«Попечения о преобразовании быта питомцев» детско-юношеских учреждений призрения на рубеже XIX–XX вв.

«Попечения о преобразовании быта питомцев» детско-юношеских учреждений призрения на рубеже XIX–XX вв.

На рубеже XIX–XX в. в благотворительных ведомствах дома Романовых начали осуществляться преобразования, имевшие целью совершенствование и расширение призрения. Они носили внутриведомственный характер, но были обусловлены переменами, происходившими в общественной жизни страны в период ускоренной модернизации конца. Преобразования коснулись всех направлений деятельности ведомств: призрения детей и юношества, взрослых, а также слепых и глухонемых.

Призрение детей и юношества наряду с призрением взрослых продолжало оставаться предметом забот Императорского Человеколюбивого общества. Для Ведомства учреждений императрицы Марии это направление деятельности к концу XIX столетия стало главным. Санкт-Петербургский и Московский воспитательные дома на 1 января 1898 г. призревали (в столицах и сельских округах): первый – 33 366 питомца[695], второй – 29 033[696]. В детских приютах Ведомства императрицы Марии на 1 января 1898 г. пользовались призрением 13 368 приходящих и постоянно проживавших детей[697].

В женских институтах, по данным на 1896 г. воспитывались около 8000 девиц, в гимназиях обучались около 10 000 девочек[698]. В школах Патриотического общества на 1 января 1898 г. пользовались призрением 2323 ученицы, как приходящих, так и постоянно проживавших[699]. Кроме того, в заведениях Елисаветинского благотворительного общества в Москве, московского благотворительного общества 1837 г. и дамского Попечительства о бедных в Москве воспитывались несколько сот человек. В детско-юношеских учреждениях призрения Императорского Человеколюбивого общества к началу 1898 г. призревались более 5500 питомцев обоего пола[700]. Всего, таким образом, в детско-юношеских учреждениях Ведомства императрицы Марии и Человеколюбивого общества к концу XIX столетия единовременно призревались около 100 000 человек, не считая пользовавшихся помощью в учреждениях Попечительства императрицы Марии Александровны о слепых и Попечительства императрицы Марии Федоровны о глухонемых. В наибольшей степени преобразования затронули детско-юношеские учреждения призрения Ведомства императрицы Марии, объединенные в крупные учебно-воспитательные комплексы социальной помощи и образования. Общего, единого плана преобразований у ведомства не было. Они осуществлялись в зависимости от конкретных, специфических для каждого типа учебно-воспитательных учреждений задач.

В 1890-е гг. очередному реформированию подверглись старейшие учреждения Ведомства императрицы Марии – воспитательные дома. Как и прежде, главной целью преобразований было уменьшение смертности среди питомцев, особенно младенцев. Этому помогли правила, принятые в 1882 г. Если в 1870-е гг. смертность составляла почти 19 % от общего числа младенцев содержавшихся в учреждениях, то в 1880-е гг. она сократилась в среднем до 15,1 %[701]. В конце 1880-х гг. решено было продолжить преобразования для сокращения смертности в воспитательных домах. На эту проблему в 1888 г. обратил внимание руководства ведомства Александр III. В июле следующего года по его указанию была создана комиссия по преобразованию воспитательных домов под председательством почетного опекуна В. А. Нейгардта. Комиссия наметила несколько направлений реформирования. Следовало четко определить районы деятельности воспитательных домов, категории принимаемых младенцев, необходимые для этого документы… главный вывод, к которому пришла комиссия, состоял в том, что следовало вообще не допускать прием детей без каких-либо сопроводительных документов, то есть сделать его явным. Для сохранения в тайне самого факта рождения ребенка предусматривался прием документов в запечатанном конверте. Предполагалось также ввести ответственность за представление ложных сведений о ребенке и за помещение в воспитательные дома законнорожденных младенцев под видом незаконных. Правила о приеме и возврате детей решено было печатать не только в официальных изданиях, но и отдельными брошюрами для широкого распространения.

Эти и другие предложения были систематизированы и утверждены в конце 1890 г. в качестве временных правил. В 1894 г. в них были внесены изменения и дополнения, после чего «Правила приема младенцев в императорские Московский и Санкт-Петербургский воспитательные дома и возврата принятых детей» были утверждены окончательно и уже не менялись до революции 1917 г.

Согласно правилам, в воспитательные дома принимались «… в возрасте не старше года 1) незаконные младенцы, лишившиеся матери; 2) незаконные младенцы таких матерей, которые, по беспомощности или необходимости сохранить тайну рождения ребенка, не могут держать его при себе и 3) подкидыши, никем не принятые на воспитание»[702]. Главным нововведением стал только явный прием детей. Для поступления незаконнорожденного младенца требовалась выписка из метрической книги о рождении и крещении ребенка или вид на жительство либо удостоверение личности того, кто его принес. В случае смерти матери требовалось свидетельство об этом. При соблюдении этих правил дети принимались бесплатно. Подкидыши принимались только через полицию, с удостоверением от нее, что ребенок подброшен неизвестным лицом и в отношении его родителей проводится расследование.

Прием младенцев с документами осложнял положение матерей, не желавших огласки самого факта рождения ребенка. В таких случаях правилами допускалось представление документов в запечатанном конверте. Приходским священником на конверте делалась выписка из метрической книги о рождении и крещении младенца с указанием года, месяца, числа и места рождения, но без фамилии, с указанием только имени. Лицо, принесшее младенца и представившее его документы, должно было уплатить воспитательному дому 25 рублей.

В исключительных случаях, требовавших полного сохранения тайны рождения ребенка, допускался прием без установленных документов. Но вместо них следовало представлять удостоверение, являющееся, по существу, анкетой из четырех вопросов: «1. Действительно ли отдаваемый младенец есть незаконнорожденный? 2. Действительно ли необходимо сохранение полной тайны рождения отдаваемого младенца по семейному (или по общественному) положению его матери? 3. Когда отдаваемый родился? 4. Крещен ли младенец, какого вероисповедания и как назван?»[703] на первые два вопроса следовало давать четкие, утвердительные ответы, далее указать год, месяц и число рождения. Удостоверение подписывалось приходским священником и лицом, возглавлявшим любое благотворительное общество с утвержденным уставом, либо (также вместе со священником) директором одного из родовспомогательных заведений столицы. Наконец, младенцы могли приниматься вообще без каких-либо документов, но для этого нужно было личное разрешение почетного опекуна, управляющего воспитательным домом. В таких случаях с лица, принесшего ребенка, взимались 50 руб.

Правила допускали прием в воспитательные дома законных младенцев, но только на временное кормление и только в тех случаях, когда матери не было в живых либо она по каким-то причинам не могла кормить ребенка сама. В этих случаях в воспитательный дом представлялись метрика и соответствующая справка от какого-либо благотворительного общества или учреждения. Таких детей следовало забирать из воспитательных домов по достижении ими одного года. Правилами также предоставлялась возможность неимущим матерям кормить детей у себя на дому с платой от воспитательных домов, но только в пределах столиц и сельских округов. Плата продолжалась до достижения ребенком двухлетнего возраста. От Санкт-Петербургского воспитательного дома она составляла 30 копеек в день за ребенка в возрасте до года и 20 коп. в возрасте от года до двух лет. Плата от московского воспитательного дома была немного меньше. Дети, поступавшие в воспитательные дома некрещеными, в обязательном порядке крестились. Это было общим правилом для всех учреждений Ведомства императрицы Марии. Питомцы воспитывались в православной вере и возвращались лицам только христианского исповедания.

Введение нового порядка приема младенцев сказалось на статистике. Если в 1890 г. в Санкт-Петербургский воспитательный дом поступило 9209 детей, то в 1894 г. – 6090[704]. С 1895 г. поступления вновь возросли. В указанном году дом принял 6141 ребенка. В 1901 г. – 7066 и в 1902 г. – 8042 малыша[705]. Однако это было более чем на тысячу человек меньше, чем в 1890 году. Сократилось поступление младенцев и в Московский воспитательный дом. До введения новых правил туда ежегодно приносили 16 000–17 000 детей. В 1890 г. – 10 700, в 1895 г. – 9700[706], сократился и тайный принос детей. Если, например, в 1892 г. в Петербургском воспитательном доме он составил 32,7 % от общего числа поступивших, то в 1900 г. – только 9 %[707].

В этой связи возникают вопросы, насколько воспитательные дома на рубеже XIX–XX вв. удовлетворяли потребность в призрении незаконнорожденных детей в столицах, и почему власть не стремилась расширить их деятельность. По данным статистического комитета МВД за 1894 г. в течение предыдущих десяти лет в 50 губерниях европейской России рождалось «средним числом в год» по 4 181 783 младенца, из которых вне законных браков появлялись на свет 111 958 детей или 2,68 %. В сельской местности меньше – всего 1,84 %, а в городах выше – 10,89 %, однако в Москве ежегодно появлялось до 30 % незаконнорожденных детей от общего числа, в Петербурге – до 26 %[708] (в цифровом выражении в Москве до 36 000, в Петербурге – до 28 000). А это значит, что воспитательные дома могли обеспечить призрение не более чем одной трети незаконнорожденных младенцев в обеих столицах. Такие дети в губерниях должны были призреваться местными учреждениями.

Поскольку в России отсутствовала единая система социальной помощи детям, роль воспитательных домов в призрении незаконнорожденных была значительной. Потенциал домов при выделении соответствующих средств позволял сделать ее еще более заметной. Но перед воспитательными домами не ставилась задача охватить призрением как можно большее число детей. Напротив, порядок их приема постоянно усложнялся, поскольку неограниченное поступление младенцев в воспитательные дома могло создать серьезные трудности в их работе. В начале XX столетия воспитательные дома, как и раньше, оставались единственными в своем роде, уникальными учреждениями, ярко демонстрировавшими заботу самодержавия о своих самых беспомощных и незащищенных подданных. Власть была заинтересована в успешном функционировании этих учреждений и устранении недостатков, бросавших на них тень.

Главной проблемой воспитательных домов на рубеже XIX–XX в. продолжала оставаться высокая детская смертность в сельских округах. Ее удалось сократить. Например, если в сельских округах Петербургского воспитательного дома в 1891 г. умерли 41,8 % детей, то в 1900 г. – 32,1 %[709]. Сокращение смертности было обусловлено как улучшением медицинского обслуживания, так и тем, что детей стали отправлять в сельские округа не в 3–4-х недельном возрасте, как раньше, а в 2–4-х месячном.

Вслед за введением новых правил приема младенцев преобразованиям подверглись все структурные подразделения воспитательных домов. К числу таких подразделений относились школы для питомцев в сельских округах. К концу XIX в. количество этих школ увеличилось. Только в сельских кругах Петербургского воспитательного дома к маю 1897 г. имелись 100 школ, в которых обучались 2334 питомца в возрасте от 10 до 16 лет и 7 сельских приютов для 233 детей в возрасте от 4 до 10 лет[710]. Прежнее положение о сельских школах, действовавшее с 1881 года, было признано устаревшим и создано новое, призванное сделать размещение школ более рациональным и допустить в них детей крестьян, проживавших в округах. Новое «Положение о сельских школах, библиотеках и приютах императорского Санкт-Петербургского воспитательного дома» было введено в мае 1897 г. Согласно этому законоположению, школы учреждались только в тех деревнях округов, в которых проживало достаточное количество питомцев, годных к обучению. В каждой школе должны были учиться не менее 15 и не более 40 детей обоего пола в возрасте не моложе 10 лет. Обучение продолжалось не менее 4 лет для воспитанников из русских деревень и не менее 5 лет из немецких и «чухонских», т. е. ингерманландских и финских. Школьная программа предусматривала преподавание закона божьего, русского языка и чтения, арифметики, кратких сведений из истории России, географии и естествознания. К посещению школ за плату допускались дети местных крестьян.

Основным занятием жителей деревень в округах было сельское хозяйство. В отсутствие родителей, находившихся на полевых работах, крестьянские дети оставались без надзора, поэтому по новому положению в воспитательных домах открыли приюты для их временного призрения. На 1 января 1904 г. в 36 округах Санкт-Петербургского воспитательного дома было 112 школ и 8 сельских приютов, из них 110 школ и 7 приютов содержались на средства непосредственно воспитательного дома, остальные – на частные средства[711]. Колебание численности питомцев в разных сельских округах вело к тому, что в одних случаях школы закрывались, в других – вновь открывались. На 1 января 1905 г. в структуре Петербургского воспитательного дома было 109 школ и 8 приютов, в которых обучались 3014 питомцев обоего пола[712]. Для распространения грамотности среди деревенского населения Положением предусматривалось создание библиотек при сельских школах «…преимущественно из книг, доступных народному пониманию»[713]. Таким образом, Петербургский воспитательный дом частично взял на себя призрение крестьянских детей и просвещение населения.

Создавать школы рядом с каждым населенным пунктом не считалось целесообразным из-за малой наполняемости и потому многие питомцы воспитательного дома проживали довольно далеко от них. Ученики вынуждены были ночевать в школах. Для обеспечения этих детей ночлегом, питанием при школах, одеждой и обувью требовались дополнительные расходы, которые не предусматривались воспитательным домом. Для решения этой и других задач развития сельских округов привлекались благотворительные средства. Еще в 1880 г. было создано общество попечения о питомцах Санкт-Петербургского воспитательного дома, проживавших в деревнях Гарболовского округа Финляндской железной дороги. В 1890-е гг. при содействии воспитательного дома были учреждены еще несколько подобных обществ. В 1893 г. начало действовать общество попечения о питомцах, проживавших в деревнях района Балтийской железной дороги. В 1895 г. возникло такое же общество, оказывавшее помощь питомцам в деревнях по линии варшавской железной дороги. В 1897 г. учреждено было общество, помогавшее питомцам, жившим по линии николаевской железной дороги.

Эти общества не подчинялись администрации воспитательного дома. Они действовали на основании собственных уставов и входили в состав Ведомства учреждений императрицы Марии. Их задачи были весьма широкими. Например, «общество попечения об улучшении быта питомцев обоего пола императорского Санкт-Петербургского воспитательного дома, вскармливаемых и воспитываемых в деревнях округов, расположенных на линии николаевской железной дороги», имело право устраивать для детей приюты, богадельни, больницы, специализированные ремесленные и сельскохозяйственные школы, мастерские для профессионального обучения. Кроме того, общество заботилось «… об усыновлении питомцев, а по достижении ими совершеннолетия – о доставлении им оседлости и занятий, которые бы обеспечили им будущность»[714].

Средства подобных обществ составлялись из единовременных пожертвований и ежегодных взносов, как деньгами, так и имуществом, путем кружечного сбора, а также сборов с различных благотворительных спектаклей, балов, концертов. В состав обществ входили разные категорий членов. Например, в состав вышеназванного общества, опекавшего питомцев, проживавших на линии николаевской железной дороги, входили: а) почетные члены, б) непременные, в) действительные, г) члены-сотрудники. Звания почетных членов присваивались лицам, сделавшим особо крупные пожертвования (размеры не уточнялись) либо оказавшим обществу какие-нибудь важные услуги. Как во многих других благотворительных организациях, входивших в ведомство императрицы Марии, почетное членство могло быть предоставлено членам императорской фамилии. Непременными членами состояли надзиратели, врачи и прочие лица, служившие в округах, опекаемых обществом. Звание действительного члена присваивалось тому, кто ежегодно вносил в пользу общества от пяти до ста рублей единовременно. Подобные правила имели и другие благотворительные общества по улучшению быта питомцев в сельских округах. В 1904 г. этими обществами всего были израсходованы на благотворительные цели 6612 руб. 28 коп.[715].

Подготовка педагогических кадров для сельских школ Петербургского воспитательного дома в начале XX столетия осуществлялась, как и прежде, в учительской семинарии принца Петра Ольденбургского в Павловске. Нехватка учителей в школах и возросшие требования к их квалификации привели к очередным преобразованиям в семинарии. В 1900 г. было утверждено новое Положение о ней, расширившее круг преподаваемых дисциплин. Кроме предметов, предусмотренных прежним Положением, вводилось преподавание садоводства, огородничества, пчеловодства, а также основ анатомии и физиологии человека, гигиены. В свободное время ученикам предписывалось заниматься ручным трудом. Возраст приема в семинарию и сроки обучения остались прежними. К 1 января 1905 г. в ней числились 60 учеников[716]. По новому Положению несколько сократился срок службы окончивших семинарию учителей сельских школ для вступления в сословие личных почетных граждан. Теперь они могли рассчитывать на это после 10, а не 12 лет беспорочной службы. Новым в Положении был пункт, согласно которому учителя после 20 лет работы в сельских школах могли рассчитывать на звание потомственных почетных граждан. Как видно, воспитательный дом оставался верным принципу, заложенному еще Марией Федоровной – готовить из питомцев людей «простого звания», крестьян и ремесленников. Начиная службу по ведомству собственно воспитательного дома, его выпускник мог достичь сколько-нибудь значительного сословного положения для себя и своих детей, беспорочно прослужив едва ли не половину жизни.

В конце XIX столетия перемены коснулись женских учебных заведений, готовивших кадры для службы по ведомству Петербургского воспитательного дома. Женское училище, претерпевшее многочисленные реорганизации, решено было вообще закрыть, так как после ликвидации в 1886 г. педагогического класса, оно по сути превратилось в подготовительное отделение для поступления в существовавшие при воспитательном доме училище фельдшериц и нянь. Это заведение тоже решили упразднить, так как потребности Ведомства императрицы Марии удовлетворяли фельдшерские курсы при больницах. Напротив, квалифицированных кадров для ухода за младенцами в самом воспитательном доме и сельских округах не хватало. Поэтому в 1891 г. женское училище и училище фельдшериц были закрыты, а училище нянь расширено. Положение о нем, принятое в августе 1891 г., определяло комплект учащихся в заведении в 100 человек. В училище нянь принимались только лучшие выпускницы сельских школ от 15 до 18 лет. Обучение продолжалось четыре года. Общеобразовательная программа была такой же, как в учительской семинарии принца Ольденбургского. Кроме того, девушки изучали специальные дисциплины: уход за больными и здоровыми детьми, анатомия и физиология, гигиена, основы педагогики. Практические навыки ученицы приобретали в детском саду при училище. Успешно окончившие это учебное заведение получали «свидетельства на звание русских нянь первого и второго разряда, сообразно оказанным успехам в науках и практическом уходе за детьми»[717]. При отсутствии вакансий в учреждениях Ведомства императрицы Марии выпускницы училища могли рассчитывать на службу в частных домах, но работодателем для нянь выступал воспитательный дом, заключавший контракты с частными лицами.

К началу XX в. завершились преобразования, которым воспитательные дома подвергались на протяжении всего XIX столетия. Были окончательно установлены порядок приема, правила воспитания и обучения детей, а также организационная структура, не менявшиеся до революции 1917 г. Санкт-Петербургский воспитательный дом состоял из центрального управления, которому подчинялись столичный и сельские округа, и учебной части. В воспитательный дом в Петербурге, являвшемся столичным округом, входили отделения для внебрачных и законных детей. Последнее включало отделение для малолетних сирот. Все вместе взятые они были рассчитаны на одновременное призрение приблизительно тысячи ребят. После пребывания в грудных отделениях питомцы распределялись для дальнейшего воспитания в крестьянских семьях по тридцати шести сельским округам дома, располагавшимся в Петербургской, Новгородской и Псковской губерниях вдоль линий Балтийской, Финляндской и николаевской железных дорог. Учебная часть осуществляла руководство школами и приютами в сельских округах, а также заведениями, готовившими кадры для службы по ведомству – учительской семинарией Петра Ольденбургского в Павловске и училищем нянь. Московский воспитательный дом имел незначительно отличавшуюся организационную структуру, включавшую столичный и сельские округа. Но в его составе не было специализированных учебно-воспитательных учреждений. При московском воспитательном доме состояло заведение для призрения взрослых, подчинявшееся его администрации – дом призрения штаб– и обер-офицеров Шереметевой. В обоих воспитательных домах питомцы получали полное содержание и начальное образование, завершая его в возрасте 21 года.

Число питомцев в воспитательных домах в начале XX в. в сравнении с 1890-ми гг. не увеличилось. По данным на 1 января 1904 г. всего в Санкт-Петербургском и московском воспитательном домах призревались 59 337 детей обоего пола, из них 32 974 в Петербургском и 26 363 в московском[718]. Дома имели продуманную систему воспитания и образования питомцев и подготовки педагогических кадров. В результате длительных преобразований, улучшения медицинского обслуживания и бытового содержания питомцев к началу XX столетия удалось значительно снизить детскую смертность. К этому времени воспитательные дома обладали достаточным опытом и потенциалом, чтобы стать организационными и учебно-методическими центрами при создании единой общегосударственной системы призрения детей и юношества, вопрос о необходимости которой активно обсуждался общественностью.

Об этом, в частности, шла речь на Первом съезде русских деятелей по общественному и частному призрению, состоявшемся в 1910 г. в Петербурге, и на съезде по общественному призрению, созванном МВД в 1914 г. также в северной столице. Однако ведомство императрицы Марии не пожелало даже обсуждать с общественностью и специалистами в области призрения вопросы, касавшиеся воспитательных домов. Как и прежде, препятствием был привилегированный статус учреждений императрицы, которому, по мнению их руководства, могло повредить тесное взаимодействие либо объединение с другими.

В отличие от воспитательных домов, развитие детских приютов Ведомства императрицы Марии шло не только по пути совершенствования их внутренней структуры и методов призрения, но и расширения их деятельности. Создававшиеся ведомством с конца 1830-х гг., приюты предназначались для призрения детей в дневное время и располагались, главным образом, в городах. Вначале они призревали детей, имевших родителей. Тем не менее, большая часть из них призревалась за счет средств ведомства и частных благотворителей, так как их родители принадлежали, как правило, к малоимущим слоям населения. Вскоре детские приюты начали призревать и сирот. В 1839 г. было принято Положение о детских приютах и создан общий орган управления – комитет главного попечительства. В столицах приюты подчинялись советам, в губерниях – попечительствам. В 1864 г. комитет был упразднен, что позднее признали ошибкой.

Это было не единственной причиной, по которой детские приюты слабо использовали возможности, появившиеся в годы реформ Александра II. Во второй половине XIX в. приюты продолжали действовать на основе устаревшего Положения 1839 г., не отражавшего реалии времени. Во многих губерниях и уездах, где действовали приюты, были созданы земства. Некоторые оказывали помощь приютам. Однако расширение взаимодействия земств и местных попечительств сдерживалось несовершенным законодательством. Это же обстоятельство не позволяло использовать потенциальные возможности сотрудничества детских приютов и городских общественных управлений. Собственно ведомство императрицы основное внимание уделяло преобразованиям в женских институтах и воспитательных домах.

Преобразования в системе детских приютов ведомства начались в 1890-е гг. В июле 1891 г. утверждено новое «общее положение о детских приютах Ведомства учреждений императрицы Марии». Целью их деятельности объявлялось «…призрение бедных, обоего пола, детей, без различия звания, вероисповедания, сословия и происхождения, и доставление им религиозно-нравственного воспитания и первоначального образования»[719]. Четко определялись категории призреваемых: «…дневное призрение детям, остающимся, во время дневных работ их родителей или родственников, без надзора, или лишенным, по семейным обстоятельствам, возможности получить дома первоначальное образование и воспитание»[720]. Кроме того, приюты призревали «…на постоянном и полном содержании детей обоего пола: круглых сирот, полусирот и таких, родители коих не имели средств для их воспитания и обучения…», а также «… бесприютных младенцев обоего пола»[721].

Порядок управления приютами законоположение не изменило. Как и раньше, руководство ими осуществлялось канцелярией ведомства императрицы. Прежним остался порядок управления приютами на местах и разделение членов советов и попечительств на действительных и почетных. К последним относились и благотворители. В число действительных членов, как и раньше, входили высшие должностные лица административных единиц империи. Должность председателя губернского или областного попечительства детских приютов занимал губернатор или начальник области. Тем самым подтверждался государственный характер детских приютов ведомства императрицы, хотя они продолжали считаться общественными благотворительными учреждениям. В уездах должность председателя попечительства детских приютов занимал предводитель дворянства. В земских губерниях в состав руководства попечительств наряду с губернаторами, городскими головами, директорами народных училищ и прочими должностными лицами входили председатели управ – губернских или уездных. Таким образом, в состав местных управленческих структур благотворительного ведомства под покровительством императорской фамилии вошли не просто представители общественности как таковой, а общественного управления, к которому самодержавие относилось с подозрением и неприязнью.

Звания почетных членов советов детских приютов (в столицах) и попечительств либо почетных старшин присваивались лицам, принимавшим обязательство ежегодно вносить в кассы этих учреждений «установленную плату», либо делавшим крупные единовременные пожертвования, а также оказавшим другие услуги. Звания почетных старшин также присваивались за денежные пожертвования и безвозмездное выполнение административно-хозяйственных обязанностей в приютах. Почетные старшины избирались местными попечительствами и утверждались в должностях главноуправляющим. Почетные члены также избирались советами и попечительствами, но утверждались в звании императрицей. В положении имелась оговаривалось, что почетные члены пользовались этим званием в течение того времени, когда они оказывали помощь приютам. Благотворители могли рассчитывать на получение классных чинов и мундиров ведомства императрицы. Содержащийся в общем положении перечень чинов, присваивавшихся почетным членам и почетным старшинам, включает едва ли не весь табель о рангах. Звание почетного члена совета детских приютов давало обладание чином VI класса, почетного члена попечительства в губернском, областном или портовом городе – чином VII класса, в уездном или окружном городе – VIII класса. Почетные старшины приютов в столицах имели чин X класса, в губернских, областных и портовых городах – XII класса, в уездных, окружных и прочих городах – чин XIV класса.

Ежегодные взносы почетных членов и старшин были одним из источников финансирования приютов. Конкретные суммы пожертвований не устанавливались. Не определялся точно и характер безвозмездных услуг приютам. На взгляд авторов монографии, это было обусловлено желанием ведомства императрицы проводить гибкую политику привлечения благотворителей. Помимо взносов почетных членов и почетных старшин, упоминались такие источники финансирования приютов, как выплаты из сумм опекунских советов, пособия из государственного казначейства, единовременные денежные пожертвования, кружечный сбор, доходы с различных благотворительных мероприятий и недвижимости. Отдельным пунктом в перечне источников финансирования значатся пособия от городских и земских учреждений. Так общее Положение 1891 г. ввело в правовые рамки сотрудничество детских приютов Ведомства императрицы Марии и структур общественного управления.

Совершенствование законодательной базы деятельности детских приютов способствовало увеличению их количества. Число попечительств и благотворительных обществ ведомства возросло с 82 в 1892 г. до 92 в 1895 г. количество учреждений призрения, входивших в названную структуру, возросло со 138 в 1892 г. до 158 в 1895 г. Число призреваемых детей увеличилось с 12 421 в 1892 г. до 13 279 в 1895 г.[722] – более, чем на тысячу человек.

Расширение и совершенствование деятельности детских приютов привело к необходимости создания единого управленческого органа. В январе 1898 г. воссоздан комитет главного попечительства. Его главной задачей стало «…изыскание и обсуждение мер и средств, как для поддержания, развития и улучшения существующих в России приютов и для учреждения новых заведений, так и вообще для организации и обеспечения возможно более правильной и плодотворной постановки дела призрения, воспитания, обучения и профессионального образования неимущих детей и приготовления их к производительному труду»[723]. Чтобы члены комитета лучше понимали стоявшую перед ними задачу, по указанию главноуправляющего ведомством императрицы Н. А. Протасова-Бахметева была отпечатана и роздана членам комитета к его первому заседанию брошюра «ведомство детских приютов и его задачи». Это был своего рода справочник, содержавший краткий исторический очерк деятельности приютов ведомства, рассуждения о задачах призрения детей вообще и некоторые статистические сведения.

Для привлечения заинтересованных ведомств, учреждений и лиц к обсуждению вопросов благотворительности и призрения канцелярией по управлению детскими приютами с 1897 г. начал издаваться «вестник благотворительности» под редакцией историка, историографа Ведомства императрицы Марии Е. С. Шумигорского. Журнал был ведомственным изданием, но вскоре приобрел общероссийское значение. К сотрудничеству в нем широко привлекались специалисты в области призрения: юристы, историки, организаторы благотворительности, руководители учреждений, а также представители общественности и органов государственной власти. Современный исследователь отмечает, что «…благодаря высокому теоретическому уровню, он сумел стать одним из интереснейших журналов России»[724]. «вестник благотворительности» выходил, однако, всего пять лет. В 1902 г. он прекратил свое существование из-за отсутствия средств на издание. Частных благотворителей к его финансированию привлечь не удалось, а выделить деньги из сумм, находившихся в распоряжении центрального управления ведомства императрицы, власть не посчитала нужным.

В конце XIX в. по решению комитета главного попечительства детских приютов на местах началось издание отчетов губернских и уездных попечительств (там, где для этого имелись возможности). Как и прочие публикации ведомства императрицы, эти отчеты были призваны демонстрировать заботу самодержавной власти о подданных. В тоже время опубликованные отчеты способствовали популяризации детских приютов, знакомили общественность с формами и методами их работы. Кратковременное издание «вестника благотворительности» было попыткой выйти за рамки популяризации, включиться в обсуждение сложнейших вопросов социальной политики. Инициативу в этом деле неслучайно проявило именно ведомство детских приютов. Воспитательные дома, женские институты и другие учреждения ведомства императрицы, не имевшие аналогов в остальных благотворительных ведомствах и обществах, могли позволить себе оставаться в гордом сознании собственной исключительности. Детские приюты, напротив, по форме были самыми распространенными в России учреждениями для призрения детей. Объективно это заставляло обращать внимание на «конкурентов» и не стоять в стороне от обсуждения вопросов социальной политики.

В конце XIX столетия ведомство детских приютов активизировало работу по поиску новых источников финансирования. В ноябре 1895 года был создан «главный комитет для сбора пожертвований в пользу детских приютов Ведомства учреждений императрицы Марии», сосредоточивший в своих руках все виды денежных поступлений. Особенно широкое распространение получил кружечный сбор. Кружки для пожертвований выставлялись как столичными советами детских приютов, так и попечительствами. Наиболее активно кружечный сбор внедрялся Московским советом. Например, в 1898 г. по согласованию с Министерством путей сообщения на всех московских железнодорожных станциях и пароходных пристанях установили около 3000 кружек[725].

В том же году ведомство императрицы Марии выпустило в продажу так называемые благотворительные письма с объявлениями. Письмо представляло собой лист бумаги или «бланк», по краям которого помещались «…за определенную, весьма недорогую плату, разного рода торгово-промышленные и другие объявления»[726]. Остальная часть листа предназначалась собственно для письма. Для местных или городских писем бланк стоил 4 коп., для «загородных» – 5 коп. Письмо складывалось вчетверо и скреплялось без конверта. На него ставился 5-копеечный (для местных писем) либо 7-копеечный (для общероссийских) почтовый штемпель. На лицевой стороне письма помещалась надпись: «Чистый доход поступает в пользу детских приютов Ведомства учреждений императрицы Марии»[727]. Для распространения благотворительных писем при канцелярии было учреждено Управление по их выпуску и продаже. При местных попечительствах разрешалось открывать специальные отделения. Для сбора коммерческих объявлений, помещавшихся по краям бланков, местные отделения могли привлекать уполномоченных. Им запрещалось принимать наличные деньги за подачу объявлений, но в случае успешной работы они могли рассчитывать на комиссионные.

Для пополнения финансов ведомством детских приютов изыскивались любые возможности. Почетные попечители и старшины, а также руководящие должностные лица советов, попечительств и непосредственно приютов носили особый нагрудный знак. Решено было распространить право ношения этого знака на всех служащих по детским приютам, но за особую плату. Это признавалось выгодным, так как фирма, изготовлявшая знак, за оптовые заказы предоставляла большие скидки. Руководство ведомства настойчиво изыскивало не только деньги, но вообще любые материальные ценности, которые могли найти применение в приютах. Примером может служить обращение директора канцелярии О. К. Адеркаса к министру финансов С. Ю. Витте с просьбой о передаче в распоряжение детских приютов конфискованных на таможне товаров. Их предписывалось продавать с аукционных торгов, а если таковые не продавались с двух торгов – уничтожать. Обратив на это внимание, О. К. Адеркас в 1903 г. направил Витте письмо, в котором, в частности, указывал: «ныне до сведения Центрального Управления приютов дошло, что в действительности многие товары, назначенные в аукционную продажу, даже после двух торгов остаются непроданными и, что весьма многие товары и предметы, подлежащие уничтожению, с большей пользою могли бы быть употребляемы для нужд детских приютов»[728]. В ответ Витте уведомил Адеркаса, что не видит к этому препятствий. Таможням было дано указание иметь в виду при распределении непроданных товаров «…также местные детские приюты Ведомства учреждений императрицы Марии…»[729]. Товары передавались местным попечительствам под расписки, с запрещением использовать их в коммерческих целях.

Ведомство учитывало любые, на первый взгляд, незначительные мелочи, чтобы привлекать не только финансовые и материальные средства, но и лиц для службы в приютах. В частности, советы и попечительства охотно брали на службу отставных армейских офицеров в качестве строгих и требовательных администраторов и надзирателей. В 1898 г. высочайшим повелением отставным офицерам было разрешено служить в детских приютах Ведомства императрицы Марии, сохраняя военный мундир и классный чин, полученные на службе, что для бывших военных было более престижным.

Учебно-воспитательная работа в детских приютах строилась, в основном, на тех же базовых принципах, что и раньше. Как указано в отчете по ведомству за 1895 г., «учебная программа детских приютов, за редким исключением, не выходит из тех скромных рамок, которые обуславливаются задачей приютского призрения»[730]. Эта программа полностью соответствовала той, которая была принята в народных училищах Министерства народного просвещения и предусматривала только начальное образование.

Традиционно во всех учебно-воспитательных заведениях ведомства императрицы образование играло второстепенную роль по отношению к воспитанию. Однако в конце XIX века значение образования существенно возросло для приютских питомцев мужского пола. Общим положением 1891 г. было установлено, что воспитанники, прошедшие полный курс начальных училищ Министерства народного просвещения и успешно сдавшие экзамены, получали льготу IV разряда по отбыванию воинской повинности, сокращавшую срок службы. Эффект от этого нововведения был заметным.

Принятый в 1874 г. устав о воинской повинности предусматривал значительное сокращение срока службы для лиц, имевших образование, подтвержденное государственным сертификатом. Все типы учебных заведений, окончание которых давало эту льготу, разделялись на четыре разряда. Начальные учебные заведения относились к IV разряду, народные школы – к III, гимназии – ко II и университеты – к I разряду. Льготы распространялись и на выпускников заведений, приравненных в учебном отношении к упомянутым. При сроке действительной службы в сухопутных войсках в шесть и во флоте в семь лет лица, окончившие начальные школы, служили четыре года, городские школы – три года. Выпускники гимназий служили полтора года, университетов – полгода. В 1888 г. был принят новый устав о воинской повинности, сокративший действительную службу до пяти лет. Срок службы для окончивших заведения IV и III разрядов остался прежним, но увеличивался в два раза для выпускников гимназий, университетов и приравненных к ним заведений.

Включение детских приютов ведомства императрицы в число учебных заведений IV разряда создало дополнительный стимул к учебе для питомцев мужского пола. В отчете по Ведомству детских приютов за 1895 года отмечается: «Прямым следствием этой высочайше дарованной приютам льготы оказалось то отрадное явление, что приходящие мальчики стали посещать уроки исправнее, родители начали более дорожить приютами и исправнее присылать туда своих детей, а мальчики старших классов перестали переходить в другие училища для получения льготных свидетельств…»[731]. Откровенное признание того, что стимулом к учебе в приютах послужило стремление тянуть солдатскую лямку меньший срок, оказалось уместным лишь потому, что давало возможность еще раз подчеркнуть монаршую заботу о воспитанниках учреждений Ведомства императрицы Марии. Воспитанники, успешно заканчивавшие полный курс ремесленного училища при нижегородском Александровском детском приюте, в виде исключения пользовались льготой III разряда.

К началу XX столетия претерпели изменения методы воспитания, практиковавшиеся ранее. Розги и другие телесные наказания окончательно были исключены из арсенала «воспитательных» средств. В некоторых заведениях в качестве наказания применялось заключение в карцер, но только как крайняя мера. Такое наказание использовалось, в частности, в приюте Попечительства для обучения бедных детей мастерству в Санкт-Петербурге, входившем в состав Императорского Человеколюбивого общества. Система наказания в этом заведении была подробно изложена в «Положении о системе наказаний и поощрений для питомцев Попечительства Императорского Человеколюбивого общества», вышедшем в 1906 г. среди проступков, за которые могло последовать наказание, перечислялись «шалость», «брань», «неряшливость», «небрежность к работе», «нечистоплотность», «драка», «курение», «леность» и даже «излишнее внимание к своей внешности»[732]. Упоминались и более серьезные проступки: «пьянство», «буйство» и тому подобное, а также «проступки безнравственного свойства и рецидивы вообще»[733].

В большинстве случаев наказание заключалось в выговоре. В зависимости от тяжести проступка и обстоятельств его совершения провинившийся мог получить выговор от действительного члена Попечительства либо других должностных лиц. Более серьезным наказанием считался вызов в помещение Попечительства, где провинившийся оставался на срок от 6 до 7 суток, лишаясь возможности общаться с товарищами, а в случае занятости на работе в приюте виновный наказывался ограничением в пище, получая горячее питание «через два дня на третий», а в промежуточные дни на обед и на ужин ему давали только черный хлеб с водой. Если всех перечисленных наказаний было недостаточно, чтобы изменить к лучшему поведение воспитанника, он заключался в карцер. В Положении уточняется: «наказанный, находясь в карцере, должен обязательно быть занят работой, быть под присмотром дядьки и довольствоваться черным хлебом с водой»[734]. Провинившийся помещался в карцер на срок от 3 до 12 часов и отбывал наказание только в дневное время. Выговор либо заключение в карцер могли сопровождаться лишением отпуска на неделю, временным «отбиранием праздничной одежды» и уменьшением суммы заработанных денег. Но самым серьезным наказанием было лишение провинившегося покровительства Попечительства на срок до полугода и, наконец, исключение из приюта, то есть лишение социальной помощи.

Наказания, применявшиеся в приюте, имели целью не запугать питомцев и добиться от них беспрекословного послушания, а заставить осознать свои проступки. В Положении говорится: «изощряться в выдумывании разного рода наказаний или делать из дисциплинарных высказываний заурядное явление совершенно нежелательно, так как при этих условиях дети легко грубеют и перестают поддаваться влиянию воспитательных мер… никогда наказание не должно быть или сопровождаться глумлением или издевательством: только поддерживая в ребенке его человеческое достоинство, можно воздействовать на его нравственный облик»[735]. С современной точки зрения такое наказание, как карцер, является абсолютно неприемлемым. Но в то время российское общество не так уж далеко ушло от эпохи, когда палки и розги считались универсальным воспитательным средством, а в карцер сажали даже студентов университетов.

В некоторых случаях наказания в заведениях приютского типа явно выходили за пределы разумного. Такой случай находим в воспоминаниях известного революционера, советского партийного и государственного деятеля Ф. Ф. Раскольникова (настоящая фамилия ильин), в начале XX в. призревавшегося в приюте принца Петра Ольденбургского в Петербурге. Покровительствовал заведению принц А. П. Ольденбургский, не обладавший положительными нравственными качествами своего отца. Один из воспитанников по близорукости не заметил принца в автомобиле и не вытянулся «во фронт» перед ним. А. П. Ольденбургский отвез его в заведение «…и сдал директору, приказав посадить виновного на хлеб и на воду в темный карцер»[736]. В приюте продолжали использоваться методы воспитания, которые вызывали критику в печати еще во времена Александра II. В своей автобиографии раскольников пишет: «в этом кошмарном училище, где еще не перевелись бурсацкие нравы, где за плохие успехи учеников ставили перед всем классом на колени, а поп Лисицын публично драл за уши, мне пришлось пробыть пансионером в течение восьми лет»[737].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.