VII

Красноармейцы взяли почему-то ружья наперевес, и в таком грозном виде мы вышли за ворота. Там мы остановились, и наши конвойные перестроились. Двое пошли впереди, двое сзади, остальные по сторонам. Не только «старшой», но и все они были полупьяны, шли медленно, покачиваясь, ругались, размахивали винтовками в воздухе и неимоверно кривлялись. Другого выражения для этого запугивания прохожих и нас я не умею подобрать. Было 3 часа дня. Народу по пути попадалось мало. Все встречавшиеся с испугом сторонились от нас. Только лишь одна бедно одетая сердобольная старушка вздумала из любопытства пройти несколько шагов рядом с нами. Я никогда не забуду ни того «остервенения», с каким наши боковые конвойные бросились на нее в атаку, в штыки, ни того проворства, с каким это сморщенное, крохотное существо шарахнулось в ужасе от них в сторону. Першиц, несмотря на свою полноту и нездоровый вид, оказался очень подвижным человеком. Он не переставал всю дорогу уговаривать конвойных завести его по пути домой или хотя бы дать возможность опустить в почтовый ящик письмо к жене, которое у него было уже заготовлено. Конвойные же на все его просьбы отвечали лишь большим глумлением и кривлянием. Я никогда раньше не мог и предполагать, чтобы русский пьяный или полупьяный мастеровой так близко мог походить на гибкого клоуна, и до сих пор вспоминаю с гадливым отвращением этих красноармейцев Чеки. Вероятно, они и не были мастеровыми, а были набраны из среды особо преступных профессий, где были нужны особая ловкость и изворотливость. Я был убежден, что именно эти люди производили расстрелы в крепости и издевались над своими жертвами. Так и оказалось в действительности.

От Гороховой до крепости недалеко, и мы вскоре дошли до ее ворот. Красноармейцы плотнее придвинулись к нам и стали кривляться и глумиться еще усиленнее:

– Вот они, цари кровопийцы-то наши, где лежат! – кричал, весь изворачиваясь и заглядывая как-то снизу вверх в мое лицо, ближайший ко мне, особенно наглый конвойный и, указывая штыком на Петропавловский собор: – Погоди… не засидишься и ты, через денек и тебя тоже к твоим любимчикам отправим.

Совсем недалеко от собора находилось какое-то небольшое низкое здание. Мы завернули к нему и через подъезд всей гурьбою ввалились в большую пустынную комнату, где никакой мебели, кроме голого стола, не было. На шум и выкрики конвойных к нам вышел в красноармейском одеянии какой-то человек самого грубого и тупого вида.

– Ну, забирай, – сказал ему старшой и подал принесенный с собою клочок бумаги. – Да гляди, чтобы не убегли… Птиц-то тебе важных приволокли.

– Знаю сам, чего кричишь, – сказал с самодовольством наш новый владыка. – Будьте покойны… Кто ко мне попал, тот не убегнет.

– Ну, то-то! А теперь прощай, нам еще закусить зайти надо. – И конвойные той же шумной толпой покинули комнату.

Большевистский комендант крепости¹⁰ (Благонравов. – О. Б.), как я сейчас же о нем догадался, не обращая на нас ни малейшего внимания, отошел с бумажкой к окну и начал ее напряженно читать. Читал он эту коротенькую записку, поворачивая ее со всех сторон, очень долго, не меньше пяти минут, и наконец положил ее на стол, около которого мы стояли. Я взглянул издали на бумажку и еще более удивился такому долгому чтению – вся она состояла не больше, как из двух-трех коротких строк. «Что он, неграмотный или пьяный?» – подумал я.

– Ничего не понять, – сказал сам себе комендант. – Ишь, как пишет… Надо справиться, – и, выйдя в соседнюю комнату, а оттуда куда-то еще дальше, стал звонить по телефону, видимо, на Гороховую. Все эти 10–15 минут, пока он звонил и переговаривался, мы оставались совершенно одни. В соседней комнате тоже никого не было. Через не запертые на ключ двери нашей комнаты, непосредственно соприкасавшейся с подъездом, мы могли совершенно свободно выйти на улицу и «убегнуть» в наступавшей уже темноте. Это было тем более легко, что здание коменданта тогда еще не охранялось часовыми. И опять эта возможность пришла в голову лишь теперь, после протекших долгих годов. Не воспользовался ею тогда и энергичный и изворотливый, цеплявшийся за всякий случай Першиц.

– Ну, идем, – сказал появившийся с ключами комендант и, не оборачиваясь, чтобы посмотреть, следуем ли мы за ним, повел какими-то внутренними темными и пустынными переходами. – Ловко, – бормотал он, видимо, по адресу Гороховой, – вишь чего захотели… отдельную камеру им беспременно подавай… А ты спроси раньше, где ее взять… А хозяин кто тут, забыли?

Мы вышли на улицу и почти сейчас же подошли к какой-то стене с воротами. Комендант открыл своим ключом калитку и пропустил нас вперед. Сейчас же за воротами ярко горел костер и освещал узкий дворик и часть стены какого-то здания. У костра сидели трое красноармейцев и грелись. Их винтовки лежали тут же на припасенных дровах. На появление своего товарища начальника и на наше красноармейцы не обратили никакого внимания, а продолжали лежать в тех же непринужденных позах, о чем-то громко смеяться. Мы вошли в здание, поднялись по какой-то полутемной узкой лестнице, куда-то свернули, куда-то опустились, и вдруг я увидел тускло освещенный, длинный, терявшийся за поворотом узкий коридор с бесчисленными небольшими дверьми по одной стороне. По коридору, заложив руки в карманы, безучастно бродил караульный с винтовкой, закинутой за плечо. Отвратительный запах всяких отбросов, главным образом гниющей рыбы, столь неприятно поразивший меня еще у входа на улице, здесь, в этой сырой, холодной каменной трущобе, сгущался до полного одурения и тошноты.

Комендант шел по коридору медленно, нетвердой походкой, заглядывая изредка по пути в маленькие отверстия, вырезанные в дверях.

– Ну, куды я вас дену, – уже раздраженно бормотал он. Я чувствовал, что мы ему порядочно надоели, и ему хотелось возможно скорее отделаться от нас. Он остановился у одной из камер и, не заглядывая в окошко, открыл ключом дверь.

– Ну, полезай! – приказал он нам.

– Помилуйте, – раздались оттуда протестующие крики, – куда ж к нам еще, и так задыхаемся, посмотрите сами.

– Ах, штоб вас, – крепко выругался комендант, захлопнул дверь и двинулся далее. «Неужели возможно счастье, что нам не будет здесь места и нас отправят в другую тюрьму», – почему-то вдруг подумалось мне. Мы уже дошли до поворота, где коридору виднелся конец, как из окошечка одной из камер, кажется, 68-й, выглянуло чье-то любопытствующее лицо. Комендант заметил его и сейчас же начал отпирать дверь.

– Про тебя-то я и забыл, – бормотал он, – тута ты один, вот и отдельна камера. Ну, влезай, влезай, – торопил он нас. Першиц шагнул туда первым; мы с братом последовали за ним.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.