3. Меховые и кожаные деньги в Древней Руси

3. Меховые и кожаные деньги в Древней Руси

Подобный очерк в «Истории руссов» может показаться мало относящимся к делу, но это будет неверно: историю нельзя сводить только к изложению событий, история должна восстанавливать прошедшее во всей полноте, мы должны знать не только события, но и условия, в которых они протекали, ибо только в этом случае мы поймем внутренние пружины действия, причины, породившие события.

В жизни народа платежная система играет чрезвычайно важную роль, показывая прежде всего высоту культуры; без знания ее мы не в состоянии правильно понимать то, что дают нам древние документы. Платежная система Древней Руси показательна прежде всего потому, что она совершенно самостоятельна и оригинальна.

Ни о каких скандинавских, западноевропейских, византийских или восточных влияниях говорить не приходится: эта система — цельная, чисто русская, созданная в совершенно специфических условиях древнего государства руссов или, вернее, его предшественников. Она показывает самобытность одной из важных сторон общественной жизни Древней Руси, т. е. то, из-за чего еще сегодня приходится спорить.

Если бы Древняя Русь была, как это принимают до сих пор многие «русские патриоты», подобием теста, из которого все окружающие соседи лепили что им заблагорассудится, то подобная система не могла бы создаться и существовать. На самом же деле она не только обслуживала огромное государство, но и влияла на Запад, где, например, в ганзейских городах расчеты в торговле с Русью производились в ее системе.

Прямой обмен товарами характеризует только самое первобытное общество. С дальнейшим его развитием появляются вещи, играющие роль денег, т. е. ценности сравнительно легкие, удобные для хранения и перевозки и т. д.

Они являются в обмене промежуточным звеном, являясь основанием для сравнительной оценки предметов обмена, а с другой стороны, давая обладателю их свободу в выборе желаемого им товара. Обменяв свой товар на эти ценности, обладатель их, с одной стороны, получает возможность легко хранить и перевозить их, а с другой — реализовать их в любое время на товар, необходимый ему в данную минуту. Эти ценности являются в сущности деньгами.

Первоначально деньгами служили скот, меха, далее — драгоценные металлы в слитках или в форме монет, затем металлические деньги уступили место современным бумажным деньгам, не имеющим уже сами по себе ценности, но опирающимся на государство как на учреждение, обеспечивающее обратную конверсию бумажных денег в реальные ценности. Бумажные деньги в настоящее время вытесняются все более системой чеков, при которой государство или банки являются хранителями ценностей данного лица.

Интересно отметить, что писаная история захватывает Древнюю Русь на весьма высокой ступени денежного обращения и именно с двумя его системами: 1) металлической — иностранные золотые или серебряные монеты или куски этих металлов и 2) мехово-кожаной, своей собственной, и притом на такой ступени развития, когда деньги уже обращались и как предметы государственного кредита.

Ложный взгляд на культуру Древней Руси, признаваемую за слабую, несамобытную, почти никчемную, отразился в полной мере и в вопросе о денежной системе. Норманисты и иже с ними никак не могли поверить, что уже Владимир Великий чеканил собственную монету весьма высокого качества, а принимали его монеты то за монеты каких-то западнославянских неведомых князьков, то просто за медали, выбитые по поводу каких-то событий!

Словом, мудрствовали на все лады, пока не пришли все же к заключению, что «медали» Владимира — самые настоящие металлические деньги, но вывода — урока из своей ошибки — никто не сделал.

В равной мере имеются до сих пор исследователи, не могущие согласиться с тем, что Русь имела свою собственную систему меховых и кожаных денег, что система эта была столь высоко развита, что доходила почти до стадии современных бумажных денег, когда самая бумажка уже не ценна, а обеспечена кредитом государства или какого-то общества, играя роль векселя на любого подателя.

Создание на Руси особой платежной или денежной системы определяется двумя моментами: 1) полным отсутствием своих золотых или серебряных приисков; 2) изобилием охотничьих животных с ценным мехом: куницы, лисицы, бобры, соболя, белки и т. д.

При этих условиях в основу платежной системы могли лечь только меха и кожи, — это совершенно бесспорная теоретическая предпосылка: должно же было быть что-то, играющее роль денег. «Антимеховисты» — люди совершенно не от мира сего, этого не признают, предпочитая играть роль Маниловых от экономики.

Посмотрим, как обстояло дело на Руси с драгоценными металлами: и серебро, и золото ввозились исключительно из-за границы путем торговым, — они получались в обмен на продукты страны: зерно, меха, воск, мед, рабов и т. д.

Другим источником получения металлов были войны: грабеж, получение контрибуции и дани. Однако этот источник вряд ли был значительным, — серебро и золото получали, но их и отдавали, ибо, как правило, войны ведутся с переменным успехом и значительную часть приходилось отдавать наемным воинам-иностранцам.

Таким образом, регулярно можно было получать золото и серебро только из-за границы путем торговли. Товарооборот того времени не был и не мог быть весьма значительным прежде всего из-за огромной длины путей, отсутствия настоящих дорог, постоянных войн и грабежей.

Можно утверждать с полной ответственностью, что Древняя Русь постоянно испытывала голод на драгоценные металлы. С первых страниц истории мы застаем Русь платящей дань: северная — варягам, южная — хазарам. Следовательно, имелся фактор, обеспечивавший выкачку драгоценных металлов из населения, — они были наиболее удобной формой взимания дани. Можно, однако, сказать с уверенностью, что последняя взималась естественными продуктами страны, а не металлическими деньгами, — последние у простого народа почти вовсе отсутствовали.

Если мы обратимся к Эймундовой саге[164], мы увидим, что даже во времена Ярослава Мудрого положение с дорогими металлами было весьма не блестяще. Нанимаясь к Ярославу на службу вместе с дружиной, вдобавок в момент, когда война вот-вот должна была начаться, Эймунд потребовал на каждого воина по унции серебра, а на начальника лодки по полторы унции. Ярослав ответил, что это совершенно невозможно. Тогда Эймунд указал, что «вместо этой платы мы примем бобров, и соболей, и другое добро, какое здесь, в вашей земле, водится в изобилии; оценку же им будем производить мы сами (т. е. он с Ярославом). На этом порешили».

Была и другая причина, препятствующая накоплению ценных металлов на Руси и не позволявшая иметь свою солидную систему металлических денег: эти металлы имели и другие функции.

Во-первых, они нужны были для накопления богатства. Все остальное: скот, меха, зерно и т. д. — легко уничтожалось пожарами, болезнями, насекомыми, гнилью и т. д. — металлы были вечны. Далее, они были портативны, удобны для хранения ввиду незначительного объема и т. д.

Здесь нужно сообщить, что в Золотом фонде Эрмитажа до сих пор хранятся слитки золота в форме маленьких шлемов, добытые из древних кладов. Полагают, что эти шлемы надевались на головы маленьких детей, а затем покрывались шапками, платками и т. д., — грабителям не могло прийти в голову, что золото спрятано на ребенке. Такова официальная версия в объяснении этих слитков, иного, более вероятного, никто не мог придумать.

Таким образом, большое количество золота и серебра оказывалось, в сущности, изъятым из обращения, это был фонд высшего класса, который (фонд) редко или частично пускался в обращение.

Далее, драгоценные металлы шли на изготовление украшений, утвари и т. д. Достаточно вспомнить, сколько на Руси было церквей с их сосудами, украшениями икон, паникадилами, позолоченными куполами церквей и т. д., чтобы понять, сколько этих металлов поглощалось только церковью.

Огромное количество их шло также на изготовление чаш, ваз, братин, блюд, чар и т. д. Ведь уже во времена Владимира Великого дружина требовала себе не деревянных, а серебряных ложек! Немало шло и на личные украшения: ожерелья, браслеты, кольца, серьги, колты[165], застежки, короны, диадемы, броши и т. д.

Летописец с упреком говорит, что прежде дружинники не надевали на шеи своих жен обручей из драгоценных металлов, — обстоятельство, показывающее широкое распространение украшений из драгоценных металлов.

Наконец, привозное золото и серебро играло роль металлических денег в разных формах. С одной стороны, из них чеканились русские монеты во времена Владимира и Ярослава; эта функция, несомненно, была незначительной, доказательством чего служит огромная редкость этих монет.

Несомненно, что золотые и серебряные монеты иностранных государств имели также некоторое обращение, но только среди купцов и в ограниченном количестве, доказательством этого служит то, что эти монеты вовсе не упоминаются в древних русских источниках как предмет оборота, т. е. золотые денарии и т. д. Круг их обращения был чрезвычайно узок, и на широком рынке они не обращались.

Наконец, главной формой драгоценных металлов как денег были слитки их — «гривны», «полугривны», «рубли», имевшие значительный оборот на Руси.

Так как гривна заключала в себе ?—? фунта драгоценного металла, то, естественно, это была расчетная единица купцов-оптовиков. Мелкая обычная торговля на внутреннем рынке требовала гораздо более мелких «купюр».

Указанные обстоятельства, т. е. полное отсутствие местного золота и серебра, употребление этих металлов в широких размерах для разных целей, были причиной тому, что Древняя Русь имела денежную систему, основанную не на металлах, а на мехах различных животных, хотя металлическая система и сосуществовала.

Что меховая система существовала на Руси, видно из показаний иностранцев. Ахмед из Туса (Ahmed de Thous) (см. Hammer. Sur les origines russe. СПб., 1825. С. 37 и 101)[166] писал в половине XII в.: «И у русских кожаные деньги — шкуры белок (серых), а не диргемы, и кожи без меха (шерсти), с передними и задними лапками и когтями (вот это-то и была, видимо, “ногата”. — С. Л.); если что-либо недостает у кожи, то она считается испорченной и отсюда они не вывозятся никуда, как товар».

Меховая система, естественно, имелась не только на Руси, но и всюду, где было много пушного зверья. Аноним, архидиакон Гнезненский, писал о Польше XII в.: «Ubi prius cum nigro argento et pelliculis de capitibus aspergellinis graviter ferisabant»[167], — таким образом, шкурки с головок белок (очевидно, «мордки») употреблялись и в Польше.

Матвей из Мехова[168] сообщает, что в 1298 г. пражские «гроши» заменили в Польше «шкурки с головок и лапок белок» («pelliculis capitum et extremitatum asperiolorum»).

Нейштадт в Ливонской хронике XVII в.[169] писал, что бременские купцы, когда они начали торговать в 1184 г. с Ливонией, застали там употребление беличьих ушек, украшенных серебряными гвоздиками, вместо монеты (очевидно, полная аналогия с «ушками» на Руси).

Наконец, имеется чрезвычайно важный исторический документ: договор XIII в. новгородцев с готландцами, где сказано: «…quelibet lodia dabit vectoribus 4 panes et unam scutellam butiri; si panes haberi noluerint, dabuntur eis pro quolibet pane due cunen et pro butiro 3 capita martarorum»[170].

Таким образом, и «куны» (cunen) и «головки куниц» (т. е. «мордки») (capita martarorum) были расчетной единицей между новгородцами и готландцами, равно как и хлебы (очевидно, в мелких расчетах).

Подобные же указания можно найти у Гильберта Ланнуа[171] в его путешествии в Россию (1412–1414), у Рубруквиса[172] (1253) и т. д. Здесь уместно будет сказать несколько слов о споре «меховистов» и «антимеховистов» и о методах ведения его последними.

Ф.И. Михалевский (Очерки истории денег и денежного обращения. М., 1948. С. 233) пишет: «Иностранцы, на которых ссылаются «меховисты», писали большей частью не о своих наблюдениях, а с чужих слов. Так, указанный выше Рубруквис сам на Руси не был, а сведения о Руси получил во время своего пребывания в татарской орде, куда был послан Людовиком IX для обращения татар в христианство».

Чтобы выяснить, как было на самом деле, приведем для сравнения цитату из Шодуара (I, с. 10)[173]: «Монах Рубруквис, посланный в 1253 г. от святого Лудовика к татарам, для обращения их в христианство, и видевший много русских в Орде, свидетельствует, что между ними были в обороте кожаные деньги, или лоскутки кожи, за монету. Он пишет: “Между русскими употребляются, вместо денег, цветные кусочки кожаные”».

Таким образом, Рубруквис видел все собственными глазами. Он указывает, что кожаные деньги ходили между русскими купцами даже на чужой территории. Это особенно важно. Значит, несмотря на возможность производить мелкие расчеты между собой, употребляя самые разнообразные восточные монеты, а также, несомненно, западноевропейские, византийские и т. д., русские все же пользовались между собой собственной системой.

Отсюда вывод, что остальное население на Руси пользовалось кожаными деньгами и подавно. Если в столице Орды при наличии иностранной мелкой монеты русские употребляли свои кожаные деньги, то на Руси употребление их диктовалось просто железной необходимостью.

Не менее основательно возражение против «меховистов», что, мол, если кожаные деньги играли большую роль в мелком размене, то почему в кладах с арабскими диргемами[174] столько монеты, разрезанной пополам или даже начетверо?

Ответ на это следующий: 1) присутствие в кладах резаных диргемов вовсе не означает, что в мелких расчетах арабы не употребляли в торговле с руссами кожаных денег, их не прятали, ибо они сгнивали; 2) разрезание серебряной монеты объясняется вовсе не отсутствием кожаной, а полным отсутствием в обороте тогдашнего времени медной монеты, при мелких расчетах арабские купцы могли платить русским только фракциями своих монет; 3) (и главное) на Востоке медные монеты не были в большом ходу, поэтому за долгую жизнь серебряной монеты всегда бывали случаи необходимости мелкого расчета, — единственным выходом из положения было разрезание серебряной монеты. Поэтому совершенно очевидно, что многие диргемы разрезывались еще до прибытия на Русь.

Насколько легковесны возражения против «меховистов», видно из следующего объяснения Михалевского (с. 234): «Мордка может относиться к изображению звериной морды на монете». Допустим, что монету с мордой зверя называли «мордкой», но существовали ли на Руси такие монеты?! Казалось бы, что автор, пишущий узкоспециальный труд о деньгах, должен был бы знать о существовании книги барона Шодуара, в которой изображены все русские и иностранные монеты, ходившие когда-либо на Руси, и не стоило особого труда заглянуть в нее. В этой книге нет даже малейшего подобия того, что можно было бы назвать «мордкой». Такова полная беспредметность в методе гуманитаристов. Наконец, если принять объяснение Михалевского, что могла означать «обеушная мордка»? Неужели были монеты с изображением одноухой морды?

О свидетельстве Герберштейна (с. 233) Михалевский отзывается так: «Герберштейн был в Москве в XVI в., когда сведения о меховых деньгах могли дойти только в виде туманного исторического предания»[175]. На с. 232 он пишет: «В. О. Ключевский в “Сказаниях иностранцев о Московском государстве” цитирует бургундского путешественника Гильбера Ланнуа, бывшего в Новгороде в 1412 г. Ланнуа пишет, что “монетой в Новгороде служат куски серебра около 6 унций весом, без всякого изображения, золотой монеты нет, а мелкой монетой служат головки белок и куниц”». Итак, достоверность сообщения Ланнуа никем не оспаривается. Почему же через сто лет слова Герберштейна о том же самом вызывают сомнения?

Если бы Михалевский не знал сообщения Ланнуа, то он имел бы некоторое основание (из-за незнания) скептически отнестись к сообщению Герберштейна, но ему было известно не только это сообщение от 1412 г., но также и указ Петра I от 1700 г. о прекращении торговли кожаными «жеребьями» в Калуге. Значит, никакого туманного исторического предания в сообщении Герберштейна нет, есть только научная недобросовестность Ф. И. Михалевского.

Свидетельств о существовании на Руси мехово-кожаной системы можно найти множество, мы их не приводим, ибо не пишем монографию, отметим только, что указанная система имелась не только на Руси, но и в соседних государствах и что она до XIII–XIV вв. господствовала.

Имеются точные данные, что только в начале XV в. в Пскове и Новгороде перешли с меховой системы на металлическую. В Псковской летописи под 1409 г. находим, что псковичи «того же лета отложиша в Пскове кунами торговати и начали торговати пенязи» (т. е. металлической монетой)[176].

Под 1420 г. находим: «Тогоже лета начаша псковичи деньгами торговати чистым серебром».

Во Второй летописи под 1424 г.: «… псковичи отложиша пенязьми артуны торговати и приставиша мастеров деньги (свои) ковати в чистом серебре».

Таким образом, псковичи сначала перешли на употребление иностранной металлической монеты (артиг, артуг — с 1400 г. шведская монета в 3 оре), но вскоре начали чеканить и свою собственную.

Интересно, что новгородцы проделали ту же операцию почти одновременно с псковичами. Под 1410 г. находим: «Того же лета начаша новгородци торговати промежи себе лопьци (вариант: лобци) и гроши литовськими и артуги немечкими, а куны отложиша». В одном из списков летописи 1411 г. это место пояснено: «А куны отложиша, еже есть мордки куньи»[177].

Что меха служили еще долго основой торговых и вообще финансовых сделок не только на Руси, но и за границей, видно из того, что великий князь Иван Васильевич, отправляя в 1489 г. послов в Германию с поручением нанять мастеров на русскую службу, выдал им на расходы «два сорока соболей и 3000 белок» (Мрочек-Дроздовский П. Н. Исследование о Русской Правде. Вып. I. М., 1881. С. 766. Примеч. 55)[178].

Как видно из уставных грамот, белки заменялись деньгами из расчета 100 белок — 1 рубль (там же, с. 862, примеч. 62). Кстати, добавим, что в начале последнего столетия шкурка белки на месте заготовки в Вологодской губернии стоила 5–7 копеек, в зависимости от качества.

Следует отметить, что счет на куны был гораздо шире, чем думают, и выходил далеко за границы Руси. Профессор Вадштейн (1927, Oslo) в книге Festskrift til Hj. Falk (289–292) указал, что во Фрисландии, ведшей широкие торговые обороты с Восточной Европой и имевшей крупные опорные пункты далеко извне, например Бирка на озере Мелар, употреблялся счет на куны. В «Рустрингенских законах» мы находим на это явные указания: «Fiuwer skillinga cona» или «That pund is singum skillinga cona», что вполне напоминает наши «гривны кун»[179].

Таким образом, новгородский счет на куны перешел к фризам и особенно долго удержался в Рустрингене (там же, с. 292). Эти данные мы нарочно приводим из норманиста Н. Т. Беляева, показывая, что в писаниях норманистов есть много шил, которые так и лезут из скандинавского мешка.

Само собой разумеется, что шкурно-меховая система сменилась металлической в разных частях Руси в разное время, и в различных своих функциях. Как правило, глухие места, удаленные от больших городов, еще долго сохраняли свою меховую систему, тогда как в городах она уже совершенно отжила. В различных формах и в силу различных причин она дожила даже до времен Петра I.

В 1838 г. вышел перевод книги барона Шодуара «Обозрение русских и иностранных в России денег». Переводчик, аноним В. А., на с. 23 в III томе «Собрание изображений» дал следующее примечание к таблице, изображающей пять разных типов кожаных денег:

«М. Н. Макаров сообщил в статье: Русские предания, напеч. в Моск. наблюдателе, ч. XII, сего 1837 года, на с. 504 сведение, что в бывшей Александровской слободе (ныне с 1778 г. уездн. г. Александров Владимирск. губ.) существовала некогда мастерская делания кожаных Государственных Ассигнаций около 1807 г. Там можно было еще видеть несколько инструментов у Александровских жителей. Г. Макаров сам видел несколько таких денег, которые иные называли ушками, а другие как-то иначе.

Александровский исправник В. Н. Бариков доставил 5 или 6 образцов таких знаков бывшему Владимирскому Гражд. Губернатору князю И. М. Долгорукову. Говорили, что такие деньги были выдуманы царем Грозным. Доставляемые Бариковым были сделаны из тонкого темного сафьяна; цвета отгадать нельзя, вид их неправильный четвероугольный, и больше обыкновенных (?! — С. Л.) ассигнаций. Одна из них была с бордюром (каймою) на лицевой стороне, а на другой стороне надпись: “за рубль плата”. Прочие слова не разбирались, тут каймы не было, а полагалось клеймо вроде печати с двуглавым орлом. Делались еще и такие сего же рода ассигнации (знаки), на коих плата не означалась, а вся их ценность (valeur) заключалась только в цифре и клейме с государственным гербом. О сей мастерской не упомянуто, ни в Географ. словаре Щекитова, ни в Энциклопедическом Лексиконе.

В дворцовых записках 1700 г. 10 марта (Рос. магазин Ф. Туманского. Ч. 2. 1793. С. 307), упомянуто о запрещении торговать “кожаными и иными жеребьями”».

Сам Шодуар поместил в своем труде следующую короткую главу: «Описание некоторых кожаных денег, или отрезков, сохранившихся до наших времен».

«В Свято-Александровском Успенском монастыре Владимирской губернии, хранилась полная бочка денег сего рода; одни из них были здесь представленной величины, продолговато-четвероугольные, с изображением крючка; другие поменьше, со звездочкой. На одном отрезке видно слово “Кудма”, название речки, в древней Новгородской области, находящейся недалеко от Архангельской и впадающей в Северную Двину.

Мне случилось видеть такой же отрезок со словом “Удма”, и это служит подтверждением вышеизложенного моего мнения, что общины имели собственные свои деньги или значки (марки). Два образчика сего рода кожаных денег доставлены Московскому Обществу Истории и древностей Российских. В Воронежском арсенале также сохранено несколько их с изображением на одной стороне св. Георгия на коне, а на другой с надписью: “Царь и великий князь Иван”. Неизвестно, под каким названием обращались сии деньги в народном употреблении!

Г. Свиньин, в перечневой описи своего Русского музея[180], означил: 2 мордки и 2 кожаные крючка, полученные им из старинных монастырей городов Александрова и Свияжска, но без всякого объяснения и без показания, на чем он основывает название “крючки”, которого нет ни в каком Русском письменном памятнике. Руссов[181] также уверяет, что во многих собраниях (музеях) находятся такие кожаные деньги, не именуя ни одного из них».

Из вышеизложенного видно, что кожаные деньги в форме «ассигнаций», т. е. кредитных билетов и т. д., дожили по крайней мере до времен Петра I и что существование их в прошлом несомненно.

О реальности кожаных денег в прошлом говорит и следующий указ Петра I 1700 г.: «…делать медные денежки и полушки и полуполушки для того, что во многих низовых и иных городах за скудностью денежек на размену в мелких торгах пересекают серебряные копейки надвое и натрое и торгуют ими вместо денежек на размен, а в Калуге и в иных городах вместо серебряных денежек торгуют же кожаными или иными жеребьями».

Совершенно очевидно, что кожано-меховые деньги с X, скажем, века и по XVIII имели самое разнообразное применение, форму, ценность и употребление, и всякое сомнение в этом отношении «антимеховистов» не имеет никаких оснований. Система эта была, но эволюционировала, но как — неизвестно, что вполне понятно, ибо еще до сих пор имеются специалисты, отрицающие вообще ее существование.

Обратимся теперь к рассмотрению, что же собой представляла мехово-кожаная система денег. Здесь мы сталкиваемся с массой недоуменных вопросов, совершенно не рассмотренных русской наукой. Постараемся поэтому медленно и постепенно извлечь то достоверное, что заключено в свидетельствах истории.

Прежде всего, бросается в глаза терминология этой денежной системы, — вся она связана со шкурой животного: «куна» (куница), «векша», «векшица», «веверица» (белка), «ногата» (т. е. с ногами: совершенно целая шкурка), «резана» (т. е. разрезанная известным образом; добавим, что писалось «р?зана», а не «резана», следовательно, слово происходит от «р?зать»), «мордка», «обеушная мордка» (т. е. с двумя ушками), «ушка», «лобец», «долгая» и т. д.

Во всей этой системе нет ни одного чужого слова, все термины связаны только со шкурой животного.

Эта цельность показывает полную глухоту к звукам родной речи множества исследователей: они в слове «ногата» (т. е. «с ногами», как «ушат» — «с ушами») усмотрели арабское «нагд» или эстонское «нахат». Приходится только разводить руками при виде этой тупости: кажется, все налицо, — совершенно ясное русское слово, с ясным функциональным значением, употреблявшееся только русскими, в оригинальной, исключительно русской меховой системе, аналогичное по крайней мере десятку таких же терминов, в системе без единого иностранного слова, так нет! Это — эстонское «нахат».

При чем тут эстонцы? Наконец, если между «ногата» и «нахат» есть какая-то связь, то не русская ли «ногата» превратилась в «нахат»? Ведь на протяжении всей известной истории чудь[182] (эстонцы в том числе) все время ассимилировались славянами и находились под политическим, культурным и торговым влиянием славян. Всегда Русь была в десятки раз многочисленнее чуди и испокон веков шла в политическом отношении далеко впереди последней. Значит, именно Русь имела все шансы передать слово чуди, а не наоборот, слово из цельной русской системы, а не включить ни с того ни с сего одно эстонское слово в русскую систему.

Далее: в конце концов, что же представляет собой «ногата» — эстонское ли «нахат» или арабское «нагд»? Кажется, между эстонцами и арабами дистанция достаточного размера, чтобы их отличать друг от друга.

Ни один исторический документ не оставил следов того, что на Руси совершались торговые сделки на диргемы, солиды, денарии или нагды, но… таково уж холуйство мысли, что надо найти хоть бы эстонское «нахат», лишь бы не принять своего собственного слова «ногата»!

Кстати отметим, что «ногата», как совершенно цельная шкурка с ногами, значительно дороже «резаны», т. е. резаной: 1 ногата = 2 ? резан.

Для краткой «Русской Правды» XI в. денежная система представляется в таком виде: 1 гривна = 20 ногатам = 25 кунам = 50 резанам = 100 векшам. Спрашивается: мыслимо ли включение какого-то эстонского «нахата» (видимо, монеты)[183] в совершенно оригинальную русскую платежную систему, основанную на мехах и коже?

Что же представляла собой «куна»? И что значило «гривна кун»? Можно с полной ответственностью утверждать, что этого толком никто не знает, существуют только разные предположения.

Попытаемся сами разобраться в этом вопросе. Отметим, прежде всего, что «куна» иногда называлась «долгея». Это видно из следующего. Под 1305–1308 гг. мы находим: «А дворяном и своим како пошло погон имати от князя по 5 кун, а от тиуна по две долгеи». В 1317 г. о том же говорится: «А дворяном твоим како погон имати от князя по 5 кун, а от тиуна по две куны»[184]. Из этих отрывков-вариантов видно, что «долгея» только иное обозначение куны.

Что куны не были металлом, а мехом, видно из того, что под 1307 г. находим, новгородцы говорят: «А на селех его куны ему даем, а ныне серебра ему не вели имати». Очевидно, на селах была нехватка серебра, и население до сих пор платило своей натуральной единицей — мехом, а на требование платить серебром ныне они жалуются.

Итак, платили мехом, но каким мехом? Естественно, что не только куньим, а и другим, так, о векше мы имеем также точные сведения. Почему, однако, в денежную систему не вошли меха других обыкновеннейших животных: волка, лисицы, зайца, бобра, выдры, хорька и т. д.? Ведь их соотносительная ценность довольно постоянна.

Надо полагать, что употребление их было уже пройденным этапом меховой системы, именно выработалась унифицированная система, опиравшаяся на ценность куницы в крупных расчетах и ценность векши (белки) в мелких. Ценность различных пушных зверей перечислялась на куны как на единицу счета.

Другим, гораздо более трудным вопросом является: что такое была «гривна кун»? На Руси ходили слитки золота и серебра, которые назывались соответственно «гривна золота» и «гривна серебра», следовательно, «гривна кун» была также весовой единицей. Таково объяснение, вытекающее из смысла самого термина.

Рассмотрим сперва, что представляла собой металлическая гривна, о которой нам известно гораздо больше и более достоверного. Что значит это слово, в сущности, неизвестно. Некоторые предполагают, что оно происходит от загривка, так как гривной первоначально называли металлический обруч вокруг шеи, от которого по мере надобности якобы отрубали куски металла. Искусственность такого объяснения самоочевидна. Во всяком случае, слово это русского происхождения, но значение его не установлено.

Металлические гривны были различной формы: 1) штандартные, шестиугольные слитки; 2) скаловая гривна, т. е. в виде скалки (палочки) и 3) круглые лепешки. Разрубленные пополам гривны назывались «рублями». Слово «рубль» отмечено в летописях уже в начале XIV в.; так, например, князь тверской Димитрий Михайлович и Юрий Данилович помирились «на двух тысящах рублев серебра».

Употребление слитков ценных металлов на Руси отмечено по крайней мере для периода VIII — XV вв. Сведения о них мы находим и у иностранцев. Персидский писатель Ахмед Туси (уже упомянутый) писал в 1160 г. в сочинении «Аджайбуль Махлукат»[185]: «И обращаются у них русских, слитки металла определенного веса».

Арабский путешественник Ибн-Батута в 1333 г., говоря об орде Джугидов, сообщает, что в орде обращаются «саум (т. е. серебряные слитки), на которые Руссы продают и покупают, и таким образом саумы попадают в Орду. Каждый саум весом в 5 арабских уккий-унций».

Это сообщение проверяется совершенно точно. В арабской унции заключалось по 31 грамму, следовательно, саум заключал в себе 155 граммов. Гривны же шестиугольной формы, обращавшиеся в XIV в. в Южной Руси, весили от 150 до 160 граммов, что дает совершенно точное совпадение с данными Ибн-Батута.

Обращение гривны уходит глубоко в древность, по крайней мере, это установлено для VIII в., ибо некоторые из них были найдены с арабскими диргемами Омайядов того времени.

Проба разных гривен колебалась между 72–93. Гривны были нескольких форм и величин. Новгородская гривна весила 45–48 золотников, т. е. равнялась половине фунта или половине кельнской марки, давшей основание русскому новгородскому фунту. Эта гривна была особого фасона, именно снизу на середине имелась глубокая выемка, придававшая гривне форму лодочки. Сколько можно судить, эта форма была заимствована из Китая. Один экземпляр найден в 1897 г. в Глазовском уезде с надчеканкой «шань», т. е. «гора».

Существовала и особая киевская гривна, она весила всего 36–38 золотников и была половиной византийского фунта, что имел не 96, а 72 золотника («солида» или «златника»). Здесь необходимо отметить разницу: Новгород тяготел по мерам и ценностям к Западной Европе, Киев — к Византии, что вполне понятно.

Гривны никогда не отливались весом в фунт, а всегда в полфунта (будь то в Новгороде или Киеве), а счет велся целыми гривнами, в которые входили две полугривны; почему это было так, сейчас выяснить трудно.

В половине XI в. в Германии произошла смена системы: фунт (марка) стал весить только половину прежнего фунта, и это было введено и на Руси через ганзейских купцов. После введения этой новой легкой марки (гривны) последняя, в отличие от старой, тяжеловесной, стала называться «гривенкой», но это различие не было постоянным и строгим.

Итак, металлическая гривна имела весовое значение, равняясь полуфунту. В какой мере, однако, меха могли сочетаться с весом? В настоящее время пуд отборных соболиных шкурок почти точно равняется по цене пуду чистого золота. Отсюда ясно, что менее ценные меха (куниц, лисиц и т. д.) могли брать на себя весовую функцию серебра и более дешевых ценностей. Есть основания, однако, думать, что эта весовая гривна мехов с течением времени изменила свое внутреннее содержание, но когда, где, каким путем и т. д. — это совершенно не установлено.

Априори можно сказать, что в различные времена, в разных местах это изменение внутреннего содержания понятия «гривна кун» происходило по-разному, — отсюда основание для не оконченного до сих пор спора, что такое «гривна кун».

Некоторые авторы утверждали, что «гривна кун» упоминается гораздо раньше «гривны серебра», последняя, мол, упоминается впервые только с половины XII в., и делали выводы, что та или иная гривна была древнее.

Михалевский (1948) считает, что «в летописях “гривна кун” впервые встречается в Ипатьевской летописи в духовной грамоте Владимира (владимиро-волынского) под 1287 г. Об одном из своих сел — Березовиче — он говорит следующее: “А село есмь купил Березовиче Урывича у Давыдовича Федорка, а дал есмь на нем 50 гривен кун, 5 локот скорлата да броне дощатые”».

Что же касается гривны серебра, то она упоминается в памятниках значительно раньше. В Густинской летописи под 1122 г. сказано: «В се же лето ляхи лестию яша Володаря, князя Премышского, но искупи его Василько за двадесят тисящ гривен серебра».

Вряд ли стоит доказывать, что эти летописные выписки далеко не предельны: берем первые попавшиеся примеры. В 1119 г. умер минский князь Глеб Всеславич, еще при жизни он пожертвовал в Киево-Печерский монастырь за себя и за жену 600 гривен серебра и 50 гривен золота. Это сведение отодвигает назад «гривну серебра».

Татищев сообщает («История Российская с самых древнейших времен». Кн. 2. 1773. С. 130), что в 1076 г. чешский князь Вратислав согласился на мир с Болеславом Смелым и выдал ему 1000 гривен серебра. Позже он выдал Владимиру Мономаху и Олегу Тьмутороканскому также по 1000 гривен серебра.

Что же касается «гривны кун», то косвенное указание мы находим уже под 980 г.: «Посемь реша ворязи Володимеру: “се град наш; мы прияхом и, да хочем имати окуп на них, по 2 гривн? от человека”. И рече им Володимер: “пожд?те, даже вы куны сберуть, за месяць”». Здесь связь гривен с кунами, а не с серебром, совершенно ясна.

Все эти выписки не могут решить, однако, что подразумевалось, когда летопись говорит о гривне: была ли это гривна серебра или «гривна кун»?

Некоторые исследователи видят в этих названиях, в сущности, синонимы; обе единицы, мол, равны друг другу, но представляют собой две формы выражения одной и той же ценности.

Заблоцкий («О ценностях в Древней Руси». 1854. С. 39)[186] думал, что гривна кун — это такое количество меховых денег, которое в тот период, когда меха и серебро обращались на одинаковых правах, соответствовало по стоимости серебряной гривне.

«Но когда, — говорит он, — драгоценный металл сделался исключительным, общим представителем меновых ценностей, то естественно, что меха должны были потерять в такой степени, в какой возросло значение металлической монеты. Вследствие этого гривна кун упала настолько, что она стала стоить не более десятой части серебряного рубля».

С подобным объяснением можно было бы и согласиться, если бы количество серебра резко убывало (и это было бы установлено), тогда соотношение в цене серебра и мехов могло весьма сильно клониться в пользу серебра, но ценность мехов не могла падать, а, несомненно, возрастала, ибо количество пушного зверя в связи с развитием культуры уменьшалось и он уходил в дебри все далее на восток. Уже самое название Соболичьего берега на Чудском озере говорит о том, что соболи еще во времена Александра Невского водились тут, в настоящее же время они попадаются только за Уралом.

Поэтому если серебро дорожало, то дорожали и меха, и трудно допустить, чтобы первоначальный паритет дошел до отношения 1:10. Гораздо более вероятно, что с самого начала паритета не было, т. е. гривна серебра никогда не была равной гривне кун.

Мысль, аналогичную мысли Заблоцкого, высказал и Б. А. Романов (1951)[187]: «Привоз в Восточную Европу диргема естественно должен был отразиться на местных деньгах. Составляя постоянно эквивалент шкурки куницы, диргем получил ее наименование, т. е. стал называться “куной”, а четвертушка или, быть может, даже меньшая часть диргема — “веверицей” или, позже, “векшей”. Так, предположительно, можно объяснить, почему слово “куна” получило значение денег вообще».

Не входя здесь в рассмотрение этого крайне спорного отрывка, мы только отметим, что Романов устанавливает паритет между иностранной металлической монетой и шкуркой куницы и эту иностранную монету включает в систему русской меховой системы, что совершенно невероятно.

В. Ключевский (Курс русской истории. Ч. I. 267–268) видит в «гривне кун» серебряный слиток, но меньшего веса, того же мнения придерживается и М. Погодин (Древняя русская история. 1871. С. 482). Ключевский пишет: «…во второй половине XII в. известные нам обстоятельства стеснили внешнюю торговлю Руси; прилив драгоценных металлов из-за границы сократился, серебро вздорожало, и из памятников конца XII и начала XIII в. видим, что вес гривны кун уменьшился вдвое, до ? фунта. Гривна кун, став легковеснее вследствие вздорожания серебра, сохранила прежнюю покупную силу, так как в связи и соразмерно с тем товары подешевели. Но иноземная серебряная монета, служившая разменными частями гривны кун, приходила к нам с прежним весом, а меха как деньги сохранили в русском обороте прежнюю покупную силу, и, значит, изменилось их рыночное отношение и отношение всех товаров к металлическим единицам».

Из этой цитаты видно, что Ключевский упускает многое: 1) вовсе не доказано, что гривна кун была металлом; 2) девальвация гривны серебра в XII в. случилась не потому, что «серебро вздорожало», а потому, что кельнская марка уменьшила свой серебряный вес вдвое, и естественно, что и новгородская гривна не могла сохранить тот же вес, а также стала нести вдвое меньше серебра, следовательно, ценность гривны изменилась не в силу внутренних, а международных причин; 3) как бы ни изменялась ценность металлических денег, а мехов не становилось больше, а меньше, следовательно, имелся налицо взаимно уравновешивающийся процесс между серебром и мехами; 4) совершенно не доказано, что иностранная серебряная монета в XII — XIII вв. служила мелкими разменными частями гривны, — мы уже видели, что только в начале XV в. в Новгороде и Пскове кунная система была отменена и там перешли сначала на иностранную, а затем и на собственную металлическую систему; 5) Ключевский отметил, как результат долгого процесса, падение веса гривны вдвое, но ведь источники говорят о падении в 5, 8 и даже в 10 раз! Это обстоятельство Ключевский обходит полным молчанием. Не развивая здесь дальнейших аргументов, отметим только, что соображения Ключевского чистейшая теоретизация, догадка и ничего более.

А. И. Черепнин (Труды Московского нумизматического Общества. Т. II. Вып. 2. С. 188) понимает под «гривной кун» не серебряный слиток, а количество иностранной монеты, соответствующее по стоимости гривне.

Черепнин настолько «антимеховист», что пишет: «Название кун черными, вероятно, не всегда означало черные шкурки куниц; под этим именем иногда подразумевались и монеты, потемневшие от времени, вследствие значительной примеси меди к серебру, из которого они были отчеканены». Вряд ли стоит добавлять, что искусственность такого объяснения самоочевидна.

Михалевский (1948. С. 237) пишет: «“Монетную” теорию подкрепляет тот факт, что в Новгороде гривна кун была основной денежной единицей до XV в.». Из летописных цитат видно (см. выше), что в начале XV в. псковичи и новгородцы отказались от торговли «кунами», а начали торговать иностранной монетой, а затем вскоре выпустили и свою собственную. Это говорит совершенно бесспорно за то, что до XV в. господствовала система кун и только с начала XV в. новгородцы и псковичи «куны отложиша». Иначе говоря, свидетельства летописей говорят обратное утверждениям Михалевского.

Михалевский далее добавляет: «При широком развитии внешней и внутренней торговли в Новгороде трудно себе представить, чтобы обращение обслуживалось, как правило, меховыми деньгами или даже одними слитками. До тех пор, пока Новгород не начал чеканить свою монету, там, несомненно, обращалась иностранная монета, главным образом западная (Ганза). То же, вероятно, было в Пскове, Смоленске, Полоцке и Витебске, где торговля с Западом достигла значительных размеров. Особенно показательно то, что в памятниках исчисляются в кунах не только платежи русских, но и платежи, производившиеся немцами, причем платежи уже исчисляются не в гривнах, а в марках кун» (Бережков. О торговле Руси с Ганзой. СПб., 1879. С. 157)[188].

Нельзя не отметить здесь прежде всего предположительности утверждений Михалевского, все это снабжается выражениями: «должно быть», «вероятно» и т. д., ясно, что это не факты, а чистые умозрения. Но даже в этих умозрениях Михалевский крайне слаб: он все время толкует о Новгороде, Пскове, Витебске, Смоленске, но ни слова не говорит о Южной и Восточной Руси, в особенности о Москве, Ростове, Суздале, а ведь «гривна кун» — это основа общегосударственной системы, и все его рассуждения должны быть правомочны по отношению ко всей Руси, а не только к ее северо-западному углу. В этом углу благодаря близости к Западу, возможно, и циркулировала западная иностранная монета, но Русь — это в целом покрупнее и поважнее, чем Новгород. Если бы предположения Михалевского были верны, то мы должны были бы иметь и в районе Суздаля — Ростова — Москвы многочисленные находки западных монет, а именно этого нет.

Михалевский видит в факте, что на Западе ценности исчислялись в марках кун, какое-то доминирование денежной металлической системы, но и это неверно: куны лежали в основе исчисления, и если они брались в марках, а не гривнах, то это потому, что «марка» была своим, западным словом и между маркой и гривной существовала постоянная пропорция. Мы видели выше, что, когда марка упала вдвое, то же случилось и с гривной.

Таким образом, мы видим: большинство исследователей считает, что «гривна кун» была единицей металлической, вернее, серебряной, а не меховой. Для установления истины обратимся к древним источникам и сделаем выводы, вытекающие из их сравнительного рассмотрения.

1. «Аже пустить (т. е. прогонит. — С. Л.) боярин жену (из) великих бояр, за сором еи 300 гривен, а митрополиту 5 гривен золота; менших бояр гривна золота, а митрополиту гривна золота, а нарочитых людии 2 рубля и митрополиту 2 рубля; простои чяди 12 гривен, а митрополиту 12 гривен, а князь казнит» (статья из кодекса духовного суда)[189].

Наказание, возлагаемое митрополитом на виновного, как правило, распределялось пополам: одна половина шла истцу, а другая митрополиту, поэтому из штрафа в пользу жены высших бояр видно, что одна золотая гривна равнялась 60 гривнам кун (что речь идет именно о гривне кун, увидим дальше).

2. «Аще кто пошибаеть боярскую дщерь или боярскую жену, за сором еи 5 гривен золота, а митрополиту такоже, а менших бояр — гривна золота, а митрополиту гривна золота, а нарочитых людий 2 рубля и митрополиту 2 рубля; а простои чади 12 гривен кун, а митрополиту 12 гривен кун, а князь казнит».

Слово «пошибаеть» некоторыми переводилось как «изнасилует», — это вряд ли верно, ибо тут же рядом имеется отдельная статья, где сказано ясно: «Аще кто умчить девку или понасилить». Очевидно, «пошибаеть» следует понимать как «побьет» или «ударит».

3. «Аще кто умчить девку или понасилить, аще боярская дщерь будеть, за сором еи 5 гривен золота, а митрополиту 5 гривен золота. Аще будеть менших бояр, ей гривна золота, а митрополиту гривна золота. Аже добрых людей будеть, две гривны серебра за сором, а митрополиту рубль, а на умычницех по 60 митрополиту, а князь их казнит».

Из этой статьи не вытекает, что две гривны серебра равнялись рублю. Дело в том, что соучастники умыкания ничего не платили истцу, зато митрополит получал с каждого помощника умыкателя «по 60» (надо полагать, векшей).

4. «Аще кто назоветь чюжую жену блядию, а будеть боярская жена великыих бояр, за срам ей 5 гривен злата, а митрополиту 5 гривен злата, а князь казнит; а будеть менших бояр, за срам ей 3 гривны золота, а митрополиту 3 гривны злата; аже будеть городских людей, за сором ей 3 гривны сребра или рубль, а митрополиту такоже; а сельской жене 60 резан, а митрополиту 3 гривны».

Из этой статьи видно, что жены горожан также разделялись на несколько категорий: от «3 гривен серебра» до «рубля». Селянка получала 60 резан, митрополит в этом случае 3 гривны кун, отсюда 1 гривна кун = 20 резанам.

5. «Аще две жене биються, митрополиту 60 резан или 6 гривен на виноватой». Закон предвидит две возможности: а) из бьющихся одна виновата, — в этом случае она платит 6 гривен (очевидно) кун; б) обе бьющиеся виноваты, в этом случае они платят 60 резан. Мы полагаем, что на самом деле следует «по 60 резан». Всюду в «Русской Правде», если речь идет о совместном преступлении, всегда все участники платят одинаково. В данном случае обе дерущиеся должны отвечать одинаково, и штраф для каждой не может быть меньше штрафа, если виновата только одна. Однако если мы исправим текст на «по 60 резан», то получим в точности двойной штраф по сравнению с единичным, отсюда отношение: 1 гривна кун равна 20 резанам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.