Сделаться в узах лучшим, нежели на самой свободе…

Сделаться в узах лучшим, нежели на самой свободе…

В Москве, в Центральном государственном архиве Октябрьской революции, в фонде 48 (декабристы), под номером 174 хранится папка, на обложке которой значится: «Грибоедов, коллежский асессор, служащий по дипломатическому ведомству при главноуправляющем Грузии».

Это — дело об аресте и допросах писателя и дипломата Александра Сергеевича Грибоедова, подозреваемого в принадлежности к Тайному обществу декабристов.

Однако здесь отсутствуют отдельные письма, которые были приложены к делу. Одни документы сумел уничтожить сам Грибоедов, другие — его друзья и почитатели.

Первым в деле значится документ от 11 февраля 1826 года. Это протокол первого допроса Грибоедова, который вел генерал-лейтенант Левашов. Проставлен номер 224, то есть Грибоедов был 224-м арестантом, допрошенным генералом. (Никита Муравьев, например, был допрошен 72-м по порядку, Пестель — 100-м.)

Как уже сказано, дело содержит не все. Например, не запротоколированы допросы, связанные с комедией Грибоедова «Горе от ума». Следователи, с раскрытой комедией на столе, доказывали ему, что он член Тайного общества. Грибоедов, который помнил свое творение наизусть, опять же с помощью комедии доказывал, что не является членом Тайного общества. Декабрист Завалишин во время следствия находился в одном помещении с Грибоедовым. Он подробно рассказывает об этом в своих воспоминаниях. Следователи особенно возмущались высказываниями в «Горе от ума» Репетилова, который заявлял:

У нас есть общество, и тайные собранья По четвергам. Секретнейший союз…

Они собирали все возможные улики, каждое случайно оброненное слово из письменных показаний других декабристов.

Вот некоторые извлечения из показаний арестованных, подшитые лист за листом в папке дела Грибоедова.

«Он (полковник Артамон Муравьев. — Авт.) вместе с Грибоедовым пришел к Бестужеву-Рюмину с намерением познакомить Грибоедова с братом, Сергеем Муравьевым, как особенно умным человеком… Разговор был общий и не касающийся общества».

Оболенский в письме к государю: «Служащий при генерале Ермолове Грибоедов — он был принят месяца два или три перед 14 декабрем и вскоре потом уехал; посему действия его в обществе совершенно не было».

Трубецкой: «Я знаю только со слов Рылеева, что он принял в члены (Тайного общества. — Авт.) Грибоедова».

Следствие продолжало плести сети обвинения. Учрежденный 17 декабря 1825 года по высочайшему повелению Комитет требует от господина корнета Конной гвардии князя Одоевского ответа: «Коллежский асессор Грибоедов когда и кем был принят в Тайное общество? С кем из членов состоял в особенных сношениях? Что известно ему было о намерениях и действиях общества и какого рода вы имели с ним рассуждения о том?»

Ответ: «Так как я коротко знаю господина Грибоедова, то о нем честь имею донести совершенно положительно, что он ни к какому обществу не принадлежит. Корнет князь Одоевский».

И снова вопрос к поэту К. Рылееву: «Когда и где приняли в Тайное общество коллежского асессора Грибоедова? Что именно сказали ему о целях и средствах общества? Не было ли сделано ему поручения о свидании с кем-либо из членов Южного общества, а также и распространении членов оного в корпусе генерала Ермолова и не имели ли вы от него уведомлений об успехах его действий?»

Ответ: «С Грибоедовым я имел несколько общих разговоров о положении России и делал ему намек о существовании общества, имеющего целью переменить образ правления в России и ввести конституционную монархию; но как он полагал Россию к тому еще неготовою и к тому же неохотно входил в суждение о сем предмете, то я и оставил его.

Поручений ему никаких не было делано, ибо хотя он из намеков моих мог знать о существовании общества, но, не будучи принят мною, совершенно не имел права на доверенность Думы.

Слышал я от Трубецкого, что во время бытности Грибоедова в прошлом году в Киеве некоторые члены Южного общества также старались о принятии его в оное, но не успели в том по тем же причинам, по каким и я принужден был оставить его. Подпрручик Кондратий Рылеев».

Пока продолжается эта длинная, подробная писанина, пока арестованные скрипят гусиными перьями по бумаге, из Петербурга на Кавказ отправляется царский фельдъегерь. Он не имеет права останавливаться, не имеет права медлить. В его сумке важные документы, которые надлежит вручить непосредственно генералу Ермолову. Фельдъегерь везет царский приказ об аресте Грибоедова и немедленной его отправке в Петербург.

Кто такой Алексей Ермолов?

Невозможно писать, говорить и понять дело декабристов, не вспомнив генерала Ермолова. Как будто он далек от этих восторженных молодых офицеров. За его плечами многолетняя царская служба, взлеты и падения. Но он не только их друг, наставник, командир. Ермолов в минуты тяжелейших испытаний для молодых своих друзей находит возможности и силы их защитить, спасти.

«Поэты суть, гордость нации!» — так высоко он ценил своих друзей. Среди них Грибоедов, Кюхельбекер, Лермонтов, Жуковский, Пушкин. В 1829 году Пушкин делает круг в двести верст, чтобы заехать повидать Ермолова, Нет русского поэта того времени, который бы не посвятил ему своих стихов и восторженных слов! Вспомним Пушкина:

— Смирись, Кавказ! Идет Ермолов…

Грибоедов служил под командованием генерала Ермолова. Вместе с ним отправился в Иран. «Что за славный человек, — писал Грибоедов, — мало того, что умен, нынче все умны, но совершенно по-русски на все годен, не на одни великие дела, не на одни мелочи, заметь это. При том тьма красноречия, и не нынешнее отрывочное, несвязное наполеоновское риторство, его слова хоть сейчас положить на бумагу».

Любой, кто знал и дружил с Ермоловым, не остался равнодушным к нему. Поэт Жуковский, воспевая героев войны против Наполеона, восклицал: «Ермолов, витязь юный!» К. Рылеев обращался со стихами к прославленному генералу, просил его помочь греческому народу.

Грибоедов писал, что пристал к Ермолову «вроде тени». Он признавался, что не может оторваться от своего начальника! Они проводят дни и месяцы в разговорах. «Остроты сыплются полными горстями», — утверждал Грибоедов.

И какие остроты! Они становятся крылатыми фразами, летят через горные вершины Кавказа и достигают салонов Петербурга и Москвы. О заикавшемся Паскевиче генерал Ермолов говорил, что… пишет без запятых, а говорит с запятыми. Когда Московский университет сообщил ему, что избрал его своим почетным членом, Ермолов отказался. Генерал объяснил, что не заслужил этой чести, но с течением времени он ее заслужит.

Алексей Ермолов — человек широкого кругозора и огромной культуры. Во время ссылки в Кострому, в период капризов императора Павла, Ермолов изучал латинский язык. И потом он не только читал по-латыни, но и свободно изъяснялся на этом языке! На его рабочем столе всегда лежала книга Тита Ливия, а своих приемных сыновей он назвал Клавдием и Севером. Он страстно увлекся античностью, политическими деятелями древности. Знаменитый князь Петр Долгоруков в эмиграции написал книгу о Ермолове и утверждал в ней, что он «приличествует» героям древности «своей суровой цельностью и благородной простой жизнью».

Политический портрет Ермолова весьма противоречив и сложен. Грибоедов называл его «сфинксом новейших времен». За его спиной — тюрьма, Петропавловская крепость, гнев императора Павла. Тридцать лет этот выдающийся русский военачальник жил в вынужденном бездействии. В его личном архиве сохранились исключительно интересные письма. Царский дворец его ненавидит, но… общается с ним. Он словно магнит привлекает всех. Великая княгиня Екатерина Павловна (дочь императора Павла) пишет ему любезные письма. Он позволяет себе писать будущему престолонаследнику Константину в шутливом тоне, что является «иезуитом, патером Губером», и получает такое же шутливое послание от Константина. Даже Аракчеев, который всю жизнь вредил Ермолову, пишет ему хитрое письмо и просит его о «теплом местечке». А Ермолов открыто заявил, что является противником военных поселений…

С яростью и болью Ермолов писал о Мартынове, убийце Лермонтова: «Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а таких людей, каков Лермонтов, не скоро дождешься».

Алексей Ермолов покровительствовал многим молодым борцам. Вот только один пример. При нем служил испанец Ван Гален. Когда он в Испании попал в руки инквизиции, в наказание за свободолюбивые идеи его растягивали на железном стане. Сумел бежать, друзья переправили его в Лондон. Там с помощью братьев Тургеневых, Блудова и других он получает русский паспорт и отправляется в Россию. Сумел получить назначение в армию генерала Ермолова, на Кавказ. Он дружил с Грибоедовым, с грузинским поэтом Чавчавадзе, с Ермоловым. Когда Ван Гален получил благоприятные известия из Испании, он попросил уволить его со службы. Взбешенный этим Александр I писал Ермолову: «Этого испанца следует выгнать!» Но Ермолов, несмотря на огромный риск, нарушил царский приказ, поступил и в данном случае с присущей ему смелостью и твердостью. Он собственноручно написал аттестацию об отличной службе Ван

Галена. Дал ему 300 золотых голландских дукатов и письмо к генералу Гогелю, который служил на границе в Дубно. Он посоветовал испанцу ни в коем случае не показываться в Петербурге, а южным путем, через Ростов-на-Дону, пробираться к границе русской империи.

Вот при каком человеке служил Грибоедов…

Царский фельдъегерь Уклонский мчится дни и ночи. На каждой почтовой станции ему давали свежих лошадей. Путь от Петербурга до Кавказа он преодолел менее чем за месяц.

22 января 1826 года он предстал перед генералом Ермоловым.

Генерал Ермолов только что возвратился из похода. Еще даже не успели разгрузить обозы. Он сидит в своем кабинете в крепости Грозная, внимательно читает секретную почту из Петербурга. На лице его усталость и печаль.

В кабинете генерала штабной офицер и его адъютант — Талызин. Он наблюдает, как генерал Ермолов наконец разрезает небольшой пакет. Извлекает из конверта вдвое сложенную бумагу. Это письмо от генерала Дибича. Талызин подходит со спины к генералу и бросает быстрый взгляд. Успел прочитать приказ об аресте Грибоедова.

Принимаются энергичные меры к спасению Грибоедова. Капитан Талызин по приказу Ермолова спешит предупредить Грибоедова. Он сообщает ему, что в течение всего одного часа следует уничтожить все компрометирующие бумаги. Оказалось, что багаж Грибоедова все еще находится в обозе, ведь всего несколько часов, как он вернулся. Талызин спешит к обозу, отыскивает личный багаж Грибоедова.

Ему подают чемоданы. Всем известный Алексаша (камердинер Грибоедова) вместе с Талызиным начинают жечь бумаги в офицерской кухне. Горят письма, рукописи. Бросают в печку целые пачки документов. И только после этого друзья офицеры берут опорожненные чемоданы и относят их обратно в обоз.

Арест Грибоедова описан в воспоминаниях другого адъютанта генерала Ермолова — Шимановского. Он сообщал: «Неожиданно дверь отворилась, и появился дежурный по отряду полковник Мищенко, дежурный штабной офицер Талызин и за ними фельдъегерь Уклонский. Мищенко подошел к Грибоедову и сказал: „Александр Сергеевич, волей государя императора вы арестованы. Где ваши вещи, где бумаги?“ Грибоедов спокойно указал ему на чемоданы… Разложили чемоданы посередине комнаты. Начали перерывать белье и одежду и наконец в одном из чемоданов нашли толстую тетрадь. Это было „Горе от ума“. Мищенко спросил, есть ли еще какие документы.

Грибоедов ответил, что нет никаких других документов, что все его имущество находится в этих чемоданах. Чемоданы зашнуровали и опечатали».

Ермолов сел и написал письмо генералу Дибичу: «Имею честь препроводить к Вашему превосходительству г-на Грибоедова. Он был арестован таким образом, что не имел возможности уничтожить находившиеся при нем документы. Но при нем не оказалось ничего такого, кроме немногих, которые Вам и пересылаю».

Но для Ермолова это не все. Он смело пишет далее: «В заключение имею честь сообщить Вашему превосходительству, что г-н Грибоедов во время служения его в миссии нашей при персидском дворе и потом при мне как в нравственности своей, так и в правилах не был замечен развратным и имеет многие хорошие весьма качества».

Узнают, что два других чемодана, с личными вещами Грибоедова, находятся в другом городе — во Владикавказе. Посылают распоряжение, чтобы доставили и эти чемоданы. Снова перерывают их и конфискуют письма. В специальном опечатанном пакете отсылают их в Петербург.

Для Грибоедова наступают тяжелые дни. Он неспокоен за содержание второго пакета. Не смог увидеть, какие документы найдены. Отправляются в путь в неимоверную бурю.

Тройка мчится без остановок. Через Екатеринодар, через Москву в Петербург. Путь далекий и тяжелый. Повсюду снег, вьюги и бури. День и ночь Грибоедов думает о пакете, который везет фельдъегерь…

Что нашли? Он вспомнил, что в тех чемоданах он хранил письма от Кюхельбекера и Одоевского. Там были письма и от Александра Бестужева, от близкого его друга Бегичева, письмо от Жандра… Из названных лиц лишь двое не были декабристами. Все другие были на Сенатской площади.

Фельдъегерь точно выполняет возложенную на него обязанность. Прибывает в Главный штаб в Москве, передает дежурному офицеру Н. Д. Сенявину[17] арестованного Грибоедова и достает из своей военной сумки два пакета с конфискованными документами. Фельдъегерь совершает все необходимые формальности и покидает комнату.

И тогда Грибоедов спокойно подходит к столу. Спокойно, на виду Сенявина, берет один из пакетов и прячет его в карман своей шубы.

Дежурный офицер Сенявин, по словам друга Грибоедова Бегичева, — сын знаменитого адмирала, честный, благородный, славный малый. Он не сказал ни слова.

Оказалось, что этот молодой человек молчал и не мешал Грибоедову и по другой причине. Он сам был близок к декабристам и связан с Тайным обществом. Сенявин был арестован позже, 11 марта 1826 года, то есть через месяц после встречи его в Главном штабе с Грибоедовым…

А. Жандр в своих воспоминаниях писал: «Через несколько дней после прибытия Грибоедова в Петербург и заключения на гауптвахту Главного штаба ко мне является один вовсе мне до того времени не знакомый человек, некто Михаил Семенович Алексеев, черниговский дворянин, приносит мне поклон от Грибоедова, с которым сидел вместе в Главном штабе, и пакет бумаг, привезенный из Грозного. Передавая мне пакет, он вместе с тем передал мне приказание Грибоедова сжечь бумаги. Однако же я на то не решился, а только постарался запрятать этот пакет так, чтобы до него добраться было невозможно, — я зашил его в перину».

Первый допрос Грибоедова, как мы уже говорили, вел лично генерал Левашев. Грибоедова доставили в Зимний дворец, в Эрмитаж. В одном из залов, стены которого были увешаны картинами, среди мраморных колонн был поставлен стол для Левашова.

Грибоедов отвечал на поставленные ему вопросы. Левашов сам записывал ответы.

На первый вопрос, по записям Левашева, ответ Грибоедова гласил: «Я Тайному обществу не принадлежал и не подозревал о его существовании. По возвращении моему из Персии в Петербург в 1825 году я познакомился посредством литературы с Бестужевым, Рылеевым и Оболенским. Жил вместе с Адуевским (Одоевским. — Авт.), по Грузии был связан с Кюхельбекером. От всех сих лиц ничего не слыхал могущего мне дать малейшую мысль о Тайном обществе… Более никаких действий моих не было, могущих на меня навлечь подозрение, и почему оное на меня пало, истолковать не могу».

И снова Грибоедов на гауптвахте Главного штаба. Но он уже собрался с духом. Сел писать письмо императору: «Всемилостивейший Государь. По неосновательному подозрению, силою величайшей несправедливости, я был вырван от друзей, от начальника, мною любимого, из крепости Грозная на Сундже, через три тысячи верст в самую суровую стужу притащен сюда на перекладных, здесь посажен под крепкий караул, потом был позван к генералу Левашову… Между тем дни проходят, а я заперт. Государь! Я не знаю за собой никакой вины…

Благоволите даровать мне свободу, которой лишиться я моим поведением никогда не заслуживал, или послать меня пред тайный комитет лицом к лицу с моими обвинителями, чтобы я мог обличить их во лжи и клевете».

Письмо это прочитал генерал Дибич. Он отказался передавать его императору и наложил резолюцию: «Объявить, что этим тоном не пишут государю и что он будет допрошен».

Однако целых две недели Грибоедова никуда не вызывали. Он заключен под арест в Главном штабе, дни его текут мучительно и медленно. Целый ряд знакомых и незнакомых декабристов проходят в это время через Главный штаб. Некоторые арестованные доставлены из провинции, другие схвачены в Петербурге, и их рассылают по другим тюрьмам страны.

24 февраля внезапно отворяется дверь камеры. Грибоедову приказывают собраться в дорогу. Через замерзшую Неву, на санях, его доставляют в Петропавловскую крепость. Там работает Следственный комитет.

В тот день проходило его 69-е заседание. Уже стемнело, время — половина седьмого. Повсюду зажжены свечи. Присутствует военный министр Татищев — председатель Следственного комитета, великий князь Михаил — брат императора, князь Голицын, генералы Голенищев-Кутузов, Чернышев, Бенкендорф и Потапов.

И началась словесная дуэль!

В отличие от других Грибоедов сдержан, говорит без лишних слов, избегает подробностей. Он занимает позицию полного и решительного отрицания какой бы то ни было своей вины. Он твердит, что йи в чем не виновен.

В своих воспоминаниях декабрист Завалишин писал, что вместе с ними в помещении Главного штаба содержался и полковник Любимов. Он давал советы Грибоедову, как вести себя на допросах. Он учил: «По-нашему, по-военному, не следует сдаваться при первой же атаке, которая, пожалуй, окажется еще и фальшивою; да если поведут и настоящую атаку, то все-таки надо уступать только то, что удержать уже никак нельзя. Поэтому и тут гораздо вернее обычный русский ответ: „Знать не знаю, ведать не ведаю“. Он выработан вековою практикой».

Любимов, например, сумел подкупить одного из охранявших его офицеров (Жуковского) и заполучил и уничтожил компрометирующие документы из своего дела. С того времени Жуковский вынужден был делать различные услуги всем арестованным. Грибоедову он тайно приносил письма и выносил всю его корреспонденцию на волю.

Вот выдержки из официального протокола допроса:

«1826 года 24-го февраля в присутствии высочайше учрежденного Комитета коллежский асессор Грибоедов спрашивай и показал:

1. Как ваше имя, отечество и фамилия, какого вы исповедания, сколько вам от роду лет, ежегодно ли бываете на исповеди и у святого причастия, где служите, не были ли под судом, в штрафах и подозрениях и за что именно?

Ответ: Имя мое Грибоедов Александр Сергеевич. Греко-католического исповедания, родился в 1796 году. Обязанности мои как сын церкви исполняю ревностно. Если бывали годы, что я не исповедовался и не приобщался святых тайн, то оно случалось непроизвольно.

Служу секретарем по дипломатической части при Главноуправляющем в Грузии.

Под судом, в штрафах и подозрении не бывал.

Вопрос: Князь Трубецкой и другие, по словам первых (А. Бестужева и К. Рылеева. — Авт.), равно считали вас разделявшим их образ мыслей и намерений, а следственно (по их правилам приема в члены), принадлежащим к их Обществу и действующим в их духе… Рылеев и Александр Бестужев прямо открыли вам, что есть Общество людей, стремящихся к преобразованию России и введению нового порядка вещей; говорили вам о многочисленности сих людей, о именах некоторых из них, о целях, видах и средствах Общества…

В такой степени прикосновенности вашей к злоумышленному Обществу Комитет требует показаний ваших в том:

а) В чем именно состояли те смелые насчет правительства означенных вами лиц суждения, в коих сами вы брали участие?..

Ответ: И теперь имею честь подтвердить первое мое показание. Князь Трубецкой и другие его единомышленники напрасно полагали меня разделявшим их образ мыслей. Если соглашался я с ними в суждениях о нравах, новостях, литературе, это еще не доказательство, что и в политических моих мнениях я с ними был согласен. Смело могу сказать, что, по ныне открывшимся важным обстоятельствам заговора, мои правила с правилами князя Трубецкого ничего не имеют общего. Притом же я его почти не знал.

Рылеев и Бестужев никогда мне о тайных политических замыслах ничего не открывали.

И потому ответом моим на сокровенность их предприятий, вовсе мне не известных, не могло быть ни одобрение, ни порицание.

Суждения мои касались до частных случаев, до злоупотреблений некоторых местных начальств, до вещей всем известных, о которых всегда в России говорится довольно гласно…

Вопрос: б) Что именно находили вы при том достойным осуждения и вредным в правительстве и в чем заключались желания ваши лучшего?

в) Когда и что именно узнали вы, особенно от Рылеева, Бестужева и Одоевского, о существовании Общества людей, стремящегося к преобразованию России?

г) С тем вместе, что узнали вы о многочисленности сих людей и кто из них был вам назван?

д) Сказано ли вам было, где находились центры и отделения членов Тайного общества?

е) Что именно сказано вам о цели, видах и средствах действий оного?

ж) Объясните, в чем именно состояли ваши во всем том мнения и одобрения?..

Ответ (по в, г, д, е, ж): Ничего мне подобного не открывали. Я повторяю, что, ничего не зная о тайных обществах, я никакого собственного мнения об них не мог иметь.

Вопрос: В каком смысле и с какою целию вы, между прочим в беседах с Бестужевым, неравнодушно желали русского платья и свободы книгопечатания?

Ответ: Русского платья желал я, потому что оно красивее и покойнее фраков и мундиров, а вместе с этим полагал, что оно бы снова сблизило нас с простотою отечественных нравов, сердцу моему чрезвычайно любезных.

Я говорил не о безусловной свободе книгопечатания, желал только, чтобы она не стеснялась своенравием иных цензоров…»

Связи Грибоедова с декабристами были давними, еще со студенческих лет. Он дружил с Николаем Тургеневым, Сергеем Трубецким, Петром Чаадаевым, Александром Якубовичем, Иваном Якушкиным и многими другими. Все они были студентами Московского университета, дружили многие годы, беседовали и спорили между собой. Особенно большая дружба была у Грибоедова с Чаадаевым. Эту дружбу он называл священной и завещал ее своей жене Нине Чавчавадзе. И спустя тридцать лет после смерти Грибоедова, когда она приехала в Москву, первым делом отправилась навестить Чаадаева…

Грибоедов был одаренным студентом. В 1808 году он закончил философский факультет и получил ученую степень кандидата словесных наук. Вновь записался в студенты, уже на юридический факультет, и в 1810 году получил вторую ученую степень — кандидата права. Затем записался на третий факультет, изучал математику и естественные науки, завершив полный курс.

Одним из ближайших друзей Грибоедова был молодой князь Александр Иванович Одоевский, его двоюродный брат. Одоевский был на семь лет моложе Грибоедова. Он — поэт, весельчак, балагур, с какой-то неиссякаемой, увлекающей восторженностью. Зимой 1824 года Грибоедов жил в доме Одоевского в Петербурге. Они все делили между собой по-братски. В этом доме нашли приют и поэт Кюхельбекер, и Александр Бестужев. В тот год Одоевский стал членом Тайного общества.

Как показывал Александр Бестужев Следственному комитету, именно он принял Одоевского в члены Тайного общества. «Одоевский, — писал Бестужев, — очень ревностно взялся за дело». Но… то же самое писал в своих показаниях и поэт Рылеев. Рылеев также утверждал, что он принял в Тайное общество своего молодого друга. И многие декабристы в своих показаниях утверждали, каким светлым и восторженным был молодой Одоевский.

14 декабря Одоевский говорил своим друзьям: «Умрем, ах, как славно мы умрем!» — и был веселым и счастливым. Его улыбке и восторгу не было границ.

Дружба между Грибоедовым и Одоевским спаяна многими испытаниями. Во время большого наводнения в Петербурге в 1824 году Грибоедов жил в доме Погодина на Торговой улице. И едва не погиб в страшном потопе! Некоторое время спустя Грибоедов написал Одоевскому: «Помнишь, мой друг, во время наводнения, как ты плыл и тонул, чтобы добраться до меня и меня спасти?»

Двоюродные братья решают жить вместе и никогда больше не расставаться. У Одоевского просторный дом. Располагая большим наследством, он живет богато и расточительно, щедро принимает своих друзей. Некоторые живут у него месяцами.

Кюхельбекер показывал перед следствием: «Я люблю Одоевского, и люблю его больше, чем брата».

При чтении пространных показаний декабристов большое впечатление производят их сильные, горячие слова дружбы и любви. Они не стеснялись громко говорить о своей дружбе. И в своих личных письмах они не скрывают своих чувств. Целый круг декабристов, молодых писателей, группирующихся вокруг Рылеева и Пушкина, связан прочной, нерасторжимой дружбой. О своей дружбе они пишут стихи, книги. Об этой дружбе пишут много, подробно и с гордостью.

Только Кюхельбекер скрывал имя Грибоедова перед Следственным комитетом. Он даже не вспоминал его среди круга своих знакомых. Он подробно рассказывал о своих «официальных» связях с поэтами Жуковским, Козловым, с историком Карамзиным, даже с Гречем и Булгариным, впоследствии ставшими осведомителями Третьего отделения. Он вспоминал и барона Корфа, своего однокашника по Царскосельскому лицею. Но никогда, ни в какой связи не говорил о Грибоедове.

Но пока одни декабристы старались поменьше говорить, отвечать только на незначительные и второстепенные вопросы, другие говорили много, подробно и эмоционально. Эта несогласованность в ответах, эта различная позиция была как раз на руку следствию. Собственными ошибками декабристы ковали свои кандалы.

Один влиятельный родственник Грибоедова решает попытаться помочь ему. Это Иван Паскевич, супруг двоюродной сестры писателя Елизаветы Грибоедовой-Паскевич.

Паскевич — видный человек, приближенный императора Николая I. В письмах к нему император неизменно обращался: «Любезный Иван Федорович, мой отец-командир».

Паскевич был наставником и воспитателем брата императора — Михаила (который был членом Следственного комитета). Он пользовался и благосклонностью императрицы Марии Федоровны, которая была крестной его двух дочерей-близнецов. И наконец, супруга его Елизавета (двоюродная сестра Грибоедова) была удостоена ордена Святой Екатерины, получить который считалось тогда исключительной честью.

Иван Паскевич назначен Николаем I в судьи декабристов. Но под следствием находится его родственник Грибоедов. Паскевич использует это обстоятельство, чтобы закрыть дело.

Был составлен специальный оправдательный аттестат, в котором отмечалось: «…коллежский асессор Александр Сергеев сын Грибоедов в ходе следствия доказал, что не был членом того общества и в злых намерениях не принимал участия».

3 июня 1826 года последовал приказ военного министра Татищева: «По воле его императорского величества освобожден из-под ареста с выдачею аттестата, свидетельствующего о его невиновности, и на обратное следование к своему месту снабжен прогонными и на путевые издержки деньгами».

Грибоедов на свободе. Он живет возле Петербурга, ждет получения документов и денег на дорогу. Живет уединенно, далеко за городом. Написал стихотворение «Освобождение»… Посвятил его своему другу Александру Одоевскому.

Я дружбу пел… Когда струнам касался, Твой гений над главой моей парил, В стихах моих, в душе тебя любил, И призывал, и о тебе терзался! О мой творец! Едва расцветший век Ужели ты безжалостно пресек? Допустишь ли, чтобы его могила Живого от любви моей сокрыла?

В 1826 году Грибоедов снова возвращается на Кавказ. Он спешит предстать перед своим любимым начальником генералом Ермоловым, обнять своих друзей.

От смерти его отделяют всего лишь два года и восемь месяцев.

События развиваются бурно. Ермолов в немилости. Его пост занял Паскевич. Грибоедов ведет мирные переговоры с Ираном. 10 февраля 1828 года мирный договор с Ираном был подписан. Договор всецело был подготовлен усилиями Грибоедова.

Он возвращается в Петербург и представляет подписанный договор. Император Николай I доволен. Он осыпает своего дипломата наградами, удостаивает различных почестей, дает ему генеральский чин, награждает орденом Святой Анны с бриллиантами, жалует четыре тысячи червонцев…

И именно тогда Грибоедов пишет письмо Одоевскому в Сибирь.

«Брат Александр. Подкрепи тебя бог. Я сюда прибыл на самое короткое время, прожил гораздо долее, чем полагал, но все-таки менее трех месяцев. Государь наградил меня щедро за мою службу. Бедный друг и брат! Зачем ты так несчастлив! Теперь ты бы порадовался, если бы видел меня в гораздо лучшем положении, нежели прежде, но я тебя знаю, ты не останешься равнодушным при получении этих строк и там… вдали, в горе и в разлуке с ближними. Осмелюсь ли предположить утешение в нынешней судьбе твоей! Но есть оно для людей с умом и чувством. И в страдании заслуженном можно сделаться страдальцем почтенным. Есть внутренняя жизнь нравственная и высокая, независимая от внешней. Утвердиться размышлением в правилах неизменных и сделаться в узах, в заточении лучшим, нежели на самой свободе. Вот подвиг, который тебе предстоит. Но кому я это говорю? Я оставил тебя прежде твоей экзальтации в 1825 году. Она была мгновенна, и ты, верно, теперь тот же мой кроткий, умный и прекрасный Александр, каким был в Стрельне и в Коломне в доме Погодина… Слышу, что снисхождением высшего начальства тебе и товарищам твоим дозволится читать книги. Сей час еду покупать тебе всякой всячины…»

Грибоедов ищет способ помочь своему другу. Сохранилось письмо к его близко знакомой Варваре Миклашевич: «Верно сами догадались, неоцененная Варвара Семеновна, что я пишу к Вам не в обыкновенном положении души. Слезы градом льются. Александр мне в эту минуту душу раздирает. Сейчас пишу Паскевичу: коли он и теперь ему не поможет, провались все его отличия, слава и гром побед, все это не стоит избавления от гибели одного несчастного, и кого!!! Боже мой, пути твои неисповедимы».

Грибоедов снова, в который раз, садится и пишет письмо влиятельному Паскевичу: «Благодетель мой бесценный. Теперь без дальних предисловий просто бросаюсь к Вам в ноги и, если бы с Вами был вместе, сделал бы это и осыпал бы руки Ваши слезами… Помогите выручить несчастного Александра Одоевского. Вспомните, на какую высокую ступень поставил Вас господь бог. Конечно, Вы это заслужили, но кто Вам дал способы для таких заслуг? Тот самый, для которого избавление одного несчастного от гибели гораздо важнее грома побед, штурмов и всей нашей человеческой тревоги. Дочь Ваша едва вышла из колыбели, уже государь почтил ее самым внимательным отличием, Федю тоже, того гляди, сделают камер-юнкером. Может ли Вам государь отказать в помиловании двоюродного брата Вашей жены, когда двадцатилетний преступник уже довольно понес страданий за свою вину, Вам близкий родственник, а Вы первая нынче опора царя и отечества. Сделайте это добро единственное, и оно зачтется Вам у бога, неизгладимыми чертами небесной его милости и покрова. У его престола нет Дибичей и Чернышевых, которые бы могли затмить цену высокого, христианского, благочестивого подвига. Я видел, как Вы добро делаете. Граф Иван Федорович, не пренебрегите этими строками. Спасите страдальца!»

Это письмо Грибоедов написал всего лишь за два месяца до своей гибели.

Надо сказать, что Грибоедов ходатайствовал об Одоевском и перед самим императором. В зените своей славы, когда Николай I давал ему личную аудиенцию по случаю подписания Туркманчайского договора, Грибоедов просил монарха о милосердии. Он говорил пламенно, горячо. Защищал своего друга и брата Александра Одоевского…

Император сильно побледнел. Ему, властелину России, это показалось неслыханной дерзостью. Он сказал об этом своему дипломату.

Грибоедов просит дать ему отставку. Император не соглашается и возвращает его обратно в Иран. Грибоедов напишет позже, из Тавриза, что это направление он считает «политическим изгнанием».

30 января 1829 года Грибоедов был убит в Тегеране. Убит толпой фанатиков. Они волокли его труп по улицам и глумились над ним.

Страшная смерть Грибоедова потрясла всех в России. Декабристы восприняли его гибель как одно из больших несчастий для родины. Молодой поэт Александр Одоевский, далеко в Сибири, написал стихи, посвященные убитому другу.

Где он? Кого о нем спросить?

Где дух?.. Где прах?..

В краю далеком!

О, дайте горьких слез потоком

Его могилу оросить.

Согреть ее моим дыханием!

Вопьюсь очами в прах его,

Исполнюсь весь моей утратой,

И горсть земли, с могилы взятой,

Прижму — как друга моего!

Как друга… Он смешался с нею,

И вся она родная мне.

Я там один с тоской моею

В ненарушимой тишине.

Предамся всей порывной силе

Моей любви — любви святой,

И прирасту к его могиле,

Могилы памятник живой…

Грибоедова оплакивали, искренне и глубоко горевали о нем. Кюхельбекер в Динабургской крепости отыскал одного офицера, который согласился переправить письмо к его другу. В нем, отринутый от всего, заживо замурованный в каменных стенах своей камеры, Кюхельбекер писал: «Вряд ли буду иметь другой случай сообщить тебе, что я не умер, что люблю тебя, как никого другого. Не ты ли есть самый лучший мой друг?»

Письмо попало в Третье отделение…