Глава пятая

Глава пятая

Позавтракав всё в том же ресторане, Гедройц прогуливался в небольшом сквере на центральной площади у гостиницы. Стояла жара, он был сыт и слегка утомлён и присел отдохнуть на единственную скамейку, на которую падала тень. Рядом с ним, закрыв глаза, сидел мужчина с бледным лицом. От него несло перегаром, его руки дрожали, и Гедройц понял, что тот накануне, видимо, провёл бессонную ночь.

Мужчина вдруг застонал, открыл глаза, его лицо скорчилось, словно от боли. Он посмотрел по сторонам, увидел Гедройца, и Андрей поразился той муке и тому ужасу, что выражали больные глаза незнакомца. Гедройц спросил, может ли он что-нибудь сделать, позвать врача, или если у него какая беда, если ему нужна помощь, то он может всё рассказать и ничего не бояться. Мужчина ещё раз долго посмотрел на Гедройца и, видимо, почувствовав, что тот искренен, что можно доверять, кивнул и закрыл лицо руками. Было видно, что ему хотелось выговориться, и он начал говорить.

Его звали Николаем, сам он из Петербурга, сюда приехал на две недели в командировку. И вот этой ночью с ним приключилась история. Николай рассказывал, а Гедройц в своём воображении пытался представить события прошедшей ночи. Оказалось, что по вечерам, как стемнеет, множество женщин города выходят сюда, на эту площадь, на продажу. Цена на волжанок варьируется, но в целом не больше цены килограмма хорошего сыра. Однако самый качественный товар расходится уже через полчаса после сумерек, поэтому разборчивому клиенту следует торопиться.

Гостиница, в которой остановился Николай, находится как раз рядом с этой площадью. Поэтому, возвращаясь ночью к себе в номер, он невольно шел мимо торгующих собой красавиц. По его словам, он всегда был равнодушен к суррогатной любви. Скорее, он испытывал отвращение от самой мысли. Но теперь он остановил свой взгляд на одной из девушек с простым русским лицом и большими глазами. Что ее сюда привело? Она совсем молода, и вид ее довольно невинен. И он неожиданно для себя пошёл торговаться, она ему просто понравилась, ему хотелось только познакомиться, поговорить с ней. Заплатил сутенёру, сколько нужно, и повел девушку в свой гостиничный номер. Ей было лет шестнадцать, звали ее Любовью. Она смотрела на Николая с испугом и худшими опасениями. Он подумал, что, как видно, своим делом она занимается недавно и ещё не привыкла.

Очутившись в его комнате, она озиралась, была напряжена, и он решил ее расслабить, открыл купленное по пути шампанское, заставил ее выпить бокал и выпил сам. Много шутил, обнимал ее, пытался растормошить, расспрашивал о жизни. Но от его вопросов и от вина она ещё больше пугалась и замыкалась. И Николая это стало несколько раздражать. Разве она не видит, что он не такой, как ее обычные клиенты? Люба же явно хотела, чтобы всё побыстрее закончилось, чтобы скорее ей убежать домой.

Николай допил шампанское и остатки водки. Он совсем опьянел и уже мало что понимал. И постепенно животный нрав возобладал в нем, и человеческий облик его был потерян. Николай стал раздевать Любоньку, повалил ее на кровать. А она сопротивлялась, сдавленно шептала, что ещё не готова, но он ее уже не слышал. Николай был на ней, а она плакала: ведь если Бог есть, то как он может всё это допустить? А значит, его нет, потому что если б он был, то не допустил бы всего этого. Иначе не было бы этого позора и мучений.

А сегодня утром Николай проснулся в окровавленных простынях. В тяжелом похмелье, со слабой памятью и ноющим сердцем пришел он на эту же площадь искать Любу. Тут, конечно, никакой толпы уже не было. Девочки собираются здесь к сумеркам, несколько раз за ночь возвращаются сюда же и расходятся по домам в первые рассветные часы. Но он нашел здесь вчерашнего сутенера, стал расспрашивать его, не знает ли тот, где ему найти Любу. А тот косо посмотрел на него, потом вдруг быстро пошел прочь — Николай не понял почему. Потом тот оглянулся, остановился, видимо, передумал, вернулся к Николаю и тихо произнес жуткие слова: «Уходи отсюда, ты меня не знаешь — я тебя не знаю, понял? Два часа назад ее нашли, повесилась она в своем подвале, дворник утром нашел. Она записку какую-то оставила. Милиция здесь уже всех расспрашивала. Твой портрет записали…»

Николай окаменел, его взгляд замер на одной точке, неопохмелившееся сознание не могло сразу сообразить, что к чему, что ему теперь делать — идти в милицию или, наоборот, бежать отсюда подальше. С другой стороны, при чем здесь он, что она повесилась? Что он ей сделал? Сутенер же тихо добавил: «Уходи отсюда, не появляйся здесь больше… И что ты делал там с ней? Она же девочка ещё была, поэтому и стоила дороже. Ты, что ли, не помнишь ничего? Ей отца надо было от следствия откупить, вот она и пришла сюда заработать».

Николай тогда сел на эту скамью и вот уже второй час не уходит отсюда. И Гедройц — первый, с кем он теперь заговорил. А Андрей молчал, глядел на Николая, на его страдание с сожалением и без осуждения. Чем, в сущности, он, Гедройц, лучше Николая, чтобы осуждать? Ничем. Неизвестно, как бы отозвалась его совесть, окажись он в такой ситуации. Гедройц сопереживал, но молчал, чувствуя себя не вправе ни порицать, ни утешать. Николай же и не ждал никакого утешения, он был совсем сокрушен, но, выговорившись, открывшись чужому человеку, почувствовал облегчение. Он встал и, шатаясь, ушёл прочь.

А с соседней скамейки, коих много на этой центральной площади, раздался молодой женский голос:

— Эй, молодой человек, что-то ты плохо выглядишь. Уже с утра притомился на работе?

Гедройц оглянулся и увидел барышню, явно отдыхающую после трудовой ночи. Ему сделалось тошнотворно. Он подумал, что она ищет клиента, и теперь, после истории с Николаем, ему меньше всего хотелось общаться с проституткой и больше всего — поскорей убраться отсюда. Девушка вдруг сказала:

— Ты ведь не здешний.

Гедройц обернулся, взглянул на неё. Неужели его так легко вычислить? Она вдруг заговорила серьезно и напряжённо:

— Меня Надей зовут. Мне неудобно просить тебя, ты совсем незнакомый человек. Но надо, чтобы ты помог мне в одном деле. Это недолго и нетрудно. Ты же из Москвы? Просто нужен человек, который говорит по-московски, а мне сейчас негде такого найти.

— Зачем же я нужен? — спросил Гедройц.

— Я сейчас всё расскажу. Понимаешь, у меня брат был, Сергей. Он к вам в Москву уехал учиться. У него прямо за вокзалом деньги, какие он взял с собой, отобрали. А он драться полез, его тогда и зарезали. Когда из Москвы про него звонили, я как раз трубку взяла. Отцу мы с сестрой не сказали, он бы не выдержал. Сердце у него совсем слабое. Как мать с собой покончила, он еле держится, болеет сильно. Пусть думает, что Сережа там, в Москве, учится. Я тут деньги для отца собрала, да не знаю, как объяснить ему, откуда они у меня. Сам понимаешь, правду я ему не могу сказать. Помоги. Сразу понятно, что ты из Москвы, вас, москвичей, за версту видно. Тебе он поверит, что это ты от Серёги для него деньги привез. Ты только не обижайся, ладно?

— На что же здесь обижаться? — сказал Гедройц и посмотрел на часы. У него не было определенных планов до обеда, и он решил помочь девушке.

— У меня уже конверт приготовлен, десять тысяч там. Нам по пути надо к подружке зайти за деньгами — дома-то я не могу их держать. Я войду в квартиру, а ты пять минут обожди и потом заходи. Он тебе как раз дверь и откроет.

Гедройц проводил Надю до их квартиры, она передала ему конверт. Он подумал: надо же, доверяет ему деньги проститутка. Надя вошла в квартиру, он подождал несколько минут, а потом позвонил в дверь и, увидев перед собой небольшого пожилого человека с лицом школьного учителя, смело шагнул в квартиру, сказал всё, как Надя просила, и передал деньги.

— Наденька, Наденька, — запричитал отец, — я так рад, я так счастлив. Наденька! Наконец-то мы сможем зажить спокойно. Наденька, дорогая, ты не поверишь, наш Серёженька присылает нам деньги, много денег — десять тысяч! А я-то уж думал, что всё против нас теперь повернулось. Думал, нищета наша задавит нас совсем. Солнышко мое, Наденька, это же так прекрасно. Мы вернём все долги. Мы опять станем свободными людьми, честными, Наденька, мы снова станем честными людьми. Мы посмотрим людям в глаза! Ведь целых десять тысяч у нас! Ах, Сережка, молодец, не забыл про родителя. Не зря я всё-таки написал ему тогда, знал, что не оставит он нас в этой страшной яме.

Доченька, иди сюда, иди скорей, солнышко, я тебя порадую. Мы выкарабкаемся, всё будет хорошо, как прежде. А я и подумать не мог, что Серёжа в Москве так разбогател. Ах ты, радость-то какая! Я ведь верил, я всегда верил в него. Он у нас такой красивый, такой умный — да, с самого детства. И такой талантливый. Помнишь, Наденька, мы ему учителя рисования приглашали. И пению он у нас учился, и языкам. Да, ничего не жалели тогда, выучили всему на славу. И не зря ведь выучили! Вот он какой теперь стал — богатый. Один из всех из нас в Москву выбрался. Какой молодец…

Так, Наденька, ты пока садись, и давай распишем, кому сколько мы вернуть должны. Перво-наперво две тысячи надо Марку Аркадьевичу отдать, он никогда для нас ничего не жалел, всегда первый помогал. Добрый человек, жаль теперь отвернулся от нас, обиделся, наверное. Второй год всё вернуть обещаем, словно издеваемся. Хорошо, что часть иконкой взял. Помнишь, Наденька, образок-то золочёный наш, прабабки моей, он же вообще ничего не стоит, а Марк принял, даже с почтением, что ли. Из приличия взял… Потом с полки возьми списочек, должен быть человек на десять, все там наши долги расписаны.

Там, наверное, что-то останется. Ты вот что, докторов мне больше не зови, всё одно от них хвори моей не убавляется, и от лекарств их только голова мутнеет. Ты лучше купи себе что-нибудь красивое, брошку… Платьице Аннушке закажи. Она у нас такая красивая, в тебя пошла… Да что же я, ей-богу, всё приличие забыл! Андрей, дорогой вы мой человек. Такая радость, простите старика! Что же вы стоите, идёмте скорее чай пить. И расскажите, расскажите, как Серёженька там.

Гедройц прошёл на кухню и стал рассказывать отцу Нади придуманные на ходу истории про давно погибшего сына, пил краснодарский чай и не хотел уходить из этого дома. А когда уходил, думал о том, какой всё-таки милый этот человек и как его, в сущности, жаль. Это правильно, что ему не сказали правды. Потери сына он бы не перенёс. И ещё Гедройц думал о его дочери, о её любви к отцу и своему погибшему брату, о её такой молодой и уже такой несчастной жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.