли еще большую пользу из дипломатического искусства Ирода Великого, который умел ладить с римскими властями и как клиентельный царь пользовался полным доверием Августа и Агриппы. Пусть евреи ненавидели и боялись жесткого и тиранического Ирода, для Рима он был незаменим как гарант спокойствия и порядка в Палестине.
Подобного надежного еврейского партнера принцепсы после Августа больше не нашли. Римские наместники видели хаотическую с их точки зрения борьбу различнейших религиозных групп, быстро меняющихся политических лидеров с ограниченным авторитетом. Ни представители династии Ирода, ни верховный жрец, ни Синедрион, совет старейшин Иерусалима, не могли гарантировать во время быстро следующих друг за другом кризисов сохранения договоренностей с Римом. Ни одна из еврейских группировок, ни фарисеи, которые считали себя хранителями существующих религиозных норм, ни саддукеи, которые приобрели большое влияние после смерти Ирода Великого, ни радикальные зелоты, собравшие в борьбе против Рима большое число приверженцев, ни изолированные группы не могли быть привлечены римской стороной в качестве поддержки господства. Если не считать небольшого количества отдельных людей, которые из-за материальных интересов или оппортунизма перешли на сторону Рима, наместникам не удалось найти основу для конструктивного сотрудничества и полностью интегрировать евреев в империю.
Кроме сумбурных событий в самом Иерусалиме, еврейско-римские отношения осложнялись хроническими смутами в Александрии. Для Рима Египет и особенно Александрия из-за их основного значения для обеспечения столицы были особенно важными зонами системы господства. Обострение столкновений между греками и евреями в Александрии было вызвано не столько экономическим соперничеством, сколько постоянным приростом еврейского населения в городе. Во всяком случае ожесточенные битвы 38—41 гг. н.э. стояли в начале длинной цепи частично латентных, частично открытых напряженных отношений между греками и евреями, которые между 115 и 117 гг. н.э. вылились в уже упомянутую резню и еврейские погромы. Римские префекты часто одобряли позицию греков; и здесь евреи казались хроническими подстрекателями беспорядков.
Сам Клавдий, которого связывала личная дружба с внуком Ирода Великого Иродом Агриппой, вдоволь натерпелся от тяжелых беспорядков между греками и евреями и от посольств александрийцев и евреев. Знаменитый «Лондонский папирус» содержит письмо, в котором идет речь о тех событиях в городе: «Что касается вопроса, кто из вас несет ответственность за восстание и вражду, я не склонен вынести определенный приговор, хотя ваши послы, особенно Дионисий, сын Феона, усердно защищали ваше дело перед лицом ваших противников, и я должен сохранить свой неумолимый гнев против любой стороны, которая возобновит вражду. Но я говорю Вам, если вы не прекратите эту твердолобую постоянную вражду друг с другом, я буду вынужден показать, что может стать с благожелательным принцепсом, если справедливый гнев охватит его душу. Поэтому я заклинаю еще раз вас, александрийцев, вести себя дружелюбно и мирно с евреями, которые много лет жили в этом городе, не оскорблять их при исполнении их религиозных обязанностей, а разрешить им соблюдение их обычаев, как это было во времена божественного Августа, и эти обычаи я подтверждаю после слушания обеих сторон.
Евреев же я прошу не стремиться к тому, что выходит за рамки того, что они до сих пор имели, и не посылать, как будто они живут в двух разных городах, две делегации, чего никогда раньше не случалось, а еще не вмешиваться в военно-спортивные игры гимназиархов и косметов (годичные чиновники, отвечавшие за образование юношей и проведение игр), но сделать полезным то, чем они владеют, и в городе, который не является их собственностью, наслаждаться изобилием благосостояния; также не приводить и не приглашать евреев, которые приплывают из Сирии и Египта; в противном случае я применю против них все средства, как против людей, которые будоражат весь мир. Если вы с обеих сторон прекратите такое поведение и будете готовы жить в обоюдном дружелюбии и терпимости, я со своей стороны хочу проявить заботу о городе, который издавна был связан дружескими узами с моим домом» (Перевод из книги X.И.Белла «Евреи и греки в Римской Александрии». Лейпциг, 1926).
Решающим переломным моментом не только для истории Палестины, но еще больше для истории иудейской религии были разрушение храма и падение Иерусалима в 70 г.н.э. Тяжелые последствия имела не столько реорганизация провинции Иудея или положение Веспасианом «храмового налога», который, с одной стороны, распространялся на большой круг лиц, а с другой — сдавался храму Юпитера Капитолийского, сколько ликвидация религиозного центра Иерусалима.
Евреи Палестины в своих молитвах хранили память об историческом центре иудейской религии и после падения Иерусалима. Еще в конце 1 в.н.э. это звучало в 14-м благословении восемнадцатой молитвы, которая произносилась три раза в день: «Сжалься, Яхве, наш бог, в твоем великом милосердии над Израилем, над твоим народом и Иерусалимом, твоим городом, и над Сионом, обителью твоего величия, и над твоим храмом, и над царством дома Давида, мессии твоей справедливости. Хвала тебе, Яхве, бог Давида, который построил Иерусалим» (Г.Л.Штрах — П. Биллербех «Комментарии к Новому Завету из Талмуда, 1928). Так как религиозный центр иудейской религии систематически разрушался и стали невозможными жертвоприношения и жреческие функции прежним способом, религиозная деятельность фактически переместилась в диаспоры.
Богослужениям в синагоге, как правило, не препятствовали. Для внутреннего же развития самой религии определяющим было то, что выжившие из иерусалимских культовых общин собрались в городе Ябне, южнее Яффы, и создали там новый верховный совет из 72 фарисейских книжников, «старейшин». В отличие от старого иерусалимского синедриона этот совет был полностью деполитизирован. Он занимался вопросами толкования и применения закона и приобрел быстро растущий авторитет. Благодаря таким раввинам, как Иоханан бен Саккан и Гамалиел II, его влияние все время увеличивалось. Установление и сохранность канона синагоги, создание новых греческих переводов и прежде всего не заканчивающееся толкование закона были основными задачами раввинов. Только они делали возможным утверждение иудейской религии в Римской империи и за ее пределами.
С такой точки зрения последствия взятия Иерусалима Титом были важнее последствий иудейских восстаний при Траяне и Адриане. Подробности введенного при Адриане и вновь отмененного при Антонине Пие запрета на обрезание остаются неясными и поэтому оцениваются по-разному. Вполне вероятно, что запрещение Адриана было связано с его принципиальным непризнанием кастрации, которое он разделял с Домицианом и что его соответствующий запрет не был первично задуман как репрессивные меры против евреев. Однако здесь, как и в случае с планом постройки на месте Иерусалима нового города Элия Капитолия, не была учтена реакция еврейского населения.
Восстание Бар-Кохбы (132—135 гг. н.э.) привело, правда, к «освобождению Иерусалима» и к «освобождению Израиля», однако оно было потоплено в крови. По сравнению с многочисленными жертвами и с обращением в рабство большой части выживших, выглядело скорее символическим актом, что в ареале древнего Иерусалима была построена колония Элия Капитолия с храмом Юпитера Капитолийского и Венеры, с административными и репрезентативными зданиями, что евреям был запрещен доступ в город и что провинция в будущем стала называться Палестина. Завоевание высокомерных было исполнено здесь в устрашающей форме, однако иудейская религия не была искоренена.
Римско-иудейские столкновения с самого начала страдали недоразумениями, недостаточной информацией и особыми трудностями для принципиально политического государства понять сущность еврейской религии и еврейского менталитета. Глубоко укоренившаяся в Риме ненависть к евреям, их фанатизму и радикализму при ретроспективном взгляде так же понятна, как и озлобление римлян, которые именно с этим униженным со времен Тита народом не смогли найти способа для мирного сосуществования. Для безысходности римской политики по отношению к евреям характерно, что даже такой принцепс, как Адриан, в конце концов смирился и предоставил событиям идти своим чередом.
После падения Иерусалима евреи внесли старые традиционные элементы в новые перспективы. Так, автор апокалипсиса Ездри связал с картиной Даниила о четырех мировых царствах, соотнес четвертое с Римом, который он идентифицировал с огромным орлом, против которого выступает в образе льва мессия: «Слушай, я говорю с тобой! Всевышний обращается к тебе; не ты ли остался из четырех зверей, которых я создал и через которых придет конец моему времени? Ты пришел четвертым и победил всех; поработил мир великим страхом, земной шар злым насилием; долгое время ты хитростью управлял вселенной, наводнил землю несправедливостью, мучил кротких и угнетал тихих, ненавидел честных и любил лжецов; разрушил города созидателей и снес стены беззащитных. И поднялось к Всевышнему твое оскорбление и твое высокомерие. Поэтому ты должен исчезнуть, ты, орел... и вся земля найдет покой, и мир облегченно вздохнет от твоего насилия и будет ждать милосердного приговора своего творца» (Г.Фукс «Духовное сопротивление против Рима в античном мире.» Берлин, 1938).
Другие картины выбрал в конце 1 в.н.э. один египетский еврей, который в 5-й книге «Сибиллинских пророчеств» вылил свою ненависть против Рима:
«С неба упадет в солнечный поток огромная звезда и сожжет глубокое море и сам Вавилон (Рим), и италийскую землю, из-за этого будут уничтожены многие чистые верующие евреи и правдивый народ. Плохое претерпишь ты среди плохих людей, но ты на все времена останешься покинутым... ненавидя свою землю, потому что ты стремишься к колдовству. Прелюбодеяния у тебя и запретное общение с мальчиками, ты, злой город, самый злополучный из всех. Горе тебе, нечестивый город латинской земли, ты, неистовый, змеиное отродье, как вдова ты будешь сидеть на берегу, и течение Тибра будет тебя оплакивать, супругу, у которой кровожадное сердце и безбожный разум, ничто ты не признаешь, что создает бог, когда говоришь: «Я единственный, и ничто меня не разрушит». Однако тебя и всех твоих разрушит предвечный бог, и не останется от тебя больше никакого следа. Оставайся, беззаконный, один и, смешанный с пылающим огнем, отправляйся в Тартар, Гадеса».
Тогда как Римской империи удалось на других территориях, таких, как регион кельско-лигурийского культа или религии друидов, разрушить по их пониманию бесчеловечные или политически опасные религиозные центры и интегрировать население в империю, то в Иудее все эти усилия потерпели крах. Они потерпели крах, потому что такая интеграция означала бы для еврейства самоотречение. Однако, несмотря на всю враждебность, презрение и недоверие со стороны римлян, иудейские синагоги смогли утвердиться в империи, пока снова не были подвержены гонениям Северов.
Этапы жизни Иисуса Христа в светской истории с самого начала подняли едва ли разрешимую проблему. Из известного отрывка из Евангелия: «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле. Эта перепись была первая в правлении Квириния Си-риею» (Ев. от Луки, 2,1). Нельзя точно установить дату рождения Христа так же, как и из устных неточных и отрывочных сообщений о годе распятия. В любом случае достоверно, год рождения Иисуса и начало христианской эры не совпадают, так же достоверно, что казнь произошла при Понтии Пилате в 30 г.н.э.
Эти трудности возникают прежде всего из своеобразия христианской традиции. Датированные только 70 г.н.э. Евангелия апостолов Марка, Матфея и Луки и позже добавленное Евангелие от Иоанна ссылаются на более старые предания; они не ставили цель дать историческую биографию Христа. Для них было важным передать религиозную традицию и особенно перевести слова и иносказания Иисуса с аравийского, на котором он говорил, на греческий язык. И круги, для которых писали евангелисты, интересовались в первую очередь словами Господа, его чудесами и его муками, а не подробностями современной истории. Приверженцы Иисуса, жившие с сознанием относительно близкого возвращения их господа и относительно близкого конца света, внутренне давно оторвались от светской истории.
Работа плотника Иисуса из Назарета охватывала сначала только пограничные территории иерусалимской общины, области у озера Генезарет и на севере древних израильских поселений, а также район Тира. Деятельность Иисуса приобрела во всех отношениях новые размеры только со времени его триумфального вхождения в Иерусалим, когда восторженные массы увидели в нем предсказанного мессию. Однако Синедрион иерусалимской религиозной общины решительно выступил против него; он видел в нем опасного обманщика и нарушителя спокойствия. Поэтому Иисуса приговорили к смерти за богохульство.
На римского наместника Понтия Пилата было оказано большое давление, пока он не утвердил смертный приговор, и его привели в исполнение римские солдаты. Как бы сильно события вокруг Иисуса ни волновали несколько дней Иерусалим и Иудею, Мартин Нот совершенно справедливо заметил: «Мировая история тогда не обратила на него никакого внимания» («История Израиля». Геттинген, 1959).
Это изменилось лишь тогда, когда раннехристианская община, несмотря на все преследования, стала твердо придерживаться веры в Иисуса в соответствии с его словами: «Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше» (Ев. от Иоанна, 15, 20). Первый мученик Стефан был убит не римлянами, а иудеями. Ситуация изменилась, когда римский гражданин Павел начал успешную миссионерскую деятельность среди неевреев, причем он не принуждал их ни к обрезанию, ни к соблюдению закона Моисея. На «Апостольском соборе» 48 года н.э. были устранены трения между так называемыми языческими и еврейскими миссионерскими организациями; христианская религия охватила после этого широкие круги.
Около 48 г.н.э. Павел совершил свое первое большое миссионерское путешествие на Кипр, в Памфилию, Писидию и Ликаонию. Между 50 и 52 гг. н.э. радиус его деятельности протянулся дальше: тогда он посетил Сирию, Киликию, Фригию, Галатию, Македонию и Грецию. Во время третьего миссионерского путешествия Павел через провинции Азия и Македония продвинулся до Илирика и мог сказать о себе: «Силою знамений и чудес, силою Духа Божия, так что благовествование Христово распространено мною от Иерусалима и окрестности до Илирика» (Послание к Римлянам, 15, 19). Павел полагал, что христианская вера должна быть возвещена во всем мире; показательно, что он нашел свою смерть в столице империи.
По преданиям Павел являлся самым известным проповедником раннего христианства и вообще символом проповедничества. Но он был не единственным среди ранних проповедников, которые способствовали быстрому распространению христианства. Павел воспользовался не только своим римским гражданским правом, но и духовными столкновениями между фарисеями Иерусалима. Он использовал также свое ремесленническое умение палаточного мастера и в отличие от шарлатанов, странствующих проповедников и чудотворцев жил своим трудом, гордился тем, что не был обузой общине.
Как следствие миссионерской деятельности, центры тяжести христианской религии быстро переместились в греко-сирийский и греко-малоазиатский регионы. Центрами стали Антония и Эфес. В насчитывающей около 800 000 жителей Антиохии с 32 г.н.э. существовала христианская община, в которой в соответствии со структурой населения преобладало «языческое христианство». В лице Игнатия, третьего епископа города, который называл себя епископом Сирии, община приобрела первого крупного предводителя, и в Антиохии получили от римлян название «христиане», как обозначение приверженцев Христа.
Из Антиохии были освоены периферийные районы Сирии: около 100 г.н.э. христиане уже были в Эдессе и Пальмире. Вплоть до 6 в.н.э. сохранилось значение города как цитадели христианской веры и проповедничества. Развитие христианства в Эфесе сначала было теснейшим образом связано тоже с деятельностью Павла, который жил там в 52 и в 54—57 гг. н.э. и рассылал оттуда свои послания к провинциям и общинам, а также христианам Галатии и Коринфа. Однако настоящий расцвет для этой общины наступил только с Иоанном. В Эфесе возникла самостоятельная и влиятельная христианская школа. Сам город в течение первых трех столетий являлся исходным пунктом и оплотом христианского миссионерства Малой Азии, однако его влияние распространялось вплоть до Запада империи. Так, в 177 г.н.э. религиозные общины в Лионе и Вьенне считали своей главной общину в Эфесе, а годом позже христиане Лиона выбрали своим епископом Иренея Эфесского, который писал по-гречески и проповедовал по-кельтски.
К югу от Палестины важнейшим центром христианства стала Александрия; с начала 2 в.н.э. в большом количестве появляются христианские папирусы. Александрия давала возможность для соприкосновения христианства с греческой философией и образованием, это наложило отпечаток на Клемента Александрийского и Оригена. На Востоке также христианство с ранних пор распространилось за пределы границ империи, особенно в Абиадене. К началу 3 в.н.э. в районе Тигра известны около 20 епископств. Наоборот, проблематичной стала миссия апостола Фомы в Индию. Христиане в Индии засвидетельствованы только сообщением Индикоплевста Кузьмы около 530 г.н.э.
Совсем иначе протекало развитие на Западе империи. В самом Риме при Клавдии дело дошло до беспорядков, которые были вызваны проповеднической деятельностью еврейских христиан в синагогах. Как сообщает Светоний, этот принцепс «иудеев, постоянно волнуемых Христом» (sic!), изгнал из Рима (Светоний «Клавдий», 25, 4. М.: «Наука», 1964). Тяжелее ударило по римской христианской общине преследование Нерона в 64 г.н.э. Подробности мученичества Петра и Павла в Риме спорны; первое письмо Клемента конца 1 в.н.э. тем не менее ясно показывает, с одной стороны, как глубоко было уважение к апостолам в Риме, а с другой, дает понять, что римская община претендовала на особый ранг. Памятник апостолам подтверждает их авторитет, правда, он был установлен гораздо позже.
Ранние христианские общины существовали в целом ряде италийских городов, на юге Прованса, на востоке и юго-востоке Испании, куда хотел отправиться еще Павел. Значительно плотнее была сеть раннехристианских общин в провинциях Африка и Нумидия, где быстро развилась христианская литература высокого класса. Для христиан вдохновляющим источником силы являлось распространение их веры. Евсевий позже писал: «... когда я гляжу на силу слова и на завершение трудов и на то, как много мириад убедили апостолы и как церкви собирают мириады людей и не в тайных, неизвестных местах, а в больших городах — я подразумеваю царственный Рим, Александрию, Антиохию и весь Египет, и Ливию, Европу и Азию, я вынужден признать, что это могло осуществиться только с помощью божественной силы» (Евсевий «Теофания», V, 49).
Параллельно с расширением радиуса христианских проповеднических миссий изменился социальный состав христианских общин. Вне сомнений, среди приверженцев Иисуса в Палестине преобладали представители низших слоев: мелкие крестьяне, рыбаки, ремесленники, поденщики. Еще Павел писал в Послании к Коринфянам: «Посмотрите, братья, кто вы призванные: не много ли из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных. Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильнее; и незнатных мира и ничего не знающих избрал Бог, чтобы упразднить значащее, — для того, чтобы никакая плоть не хвалилась перед Богом» (1, 26—29).
Как уже было упомянуто ранее, противники христиан не переставали клеймить социальную неполноценность приверженцев новой религии, чтобы дискредитировать их с этой стороны. В рядах ранних христиан основу общин действительно составляли женщины и мужчины из низших слоев, а также рабы и вольноотпущенники. Но скоро к общинам присоединились торговцы и представители средних слоев, как это было в случае с продавщицей пурпура Лидией из Филипп, весь ее дом с прислугой. Приблизительно с середины 2 в.н.э. к христианству принадлежали представители греческой и латинской образованной буржуазии, тогда как представители верхних слоев империи в доконстантиновское время встречались очень редко.
Ранняя община жила в ожидании дня Страшного Суда, исключительно углубившись в свою веру. Только во второй фазе ее истории, в фазе интеграции, проблемы церковной организации приобрели относительное, но всегда подчиненное значение. Тогда не существовало единой общинной структуры; она зависела, как правило, от местных предпосылок. Во главе отдельных общин стояла сначала коллегия старейшин, пресвитеров, из которых позже стал выбираться епископ. Активная забота о спасении души доверялась дьяконам, однако сначала любой верующий христианин мог выполнить священническую функцию. Только со 2 в.н.э. более старые структуры вытеснило более строгое монархическое руководство. 2 в.н.э. принес тогда первые попытки упорядочения общин, а также новые импульсы к унификации религиозного вероисповедания.
Как и еврейство, христианство долгое время сталкивалось с серьезными предубеждениями, недоразумениями и клеветой. Уже приблизительно в 200 г.н.э. Муниций Феликс в своем диалоге «Октавий» вложил в уста своего собеседника Цецилия следующие суждения, которые очевидно соответствовали широко распространенным взглядам на христианство: «Из самых низших подонков собрались там невежды и легковерные женщины, которые из-за подверженности чужому влиянию, свойственной их полу, и без того попадаются на любую удочку; они образуют общую банду заговорщиков, которая братается не только при празднествах с постом и недостойной человека пищи, но и в преступлениях; подозрительное, светобоязненное общество, немое на людях и болтливое по углам; они пренебрегают храмами, как будто они могильщики, плюют перед изображениями богов, высмеивают священные жертвоприношения; глядят свысока — можно ли вообще об этом упоминать? — и с сожалением на наших жрецов; сами полуголые, они презирают должности и звания. О, эта невообразимая глупость, о, эта безграничная наглость! Они считают нынешние пытки ничем, потому что боятся неизвестных будущих; потому что боятся умереть после смерти, а сейчас умереть не боятся. Ложная надежда на воскрешение утешает их и лишает всякого страха.
И так как зло всегда особенно пышно произрастает, день ото дня распространяется это бесчинство по всей земле, множатся отвратительные культовые места этой богопротивной секты.
По тайным знакам и признакам они узнают друг друга и любят друг друга, прежде чем познакомятся. Все без исключения совершают они род ритуала любви; они называют друг друга братьями и сестрами, так что у них обычный разврат благодаря употреблению этого святого слова становится инцестом. Так их бессмысленное и бессодержательное суеверие хвастается своими преступлениями» (М.Минуций Феликс «Октавий», 8, 4—9, 2).
Ввиду тесного переплетения римской политики и религии был, правда, еще и другой козырь, разыгранный против христианства староверческой стороной. Боги римского Пантеона проявили свою превосходящую силу не в последнюю очередь в том, что они дали римлянам господство над столь многочисленными народами.
Этот критерий успеха использовал во 2 в.н.э. платоник Цельс в своей известной благодаря Оригену полемике против христиан: «Не будете же вы ждать, что римляне в угоду вашей вере отрекутся от своих религиозных и политических традиций и будут умолять вашего бога, Всевышнего, или как там вы его называете, чтобы он спустился с неба и боролся за них, как будто они не нуждаются в другой помощи. Ведь тот же самый бог, как вы сами говорите, еще раньше пообещал своим верующим то же самое и даже еще большее. Теперь вы видите, какую услугу он оказал евреям и вам: евреи вместо ожидаемой мировой империи не имеют даже горстки земли и очага; и некоторые из вас слоняются еще вокруг, но их схватят и поведут на смерть» (Ориген «Речь против Цельса», 8, 69).
Если христианские авторы поздней античности ретроспективно рассматривали отношения между Римской империей и христианством, то для них исторический процесс до Константина определялся цепью гонений. Начиная с Евсевия и Иеронима, возник канон десяти гонений, которые отождествлялись с десятью египетскими муками, канон, который на долгое время формировал христианское понимание истории. Причем местным преследованиям отдельных христиан (при Домициане) придавалось такое же значение, как и большим систематическим гонениям (во времена Деция и Диоклетиана), исторические связи разрывались, неопределенное и часто только предполагаемое возводилось в ранг очевидных фактов. Прежде всего поведение римского государства персонифицировалось и считалось следствием решений различных принцепсов.
На самом же деле столкновения между Римской империей и христианством происходили на трех разных уровнях администрации: сначала на уровне городов и их самоуправления, потом на уровне наместников в провинциях, которые вмешивались только тогда, когда имелось обвинение, и наконец, на уровне самого принцепса. На низшем уровне, по свидетельству истории апостолов, еще миссионерская деятельность Павла вызывала целую цепь беспорядков в греческих городах, в римских колониях и, наконец, в Иерусалиме. Еще тогда было понятно, что городские власти по требованию еврейских и нееврейских горожан принимали решительные меры против христианских миссионеров, которые являлись угрозой для общественного порядка. Тем не менее здесь прослеживается достаточно много попыток успокоения натравленных народных масс со стороны чиновников, как и сдержанность наместника Ахаи, который отказался в Коринфе принять жалобу тамошних евреев, потому что считал, что речь шла о чисто внутриеврейских вопросах веры.
Хотя и существовало много предубеждений против христиан, как правило, ни городские магистраты, ни провинциальные наместники не настаивали на проведении многочисленных процессов против христиан. К тому же их постоянно донимали заявлениями и обоснованными жалобами, они достаточно часто шарахались от вмешательства в незнакомый для них культ, вместо этого старались успокоить и дать возможность обвиняемым оправдаться. Большая опасность угрожала христианам не из-за религиозных убеждений, а потому, что принадлежность к христианству сама по себе — из-за политизированности и казни основателя религии со времен Нерона — при публичном признании обвиняемого или при его однозначном изобличении каралась смертной казнью.
Проблема, возникающая на практике перед римской администрацией из-за заявлений на христиан, известна прежде всего из переписки Плиния Младшего с Траяном. Во время своей деятельности в Вифинии и Понте Плиний в 3 в.н.э. столкнулся с христианским вопросом. Так как до этого он никогда не участвовал в судебных следствиях против христиан, то был не в курсе, за что и в каком объеме нужно наказывать. Поэтому обратился к Траяну («Письма», X, 96), чтобы получить от него недвусмысленные указания. Особенно Плиний был не уверен, нужно ли обращать внимание на возраст обвиняемых, учитывается ли при помиловании раскаяние, наконец, «...человеку, который был христианином, отречение не поможет, и следует наказывать само имя, даже при отсутствии преступления, или же преступления, связанные с именем» (т. е. ритуальные. — X, 96).
Прежде всего Плиний был против тех, кто доносил ему на христиан за их веру:
«Я спрашивал их, христиане ли они. Если они признавались в этом, я спрашивал еще раз и в третий раз и угрожал смертью; если они упорствовали, я приказывал отвести их на казнь. Так как я не сомневался, что в любом случае они должны быть наказаны за свое упорство и свое несгибаемое упрямство». Римских граждан этой категории отсылали в Рим.
Большие трудности возникали перед Плинием, когда он занимался анонимными доносами, так как некоторые из обвиняемых отрицали, что они вообще были христианами, другие признавались, что были ими в прошлом, и подчеркивали, что давно отреклись. Плиний их отпускал, «если они по моему требованию взывали к богам и твоему изображению, которое я приказал внести вместе со статуями богов, совершали жертвоприношения с ладаном и вином и чернили Христа, то есть ко всем вещам, к которым никто не может принудить того, кто настоящий христианин».
В связи с этими расследованиями Плиний был информирован об отрекшихся христианах и о форме и деятельности христианских общин. Он считал эту информацию настолько важной, что сообщал ее Траяну. «Вина» или заблуждение тех бывших христиан состояла в том, что «они собирались обычно в определенный день перед восходом солнца, пели хвалу Христу, как своему богу, и связывали себя клятвой не совершать воровства, разбоя, прелюбодеяния, не злоупотреблять доверием, не отказываться отдавать по требованию доверенное имущество. После исполнения этих действий у них принято расходиться и снова собираться на трапезу, совершенно обычную и безобидную; даже это они по моему указу прекратили, когда я в соответствии с твоим распоряжением запретил существование гетер».
Эти познания показались Плинию столь важными, что он проверил правдивость показаний двух дьяконисс, вырванных под пыткой. Он констатировал: «Я ничего не нашел, кроме безгранично пагубного ложного убеждения». Обстоятельное обсуждение всех обстоятельств казалось ему необходимым прежде всего по причине большого числа подвергающихся опасности: «Много людей любого, возраста, любого сословия, даже обоих полов подвергались подобным расследованиям или будут еще подвержены. Не только в городах, но и в деревни проникла эта заразная ложная вера; однако кажется, что это можно сдержать и привести в порядок. По меньшей мере ясно, что они посещают снова ранее опустевшие храмы, приносят правильные жертвоприношения, которые долгое время не приносились, что повсюду продается мясо жертвенных животных, на которое, правда, редко находится покупатель, Судя по этому, легко можно представить, сколько людей может быть приведено на путь истинный, если оставить им возможность к раскаянию и исправлению».
Траян на это ответил: «Расследование, мой дорогой Плиний, которое ты провел при проверке заявлений против христиан, производит хорошее впечатление. Их не нужно разыскивать; если же на них заявили или поймали на месте преступления, они должны быть наказаны, однако если кто-то отрицает, что он христианин и доказывает это делом, то есть жертвоприношением нашим богам показывает свое раскаяние и исправление, он должен быть вне подозрений. Анонимные заявления при любом обвинении не могут приниматься во внимание. Так как это был бы пагубный пример и недостойный нашему времени».
Как доказывает запрос Плиния и ответ Траяна, оба ни в коем случае не думали о систематическом подавлении христианства. Для обоих первоочередной целью была реинтеграция христиан в римское общество. С другой же стороны, жертвоприношения богам превратились в доказательство религиозной и политической солидарности. В этом проявилась непоследовательность политики римского государства по отношению к христианам: преступление, которое по заявлению должно было караться смертью, вообще активно не преследовалось, и можно было очиститься от этого преступления несколькими жертвоприношениями. К тому же такая практика предполагала отклонение от древней религиозной терпимости, когда жертвы фактически принуждались. Христианская апологетика без устали указывала на эти противоречия, и поэтому понятно, что даже сам Траян в рамках исторической интерпретации христианства получил очень неоднородную оценку. Переписка с Плинием приводилась как вещественное доказательство преследования христиан, а он сам, например, у Евсевия, считался преследователем. С другой стороны, церковь не забыла да не судимы будете, и так в середине века родилась легенда, что Траян при посредничестве папы Григория I (590—604 гг.) без крещения вознесся на небо, легенда, которую упоминает Данте, и по поводу которой Фома Аквинский предпринял теологическое оправдание.
То, что траяновскими директивами фактически были предвосхищены основные черты римского поведения, показывает Евсевий в церковной истории, где передает рескрипт Адриана наместнику провинции Азия. Адриан в определенном смысле уточняет нормативы Траяна тем, что общим обвинениям в сумбурной форме не нужно давать ход и что процесс против подозреваемого в принадлежности к христианству может быть открыт только тогда, когда обвинитель по всей форме перед открытым судом выдвинет свои обвинения. При ложных заявлениях доносчик подлежит наказанию. Рескрипт Адриана одновременно указывает то направление, в котором заложены основы для неоднородности римских действий: это была оглядка на настроение староверческих масс.
Тяжелый кризис империи при Марке Аврелии показал это особенно наглядно: тогда как отдельные мученичества, такие, как старого епископа Поликарпа из Смирны, приходились на начальную стадию этого принципата, ситуация для христиан драматически обострилась во время второй половины правления. Снова внешняя oпacность, войны, политические неудачи, чума и другие катастрофы этого времени считались причинным следствием пренебрежения к старой религии и, не в последнюю, деятельности христиан. Так, в 177 г.н.э. в Лугдуне население потребовало казни христиан. Когда некоторые обвиняемые под пытками признались в приписываемых христианам жестокости и бесчеловечности, таких, как детоубийство и пожирание человеческого мяса, ожесточение масс достигло предела. Обвиненные галльские христиане нашли смерть в застенках и на арене.
Ввиду значения, которое имели мученичество и почитание мучеников для утверждения и распространения христианства, нужно вспомнить о том, что еще Тертуллиан в своем написанном в 197 г.н.э. «Апологетике» правильно оценивал воздействие мученичества и торжествующе закончил свое произведение: «Вы, добрые наместники, кажетесь намного лучше народу, если приносите ему в жертву христиан; распинайте, пытайте, осуждайте нас, уничтожайте — ваша несправедливость есть доказательство нашей невиновности! Бог позволяет, чтобы мы все это претерпели. Совсем недавно, когда вы христианку предпочли отправить в бордель, а не на арену, вы ответили, что потеря девственности для нас ужаснее, чем любое наказание и смерть. Однако ваша изощренная жестокость не помогает: она скорее приманка для нашей общины. Мы только будем многочисленнее от того, что вы будете нас уничтожать: семена — это кровь христиан. Много есть среди вас тех, кто призывает к стойкому перенесению боли и смерти, как когда-то Цицерон в Тускуланских беседах, как Сенека в произведении о случайностях, как Диоген, Пиррон, Калиник; однако их слова нашли не столько учеников, как христиане, которые учат поступками. То упорство, в котором вы нас упрекаете, и есть урок. Ибо кто при его виде не попытается выяснить, в чем заключается суть дела? Если это выяснено, кто не присоединится к нему, не захочет страдать, чтобы заслужить Божью милость, чтобы получить от него прощение ценой собственной крови? Ибо все грехи прощаются за этот поступок. Поэтому мы здесь, на этом месте, благодарим за ваш приговор. Вражда отделяет божественное от человеческого; если вы нас осудите, мы будем оправданы Богом».
Представление о мученике в современном понимании как об убитом за веру страдальце, стремление к мученичеству и, наконец, особое положение мученика и его почитание, не были распространены в начале раннего христианства. С понятием «мученик» в Новом Завете не было прямо связано мученичество как таковое; у Павла акцент поставлен не на одноразовую искупительную жертву за веру, а на постоянную неутомимую работу всей жизни. Свидетельством истинной веры всегда являлась готовность пострадать за веру. С середины 2 в.н.э. к этому присоединилось желание приравнять собственное страдание к поведению и смерти Христа, как это видно в сообщении о мученичестве Поликарпа.
Теологическое понимание мученичества в ранней христианской церкви было многогранным. Тем не менее все эти позиции по своему значению не достигли силы христианского поверья. Для него мученичество было кровавым крещением, которое влекло за собой не только прощение всех грехов, но и обеспечивало как бы привилегированное место на небе, представление, которое вызвало стремление к мученичеству.
Самые ранние признаки почитания мучеников, как это доказывает мученичество Поликарпа, возникли спонтанно. Члены общины собрали его останки; было решено отмечать ежегодно день его смерти, как его небесный день рождения. Этим и другие мученики также укоренились в христианской литургии, уже в 3 в.н.э. в годовщину мученика читалась история его страданий, страсти. У могил мучеников в конце концов начали совершаться службы в их память и поминальные трапезы, останки укладывались в алтари.
Сообщения о мучениках скоро начали появляться в различнейших литературных формах. Наряду с эпистолярной формой, как, например, в письмах церкви Смирны к церкви Филомелиона о мученичестве Поликарпа или в письме общин Лиона и Вьенны к общинам Эфеса о гонении 177 г.н.э., существовали так называемые мученические акты, страсти, которые представляли собой сообщения современников или очевидцев. В более позднее время к ним добавились легенды, в основе которых лежало часто скудное, а иногда и вообще никакое подлинное историческое содержание.