Арбат

Арбат

В ныне уже далекие дни моей молодости я жил в Арбатских переулках, в доме, выходившем углом на небольшую, вымощенную булыжником, кособокую площадь со странным названием Собачья площадка и с журчавшей посередине старозаветной, затененной купой чахлых деревцев водоразборной колонкой, оправленной в камень. Из таких колонок в старину наливали ведра и наполняли нескладным черпаком бочки на колеснях. Я так и не доискался в то время, откуда такое прозвище, а ныне, когда она сделалась понятием отвлеченным, уже не лежит душа этим заниматься…

Знал я только, что в небольшом одноэтажном деревянном доме напротив моего жительства, где помещались булочная и зеленная, жил в свое время Сергей Александрович Соболевский, друг Пушкина, у которого поэт непременно бывал в московские свои наезды. И я, не думая об истинной хронологии жизни поэта, видел уже свой уткнувшийся в Собачью площадку Борисоглебский переулок кое-как вымощенным и еле освещенным масляными коптящими фонарями, и слышались мне доносящиеся из распахнутого окошка голоса, обрывки оживленного рассказа поэта, взрывы смеха… Потом оба друга показывались на крыльце и отправлялись, может быть, по переулку в сторону Поварской и дальше, за Никитские ворота, к Вяземскому, не то поближе, через Арбат, в Гагаринский переулок, в нащокинский дом. Впрочем, жили тут, в Арбатских переулках, многие друзья и приятели Пушкина, и тем более – знакомого со всей Москвой Соболевского, и не в одном доме по соседству гостеприимно растворялись перед ними двери…

Особняк, где я помещался в вестибюле, находчиво приспособленном прежними его владельцами под неуютное студенческое жилье, со ступенями закопченного подъезда, с двором, по-деревенски заросшим гусятником, по-московски широким и застроенным, с ветхим флигельком дворника, с пахнущей затхлым порожней конюшней, с погребком обращен был к Молчановке – длинной извилистой улице, названной по стоявшему на ней некогда двору стрелецкого полковника Михаила Молчанова, отличившегося в сражении с поляками у Арбатских ворот. Не заходил ли этот храбрый рубака в видную с моего угла церковку Николы «на курьих ножках»? Проходя мимо, я гадал, где тут грудились выбрасываемые из царских поварен, расположенных поблизости, остатки или обглоданные царскими гостями птичьи косточки, возле которых возвели церковь?.. Или представлял себе на этом месте расчищенный бор с полянкой, где на оставшихся от сваленных сосен пнях срубили часовенку, похожую на избушку на курьих ножках… Какой легенде верить? Достоверно лишь то, что здесь, у дороги из Кремля в Новинский монастырь, где жил митрополит, русские люди, грудью отстаивавшие Москву от чужеземцев, поставили три с лишним века назад церквушку и поселены тут были военные: чуть подальше переулок все еще назывался Каковинским, по стрелецкому полку полковника Каковина. Где-то жили тут и царские кречетники.

Молчановка, Кречетниковский переулок, Серебряный… Ежедневно я попадал в заключенный в них мирок, всякая черточка которого хранит отпечаток минувшего. Тут было тихо и несуетно. Не затолкают спешащие прохожие на узеньких тротуарах, выложенных кое-где плитами, с низкими покосившимися каменными тумбами по обе стороны воротных проемов, чтобы заезжавшие во двор экипажи и подводы не черкали концами осей по штукатурке, придающей деревянному дому вид каменного. Они в моих переулках на каждом шагу, эти обветшалые особнячки с отшелушившейся с тесовой обшивки краской, со щербатыми балконами, на которые давно нельзя ступить – дверь на них забита, искривилась и выпирает из пазов, набухнув от дождей, – с непременным подобием фронтона с колоннами, иногда просто обозначенными выступающей, закрашенной в общий цвет доской с заменяющим капитель реечным карнизиком наверху. Нет и крыльца перед парадной дверью, жильцы шмыгают в калитку или лишенные створок ворота, заходят в дом через прежний черный ход во дворе.

Была у меня в те поры тетка, коренная москвичка. Мне приходилось изредка провожать ее, когда она выбиралась навестить кого-нибудь из своих знакомых. Ни одного номера дома, мимо которых мы шли, переходя из одного переулка в другой, она, по старой московской привычке, не знала, а попросту говорила: «Это рядом с теми-то» или: «Напротив той-то», «В доме того-то»… Живая летопись старой арбатской Москвы, о которой мне, петербуржцу, доводилось только читать!

Мы шли, и тетушка показывала дом на углу Молчановки и Серебряного переулка, у прабабки последнего владельца которого жил в 1815 году автор «Семейной хроники»; чуть дальше – подробно передавала историю особнячка, где влюбленный Лермонтов навещал Вареньку Лопухину, и это задолго до того, как особняк сделался музеем поэта. Как ей было этого не знать, если кто-то из лопухинских потомков доживал век в одном из этих переулков, где знали друг друга по-деревенски, от одного конца улицы до другого! И в родстве до седьмого колена разбирались в этих особнячках, как нигде больше.

Домики рассказывали. В Трубниковском переулке когда-то против подъезда дома дочери знаменитого генерала Ермолова – старой девы – тротуар в день ангела хозяйки застилался красной дорожкой и съезжавшихся со всей Москвы поздравить именинницу визитеров встречал дряхлый швейцар в шинели с поблекшими позументами, а дежуривший возле околоточный цыкал на подъезжавших кудлатых «ванек» и почтительно косился на грузных кучеров карет и колясок. Я заглядывал в потускневшие стекла окон дома Хомяковых на Молчановке, в Спасо-Песковском останавливался против нарядного фасада двухэтажного особняка: его хозяйка, жена славянофила Дмитрия Николаевича Свербеева, дочь декабриста Трубецкого, принимала здесь гостей своего литературного салона и слушала стихи, посвященные ей Боратынским.

Передавала тетушка и всякие анекдоты, напоминавшие герценовские, и мне жаль теперь, что я их не записывал.

«Вот эту разукрашенную бонбоньерку, – рассказывала тетушка, указывая на богатый, затейливый особняк на Поварской, – выстроил себе чайный фабрикант Высоцкий. Он любил ходить по соседям: придет и развлекает общество забавными рассказами. Принимали его охотно и в самых чванных домах; двери распахивали его миллионы, да и был он неподражаемо остроумен. Так вот он говорил о своем сыне, тогда одном из лидеров эсеров, эмигрировавшем потом за границу: «Он будет, возможно, управлять Россией, но моей чайной фабрикой – никогда!»

У одного из подъездов огромного серого доходного дома, охраняемого геральдическим львом с лапой на щите, тетушка мне поведала, что построил его легендарный русский силач борец Иван Поддубный: клал себе всю жизнь на обе лопатки противников, дома и за границей, ни разу никому не поддавшись, и так же успешно накапливал капиталец, решив, что надо прочно обеспечиться ко времени, когда сдадут мышцы, и зажить благополучным домовладельцем…

Церковь Иоанна Предтечи, стояла в Староконюшенном переулке, построена в 1653 году

На Спасо-Песковской площадке ( «Знаешь ли ты, что это «Московский дворик» Поленова!» – не забывала поинтересоваться тетушка) частично загораживал вид на знатный особняк с центральным куполом бедный и невзрачный двухэтажный дом, поставленный у чугунной ограды.

Владелец его, скромный отставной военный, живший на ничтожную пенсию, умер, так и не соблазнившись великими тысячами, с какими набивался сосед, миллионер-коммерсант Второв, желавший приобрести его владение, чтобы убрать мозолившую ему глаза убогую постройку. Этот кряжистый сибиряк сумел вытеснить англичан с их манчестерскими ситцами с персидского и китайского рынков, заторговал своими, русскими, а вот с мелюзгой, упершимся строптивцем: «Не позволю растузившемуся богатею ломать родительский дом!» – не мог справиться…

Переулки рассказывают… Воображение воскрешает важные и пустяковые дела прошедшего, населяет их милыми и немилыми призраками, они возникают не отделенными от тянущихся над тротуарами домов и выглядывающих из-за вековых деревьев флигелей, видевших эту отшумевшую жизнь, из которой вытекала наша…

Когда-то постаревший Тургенев, вдалеке от Родины, одинокий в окружении близкой семьи, друзей и почитателей, стал писать отрывки, в которые вкладывал всю мучительную свою, безысходную тоску по ушедшему, стремясь удержать, увековечить в легших на бумагу словах память об умерших чувствах, отговоренных речах, горечь бесследного забвения всего, что составляет неповторимую человеческую жизнь, обреченную исчезновению… Строки его приумножили богатство русской литературы, их читают, смакуя язык и отточенность фраз, скульптурно облекающих каждую мысль, каждый оттенок чувства, но… нужно ли людям это ничего не меняющее и ничего им не дающее оглядывание назад? В самом деле, нужны ли теперь места, населенные воспоминаниями?

Это небольшое элегическое вступление к рассказу о прогулке по проспекту Калинина должно, как мне кажется, подготовить читателя к впечатлениям и размышлениям, отличным от тех, какие могут возникнуть у человека, не оставившего частицу своего «я» в закоулках старой Москвы, о каких тут шла речь. Справедливости ради мне необходимо добавить, что на задворках крохотных домовладений арбатских улочек скапливалось изрядно грязи, что жить в кое-как приспособленных, разгороженных ободранными перегородками прежних «покоях» и всяких зальцах со щербатыми паркетами, прогнившими, промерзающими зимой углами, подтекающим водопроводом и неутихающими сварами между жильцами, обреченными устанавливать очередь на пользование видавшей лучшие дни ванной комнатой и толкаться в полутемной кухне с полудюжиной шипящих примусов, было отнюдь не сладко. Поэзия арбатских переулков не существовала для тех, кому приходилось годами ютиться в мансардах набитых народом особнячков, некогда предназначенных для жизни одной семьи…

А теперь к делу.

Строительство проспекта Калинина вызвало, как известно, много споров и разногласий, не разрешенных, пожалуй, по сие время. У магистрали есть защитники, горячие сторонники, готовые считать авторов ее достойными премирования, но есть у нее – и немало – критиков, не менее убежденных отрицателей. Это вполне закономерно: прокладывание широкой магистрали на месте давно обжитой, застроенной части старинного города – дело в целом новое, глубоко отзывающееся на его исторической самобытности. Да и масштабы дела, как и неясность дальнейших перспектив развития новой трассы, объясняют страстность порожденных дискуссий – они идут вокруг проблем, затрагивающих будущее города.

Выиграла ли древняя столица от произведенных изменений, в корне преобразивших целый район, складывавшийся столетиями, или проиграла? Вопрос этот отнюдь не риторический, ибо ответ на него должен указать, следует ли и дальше подобным образом перекраивать прежний, средневековый центр Москвы, или надо находить другие пути для ее роста, дальнейшего благоустройства и модернизации.

…Что, помимо Кремля, возникает перед мысленным взором при словах «старая Москва»? Вспоминаются такие улицы, как Кировская, с домами, воплотившими в малых масштабах обаяние целых эпох русской архитектуры: классический особняк Барышниковых, построенный Матвеем Казаковым, дом с пышным фасадом, воздвигнутый архитектором Франческо Кампорези; в контрасте с ним – четкие линии здания Центросоюза, иллюстрирующие изменение архитектурных форм. Вспоминается великолепная Меншикова башня, непревзойденный образец отечественной архитектуры XVIII века. И Старая Басманная, ныне улица Маркса, непостижимо сохранившая дворец отца Грозного, щеголяющая пышным барокко церкви Никиты Мученика и палатами Демидова со знаменитыми золотыми залами… Далее Кропоткинская улица с Музеем Пушкина – типично московским особняком, могущим служить образцом вкуса и стиля; кущи Нескучного сада с белеющими за деревьями колоннами и портиками старых построек; кокошники, главки и пояски гребешков церквей Замоскворечья; и, разумеется, поэтические Арбатские переулки…

Всему перечисленному – не охватившему и малой доли примечательностей московских – присущ свой облик, своя стать – своеобразие города, сохранявшего на протяжении веков свое неповторимое лицо и планировку, определявшиеся его местоположением и легшие в основу градостроительных идей и представлений, выработанных историей. Тут эволюция, основанная на преемственности и национальных традициях.

Но вот мы на проспекте Калинина, и сразу ощущение, что попал в иной мир. Та Москва, с ее привычными масштабами и пропорциями, осталась за его пределами. Перед глазами нечто принципиально отличное, у нас невиданное, разве только на киноэкранах… Не сочтешь этажей вознесшихся кверху плоских зданий – непременно собьешься! Они снизу доверху однородны, без единого разделяющего признака: бесчисленные стандартные проемы одинаковых окон, как поставленные вертикально шашечницы с несколько удлиненными квадратами полей. Глаз, утомленный бесплодными поисками детали, способной остановить внимание, заинтересовать, покидает горние высоты…

Церковь Николая Чудотворца «на песках», стояла в Серебряном переулке. XVII век

Внизу – уходящая вдаль стенка стекла под нависшими козырьками карнизов с растянутыми надписями, и ощутимо многометровые расстояния. Если для автомобилиста панорама проспекта менее километра длиной – минутное видение и в общем отвечает современным представлениям о темпах жизни, которая непременно должна мчаться куда-то, чтобы мельтешили вокруг люди, события – на экранах и на улицах, – то для пешехода на проспекте все удалено, слишком велико, растянуто в длину, гипертрофировано. То же ощущение возникает, когда проходишь по узкой улице мимо огромного здания – оно подавляет. Пропорции проспекта Калинина рассчитаны в первую очередь на проезжающих, а не пешеходов: это прежде всего транспортная магистраль, совмещенная с торгово-общественным центром…

Подлинным разочарованием оборачивается «сарайность» ресторана «Арбат», строители которого, очевидно, поставили себе целью создать «самый большой на планете». Три тысячи мест – цифра, бесспорно, внушительная, но не подходит ли она более к аэровокзалу или стадиону, нежели к помещению, куда пришел один, вдвоем или в компании посидеть в пристойной веселой обстановке, чтобы побыть на людях, и в то же время быть отобщенным от лишних шума, толкотни и публичности? Тут – непрерывное гудение улья. Если музыка оркестра слышна даже за столиками, расставленными на «галерке», то обозрение эстрады доступно лишь посетителям, занявшим места у парапета балкона, а внизу – в непосредственной близости от подмостков. Грандиозные масштабы повинны, несомненно, в нерасторопности сервиса в этом ресторане. Во всяком случае, досужно, пока дождешься своей очереди, вспомнить о нарядных и уютных залах «Праги», «Метрополя», «Славянского базара», где посетитель не чувствует себя затерянным в шумливом муравейнике…

И все же, выйдя в несколько ворчливом настроении из ресторана и взглянув с его ступеней на проспект, чувствуешь, как изгоняет дурное впечатление открывшаяся глазу панорама: есть, черт побери, в ней привлекательная и понятная сторона! И высотные дома, и сплошной строй остекленных магазинов и косметических залов – принадлежность времени, присущее городской жизни восьмидесятых годов XX века обрамление! Нельзя ныне не строить гладкостенных небоскребов и сквозных остекленных магазинов, где все на виду. Я припоминаю, что в перестроенном «Гостином дворе» в Ленинграде, с его осовремененными помещениями, у меня было ощущение провинциальности, что ли… Пусть это дань моде, поветрие, и ему на смену придут, несомненно, иные вкусы и требования, но вряд ли можно сейчас обстраивать и развивать наши города иначе, чем по стандартам и методам, разработанным и усовершенствованным за рубежом в тот затянувшийся период, когда отечественные архитекторы топтались вокруг постройки единичных домов-монументов и были отучены думать о массовом строительстве жилья!

…Медленно иду вдоль тротуара. Его ширина исключает толчею: всегда найдешь место, чтобы идти свободно. На некоторых зданиях декоративные панно, не слишком смелые попытки полихромного оформления фасадов торговых помещений. Это, разумеется, хорошо: надо же глазу найти, на чем остановиться в однообразном чередовании поблескивающих стекол и шероховатых поверхностей! Но вот беда: откуда смотреть эти фигуры, то, сблизи, не в меру крупные, то сливающиеся, если глядишь издали, в невыразительные пятна, да еще с отрезанными выступающими козырьками зданий ногами. Словно декораторы сами не вполне уяснили себе, откуда и кто будет смотреть их панно – обитатели высотных этажей, прохожие или несущиеся по проспекту автомобилисты?

Прогулка по проспекту усугубляет чувство оторванности от Москвы, он от нее отгорожен сплошными стеклянными галереями и вырастающими из галерей желто-серыми жесткими плоскостями небоскребов. Тут чувствуешь, что городу задан новый высотный и линейный масштаб, новый ритм, и невольно возникает вопрос: как сомкнуть оба мира – стихию исторического своеобразия древнего города и нахлынувшую извне новизну, общемировой стиль, принятый на веру, без переработки и попыток создать на его основе свое, отечественное. Нужны зодчие такого могучего таланта, как Казаков или Росси, чтобы создавать свою национальную архитектуру, не чураясь при этом внешних течений и зарубежных школ. Однако по заказу Казаковы и Росси не рождаются.

Мне кажется, Калининский проспект не вписался в застройку старого города ни на основе смелых, но продуманных противопоставлений, ни на основе выразительных перепадов высот или созвучных ритмов – он остался инородным телом, новым организмом, который – сам по себе. Ему нет дела ни до чего вокруг. Он растолкал, снес или убрал все, что было тут прежде и не позволяло ему поднять к небу свои многоярусные параллелепипеды, не заботясь о том, как эти параллелепипеды смотрятся рядом с уцелевшей у подножья их старой застройкой.

Есть исключение: сохраненная на холмике церковь Симеона Столпника. Ступив на тротуар проспекта со стороны исчезнувшей Арбатской площади, невольно смотришь на этот отреставрированный сколок архитектуры прошлого, оцениваешь, как глядятся шатер колокольни и главки на сплошном стеклянном фоне и – что скрывать! – радуешься, что сохранена эта игрушка, как бы вступившая в состязание с разливом новых пропорций, материалов и масштабов! Сопоставление их способно внушить современному строителю гордость за технические свершения и умение создать для обиходной жизни обрамление таких размеров и такого сверкания… Может задуматься современник и над источниками символов и форм, какими в разные эпохи питается творчество зодчего…

Что ж, любые размышления по поводу того, что открылось глазу, полезнее и плодотворнее зрелища, не порождающего никаких мыслей, и церковь XVII века над тротуаром модернистского проспекта, под сенью геометрического силуэта современного человеческого жилья, разумеется, на месте. Жаль, что главки церкви лишили крестов, без которых этого рода памятники, как известно, не смотрятся. Недоумеваешь: неужели в наше время кто-то способен видеть в крестах магический символ, опасный для безбожников и нечистой силы?! Почему не восстановить их на этой церкви, когда поновляются и исправно покрываются золотом кресты по соседству, на тех же кремлевских соборах? Огорчительно и то, что в планировке пространства вокруг церкви бросается в глаза поспешность решения: нельзя было, очевидно, строить небоскреб впритык к ней, создавая неуместный проулок. И все же, когда разрастутся вокруг церкви березы и сверкнет над ее куполками золото крестов, это вкрапление старого в масштабы и ритм проспекта придаст ему интересный акцент. Как-никак здесь пусть и не вполне удачная, но все же попытка сближения, а не бездумного отгораживания от исторической застройки или ее уничтожения.

…Теперь надо найти лазейку в сплошной стене магазинов и заглянуть в тыл проспекта. Оказывается, он обращен к городу выступами зданий, глухими стенами, контрфорсами, жерлами подземных складов, всем, что прячут обычно внутренние дворы. Здесь – задворки, с обрывами переулков и рассеченных улиц старых кварталов. Все тут сделалось случайным, неприглядным, взывающим об упорядочении и переменах. Архитекторы Калининского проспекта словно пренебрегли старой планировкой, не позаботились, как он впишется в Арбатские переулки. Можно ли найти теперь удовлетворительное решение, сделать так, чтобы Калининский проспект не выглядел траншеей, при копке которой образовались валы земли, засыпавшей и примявшей кусты и траву по бокам? Задача сложная…

И тут мы касаемся самой серьезной, на мой взгляд, стороны проблемы, возникшей после того, как от Бульварного кольца к реке пролег отрезок «магистрали будущего». Я упомянул выше, что неясны – и для самих градостроителей – перспективы дальнейшего развития проспекта: что делать с ним дальше? Всем очевидно – следующий шаг неизбежен. И, надо полагать, что для многих непонятно, в каком именно направлении его придется делать?

На территории центра Москвы, занимающей, в пределах Садового кольца, всего два процента общей площади города, нельзя разрешить никаких градостроительных проблем общего значения. Москва давно переросла свое средневековое ядро. И так очевидно, насколько приспела пора развивать и застраивать многоэтажными домами новые районы города, давать им Калининские проспекты, устремлять туда людские потоки, создавая там центры притяжения. Москву историческую, ту, что сложилась в пределах Земляного вала, надо считать заповедным наследием, памятником истории народа, принадлежащим и потомкам. Ее надо украшать, тактично убирать отсюда уродливое, случайное, наносное, возводить здесь только красивые, уникальные здания, которые бы не нарушали традиционного облика старых улиц, наполнить зеленью…

Жителям Москвы так часто приходится убеждаться в справедливости этих слов! К вечеру, когда прекращается работа в учреждениях и наступают часы оживленной торговли, центральные станции метро и переходы бывают заполнены плотной, нерассасывающейся толпой. На путь от дверей павильона до эскалатора затрачиваешь больше времени, чем на проезд к вокзалам или дальним станциям. Люди вырываются оттуда измятые, взмокшие и… униженные! В самом деле! Разве так уж необходимо множить в центре универмаги, рестораны, театры, гостиницы, крупные учреждения, а нельзя их рассредоточить, завести в дальних районах все, что притягивает, как магнит, к ГУМам и ЦУМам, ресторациям на три тысячи посадочных мест, залам кино размером с ангар? Разве неизбежны создаваемые этим недальновидным развитием центра неразрешимые транспортные проблемы, давка, пробки?

Если так продолжать, не хватит никаких Калининских проспектов, чтоб справиться с потоками машин и пешеходов.

Калининские проспекты нужны, уместны и допустимы только там, где их прокладывание не влечет за собой утрат духовных ценностей. Строить их на костях исторических районов противоречит представлениям о преемственности культуры и искусства, в том числе и архитектуры.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.