ГЛАВА XI. НЕСОСТОЯВШИЙСЯ АРХИЕРЕЙ

ГЛАВА XI.

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ АРХИЕРЕЙ

Да не еже аз хощу произвожу в дело,

но Богу волю мою да подлинно зело…

Симеон Полоцкий

Нетрудно догадаться, что в решении вопроса о выборе патриарха Большой Московский собор пошел по пути наименьшего сопротивления. Наученные горьким опытом, служители Русской православной церкви выбрали на место строптивого и гордого Никона «старца скромного, кроткого, но дряхлого и немощного, явно клонившегося ко гробу». Откровенно говоря, и сам патриарх Московский Иоасаф не скрывал своей «глубочайшей старости» и прекрасно сознавал, что в пору духовного неустройства России он — фигура временная, что и показали дальнейшие события.

Но для Симеона Полоцкого было крайне важно, чтобы земные дни верховного пастыря продолжались как можно дольше. Ни один человек из церковного клира не пользовался большим доверием патриарха, нежели игумен монастыря Всемилостивейшего Спаса. Влияние Симеона Полоцкого на церковную политику было обширным и значительным. И хотя под грамотами стояла подпись Иоасафа II, написаны они все рукой Симеона и содержат мысли, которые он умело внушал его святейшеству. Без сомнения, такое положение дел многим было не по нутру, и, едва став патриархом, Иоаким разразился гневной репликой по поводу беспомощности своего предшественника: «Симеон полочанин, учившийся у езуитов, и державый мудрствования тех, и именем его (Иоасафа. — Б. К.) писаша, еже хотяша».

Но тогда возникает вполне закономерный вопрос: почему Симеон Полоцкий как особа, приближенная к монарху и патриарху, ни на шаг не продвинулся по церковной иерархической лестнице, оставаясь скромным игуменом монастыря с небольшим количеством насельников? Поступали ли ему предложения от правителя России и патриарха Иоасафа оставить учительство в Заиконоспасской школе и занять епископскую кафедру, сулившую многие выгоды? Вероятно, такие предложения имели место. От Алексея Михайловича, однако, с оговорками — государь не желал терять ни задушевного собеседника, ни воспитателя, который полюбился детям. От патриарха Московского — не исключено. Ведь правой рукой его святейшества являлся начальник Печатного двора, назначаемый только из архиереев. Симеон Полоцкий для такого благого дела — сущая находка.

Порассуждаем. Многое из того, о чем помышлял Симеон Полоцкий, ушло с ним в могилу. Однако можно предположить, что он отменно сознавал, что милость самодержца вполне может внезапно смениться на гнев, а безбедное житие — на бесчестие, то есть опалу. Перед его глазами были десятки примеров вхождения во власть, близость к которой обернулась крушением человеческих судеб.

В 1887 году в Киеве, в типографии Г.Т. Корчакновицкого, вышла брошюра, освещавшая жизнь и деятельность Симеона Полоцкого, как отклик на труд И. Татарского, с похожим названием. Кто стоял за инициалами «Г. Я.», поставленными под последними строками книжицы, остается загадкой. «Что Симеон был честолюбив и что честолюбие было одним из главных мотивов его деятельности… мы совершенно согласны», — утверждает анонимный автор и тут же обрушивается на И. Татарского, который «вовсе не считает честолюбие Симеона пороком, а своего рода достоинством». Поэтому-то и монашество, мол, Симеон принял только из честолюбивых побуждений, руководствуясь иезуитским правилом: цель оправдывает средства…

Возникают закономерные вопросы. Неужели на исповеди перед монашеским постригом Самуил Петровский-Ситнянович был неискренен? Неужели братия Богоявленского монастыря, а затем московский православный клир не разглядели в иеромонахе Симеоне душу с двойным дном? Неужели низменные качества двуликого Януса, якобы прочно поселившиеся в Симеоне, позволяли ему создавать непревзойденные творения, проникнутые духом Господним? И наконец, мог ли высокопросвещенный, но безвестный и безродный монах ставить перед собой нереальную цель восхождения к вершине признания, если бы не его величество случай? Иное дело, что Симеон Полоцкий воспользовался, и умело, житейской мудростью, не предосудительной во все времена. Не только творчество, но и сама жизнь Симеона Полоцкого зависела от расположения одного читателя — Алексея Михайловича. А инстинкт самосохранения присущ человеку от рождения.

Слово «идеология»[88] в «Словаре живого великорусского языка» В.И. Даля отсутствует, и немудрено. Занесено оно было в российский лексикон из Франции в середине XIX века, но это вовсе не означает, что мы не вправе употреблять его относительно века XVII, о котором идет речь. Алексей Михайлович выстраивал собственную систему взглядов, давая Симеону Полоцкому различные поручения, в то же время испытывая его на верность государственноцерковной идеологии. В свою очередь, своими трудами, виршами, орациями игумен монастыря Всемилостивейшего Спаса воочию доказал, что, находясь на «идеологической службе» у царя и патриарха, он хлеб даром не ест.

Можно только позавидовать Симеону Полоцкому как тонкому психологу. Он умел улавливать смену настроений в Алексее Михайловиче, пролить бальзам на душу в минуты горести, укрепить разум в поисках оптимальною решения и никогда, ни при каких обстоятельствах, не проявлял собственной инициативы, исподволь прощупывая мнение монарха в вопросах, в которых имелся и его интерес. Сводился же он к одному: воспитанию достойной поросли и служению народному просвещению.

Намеревался ли встать Симеон Полоцкий во главе образовательного учреждения, идею которого, как мы помним, озвучили «благочестивые прихожане церкви Иоанна Богослова»? Ответ утвердительный: несомненно. Пользуясь безграничным доверием московских патриархов, Симеону Полоцкому удалось заполучить грамоты, оказавшиеся бесценными для осуществления заветной мечты.

«Вера без дел мертва» (см. Иак. 2,17) — неоспоримое высказывание апостола Иакова — Симеон Полоцкий неизменно употреблял, получив благословение на то или иное начинание. Создание же Славяно-греко-латинской академии он ставил на первое место и потому столь тщательно готовил почву в российском церковном мире.

Еще на Большом Московском соборе он с успехом завязал тесные отношения с митрополитом Сербским[89] Феодосием, который по повелению Алексея Михайловича продолжительное время пребывал в Москве. Но без дела владыка не сидел и отправлял богослужения в Архангельском соборе Кремля до 1667 года, когда в России была открыта новая Белгородская кафедра. Первым митрополитом обширного Русского края стал Феодосии, присовокупив к своему митрополичьему титулу поименование Белоградскии и Обоянский. Но расстояние отнюдь не мешало единомышленникам сохранить дружеские отношения и вести переписку. Сохранился черновик письма Симеона Полоцкого к владыке Феодосию. Датировано оно 22 ноября 1668 года. «Преосвященный господине отче митрополито Белоградскии… пастырю словесного стада Христова преободрейший, а мне отче и благодетелю премилостивейшии! Радости мое сердце исполниса, егда и велием разстоянием от преосвященства твоего удален, незабвен бых у милости твоея, занеже посетил мя еси отеческим твоим писанием, пастырское на мя благословение… А еже повел ме твое святительство написать, охотно сотворил и посылаю. Точно не вем, аще лучих угодити потребе. На вящшая работания готовя мя, обещая быти, пастырской милости непременной вручаюся и благословения желаю».

Нетрудно догадаться, что речь идет о работе вовсе не литературной, не о сочинительстве виршей, а о труде, который занимал Симеона Полоцкого всего без остатка.

С будущим, восьмым по счету, патриархом Московским и всея Руси Питиримом (а до его избрания в июне 1672 года — митрополитом Новгородским и Великолуцким) Симеон Полоцкий сошелся на почве неприятия безрассудного поступка Никона. Фактически в отсутствие своенравного верховного пастыря все церковное управление было сосредоточено в руках Питирима, который надеялся занять Патриарший престол. С первой попытки взойти на него не удалось, да и само патриаршество Питирима длилось недолго, менее года[90]. Но в дипломатичности Симеону Полоцкому нельзя отказать. Еще в Богоявленском монастыре монах Симеон, стараясь привлечь внимание наместника Патриаршего престола, одарил владыку стихотворным преподношением.

Симеон Полоцкий, судя по всему, мог запросто бывать у его святейшества и излагать его мысли на бумаге. Примечателен факт написания Симеоном Полоцким духовной Питирима в ту пору, когда тот еще находился на митрополичьей кафедре. В патриарших палатах Питирима велись жаркие «разглагольствования», однако по краткости патриаршего правления Питирима трудно установить состав участников богословских споров. И все же отголоски одного из них до нас дошли. В догматическом споре о времени пресуществления Святых Даров скрестили копья Симеон Полоцкий и Епифаний Славинецкий. Можно предположить, что Симеон отстаивал воззрения, изложенные в «Венце веры», Епифании — изложенные в трактовке Отцов Церкви[91]. Чем закончилось упомянутое «разглагольствование», история умалчивает. Но когда Епифании Славинецкий ушел из жизни[92], Симеон Полоцкий сочинил проникновенную эпитафию, предварив ее такими строками: «Преподобному отцу Епифанию Славинецкому богослову и многих язык мужу иску сну».

Стани, путниче, зде и умилися,

где Епифании телом положися.

<…>

Душу бо вручил царствующу в небе,

идеже и ты строй жилище тебе.

<…>

Зде Епифании, муж исполн мудрости,

иеромонах, спрята своя кости,

почтенней жизни свято преставися,

ты, читателю, о нем помолися.

<…>

Грядый человече, возри зде и стани,

идеже положен отец Епифании.

Иерей в монасех, краткий, мудрый, честный,

рцы, да водворит и Господь в рай небесный.

<…>

В многих языцех, мнози его труди,

за что вечная намять ему буди.

Сколь сложно ни складывались взаимоотношения Симеона Полоцкого с Епифанием Славинецким, однако ученый не обошел своего главного оппонента и завещал ему крупную сумму денег.

К услугам Симеона Полоцкого в написании духовной обращался и архиепископ Рязанский Иларион. Пути их сошлись на приснопамятном Большом Московском соборе, который положил начало близости, в которой, пожалуй, было более противоречий, нежели общего. Начнем с общего. Илларион высоко ценил Симеона Полоцкого как обличителя раскола, как знатока теологии и талантливого поэта. Приведем высказывание И. Татарского о владыке Иларионе: «Этот архиепископ был одним из образованнейших русских иерархов своего времени и в этом отношении питал известное нравственное расположение к Симеону… Правда, в направлении своего образования, не разделял односторонней латинствующей тенденции Симеона».

Как бы то ни было, но черной кошке неприязни, которую пытались подпустить недруги иеромонаху Симеону и владыке Илариону, не суждено было пробежать между ними, о чем свидетельствует и переписка, преисполненная взаимного уважения. Уже упоминавшийся нами безвестный «Г. Я.», ничтоже сумняшеся, замечал: «Со многими… людьми, особенно знатными, Симеон старался поддерживать близкие отношения, но эти отношения были не столько искренние и сердечные, сколько дипломатические, внешние, по расчету».

Оставим сие на совести написавшего эти строки, который, выполняя некий «социальный заказ», низвел Симеона Полоцкого до мелочного, скрытного, безмерно льстивого, двоедушного, бесчестного типа, чуть ли не презирающего православие и на протяжении всей жизни носившего маску, за которой было надежно упрятано униатство. Потому-то и в дружбе Симеона Полоцкого с иерархами Православной церкви анонимный автор усматривает беспредельную фальшь. Так ли это? Обратимся к исследованию безусловного авторитета в русском языкознании Л.Н. Майкова, посвященному Симеону Полоцкому: «…В обществе московском Симеон, по-видимому, не имел тесных связей и, может быть, чаще встречал холодность, чем благосклонность. Из светских лиц ему благоволили Б.М. Хитрово да Ф.М. Ртищев… Из других архиереев, кроме Паисия Лигарида… Симеон был близок особенно к митрополиту Сарскому и Подонскому Павлу, который своим образованием и, между прочим, знанием греческого языка, сам значительно выделялся из среды тогдашнего московского духовенства».

Разве это не почва для сближения?! И Симеон Полоцкий, и митрополит Павел одинаково взирали на учение раскольников, как на атрибут застарелого невежества. Утвердительно можно сказать, что идею написания «Жезла» первым высказал митрополит Павел, и не без его влияния Большой Московский собор поручил Симеону Полоцкому дать письменную отповедь расколоучителям. Как мы знаем, игумен монастыря Всемилостивейшего Спаса Симеон справился с задачей блестяще и в короткий срок. Митрополит Павел как начальник Печатного двора дал книге-обличению путевку в жизнь. Дружба и покровительство — понятия разные и в то же время сходные. Симеону Полоцкому в 1666 году исполнилось 37 лет, владыка Павел был на добрый десяток лет старше. О нем следует сказать особо.

В 1664 году архимандрит Чудова монастыря, оплота богословской науки времени правления царя Алексея Михайловича, был хиротонисан в сан митрополита Сарского, Подонского и Козельского. В пору добровольного сложения патриархом Никоном своих обязанностей он трижды (!) избирался Местоблюстителем Патриаршего престола, но так и не взошел на него. Причина — отказ подписать статьи, выработанные собором, в которых шла речь о подчиненности патриарха царю. Более того, несогласие с государем обернулось для митрополита Павла лишением и местоблюстительства, и права богослужения. Однако царь не решился лишить возможности митрополита Павла управлять ученым обществом переводчиков, которое размещалось на его Крутицком подворье и где, как мы помним, Епифаний Славинецкий деятельно трудился над исправлением славянского текста Библии[93].

Н.А. Соловьев утверждал: «В свое время Павел пользовался известностью как проповедник и оратор. Можно, впрочем, думать, что автором речей Павла следует считать не его самого, а близкого его друга Симеона Полоцкого. Так, по крайней мере, свидетельствуют отметки Симеона на хранящихся в Московской синодальной библиотеке подлинниках этих речей. Тогда надо сказать и о русских переводах речей восточных патриархов, которые Павел произносил вослед патриархам».

Если это пример угодничества в ответ на высокое покровительство, тогда и слово «дружба», то есть «взаимная приязнь одного человека к другому», в отношениях между иеромонахом Симеоном и митрополитом Павлом неуместно. Между тем перед нами образец духовного единения иерарха и игумена, истинно человеческих взаимоотношений, где главное — готовность прийти на помощь в трудную минуту. И. Татарский считает, что дружба между двумя выдающимися церковными и литературными деятелями возникла «на почве взаимных одолжений».

Считать или нет одним из таковых одолжений духовную митрополита Павла, написанную Симеоном Полоцким в 1673 году, за два года до кончины владыки, — право любого человека. Ценность этого документа, впрочем, как и других подобных, вышедших из-под пера Симеона Полоцкого, вовсе не в том, что они написаны прекрасным слогом и были предназначены для оглашения перед клиром, а в умении хранить тайну. Уходя в мир иной, иерархи Русской православной церкви воочию доказывали свое полное бескорыстие, завещая духовные ценности, кладезь премудрости, собственные библиотеки монастырям и подворьям, предметы и утварь — храмам, деньга — бедствующим и учащимся.

Симеон Полоцкий, получив отпечатанные экземпляры «Жезла правления», вполне мог опередить любого из закоперщиков идеи создания книги, однако предпочел, чтобы его труд вручили Алексею Михайловичу патриарх Иоасаф и митрополит Павел. Случилось это событие 10 мая 1667 года.

«Непрерывные частые сношения», а проще — деловые встречи и беседы с митрополитом Павлом, давали Симеону Полоцкому обильную пищу для ума и размышлений. Так появляются наброски трудов «Обед душевный» и «Вечеря душевная». Основа сочинений — проповедь. Но она не самоцель, не упражнение в красноречии. Проповедь — желание словом Божиим достучаться до сердец прихожан, попытка сделать человека лучше, внушить, что не следует опускать руки перед бедами, вселить надежду и уверенность, невзирая на невзгоды и напасти, и приготовить душу к жизни вечной.

Симеон Полоцкий, загруженный по горло преподаванием в Заиконоспасской школе, занятый обучением царских детей, многими поручениями Алексея Михайловича, не имел столь обширной аудитории, которой располагал митрополит Сарский и Подонский. Он предполагал, что глаголить проповеди будет владыко Павел. Уход его преосвященства из жизни разрушил эти планы. Над гробом своего старшего друга Симеон Полоцкий произнес блистательную речь: «Книжным сущим он был отец, дом его пристанище, трапеза его пропитание, не только же телесное, но и духовное». В «Епитафионе» митрополиту Павлу были посвящены такие строки:

Павел митрополит зде преосвященный

многотрудным телом в гробе положенный:

пастырь и учитель, страннолюбец велий

душею да вселится во стране веселий.

<…>

Павлу митрополиту Сарску и Подонску

даждь, Христе, со аггелы песнь пети Сионску,

в сем гробе многотрудны мощи положившу,

Богу, церкви и царству весь век свой изживший.

В бумагах Симеона Полоцкого множество прозаических и стихотворных преподношений без указания точного адресата: «Ко игумену», «К архимандриту», «Ко архиерею» и т.п. Они, как и мелкие литературные работы, которых не чурался Симеон Полоцкий и которые с необыкновенной легкостью выходили из-под пера игумена монастыря Всемилостивейшего Спаса, нечто иное как свидетельство желания завоевать авторитет в российской церковной среде. Симеон Полоцкий пишет церковные поучения для духовника царя Андрея Савиновича, для архимандрита Богоявленского монастыря Амвросия, для архиепископа Коломенского Иосифа. Если бы они хоть на толику шли вразрез с воззрениями иереев и иерархов Русской православной церкви, то непременно вызвали бы гневную отповедь. Но нет! Мы не обнаружим в бумагах Симеона Полоцкого никаких следов жесткой критики, не хранят церковные документы и отголосков неприятия поучений, которыми он вооружал своих адресатов.

«Из всех русских иерархов тогдашнего времени, — отмечал И. Татарский, — особенной близостью отличались сношения Симеона с Лаврентием, митрополитом Казанским и Свияжским». Автор приведенной выдержки называет владыку «главнейшим покровителем и благодетелем Симеона Полоцкого» и при этом делает акцент на «известную предприимчивость Симеона». Прочтем одно из посланий Симеона Полоцкого к митрополиту Лаврентию, который после продолжительного пребывания в Москве возвратился в свою епархию.

«За многое время расстояния между нами далечайшего не удалися память отеческих твоих благотворении от благодарного сердца моего, яже на адамантовой скрижали написах в моей памяти, да присно умным моим предлагая очесем, ко всякому благодарения возбуждаюся образу… Желаю твоему святительству здравия, долгоденствия и всяких от всещедрого Бога благодатей». «Готов по твоему пастырскому повелению работати», — гласит одна из фраз, заимствованных из письма Симеона Полоцкого, отправленного в Казань в мае 1669 года. Не точить пустопорожние словеса, а именно работать на благо Православной церкви, на духовное окормление паствы. «Взаимные одолжения», которые оказывали друг другу митрополит Лаврентий и Симеон Полоцкий, не исключали посредничество. Игумен монастыря Всемилостивейшего Спаса снабжал иерарха своими книгами, которые тот распространял среди священников епархии. В лице Симеона Полоцкого владыка имел в Москве надежного исполнителя всевозможных просьб.

Не следует забывать, что Симеон Полоцкий был на виду не только у высших церковных сановников, но и находился в служении государю и его приближенных.

Мы уже упоминали имена Богдана Матвеевича Хитрово и Федора Михайловича Ртищева, которые благоволили Симеону Полоцкому. Б.М. Хитрово, ближний боярин дворецкий, ведал приказом Большого дворца и некогда участвовал в победоносном походе на поляков, пребывая в свите царя, а затем в качестве товарища Большого полка князя Я.К. Черкасского. На приемах иностранных послов Богдан Матвеевич, дока по дипломатической части, занимал первое место слева от царя, а отправляясь на богомолье с Алексеем Михайловичем, сиживал с ним в одной карете.

Отзывы современников о Б.М. Хитрово таковы: «Он был богат, благочестив и щедр и усердно чтил память своих умерших родственников». К этому следует прибавить его желание увидеть своего сына в ряду образованных российских мужей. Очевидно, что, по великой дружбе боярина с царем, уговорить Симеона Полоцкого изыскать время для обучения отпрыска не составляло труда.

В виршах «На именины боярина Богдана Матвеевича Хитрово» Симеон Полоцкий был более чем откровенен:

Радости полный днесь день совершаем,

когда свята светло прославляем.

Которого Бог дал тебя в патроны[94],

мой благодетель, он твоя защита.

<…>

Он ти заступник, ты питомец ему,

даждь убо хвалу аггелу твоему.

<…>

От вся души всех ти благ желаю,

а себя к стопам твоим повергаю.

<…>

Аз бо вседушно хощу ти служити

и в числе верных твоих вменен быти.

«Милостивый муж» Ф.М. Ртищев происходил из семьи «благочестивой и набожной». В биографическом очерке[95] о нем сказано, что «он воплотил в себе идеал высшей нравственности русского мирянина XVII века». Он, как и Б.М. Хитрово, сопровождал Алексея Михайловича в Литовском походе и тогда-то познакомился с монахом Симеоном.

…Поблизости от Москвы, почти у самых Воробьевых гор, на берегу Москвы-реки стояла небольшая церковь во имя Андрея Стратилата. Урочище это называлось «Пленницы» и отличалось потаенной красотой и тишиной. С разрешения Алексея Михайловича и по благословению патриарха Ф.М. Ртищев на свои средства выстроил по соседству с Андреевской церковью храм во имя Преображения Господня и мужской монастырь, в котором расположилось училище. В 1648 году в нем поселилось 30 иноков, собранных из малороссийских монастырей. Вослед монахам из Киева в Москву прибыли ученые иноки Арсений (Сатановский) и Епифаний (Славинецкий). В 1650 году к ним присоединился Дамаскин Птицкий.

Царь Алексей Михайлович и царица Мария Ильинична настолько ценили «Большого Федора», что избрали его дядькой для воспитания царевича Алексея, которому исполнилось 10 лет. «В учителя (в помощь Ртищеву. — Б. К.) был выписан белорусский ученый иеромонах Симеон Петровский Ситнянович, известный под именем Симеона Полоцкого». Ртищев умело воспитывал наследника престола, а Симеон Полоцкий вложил в обучение царевича всю душу. Оба прекрасно сознавали степень ответственности, которая лежит на них перед будущим России.

Век цесаревича Алексея, увы, оказался краток. Но те шесть лет, которые совместно провели Ртищев и Симеон Полоцкий в палатах царственного юноши, воочию доказали — к правлению государством необходимо готовить сызмальства. Кончина Алексея настолько потрясла Ртищева, что он навсегда отошел от какой-либо государственной деятельности и скрашивал свое отшельничество в беседах с учеными мужами, в числе которых непременно был Симеон Полоцкий, и заботах о своем детище. Ушел Ф.М. Ртищев из жизни 21 июня 1673 года. Между тем опыт, приобретенный «милостивым мужем» и дидаскалом Симеоном, даром не пропал, и спустя некоторое время Симеон Полоцкий вновь обосновался в чертогах царского наследника, царевича Федора Алексеевича.