Глава шестая Земский собор 1613 года и избрание Михаила Федоровича на царский престол

Глава шестая

Земский собор 1613 года и избрание Михаила Федоровича на царский престол

I

История великого посольства показала нам, как были правы те, кто не доверял искренности поляков и их заверениям. Попытка восстановить государственный порядок путем унии с Речью Посполитой оказалась бесплодной. Но не отчаялись русские люди в судьбе своей родины. Собрались они с силами, дружно двинулись на врага и спасли самобытность нашей великой Руси. Заслуга почина в этих новых попытках, последняя из которых увенчалась вожделенным успехом, всецело должна быть признана за незабвенным патриархом Гермогеном. Он, не только безоружный, но и подозреваемый, теснимый и гонимый поляками и их русскими приспешниками, сумел найти себе верных помощников и приверженцев. С их помощью патриарх распространил по Руси свои замечательные воззвания и призывы к очищению Москвы от врагов-насильников. На зов Гермогена явилось под Москву первое ополчение для очищения столицы от иноземцев. По имени наиболее видного своего воеводы это ополчение называется обыкновенно Ляпуновским. Если изучить состав тех ратей, которые собрались тогда под Москвой с целью ее освобождения, – а такое изучение произведено профессором Платоновым в его «Очерках», – то легко можно понять, что все движение заранее было обречено на неудачу. Дело в том, что весной 1611 года в союз между собой вступили «социальные враги»: земщина и казачество. Первая шла для установления разрушенного Смутой государственного уклада, второе было полно бессознательной вражды к какому бы то ни было правильному порядку. Первая руководствовалась инстинктами созидания, накопления и охранения, второе стремилось к разорению и разрушению. Объединенные общностью национальной идеи и потому враждой к иноземцам, захватившим святыню народа – Кремль, во всем остальном русские рати, действовавшие в 1611 году под Москвой, были глубоко чужды и недружелюбны друг к другу. «Земля», соединившаяся впервые, не сумела на этот раз выработать правильного соотношения сил. В выборе главных начальников сказалось как будто преобладание казачьих дружин. Из «троеначальников» двое были тушинскими боярами – князь Д. Т. Трубецкой и И. М. Заруцкий, а «думный дворянин» Прокофий Петрович Ляпунов, вождь земщины, занял лишь третье место²⁶⁹, хотя фактически первенствовал. Зато на собравшемся при ратях «совете всей земли» были проведены тридцатого июня 1611 года постановления, очень неблагоприятные для вольного казачества. Последнее было недовольно этим, заволновалось и вызвало заподозренного им в измене Ляпунова к себе «в круг» для объяснений. Во время них заносчивый Ляпунов тоном своих речей еще более возбудил страсти и был убит двадцать второго июня 1611 года. Смерть вождя земских ратей гибельно отозвалась на судьбе ополчения 1611 года.

Епископ Гермоген

Земщина, испуганная убийством своего руководителя, разбежалась из-под столицы, а предоставленные самим себе казачьи дружины оказались бессильными освободить Москву от поляков. Таким образом, наступило для нашей родины безотрадное время. Не было просвета, и гибель Руси представлялась неизбежной. Тогда Гермоген снова возвысил свой мужественный голос. Он снова обратился к русским людям с горячим призывом помочь исстрадавшейся родине. При этом, поняв, что казаки, готовые склониться на признание «воренка», сына убитого второго Лжедмитрия и Марины Мнишек, не менее опасны, чем поляки, патриарх заклинал земщину беречься их так же, как и иноземцев-врагов²⁷⁰. И на этот раз призыв самоотверженного патриота был услышан. В Нижнем составилось знаменитое ополчение. Составилось оно благодаря деятельности гениального русского самородка, «говядаря», то есть мясоторговца, Кузьмы Минина Сухорука, земского старосты в Нижнем, и протопопа Саввы Ефимьева, главы нижегородского духовенства. А полководцем своим нижегородцы выбрали способного и честного воеводу, стольника князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Затем нижегородская рать направилась к Ярославлю, где движение мало-помалу стало общеземским. Устроив войско и организовав правильное его обеспечение, вожди ополчения сумели добиться того, что казачество, хотя и неохотно, подчинилось земщине. Москва была окружена, и после упорного сопротивления измученные голодом поляки сдались. Это произошло двадцать второго октября 1612 года. Русские люди могли вздохнуть с чувством радости и облегчения. Патриарх Гермоген не дожил до этой радостной минуты. Он погиб в феврале 1612 года, по преданию, удавленный врагами или уморенный ими голодом, но дело его увенчалось успехом, горячо любимая им Русь была спасена, и дорогому для сердца русских людей православию не грозила опасность.

Икона «Патриарх Московский и всея Руси Гермоген»

II

С очищением Москвы от поляков перед русским народом возникала новая неотложная задача: восстановить разрушенный Смутой и «лихолетьем» порядок. Для этого надо было прежде всего озаботиться избранием государя. На этом сходились все русские: и земщина, и казаки не могли представить себе Русь «безгосударной». «Не одним боярам, всем государь надобен», – говорят великие послы на съездах под Смоленском, и эта мысль точно передает взгляды русских людей того времени²⁷¹. Есть известие, что народ требовал от Пожарского избрания царя, когда ополчение еще двигалось к Москве. Такое же желание выражали уже в апреле 1612 года троицкие власти²⁷². И созывая Земский собор в Ярославле, вожди ополчения ставили на очередь вопрос о том, «как бы нам в нынешнее конечное разорение быти не безгосударными; чтобы нам, по совету всего государства, выбрати общим советом государя, кого нам милосердный Бог, по праведному Своему человеколюбию, даст; чтоб во многое время, от таких находящих бед, без государя Московское государство до конца ие разорилося. Сами, господа, все ведаете: как нам ныне без государя против общих врагов, полских и литовских и немецких людей и русских воров, которые новую кровь в государстве всчинают, стояти? И как нам, без государя, о великих о государственных о земских делах со окрестными государи ссылатись? и как государству нашему впредь стояти крепко и неподвижно?»²⁷³.

Однако «совету всей земли», собравшемуся в Ярославле, не удалось разрешить вопрос о царском избрании. По мнению покойного А. И. Маркевича, этому помешала кандидатура шведского королевича Карла-Филиппа, которой названный исследователь склонен был приписать серьезное значение²⁷⁴. Основываясь на ряде грамот Пожарского и других вождей ополчения, Маркевич приходит к заключению, что русские люди готовы были избрать шведского принца на русский престол, правда, при непременном условии принятия им православия. Словам же Нового летописца – «а тово у них и в думе не было, что взяти на Московское государство иноземца», – исследователь не доверяет, считая их позднейшим выводом из факта избрания на престол русского человека. Между тем Маркевич знает, что Новый летописец очень обстоятельно выяснил нам и мотивы переговоров со шведами относительно Карла-Филиппа. Дело в том, что шведы овладели тогда Новгородом. Поэтому русские опасались того, что, «как поидут под Москву на очищенье Московскаго государства», «немцы пойдут воевати в Поморския страны»²⁷⁵. Очень соблазнительна мысль, что Новый летописец прав. Во-первых, даже в тех грамотах, на которые ссылается Маркевич, нет прямого совета выбирать именно Карла-Филиппа; правда, в них говорится, что «королевич дается на волю» русским людям и согласен принять православие, но затем идет речь об избрании государем того, «кого на Московское государство милосердный Бог даст»²⁷⁶. Во-вторых, пример избрания королевича Владислава и судьба великих послов должны были отпугивать, да и действительно отпугивали русских людей от иноземных кандидатов²⁷⁷. Впрочем, вполне возможно и другое предположение, которое могло бы удовлетворительно объяснить нам и выражения грамот, смущавшие А. И. Маркевича, и ход политической мысли русских людей. На Земском соборе в Ярославле действительно готовы были избрать Карла-Филиппа, но не прежде, чем он появится в Великом Новгороде и примет там православие. Когда же это не состоялось, и королевич медлил с принятием православия, русские окончательно разочаровались в иноземной кандидатуре, против которой было большинство нации.

Во всяком случае, во время пребывания ополчения и Земского собора в Ярославле выбор государя не состоялся, а затем начались военные действия против поляков, когда пришлось отложить вопрос «о царском обираньи» до более благоприятного времени. Оно настало с очищением Москвы, и решено было более не медлить со столь важным делом. От имени князей Трубецкого и Пожарского, как главных вождей ополчения и «земли», разосланы были по разным городам грамоты с предложением прислать к шестому декабря 1612 года в Москву «по десяти человек из городов» «изо всяких чинов люди» «для государственных и земских дел»²⁷⁸. Приглашения эти разосланы были не позже, а вернее и раньше пятнадцатого ноября, а в январе 1613 года начались, думается нам, заседания избирательного собора.

Выход посланников Земского собора через Спасские ворота на Красную площадь 21 февраля 1613 года, чтобы сообщить о решении Земского собора об избрании Михаила Федоровича

Любопытно выяснить то настроение, которое господствовало в Москве незадолго до созвания собора. Новый летописец сообщает нам по этому поводу известие, что захваченный в одном из подмосковных боев «смольянин Иван Философов» был подвергнут допросу: «Хотят ли взять королевича на царство, и Москва ныне людна ли, и запасы в ней есть ли?». Ему же, – продолжает летописец, – даде Бог слово, что глаголати, и рече им: «Москва людна и хлебна, и на то все обещахомся, что всем помереть за православную веру, а королевича на царство не имати». Когда же польский отряд, напуганный словами Философова, поспешно отступил от Москвы, пленник был допрошен самим королем и панами радными. «Он же не убоялся ничего, тож поведаша королю и паном радным»²⁷⁹. В рассказе Нового летописца о Философове нельзя видеть, как это сделал С. Ф. Платонов в своей интереснейшей статье «Московское правительство при первых Романовых», «эпической редакции» показаний смоленского сына боярского²⁸⁰. В настоящее время мы знаем, что еще в самом 1612 году князьям Трубецкому и Пожарскому слова Философова известны были приблизительно в том же освещении. «Они взяли, – пишут про поляков Трубецкой и Пожарский в Осташков в декабре 1612 года, – также несколько пленных из наших, между ними одного смоленского боярина²⁸¹, Ивана Философова по имени, который разсказал врагу о том, как мы оклялись между собой, что мы будем считать всех польских и литовских людей за наших отъявленных, вечных врагов, а также отказались от его сына со всеми прочими. И когда король узнал, что он ничего не может сделать ни хитростью, ни силой, снова он должен был уйти назад со всем своим войском»²⁸². Таким образом, сообщения Нового летописца совпадают в общем с официальными сведениями 1612 года и, вероятно, на них основываются. На чем же были основаны сведения московских военачальников? Не знаем в точности, на чем, но лично убеждены, что на показаниях самого Философова. Он, по-видимому, был отпущен или бежал из плена и, явившись в Москву, подал «сказку» о своем невольном пребывании у врагов и о своих речах полякам, причем придал им благоприятный для себя смысл.

Однако в настоящее время мы имеем другую версию показаний Философова и, думаем, гораздо более близкую к тому, что действительно говорил этот смолянин, сын боярский, очутившись в польском плену. Как свидетельствует донесение князя Даниила Мезецкого и дьяка Ивана Грамотина, служивших в то время Речи Посполитой, королю Сигизмунду и сыну его Владиславу, русские люди затеяли с посланными польского короля «задор и бой»²⁸³. «И на том бою, – доносили Мезецкий и Грамотин, – взяли смольянина, сына боярского Ивана Философова, а в роспросе, господари, нам и полковником сын боярский сказал, что на Москве у бояр, которые вам великим господарям служили и у лучших людей хотение есть, чтоб просити на государство вас, великаго господаря королевича Владислава Жигимонтовича, а именно де о том говорить не смеют, боясь казаков, а говорят, чтобы обрать на господарство чужеземца, а казаки де, господари, говорят, чтобы обрать кого из русских людей, а примеривают Филаретова сына и воровскаго Калужскаго. И во всем де казаки бояром и дворяном сильны, делают, что хотят. А дворяне де и дети боярские разъехалися по поместьям, а на Москве осталось дворян и детей боярских всего тысячи с две, да казаков полпяты тысячи человек, да стрельцов с тысячу человек, да мужики, чернь. А бояр де, господари, князя Федора Ивановича Мстиславскаго с товарищи, которые на Москве сидели, в думу не припускают, а писали об них в городы, ко всяким людям, пускать их в думу или нет? А делают всякие дела князь Дмитрий Трубецкой, да князь Дмитрий Пожарский, да Куземка Минин. А кому вперед быти на господарстве того еще не постановили на мере»²⁸⁴.

Приведенное показание Философова очень интересно. В нем много фактического материала и ценных указаний. Правда, можно не вполне верить тому, чтобы «у лучших людей» было «хотение» избрать Владислава²⁸⁵. По крайней мере, другой современник описываемых событий, Богдан Дубровский, посылавшийся новгородцами в Москву для переговоров относительно избрания Карла-Филиппа, утверждал нечто иное. Он рассказал в ответ на расспросы шведского вождя Делагарди, что «они (бояре) также предписали в это время созыв собора в Москве для выбора великого князя, и все они будут желать его княжескую милость герцога Карла-Филиппа, и потому хотят обсудить, кого отправить послами на встречу его княжеской милости, если его княжеская милость сюда затем приедет. Потому что они откровенно сказали, что должны добиться мира и помощи с этой стороны, так как не могут держаться против войск и Швеции, и Польши сразу»²⁸⁶. Нельзя, разумеется, отрицать существования среди русских людей того времени, и в особенности в высших слоях народа, некоторых и, быть может, даже очень влиятельных лиц, склонных по тем или иным соображениям к избранию польского или шведского королевича. Но, несомненно, такие люди были в меньшинстве, и показания Философова и Дубровского продиктованы, скорее всего, желанием сказать что-нибудь приятное полякам и шведам и уклониться от истины, тем более что в сношениях с иноземцами московские люди позволяли себе всякие хитрости и притворство.

Зато другие показания Философова могут быть вполне приняты. Действительно, все дела в Москве «делали» указанные Философовым руководители и вожди ополчения и земли. А Мстиславского «с товарищи» «в думу припустили» лишь тогда, когда избрание Михаила Федоровича было предрешено на соборе²⁸⁷. Относительно числа казаков, дворян и детей боярских в конце ноября в Москве любопытно сопоставить показания Философова со сведениями Дубровского. Последний говорит, что из четырех тысяч бояр (то есть служилых людей) «большая часть была отпущена на некоторое время по своим поместьям и в города, где можно дешево покупать себе пропитание», а число «лучших и старших» казаков определяет в одиннадцать тысяч человек²⁸⁸. Если принять во внимание, что многие казаки сейчас же по очищении Москвы должны были стать по разным городам для оберегания земли от врагов, то можно примирить оба показания; впрочем, мы поступим осторожнее, приняв первое²⁸⁹.

Но самым важным для нас является показание Философова об отношении казачьей массы к вопросу о царском избрании. Надо сказать, что эта масса особенно националистична. Она желает выбрать в цари русского человека. При этом казаки намечают или, говоря языком того времени, «примеривают» двух кандидатов: Филаретова сына и воровского Калужского. Такое сочетание, на первый взгляд, является неожиданным. Попытаемся его понять. «Воренка» могли намечать казаки потому, что служили его отцу, Вору. Но был ли для них Тушинский вор тем, чем он является в наших глазах и был в глазах его противников? Конечно, ближайшие сторонники второго самозванца знали настоящую цену «царю Дмитрию Ивановичу»²⁹⁰. Но в глазах рядовой массы его приверженцев Вор был подлинным сыном Грозного. Неудивительно, что и в 1612 году среди его бывших сторонников было еще много лиц, веривших в его царственное происхождение. Потому-то естественно, что нашлись казаки, и, вероятно, большая группа, выдвигавшие кандидатуру «Маринкина сына» не из одного только «казацкого приличия». Но единение с земщиной, фильтрация казачества, приведшая к тому, что в нем остались лишь «старые казаки», среди которых были, вероятно, и беспоместные дети боярские, влияние воззваний Гермогена и грамот вождей земского ополчения, обличавших самозванство Вора, сделали свое дело²⁹¹. Кто же тогда мог быть выдвинут народной массой, выразителями мыслей и идей которой являлись в значительной мере казаки? Родство Романовых с прежней династией, мысль о котором и была, и поддерживалась в народе, сыграла, думается нам, решающую роль при этом. Таким образом и возникла среди казаков мысль о двух кандидатах. Мы уверены в том, что казачество раскололось по этому вопросу на две группы, причем партия сторонников Михаила Федоровича была, вероятно, многочисленнее. По крайней мере, он назван первым в показании Философова. Притом же наиболее рьяные сторонники Вора ушли из-под Москвы с Заруцким и перекинулись затем на юго-восток, где и утвердились на некоторое время²⁹².

Итак, в Москве в ноябре – декабре месяце 1612 года преобладали демократические элементы общества, настроенные очень националистично. А правительство было в руках вождей второго подмосковного ополчения. Несмотря на важность избирательного собора 1613 года, мы имеем сравнительно мало сведений о его деятельности и ходе на нем избирательной мысли. Единственный источник, излагающий нам якобы последовательно деятельность собора, делает это слишком односторонне, с умыслом рисуя картину полного единодушия при выборе Михаила Федоровича. Мы разумеем официальную грамоту об избрании царя Михаила. Правда, и в ней находятся указания на некоторое разногласие, бывшее по этому поводу в первых заседаниях собора, однако указания эти становятся ясными лишь при привлечении к делу других источников. Во всяком случае, можно попытаться при помощи своих предшественников, в особенности профессора Платонова и А. И. Маркевича, и нового, сравнительно недавно опубликованного материала представить себе, как происходило дело.

Прежде всего можно сказать, что собор 1613 года был одним из наиболее полных «советов всей земли» как по числу, так и по социальному положению участвовавших в нем. В декабре 1612 года собрались в Москву представители многих городов. Судя по подписям на избирательной грамоте, более 40 городов прислали своих выборных²⁹³. К тому же подписи собирались значительно позже, чем происходили выборы, как это видно из пометы на грамоте, что она «писана 1613 года в мае месяце»²⁹⁴. Поэтому на ней не находим подписей представителей некоторых городов, жители которых принимали участие в «царском обираньи». Так, на грамоте нет подписи торопчан, а они были на соборе²⁹⁵. Нет подписи и выборных от Галича, а один из них, по преданию, сыграл известную роль в деле выборов²⁹⁶. Определяя район, который охватывался городами, принявшими участие в выборах, профессор Платонов отмечает, что он простирался от Северного Подвинья до Оскола²⁹⁷ и Рыльска и от Осташкова до Казани и Вятки²⁹⁸. По вполне понятным причинам окраины, западная, восточная и юго-восточная, не были или почти не были представлены: Сибирь – за отдаленностью, юго-восток был в руках Заруцкого, на западе и северо-западе хозяйничали поляки и шведы.

Не зная вполне точно, сколько городов и какие именно принимали участие в избрании царя Михаила, не можем определить и числа принявших в нем участие. Под грамотой насчитывается до двухсот семидесяти семи подписей, причем часть их принадлежит властям, то есть высшим духовным лицам и светским сановникам, а между тем одних представителей из городов было свыше 400, считая по десять человек из каждого города и уезда. А некоторые города прислали, несомненно, большее число выборных. Так, Нижний Новгород на собор 1612–1613 годов отправил не менее девятнадцати человек своих представителей, не считая дворян и детей боярских²⁹⁹. Дело в том, что «при подписании допускалось заместительство: одно лицо подписывалось за нескольких, не перечисляя их поименно»³⁰⁰. Мало того, иногда представитель или житель одного города подписывался за выборных другого города³⁰¹. Почти не находим или, как мы лично убеждены, вовсе не находим подписей от группы «атаманов и казаков»; между тем группа эта, несомненно, была очень значительной и влиятельной на изучаемом соборе³⁰².

Из отмеченного факта можно заключить, что и состав собора, в смысле положения его членов в государстве, не вполне определяется по подписям на избирательной грамоте. Впрочем, сопоставляя данные подписей на грамоте и текста ее, приходим к заключению, что все «чины», или классы, московского общества, за исключением боярских людей, то есть холопов и крепостных крестьян, были представлены на соборе. Таким образом, «не одни казаки, как говорили в Литве, а все слои свободного населения участвовали в великом государственном и земском деле царского «обиранья», – справедливо замечает С. Ф. Платонов³⁰³.

Восстанавливая, хотя бы в общих чертах, состав собора и изучив, какие города им представлены, ничего не можем сказать, как шли его заседания. Но они не были такими тихими и безмятежными, как это можно было бы подумать, читая избирательную грамоту, «Сказание» Палицына или хронограф редакции 1617 года³⁰⁴. Впрочем, и некоторые произведения XVII века дают нам понять, что дело на соборе не обошлось без трений. Так, зять Филарета и шурин царя Михаила, умный и осторожный писатель князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский в очень кратком рассказе об избирательном соборе позволил себе такой намек: «И тако бысть по многие дни собрание людям, дела же толикия вещи утвердити не возмогут»³⁰⁵. Еще более определенно высказывается Новый летописец, про официозный характер которого мы имели уже случай упомянуть выше. «Приидоша к Москве… изо всяких чинов всякие людии, – повествует Новый летописец об избрании царя Михаила, – начата избирати государя. И многое было волнение всяким людем: койждо хотяше по своей мысли деяти, койждо про коего говоряше: не воспомянуша бо писания, яко «Бог не токмо царство, но и власть, кому хощет, тому дает; и кого Бог призовет, того и прославит». Бывшу же волнению велию, и никто же смеяше проглаголати, еже кто и хотяше зделати, когда Богу ему не повелевшу и не угодно ему бысть. И кто может судьбы Божия испытати: иные убо подкупахусь и засылаху, хотяше не в свою степень, Богу же того неизволившу»³⁰⁶. Один из источников «многого волнения» указывает нам известие Псковского летописца о том, что «восхотеша начальницы паки себя царя от иноверных, народи же и ратнии не восхотеша сему быти». Это сообщение о розни «ратных людей и народов» с «начальниками» имеет большое основание. В Псковском летописце оно поставлено в связь с переговорами «начальников и новгородцев» относительно избрания королевича Карла-Филиппа на русский царский престол³⁰⁷. Если мы вспомним показание Богдана Дубровского, приведенное нами выше, о желании выбрать «его княжескую милость герцога Карла-Филиппа», то не удивимся повествованию Псковской летописи³⁰⁸.

Если гадать о ходе совещаний на избирательном соборе, то вернее всего думать, что немедленно по открытии заседаний кем-нибудь из руководителей его, то есть князьями Трубецким или Пожарским, был поставлен вопрос о кандидатуре Карла-Филиппа. При этом могли раздаться и голоса сторонников кандидатуры Владислава. Но такие предложения не могли иметь никакого успеха у громадного большинства членов собора. Русские люди XVI–XVII веков были преданы национальной идее. Кроме того, неудачный выбор Владислава и последовавшие за ним бедствия еще более отшатнули Русь от мысли о государе-иноземце. В любопытнейшей грамоте игумена Соловецкого Антония к шведскому королю Карлу IX, написанной двенадцатого марта 1611 года, говорится о желании русских людей «выбрать на Московское государство царя и великого князя из своих прироженных бояр, кого всесильный вседержатель Бог изволит и Пречистая Богородица, а иных земель иноверцев никого не хотят. А у нас в Соловецком монастыре и в Сумском остроге и во всей Поморской области тот же совет единомышлено, – сообщает далее игумен, – не хотим никого иноверцев на Московское государство царем и великим князем, опроче своих прироженных бояр Московского государства». Писана была эта грамота под влиянием первых воззваний Гермогена об очищении Москвы от польских и литовских людей. Впоследствии к этим врагам явно присоединились шведы, занявшие Новгород, и мы видели, как грамота, призывавшая выборных на «совет всей земли» в Ярославль, поместила «немецких» людей (то есть шведов) в число врагов Руси³⁰⁹.

Таким образом, и без того националистическая масса настраивалась под влиянием событий и всякого рода патриотических воззваний еще более непримиримо к иноземцам. Поэтому поднятый на соборе вопрос об иноземной кандидатуре был, конечно, решен в отрицательном смысле. Решено было также не выбирать государем никого из татарских царевичей, служивших тогда на Руси. Отвергнута была и кандидатура «маринкина сына». Мы видели, что за нее стояли далеко не все казаки; земщина же, разумеется, не могла согласиться на выбор «воренка», ненавистного ей по воспоминаниям о Воре. К тому же он происходил от «еретички» Марины.

Когда пали кандидатуры указанных лиц, мог стать вопрос и «о московских великих родах». Как превосходно показал С. Ф. Платонов, сторона княжат была разбита и не могла выставить из своей среды достаточно сильного кандидата. У стороны прежней дворцовой знати и нетитулованного боярства тоже не было руководителя. Зато жизнь выдвинула новые авторитеты, как замечает названный исследователь. Это были князья Трубецкой и Пожарский³¹⁰. И мы действительно имеем указания на то, что их кандидатуры выставлялись на соборе³¹¹. Про Пожарского говорили даже, что он пытался действовать в свою пользу подкупами. Сомневаемся в правдивости такого обвинения. Честность и скромность князя Дмитрия Михайловича не позволяют верить ничему подобному³¹². Но несомненно оба военачальника имели своих сторонников. Однако настроенные аристократически, они восстановили против себя очень многих русских людей, и быть может, именно тем, что поставили вопрос об иноземце-царе. Притом Пожарского не любили казаки, а Трубецкой был неприятен земщине.

Наконец, после многих несогласий восторжествовал кандидат, уже ранее «примеренный» значительной частью казачества и к которому давно склонялся народ, то есть земщина. Это был молодой Михаил Федорович Романов. По преданию, которому, кажется нам, можно поверить, о Михаиле Федоровиче заговорил один из уездных представителей, какой-то галицкий сын боярский. Припомнив давние связи Романовых с Костромским краем, поймем, почему именно выборный из Галича назвал такого кандидата и притом принес «выпись» о родстве Романовых с угасшей династией и о том, как «царь Федор Иванович, отходя сего света, вручил свой скипетр и венец братану своему, боярину Федору Никитичу»³¹³. Эта легенда, возникшая уже к поре избирательной борьбы по смерти царя Федора, конечно, была распространеннее всего в родовых гнездах Романовых. Во всяком случае, выступление галицкого сына боярского было поддержано многими лицами как из казаков, так и из земщины, и выбор царя Михаила был предрешен.

Нельзя сказать, чтобы все сразу приняли кандидатуру Михаила Федоровича. Ей оказали известное противодействие или, по крайней мере, против нее протестовали некоторые знатные вельможи: так, новгородский дворянин Никита Калитин рассказывал двенадцатого февраля 1614 года шведам, что из знати только «князь Иван Никитич Юрьев, дядя выбранного теперь великого князя, князь Иван Голицын, князь Борис Лыков и Борис Салтыков, сын Михаила Салтыкова, подали свои голоса за Федорова сына, но князь Димитрий Пожарский, князь Димитрий Трубецкой, князь Иван Куракин, князь Федор Мстиславский, как и князь Василий Борисович Черкасский твердо стояли против. Особенно князь Димитрий Пожарский открыто говорил в Москве боярам, казакам и земским чинам». Пожарский за это, как слышал Калитин, был посажен «за пристава», а «Трубецкого (бывшего в Торжке, сторонника Пожарского, причем оба они были во всем одно, словом и делом) сам великий князь приказал привести в Москву… чтобы он ему присягнул». В этом известии много преувеличений: и Пожарский, и Трубецкой очень быстро присягнули Михаилу Федоровичу и стали ему служить, а Мстиславского даже не было на соборе, пока вопрос о государе не был предрешен³¹⁴. Вообще слухам, которые сообщали в Швецию, надо доверять с известной осторожностью. Так, в письме некоего Федора Бабарыкина, как доносил в Стокгольм Делагарди третьего августа 1613 года, писанном в конце июня этого же года, сообщалось, что против Михаила Федоровича в пользу Владислава интриговали уже после выборов князь Дмитрий Трубецкой, Федор Шереметев и Иван Никитич Романов³¹⁵. Трудно, разумеется, поверить подобному известию.

Так же не верим мы и тому сообщению, которое повествует, будто «казаки и чернь сбежались и с большим шумом ворвались в Кремль к боярам и думцам» и добились избрания на престол Михаила Федоровича. Мы знаем, как русские люди вели себя при выборе Михаила Федоровича и как они проверяли мнение, высказанное на соборе, путем опроса уездных людей. Вряд ли это имело бы место при правильности приведенного сообщения, то есть если бы Михаил Федорович был выкрикнут чернью. Но в разбираемом известии есть любопытные черты. Как основание выбора именно Михаила Федоровича казаки и чернь привели будто бы родство Михаила Федоровича с угасшей династией («Михаил Романов прежнему великому князю царю Федору Ивановичу ближе всех с родни») и то, что «царь Федор Иванович, умирая, поручил и приказал царство отцу этого Михаила Филарету, который теперь в плену в Польше, и его потомкам». Поэтому, скорее всего, в расспросных речах Чепчугова, Никиты Пушкина и Дурова надо видеть тенденциозное искажение и преувеличение происходивших на соборе и во время собора бурных сцен³¹⁶.

Заседания собора были, по-видимому, шумными. На них много спорили и горячились. Но, когда рядовая земщина и казаки дружно выдвинули своего кандидата, споры и ссоры прекратились. Почувствовали русские люди, что единодушие достигнуто, что Смуте настает конец, и воспрянули духом. Однако решили в таком важном деле действовать как можно осмотрительнее³¹⁷. Предызбрание царя Михаила Федоровича состоялось седьмого февраля 1613 года, но окончательное решение вопроса отложили на две недели. В это время вызвали в Москву бояр-князей: Федора Мстиславского «с товарищи», чтобы они тоже приняли участие в таком «большом государственном деле». Затем разослали по разным городам Руси верных людей тайно проведывать, «кого хотят государем царем на Московское государство». Двадцать первого февраля посланные собрались в Москве. Приехали туда и бояре. Все они прибыли с единодушным ответом о согласии с соборным избранием. Тогда «в большом московском дворце, в присутствии, внутри и вне, всего народа из всех городов России»³¹⁸ Михаил Федорович Романов был торжественно провозглашен царем Русской земли.

Радостная минута наступила. Русь перестала быть безгосударной, и момент желанного успокоения и устроения земли стал близок для измученного «разрухой» и «лихолетьем» народа.

IV

Избрание Михаила Федоровича Романова, вернее, причины его останавливали на себе внимание многих исследователей и были предметом их обсуждений. Так, А. И. Маркевич пришел к заключению, что «избрание царя Михаила Федоровича Романова было делом известных боярских соображений, основанных, с одной стороны, на желании иметь государя, удобного для бояр, с другой – на уверенности, что выбор этот будет приятен всему народу³¹⁹. В. О. Ключевский, утверждая, что «избрание Михаила было подготовлено и поддержано на соборе и в народе целым рядом вспомогательных средств: предвыборной агитацией с участием многочисленной родни Романовых, давлением казацкой силы, негласным дознанием в народе, выкриком столичной толпы на Красной площади»³²⁰, признает главной причиной избрания «родственную связь Романовых с прежней династией», «фамильную популярность» царя Михаила, «связи с Тушином» его отца. Затем Ключевский думает, что у «бояр, руководивших выборами», была мысль избрать «удобнейшего», а таким представлялся им молодой и неопытный Михаил³²¹. Наконец, С. Ф. Платонов видит в выборе царя Михаила результат соглашения земщины с казачеством и считает возможным совершенно игнорировать вопрос о роли в выборах боярства, которое было разгромлено в Смуту³²².

И действительно, нет никаких оснований думать, что боярство сыграло какую бы то ни было положительную роль в деле избрания царя Михаила Федоровича. Высшее боярство, бывшее в полной зависимости от поляков, и не присутствовало, как это мы видели, на первых, самых важных совещаниях собора, происходивших до седьмого февраля включительно. Стало быть, оно не могло повлиять на исход выборов и, во всяком случае, не руководило ими. Те же лица, которые были руководителями собора, то есть князья Трубецкой и Пожарский, были, скорее, противниками кандидатуры царя Михаила, чем сторонниками ее. Что же касается деятельного участия родни Михаила Федоровича в деле его избрания, то оно не подтверждается показаниями ближайших к событию источников. И конечно, мы не разумеем здесь источников официальных, очень односторонне освещавших дело и, конечно, не считавших возможным говорить об агитации, если бы такая и имела место. Нет, мы разумеем показания, данные русскими людьми шведам. Выдвигая всячески роль казаков, они молчат о том, кого, благодаря баснословным показаниям Страленберга³²³, привыкли считать душой агитации в пользу Михаила Федоровича, то есть о боярине Ф. И. Шереметеве. Притом не знаем даже, был ли он на соборе до двадцать первого февраля 1613 года или разделил участь князя Ф. И. Мстиславского «с товарищи»: ведь он, равно как и Иван Никитич Юрьев, дядя царя Михаила, и князь Борис Лыков, был в числе «семичисленных» бояр. Таким образом, даже присутствие этих влиятельных лиц романовского круга на предварительных заседаниях собора представляется нам не вполне установленным фактом³²⁴. В то же время мы имеем известие, по которому «бояре и думцы, родственники упомянутого Михаила, высказали» казакам и черни, требовавшим избрания Михаила Федоровича, «некоторыя затруднения и указывали на его молодость»³²⁵. Поэтому не видим возможности говорить об агитации многочисленной родни Романовых, хотя не сомневаемся, что многие ее члены с радостью восприняли мысль о кандидатуре Михаила Федоровича и ее поддержали. Вообще же для того чтобы выяснить причины избрания государем одного из представителей рода Романовых, и притом именно Михаила Федоровича, а не его дядю Ивана Никитича, нам предстоит припомнить некоторые факты, установленные предыдущим изложением.

Романовы происходили из старинной, очень влиятельной и родовитой московской боярской фамилии Кошкиных-Кобылиных. В XVI веке они породнились с царствовавшей тогда династией, причем царица Анастасия оставила по себе благодарную память в народе своей кротостью и добротой³²⁶. Не менее любим народом был родной брат первой русской царицы Никита

Романович, о котором сохранились в народной, а в частности в народно-казачьей, среде целые былины и песни. Никита Романович имел во многих уездах Руси богатые вотчины и поместья. Особенно много было у него связей и отношений с Костромским краем, где были целые гнезда его земельных владений, и с тогдашним югом государства. Шурин Грозного царя долго заведывал обороной этого края и обосновался там как богатый вотчинник и помещик. Он заслужил любовь воинственных служилых людей «юга», из которых пополнялись отчасти и кадры вольного казачества, своей справедливостью, добрым отношением и вниманием к их интересам. Семья Никитичей, двоюродных братьев царя Федора Ивановича, была очень популярна в народе. Особенно выделялся ласковый, обходительный, красивый, ловкий, умный и энергичный боярин Федор Никитич, старший из сыновей Никиты Романовича. По смерти бездетного царя Федор Никитич был одним из претендентов на престол. В его пользу сложилась даже и распространилась затем в народе легенда о том, как царь Федор, умирая, передал скипетр и венец старшему из своих двоюродных братьев. Однако кандидатура Федора Никитича не имела в 1598 году успеха. Другой претендент, гениальный Борис Годунов, брат вдовы-царицы, которой умирающим супругом передана была власть над царством, и давний правитель государства, оказался избранным в цари Русской земли.

В царствование Бориса Романовы подверглись гонению, опале и суровой ссылке, причем старший из Никитичей был против своей воли пострижен в монахи и заточен в далеком Антониево-Сийском монастыре. Когда Борис был свержен с престола и слухам о том, что он – причина насильственной смерти царевича Дмитрия, была дана полная вера, то пострадавшие при «рабоцаре» Романовы стали еще более популярны.

Так, уже сейчас же после переворота семнадцатого мая 1606 года, погубившего самозванца, в народе были толки о необходимости воцарения кого-нибудь из Романовых. Но глава рода, Филарет, был тогда уже духовным лицом, Ростовским митрополитом, а сын его имел от роду всего лишь девять-десять лет. Поэтому Романовы признали власть Шуйского, который вследствие подозрений оскорбил и отдалил от себя старшего члена этой семьи, а за ним и весь влиятельный романовский круг.

Митрополит Филарет удалился в Ростов, где был в 1608 году захвачен шайками Вора и привезен в Тушино. Там его нарекли патриархом. Враждебный в душе Шуйскому Филарет по виду примирился со своим положением, но постарался при этом не скомпрометировать себя перед московским правительством и патриархом. При первой возможности он порвал с Вором, бежавшим в Калугу, и стал сторонником, а вернее был и одним из инициаторов, русско-польского сближения. Но при этом Филарет остался верен православию и народной самобытности.

Воротившись, быть может, и недобровольно, в Москву незадолго до свержения Шуйского, Ростовский митрополит стал во главе большого круга своих приверженцев и был одним из влиятельнейших лиц в русском обществе. Поэтому, когда «царю Василию был обряд» и на Руси настало «безгосударное» время, патриарх Гермоген предложил народу двух кандидатов на престол: сына Филарета, четырнадцати, пятнадцатилетнего юношу Михаила Федоровича, и князя Василия Васильевича Голицына. При этом сам Гермоген стоял на стороне Михаила Федоровича по причине близкого родства его с угасшей династией. Известно, что к мнению патриарха склонялся народ. Но единодушия не было, Филарет, по-видимому, не стремился к борьбе за власть для своего сына, и на престол русский был избран, главным образом правящими кругами Русской земли, Владислав. Митрополит Филарет поехал вместе с князем Василием Васильевичем под Смоленск во главе великого посольства, «прошати у короля королевича на царство». Твердость и патриотизм Филарета, проявленные им в этом посольстве, и плен его в далекой и враждебной Польше доставили Ростовскому митрополиту новую и еще более широкую популярность.

Когда неудача попытки унии с Польшей и насилия поляков в занятой ими Москве заставили подняться народные массы и идти на очищение столицы, всякая мысль о кандидатуре иноземного королевича заранее была бы обречена на неуспех. Народные массы, как и всегда, были настроены националистично. Казаки в данном отношении отражали настроение этих масс, из рядов которых по преимуществу выходили.

Поэтому они обратились к мысле о кандидатуре кого-нибудь из русских людей, стали искать царя среди представителей своих «знатных родов». Преданность угасшей династии, желание найти отпрыска «от царского корени» долго были одной из причин успеха самозванщины. Теперь это же обстоятельство повернуло мысли казаков к кандидатуре ближайшего родственника дома Калиты, братанича царя Федора Ивановича. Вот почему обратились они к Михаилу Федоровичу. И не столько пребывание Филарета в Тушине сыграло тут роль³²⁷. Популярность семьи Никитичей в народе и казачьей среде сложилась задолго до Тушина и независимо от него; она коренилась, главным образом, в народной любви к их отцу, в их личных привлекательных свойствах и земельных связях и отношениях. Поэтому за избрание Михаила Федоровича высказался патриарх Гермоген, сам близкий к простонародной среде по своему происхождению человек. Вспомним, что народ готов был последовать примеру своего архипастыря. Вот почему и в 1613 году рядовая земщина сошлась с казаками в выборе царем Михаила Федоровича.

Но почему молодой и неопытный Михаил Федорович, а не дядя его боярин Иван Никитич, был выдвинут народом и избран им? На это недоумение, высказанное покойным Маркевичем, легко ответить двумя соображениями. Во-первых, царская власть и права на нее по издавна внедренному в народ представлению должны были переходить по нисходящей линии. А в этом смысле Михаил Федорович имел преимущество перед Иваном Никитичем. Затем самая молодость народного избранника, который притом по тогдашним понятиям был совершенно правоспособным³²⁸, делала его непричастным к раздорам и смутам той злосчастной поры. Между тем Иван Никитич был сторонником Владислава и поляков, поэтому на нем никак не мог остановиться народный выбор³²⁹.

Из нашего изложения выясняются главные причины великого события нашей истории – избрания Михаила Федоровича Романова на престол русских царей: родство его с угасшей династией, любовь народа к семье Никитичей, личная непричастность юного народного избранника к раздорам Смутной эпохи. И в этой чистой юности царя Михаила Федоровича невольно хочется видеть символ предстоявшего в 1613 году обновления и укрепления исстрадавшейся во времена Смуты Русской земли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.