«Сбережения отдавала в пользу вдов, сирот, раненых и больных…»

«Сбережения отдавала в пользу вдов, сирот, раненых и больных…»

Присущая самодержавию парадигма персонификации власти, олицетворявшейся монархом, обусловила многие особенности становления и развития благотворительности в России. Фигура монарха, как зримого олицетворения политической, накладывала свой отпечаток на всю юридическую конструкцию самодержавной России. При такой форме правления власть передавалась по прямому наследству (за исключением ситуаций, складывавшихся в результате дворцовых переворотов), и потому определенную роль во внешней и внутренней политике России играла семья императора. В XVII–XVIII вв. эта роль была обусловлена политическими традициями, а с 1796 г. еще и «Учреждением об императорской фамилии». В XIX столетии влияние монаршей семьи на внутреннюю политику возросло в связи с увеличением числа ее членов, а также тем, что самодержцы назначали своих ближайших родственников-мужчин на высшие государственные посты. Представительницы женской половины традиционно покровительствовали благотворительности.

В XVII столетии, когда Романовы пришли к власти, правовое положение царя и членов его семьи не устанавливалось специальным законом. В XVIII в. решение стоявших перед Россией исторических задач потребовало укрепления и четкого законодательного определения личного статуса монарха и его властных функций. Формулировка, впервые определявшая характер самодержавия в стране, содержится не в отдельном законодательном акте, а в артикулах Устава воинского, принятого в 1716 г. И это не случайно, поскольку армия была важнейшей опорой российского абсолютизма, а воинская иерархия и дисциплина наиболее полно воплощали дух самодержавия.

В Артикуле 20 главы III «О команде, предпочтении и почитании высших и нижних офицеров и о послушании рядовых» говорится: «Кто против Его Величества особы хулительными словами погрешит, Его действо, намерение презирать и непристойным образом о том рассуждать будет, оный имеет живота лишен быть, и отсечением головы казнен»[1]. Суровость наказания объясняется в Толковании к Артикулу, которое дает определение самодержавной власти: «Ибо Его Величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен; но силу и власть имеет свои Государства и земли, яко Христианский Государь, по своей воле и благонамерению управлять»[2]. Эти полномочия также имели ближайшие родственники государя. В толковании уточняется: «И яко же о Его Величестве самом в оном Артикуле помянуто, разумеется тако и о Ее Величестве Царской супруги, и Его Государства наследии»[3]. Приблизительно так же определялся характер монаршей власти в Духовном регламенте, принятом в 1721 г.

В 1722 г. Петр I «Уставом о наследовании престола» отменил фактически являвшуюся законом традицию, согласно которой власть переходила к старшему сыну монарха. После череды дворцовых переворотов, Павел I законодательно определил статус монарха, порядок передачи престола и состав императорской семьи. Два закона были изданы 5 апреля 1797 г.: «О священных правах и преимуществах верховной самодержавной власти» и «Учреждение об императорской фамилии». Первый определял статус и полномочия монарха. Статья I этого акта подчеркивает неограниченный и сакральный характер самодержавной власти: «Император Всероссийский есть Монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной его власти, не токмо за страх, но и за совесть, сам Бог повелевает»[4]. Принимая этот закон, Павел, в первую очередь, стремился уберечь свою власть и государство от заговоров и смут. Хотя сам он погиб в результате дворцового переворота, законы, посвященные самодержцу и его семье, просуществовали почти без изменений до свержения монархии в России.

Принадлежность к императорской семье также устанавливалась Учреждением об императорской фамилии. Особенно почетным было положение вдовствующей императрицы. «она, – сказано в Учреждении об императорской фамилии, – сохраняя все свои прежние преимущества, имеет председание перед супругой царствующего императора»[5]. Вдовствующая императрица имела право держать свой собственный двор. Титулами вдовствующих императриц долгое время пользовались две Марии Федоровны – супруги императоров Павла I и Александра III. Недолго – супруга Александра I Елизавета Алексеевна и жена Николая I – Александра Федоровна.

Очень важной является четвертая часть Учреждения – «О содержании членов императорского дома». На это выделялись весьма значительные суммы. Императрица получала 600 тыс. руб. в год помимо средств на содержание двора. Такое обеспечение она сохраняла за собой и будучи вдовствующей. В случае ее отъезда за границу на постоянное место жительства сумма выплат сокращалась наполовину[6].

Учреждение об императорской фамилии просуществовало в неизменном виде до 1886 г., когда Александр III внес в него некоторые коррективы. Они касались изменения титулов, сокращения выплат членам императорской семьи и круга лиц, пользовавшихся ими.

Создание в России выборного всесословного законодательного органа – Государственной думы, придание Госсовету функции верхней палаты парламента потребовали корректировки закона о статусе монарха. В 1906 г. вышла новая редакция основных государственных законов. Характер самодержавной власти в них определяется, по существу, как и прежде. Статья 4 главы 1 «о существе верховной самодержавной власти» гласит: «императору всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть. Повиноваться власти его не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает»[7]. Следующая статья напоминает: «особа государя императора священна и неприкосновенна»[8].

Эти формулировки не были только данью традиции. Закон отражал порядок, при котором самодержавие сохраняло за собой многие прерогативы. Монарх руководил вооруженными силами и внешней политикой. Из ведения думы был изъят ряд статей государственного бюджета, а также дела, касавшиеся ведомств и учреждений, «на особых основаниях управляемых». К их числу относились благотворительные ведомства и комитеты дома Романовых. Однако монарх должен был считаться с законодательной властью. В статье 7-й названной главы разъясняется: «государь император осуществляет законодательную власть в единении с Государственным советом и Государственной думой»[9] (соответственно, верхней и нижней палатами парламента).

Несмотря на некоторое сокращение, произведенное Александром III, средства, поступавшие на содержание августейшего семейства, были огромны. Эти средства были выведены из хозяйственной жизни страны. О том, чтобы платить с них налоги, не могло быть и речи. Министерство императорского двора, в которое входили уделы и кабинет (с 1893 г. – Министерство императорского двора и уделов), фактически являлось «государством в государстве», работавшим исключительно в интересах первой семьи империи. Благотворительные отчисления из указанных сумм, осуществлявшиеся императорами, их супругами и прочими членами царской семьи, были обусловлены традициями и осуществлялись в форме личных пожертвований.

Законы, регламентировавшие полномочия монарха, порядок престолонаследия, права и обязанности родственников по отношению к государю, являлись основой юридической конструкции самодержавия. В вышедшем при Николае I своде законов российской империи закон о священных правах и преимуществах верховной самодержавной власти и Учреждение об императорской фамилии составляют соответственно первый и второй разделы части первой основных государственных законов. Самодержец являлся главой семьи и главой государства, защитником и покровителем православной веры, источником закона, центральным элементом политической системы абсолютизма. С его фигурой неразделимо были связаны социально-политические представления о власти всех сословий российского общества. Поэтому личный авторитет монарха и членов его семейства, которое насчитывало к началу XX в. до 60 человек[10], был политическим капиталом, тщательно оберегаемым и всячески умножаемым. Этому служила и традиция покровительства благотворительности со стороны дома Романовых, включавшая непосредственное участие в благотворении членов императорской фамилии.

Необходимо отметить, что, кроме императора и наследника, готовившегося к выполнению монарших обязанностей, остальные члены августейшего семейства не обязаны были выполнять какие-либо обусловленные законодательством государственные и общественные функции. Их занятия определялись сложившейся в XIX столетии традицией, согласно которой мужчины занимали военные и административные должности, а женщины покровительствовали благотворительности и просвещению.

Сегодня нет нужды опровергать категорическое утверждение, продиктованное советской идеологией, что все Романовы были «жадными и праздными тунеядцами»[11]. Романовы, конечно, были очень разными, но в императорской семье было немало умных, образованных, безупречных в нравственном отношении людей, которые ответственно относились к возложенным на них обязанностям. Правда, во многих случаях занятия членов императорской фамилии носили представительский характер и приносили мало пользы. Хуже было, когда личные качества, интеллектуальные и организаторские способности августейших особ явно не соответствовали занимаемым ими важным государственным постам. Примерами могут служить деятельность великого князя Сергея Александровича на посту генерал-губернатора Москвы и руководство Морским министерством со стороны великого князя Алексея Александровича. Но это был «врожденный» порок монархической системы правления.

В XIX столетии окончательно определился род занятий женской половины императорской фамилии. Бурный XVIII в., на протяжении которого женщины четыре раза занимали российский престол, ушел в прошлое. Государственная власть стала уделом мужчин, а высочайшие особы женского пола нашли применение своим силам в покровительстве благотворительности. Начало этому положила супруга Павла I Мария Федоровна (София-Доротея Вюртембергская), взявшая под свое личное руководство и покровительство основанные Екатериной II благотворительные учреждения призрения. В дополнение к ним Мария Федоровна создала целый комплекс учебно-воспитательных, медицинских и богаделенных благотворительных организаций, названный позднее в ее честь «ведомством учреждений императрицы Марии».

Покровительство благотворительности, являвшееся выражением личных качеств Марии Федоровны, еще при ее жизни стало устойчивой традицией, которой следовало большинство членов императорской фамилии. В России участие обладателей верховной монархической власти в делах благотворения имело глубокие исторические корни.

С утверждением на Руси христианства милосердие, забота о сиротах, детях, немощных стали важной составляющей образа доброго, справедливого и мудрого правителя, частью, говоря современным языком, его политического имиджа. В относящемся к XI в. «слове о законе и Благодати» Иллариона, автор, прославляя князя Владимира, восклицает: «…кто поведает нам о многих твоих милостынях и щедротах, творимых денно и нощно убогим, сиротам, больным, должникам и всем, просящим о милости»[12]. Подчеркивается цель этой деятельности: «твои щедроты и милостыни и поныне вспоминаются людьми, но еще выше они перед Богом и ангелом его…»[13]. Эту цель благотворители на Руси преследовали в течение веков.

Характеризуя средневековую русскую благотворительность, В. О. Ключевский, в частности, замечает: «Любовь к ближнему полагали, прежде всего, в подвиге сострадания к страждущему, ее первым требованием признавали личную милостыню. Такая помощь рассматривалась не как средство облегчить жизнь нуждающимся, а как духовное, нравственное возвышение самого дающего»[14]. Богоугодным делом считалась не только раздача милостыни, но и призрение на основе благотворительности, которое власть признавала необходимым уже в XVI столетии. Стоглавый собор 1551 г., в частности, постановил создать в городах богадельни для больных и престарелых нищих, которым «боголюбцы могли приносить милостыню и все необходимое для жизни своего ради спасения»[15]. Но это была не практическая попытка создать систему учреждений призрения, а, скорее, декларация о намерениях. Благотворительность оставалась частным делом, в том числе для носителей верховной власти.

Иногда дореволюционные и современные исследователи рассматривают как благотворительность мероприятия Бориса Годунова и Василия Шуйского по раздаче денег в Москве во время голода. По форме это напоминает благотворение, но, по существу, такие раздачи являлись скоротечными акциями, призванными снять социальное и политическое напряжение в столице.

Конный портрет царя Алексея Михайловича. Неизвестный художник. 1670–1680-е гг.

Классический пример частной благотворительности русского государя – поведение царя Алексея Михайловича, которое было, по словам того же В. О. Ключевского, «дополнительным актом церковного богослужения, практическим требованием правила, что вера без дела мертва»[16]. В дни религиозных праздников Алексей Михайлович лично раздавал милостыню продуктами и деньгами нищим и даже заключенным. Это являлось, прежде всего, выражением его личных качеств. «Царь Алексей Михайлович, – отмечает Ключевский, – был добрейший русский человек, славная русская душа. Он любил людей и желал им всякого добра»[17].

Современные историки видят и другие истоки такой благотворительности. Например, И. Я. Фроянов полагает, в частности, что она «указывает не просто на нищелюбие русских самодержцев, а свидетельствует об их попечительстве, обращенном к бедным»[18]. Но это попечительство скорее было выражением тех же личных качеств и следованием патерналистской традиции, чем результатом осмысления социальных проблем. В средние века в сознании народа «главнейшими качествами идеала „истинного царя“ были защита народа от бояр и воевод, милостивое отношение к простым людям, верность православным традициям и заветам»[19]. В императорскую эпоху, когда действовали благотворительные ведомства под покровительством дома Романовых, оказываемая ими помощь облекалась именно в форму патерналистской заботы монаршей власти о подданных.

И в Средневековье, и в имперский период такой подход власти к благотворению отвечал религиозным идеалам русского народа и сакрализации монаршей власти. Возвращаясь к Алексею Михайловичу, отметим, что сведений об осуществлении каких-либо организованных мероприятий в области благотворительности и призрения в его царствование не имеется. Отчасти к подобным деяниям можно отнести выкуп пленных, о котором говорится в главе восьмой соборного уложения 1649 г. Он признается обязанностью государства. Для его осуществления с населения взимался налог. Но выкуп считался таким же богоугодным делом, как раздача милостыни. За это, говорится в Уложении, «общая милостыня нарицается, а благочестивому Царю и всем православным христианам за это великая мзда от Бога будет»[20].

Царь Федор Алексеевич. Гравировальный портрет XVIII в.

Первые сведения о попытках организовать призрение относятся ко времени правления царя Федора Алексеевича. При нем в 1682 г. был издан указ об открытии в Москве приютов и богаделен. Однако никаких конкретных сведений о деятельности этих учреждений не имеется. Больше известно о том, как пытался организовать благотворительность и призрение Петр I. Как и его предшественники на престоле, Петр считал себя не просто правителем, а покровителем и защитником всех своих подданных. Однако это не находило выражения в его личной благотворительности. Он стремился регламентировать ее и поставить под контроль государства, на которое он смотрел как на военный корабль – «символ организованной, рассчитанной до дюйма структуры, воплощение человеческой мысли, сложного движения по воле разума человека»[21]. На корабле не следовало находиться лишним людям. Дворянину надо было служить, священнику – молиться, купцу – торговать, крестьянину – пахать. Просящим милостыню места не было. Больным и немощным должно было находиться в богадельнях. Здоровых, которые не служили и не трудились, Петр требовал наказывать и определять в работу. Бродяжничество и попрошайничество жестоко преследовалось. Запрещалось как просить, так и подавать милостыню на улицах.

В принципе Петр не был против того, чтобы частные лица творили добро. Он лишь стремился упорядочить такую помощь, чтобы не плодить профессиональных попрошаек. В одном из указов царь требовал «милостыни отнюдь не давать; а ежели кто похочет дать милостыню: и им отсылать в богадельню; а буде которые люди станут таким нищим милостыню подавать, имать у них штрафу, первый (раз. – Прим. авт.) по 5, другой по 10 рублей»[22].

Борьба с нищенством была поручена полицейским властям. Однако репрессивные меры, широко применявшиеся Петром для искоренения нищенства, были малоуспешны. Об этом свидетельствуют несколько десятков указов, посвященных этой проблеме. Только в 1710 г. Подобных документов вышло пять[23]. Попытки Петра создать сколько-нибудь организованное государственное призрение также не увенчались успехом. Для этого у него не было ни времени, ни средств.

Екатерина II – законодательница в храме богини Правосудия. Художник Д. Г. Левицкий. 1798 г.

Трудно согласиться с мнением некоторых исследователей благотворительности, утверждающих, что «при Петре законодательство стало на верный путь общественного призрения бедных»[24]. Но положительным моментом в подходе Петра к вопросам призрения было то, что заботу о сиротах, а также об инвалидах и немощных, отслуживших государству, он признавал обязанностью таких государственных институтов, как монастыри. При преемниках Петра в первой половине XVIII в. ситуация в области благотворительности и призрения принципиально не менялась.

Печать Императорского воспитательного дома

Непосредственное внимание верховной власти к благотворительности и призрению на ее основе возрождается во второй половине XVIII столетия. Екатерина II, вступив на престол, вскоре провозгласила: «Призрение бедным и попечение о умножении полезных обществу жителей суть две верховные должности каждого боголюбивого правителя»[25]. Так императрица определила свое отношение к проекту воспитательного дома, разработанному и представленному ей государственным деятелем и просветителем И. И. Бецким. Воспитательный дом мыслился как благотворительное учреждение призрения для подкидышей и сирот. Бецкой также был разработчиком проекта воспитательного общества благородных девиц – закрытого учебно-воспитательного заведения для девушек дворянского происхождения. Созданные императрицей воспитательные дома в Москве и Петербурге и воспитательное общество благородных девиц (иначе – Смольный институт) пользовались ее постоянным вниманием. Руководствуясь идеями просвещения, Екатерина в то же время по существу возродила древнюю российскую традицию покровительства благотворительности и участия в ней правителей государства. Это полностью укладывалось в сознательно культивировавшийся императрицей образ гуманного и просвещенного монарха, «философа на троне» и «боголюбивого правителя». Но речь шла уже не только о демонстрации личного милосердия, а о создании на основе благотворительности организованной социальной помощи в виде учреждений призрения.

Учреждение Воспитательного дома императрицей Екатериной II. Гравюра XIX в.

Покровительствуя благотворительности, Екатерина не объявляла призрение прямой обязанностью государства. Чтобы не обременять казну, она решила создать и содержать воспитательные дома «на едином самоизвольном подаянии от публики»[26]. Образованные в 1775 г. учреждением о губерниях приказы общественного призрения были органами государственной власти, но имели право привлекать благотворительные пожертвования. Эти средства поступали и в Смольный институт, хотя при Екатерине он содержался, главным образом, за счет казны.

Таким образом, в екатерининское время начал формироваться системный подход к благотворительности, использовавшейся не только для достижения властью политических и идеологических целей, но и для финансирования призрения.

Существовало и еще одно обстоятельство, заставлявшее Екатерину лично заниматься вопросами благотворительности и призрения. На него указывал Бецкой, представляя императрице в 1764 г. доклад «о воспитании юношества обоего пола». Социальная помощь этой категории неотделима от процесса воспитания, поэтому слова Бецкого вполне можно отнести и к призрению. Дело воспитания юношества чрезвычайно трудное, рассуждает Бецкой, обращаясь к императрице, поэтому оно «не имеет к тому иного поощрения, кроме обитающих в особе вашего величества Божественных дарований и матерняго (материнского. – Прим. авт.) благоутробия и при всей тягости государственного управления не находит иного подкрепления кроме вашей твердости и великодушия»[27]. Высоким стилем Бецкой излагает простую мысль – без постоянного и непосредственного внимания государыни дело не пойдет. Основания так рассуждать у Бецкого имелись. Реформами Петра I был создан достаточно эффективный для того времени государственно-бюрократический аппарат, который, так или иначе, работал все XVIII столетие. Но организация благотворительности и призрения являлась совершенно новым (если не считать спорадических попыток Петра I) и очень сложным делом.

Итак, при Екатерине II бы ли заложены принципы, на которых впоследствии развивались благотворительные учреждения призрения под покровительством дома Романовых: демонстрация заботы монаршей власти о подданных; придание этим учреждениям государственного характера, но исключение их из общей системы государственных органов империи; финансирование, как на основе благотворительности, так и с использованием казенных средств.

Императрица Мария Федоровна. Гравировальный портрет начала XIX в.

Несмотря на высочайшее внимание, созданные Екатериной благотворительные учреждения к концу ее правления пришли в полное расстройство (как и многие другие начинания).

Фактическое возрождение и дальнейшее развитие этих учреждений связано с именем императрицы, супруги (и вдовы) Павла I Марии Федоровны, создавшей целую систему учреждений призрения, действовавших на благотворительной основе.

Благотворение в то время по-прежнему рассматривалось как доброе дело, направленное на помощь бедным и нищим, как средство спасения души творящего добро. Но оно стало необходимым элементом призрения, социальной политики. Это нашло свое выражение в сосредоточении благотворительности под покровительством дома Романовых в особых ведомствах, куда вошли как екатерининские учреждения призрения, так и вновь созданные в конце XVIII – начале XIX вв.

С этого времени вплоть до свержения монархии число благотворительных ведомств, комитетов и обществ, подчинявшихся непосредственно монарху и членам его семьи, постоянно возрастало. Для понимания роли и места этих организаций, как инструментов социальной политики, следует определить, что такое благотворительность, как она рассматривалась в России в разное время, что понимали под этим термином на рубеже XIX–XX вв., как благотворительность рассматривается в наше время, какова ее связь с призрением.

В зависимости от целей, задач и традиций благотворения на разных этапах истории страны, уровня развития государственных и общественных институтов, сословных представлений благотворительность понималась в России по-разному. «спросите, что значит делать добро ближнему и, возможно, что получите столько ответов, сколько у вас собеседников, – отмечал В. О. Ключевский, посвятивший благотворительности специальное исследование „добрые люди Древней Руси“. – но поставьте их прямо пред несчастным случаем, пред страдающим человеком с вопросом, что делать – и все будут готовы помочь, кто чем может»[28].

В самом широком смысле благотворительность понималась и понимается как оказание бескорыстной, добровольной помощи в чем-то нуждающемуся. В средневековой Руси, как отмечалось, она рассматривалась, главным образом, как средство спасения души подающего, выполнение христианского долга. Такой подход сохранялся и позже. Но возрастание роли благотворительности как средства оказания социальной помощи, создание действовавших на такой основе обществ и учреждений призрения требовали более точного определения значения этого термина.

В начале XIX в. «словарь академии российской, по азбучному порядку расположенный» трактовал «благотворение» как «благодеяние, оказывание добра другому»[29]. Это определение не указывает именно на социальный характер помощи. Но в том же словаре приводится часто использовавшийся термин «призирать», «призреть», то есть «принимать о ком попечение, брать кого в свое покровительство, благодетельствовать кому»[30]. В данном определении прослеживается социальный характер оказания помощи.

В начале XIX столетия начал использоваться и термин «общественное призрение». В изданном в 1818 г. Министерством внутренних дел сборнике материалов «Об общественном призрении в России» оно определяется как «устроение пристанища для бедных, больных, вдов и сирот, доставление им и всем нуждающимся пропитания, покрова, пособия и вообще призрения»[31].

До конца XIX в. четкого различия между благотворительностью и общественным призрением не прослеживается. В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля, впервые выпущенном в 1861–1867 гг., указано: «Благотворительный о человеке: склонный к благотворению», то есть «готовый делать добро, помогать бедным»[32]. Даль упоминает и о благотворительном «учреждении, заведении: устроенном для призрения дряхлых, увечных, хворых, неимущих или ради попечения о них»[33]. «Призирать», или «призревать, призреть, призрить», у Даля означает: «Принять, приютить и пристроить, дать приют и пропитание, взять под покров свой и озаботиться нуждами ближнего»[34]. Так В. И. Даль указывает на социальное значение благотворительности, отдельно упоминая о призрении.

В Энциклопедическом словаре Брокгауза-Ефрона благотворительность объясняется как «проявление сострадания к ближнему и нравственная обязанность имущего спешить на помощь неимущему»[35]. В статье «Благотворительность», содержащей это определение, имеется также термин «призрение», но лишь как синоним благотворительности. Однако «призрение общественное» характеризуется в словаре иначе. Оно представлено как разновидность благотворительной деятельности, как «культурная форма благотворительности»[36]. В противоположность стихийному благотворению, исходящему от индивидуума, не поддающемуся организации и не всегда направленному на тех, кто действительно в нем нуждается, общественное призрение трактуется как отличающееся «организацией, мотивами и целями»[37]. В статье «Призрение общественное» подчеркивается: «организация в общественном призрении проявляется двояким способом: по отношению к получающим помощь и к оказывающим ее»[38]. Общественное призрение рассматривается как задача общины, земской единицы. Соответственно главной мотивацией призрения является «сознание гражданской солидарности между членами общины, общественный интерес, забота правительства о благе населения»[39], однако, не уточняется, что в общественном призрении является функцией общества и что государства. В статье «Россия», в разделе «общественное призрение и благотворительность», также не указано, каковы принципиальные различия между этими понятиями.

Дореволюционное российское законодательство тоже не устанавливает четкого различия между благотворительностью и призрением и даже не дает их подробного определения. Последняя (1915 г.) редакция «Устава о общественном призрении», содержащегося в своде законов российской империи, включает «Учреждение установлений общественного призрения и заведений, императору подведомственных», в котором говорится о благотворительном характере этих установлений и заведений. «Учреждение» включает закон «о благотворительных обществах, заведениях и кассах, о кассах взаимопомощи и о пособиях и ссудах по разным случаям». Как видно, законодательство отдает приоритет общественному призрению и понимает его более широко, чем благотворительность.

Отсутствие четких определений в законодательстве объясняется тем, что в российской империи не было единой, общегосударственной, официальной системы социальной помощи. Действовали многочисленные, но разрозненные организации благотворительного характера, а также государственные структуры, призванные координировать их работу.

Недостатки этой системы стали особенно очевидны к концу XIX в., когда бурное развитие капиталистических отношений привело к обострению прежних и появлению новых социальных проблем. К этому времени российская благотворительность накопила огромный опыт, а власть позволила публично обсуждать в допустимых границах социальные вопросы. Видя инерцию государства в области совершенствования системы социальной помощи, общественность, мало рассчитывая на то, что оно возьмет на себя инициативу в этой области, активно обсуждала и предлагала различные проекты реорганизации призрения. При всем разнообразии высказывавшихся идей, общей мыслью была необходимость выработки общегосударственной социальной политики, в реализации которой наряду с официальными структурами участвовали бы и широкие слои общественности.

В этой связи для теоретиков и практиков благотворительности важно было установить, что в области социальной политики является функцией государства, а что задачей общественных организаций и частных лиц. Это, в свою очередь, требовало уточнения понятий, в том числе того, что же следует понимать под благотворительностью и призрением. Например, П. Н. Георгиевский выделял частную, общественную и государственную деятельность в социальной сфере. Благотворительность он рассматривал как область общественной и частной работы. Однако общественность, по его мнению, не могла заменить государство, которое «должно было охранять правовой порядок, так как неимущие, голодающие всегда являются угрозой спокойному существованию и развитию общества»[40]. Задача государства – общественное призрение, состоявшее в том, чтобы не позволять никому из граждан умереть от голода и лишений. Государство должно было вмешиваться там, где частной и общественной инициативы не хватало для решения социальных задач. Георгиевский полагал, что государству следует поручить контроль и координацию деятельности благотворителей «скорее в форме побуждения, чем приказания»[41].

В том же направлении рассуждал и Е. Д. Максимов. Благотворительность, по его мнению, являлась сферой деятельности частных лиц и их объединений. Задача государства – оказание помощи благотворителям в тех случаях, когда они, помогая нуждающимся, не могли обойтись своими средствами. «таким путем, – рассуждает Максимов, – из соединения частной благотворительности и общественного призрения как отрасли государственного у правления возникает идея организованного общественного попечения о бедных»[42].

Подобные суждения высказывали и другие исследователи, теоретики и организаторы благотворительности.

В ряде случаев субъектом благотворительности представлялось государство. В 1901 г. вышел первый том официозного издания «Благотворительная Россия. История государственной, общественной и частной благотворительности в России». Как видно из названия, составители полагали, что существует «государственная благотворительность». При этом в книге отсутствуют указания на различия между упомянутыми видами благотворительности. Можно предположить, что под государственной благотворительностью понимались приказы общественного призрения и благотворительные заведения министерств и прочих государственных ведомств. Это издание – подтверждение того, что в высших эшелонах государственной власти отсутствовало четкое понимание того, что в области призрения является задачей государства и что – задачей общественной и частной благотворительности.

К концу XIX столетия сложилось более или менее общее понимание благотворительности как деятельности частных лиц либо сословных, профессиональных, религиозных, территориальных и прочих негосударственных объединений и организаций по оказанию добровольной, бескорыстной помощи нуждающимся. Общественное призрение рассматривалось, как правило, в качестве общегосударственной задачи. Но четкого различия в понимании благотворительности и призрения не было. Объяснение этому можно найти в докладе К. И. Ануфриева «основы обязательного призрения бедных», сделанном на съезде по общественному призрению, состоявшемся в мае 1914 г. в Петербурге. Докладчик отмечал, что «основой дела призрения в России до сего времени являлась частная благотворительность, традиции которой невольно передаются организациям, имеющим общественный характер, настолько, что даже самое понятие об общественном призрении у большинства деятелей на этом поприще отождествляется с понятием о благотворительности»[43]. В действительности, подчеркивает Ануфриев, разница между благотворительностью и общественным призрением велика. Благотворительность «может делать в пределах своих средств все, в основу чего заложено чувство благодеяния к более слабому»[44]. Но благотворительность, заключает Ануфриев, «не может быть положена в основу общественного призрения, так как является слишком неустойчивым и самобытным элементом, рассчитывать на который, как на нечто постоянное, правильное совершенно невозможно»[45]. С такой оценкой можно согласиться. В дореволюционной России, однако, почти все учреждения призрения традиционно назывались благотворительными. До революции 1917 г. Власть так и не провела черту между благотворительностью и общественным призрением.

В советское время благотворительность характеризовалась как политика буржуазии, маскирующая эксплуатацию трудящихся и отвлекающая их от классовой борьбы. Во втором издании Большой советской энциклопедии, выпущенном в 1949–1958 гг., в статье «Благотворительность» дается такое определение: «Благотворительность – помощь, лицемерно оказываемая представителями господствующих классов эксплуататорского общества части неимущего населения с целью обмана трудящихся и отвлечения их от классовой борьбы»[46]. Утверждается, что, несмотря на это, «капитализм обрекает трудящихся на разорение и вымирание»[47]. Разъясняется, почему при социализме не может быть благотворительности: «социалистический строй ликвидировал нужду, нищету и безработицу»[48]. Решение всех социальных задач взяло на себя государство, поэтому частная и общественная инициатива в социальной сфере не требовалась.

Подобным образом в советское время трактовался и термин «филантропия». В «Словаре иностранных слов», вышедшем в 1955 г., это слово переводится как «человеколюбие», «благотворительность» и определяется, как «одно из средств буржуазии маскировать свой паразитизм и свою эксплуататорскую сущность посредством лицемерной, унизительной „помощи бедным“ в целях отвлечения их от классовой борьбы»[49].

Общественно-политические перемены в СССР на рубеже 1980–1990-х гг. позволили приступить к изучению проблем отечественной истории, исследования по которым ранее не были возможны. В их числе была и история российской благотворительности. С распадом Советского Союза и ликвидацией советской политической и экономической системы оказалась разрушенной прежняя система социального обеспечения. Создание новой, соответствующей реалиям рыночной экономики, сопровождалось большими сложностями.

Немало проблем в социальной сфере имеется и сейчас. Этим тоже обусловлен научный и практический интерес к истории российской благотворительности. Соответственно, современные исследователи обращаются к той терминологии в области благотворительности и призрения, которая выработалась до революции. При этом допускается очень широкая трактовка этих понятий.

Не вызывает сомнений оценка благотворения как частной или общественной деятельности. Но встречаются и такие определения, как «народная благотворительность» и «государственная благотворительность». Первая, по мнению некоторых исследователей, заключалась в том, что «даже небогатый русский мужик давал приют и делил свою, иногда скудную пищу с обездоленным… поминки, крестины или другие торжественные дни всегда отмечались раздачей милостыни»[50]. В данном случае речь идет о разновидности частной благотворительности, самой распространенной и широко описанной в исторической литературе. О «государственной благотворительности» современные исследователи упоминают, как правило, в связи с реформами Петра I. Например, И. Я. Фроянов полагает, что «Петр I отдавал предпочтение государственной благотворительности перед индивидуальной милостыней»[51]. Но этот же автор отмечает, что Петр «вооружился против частной милостыни во имя общественной благотворительности как учреждения, как системы богоугодных заведений»[52].

Петр, как известно, не запрещал частную благотворительность в принципе, а только стремился направить ее для оказания помощи находившимся в государственных учреждениях – богадельнях и монастырях. Поэтому в данном случае речь может идти о попытках Петра организовать государственный контроль над благотворительностью, но никак не о замене частной благотворительности «общественной» или «государственной».

О роли государства в этой сфере упоминается и в энциклопедии «Отечественная история. История России с древнейших времен до 1917 года». В первом томе в статье «Благотворительность» дается такое определение: «Благотворительность, помощь нуждающимся со стороны общественных организаций, государственных учреждений, церкви и частных лиц (общественное и частное призрение)»[53]. Четкого разделения между благотворительностью и призрением в статье нет, но авторы различают побудительные мотивы. Если личная и общественная благотворительность, по их мнению, вызывалась в дореволюционной России «состраданием, сознанием гражданской солидарности между членами общества, нравственными воззрениями, патриотизмом, желанием получить признательность со стороны правительства, которое поощряло благотворительность», то заинтересованность государства состояла в стремлении «устранить социальную опасность, источником которой было нуждающееся население»[54]. Характеристика благотворительной деятельности как государственной вызывает сомнение, поскольку функция государства состоит в поддержании социального порядка, в том числе путем оказания помощи всем нуждающимся, а не выборочно, как это делали и делают благотворители. Благотворительность не может полностью заменить государство в социальной сфере, поскольку у них разные задачи. В дореволюционной России государство сознательно поощряло благотворительность, если не могло или не желало брать на себя ответственность за призрение подданных. Поэтому помощь нуждающимся со стороны государства традиционно воспринималась как благотворительность, а в ряде случаев сознательно облекалась в форму заботы монаршей власти о подданных, осуществлявшейся на основе организованной благотворительности с привлечением государства. Некоторые современные исследователи выбирают более верную характеристику, подчеркивая, что со времен Петра I благотворительность сделалась «общегосударственной проблемой»[55].

В новейшей отечественной историографии четкая граница между благотворительностью и другими формами социальной поддержки была установлена в диссертационном исследовании Г. Н. Ульяновой «Благотворительность московских предпринимателей. 1860–1914 г.». Автор отмечает, что «термин „призрение“ („общественное призрение“) применяется ко всей сфере, связанной с социальной реабилитацией основных категорий населения, нуждающихся в помощи»[56], подчеркивая, что «понятие «благотворительность» не совпадает целиком с «общественным призрением», ибо не включает государственный уровень реализации программ социальной реабилитации»[57].

Обстоятельная характеристика благотворительности дается в социальной энциклопедии, вышедшей в 2000 г. Благотворительность рассматривается как «общечеловеческое движение, включающее совокупность гуманитарных действий отдельного человека, организаций, обществ и так далее. В их основе – стремление проявить любовь не только к ближнему, но и к незнакомому человеку, оказать безвозмездную материальную, финансовую помощь нуждающимся и социально незащищенным гражданам»[58]. Характер взаимодействия государства и благотворительности определяется следующим образом: «Благотворительность призвана восполнить или дополнить усилия государства в отношении социальной заботы о людях»[59]. Указывается и на конкретные направления такой работы. К их числу относится «поддержка программ общественно важных форм деятельности (борьба с опасными заболеваниями, охрана окружающей среды, развитие науки, образования, здравоохранения, культуры и т. д.)»[60].

В современной России благотворительность вновь получила признание как важнейшая форма общественной деятельности, требующая ее законодательной регламентации. 11 августа 1995 г. принят федеральный закон № 135-Фз «О благотворительной деятельности и благотворительных организациях», в котором дается следующее определение: «Под благотворительной деятельностью понимается добровольная деятельность граждан и юридических лиц по бескорыстной (безвозмездной или на льготных условиях) передаче гражданам или юридическим лицам имущества, в том числе денежных средств, бескорыстному выполнению работ, предоставлению услуг, оказанию иной поддержки»[61].

Несмотря на широкое развитие благотворительности в дореволюционной России, юридический статус благотворителей не был определен общим законодательством. В законоположениях отдельных благотворительных ведомств, обществ и учреждений говорилось только об участии благотворителей в управлении этими структурами или о предоставлявшихся императором привилегиях. Современный закон «О благотворительной деятельности и благотворительных организациях» четко определяет: благотворители – это «лица, осуществляющие благотворительные пожертвования в формах: бескорыстной (безвозмездной или на льготных условиях) передачи в собственность имущества, в том числе денежных средств и (или) объектов интеллектуальной собственности; бескорыстного (безвозмездного или на льготных условиях) наделения правами владения, пользования и распоряжения любыми объектами прав собственности; бескорыстного (безвозмездного или на льготных условиях) выполнения работ, предоставления услуг благотворителями – юридическими лицами»[62]. Закон указывает также, что благотворители сами могут определять цели и порядок использования своих пожертвований.

Кроме благотворителей, бескорыстную помощь могут оказывать и добровольцы, то есть «граждане, осуществляющие благотворительную деятельность в форме безвозмездного труда в интересах благополучателя, в том числе в интересах благотворительной организации»[63]. Закон устанавливает взаимоотношения государства и благотворительных организаций. Разумеется, и речи не может идти о том, чтобы государство облекало социальную помощь в форму благотворительности, как это было в дореволюционной России. Государством лишь «гарантируется и обеспечивается защита предусмотренных законодательством российской Федерации прав и законных интересов граждан и юридических лиц – участников благотворительной деятельности. В некоторых случаях определения благотворительности включают ее мотивацию. Например, в социальной энциклопедии отмечается, что «в основе благотворительности лежит мотивация людей, испытывающих сострадание к людям, потребность во взаимной поддержке и помощи»[64].

Воплощение этой мотивации в акт благотворения иногда сопровождается условиями, установленными религиозной традицией и общественным мнением. Христианство, в частности, требует скромного и тихого подаяния милостыни. В новом завете рекомендуется, творя милостыню, «не трубить перед собой» ради своего прославления. В данном случае христианское вероучение исходит из того, что милостыня важна не для окружающих, а для самого дающего, как средство индивидуального духовного самовоспитания. И, чтобы оно было действенным, милостыня должна быть искренней, а не показной. Однако для человека важна общественная оценка его деятельности, которая становится все более значимой с развитием государственных и общественных институтов. Уже во времена Киевской Руси подаяние было в ряду поощряемых обществом добродетелей, оценка окружающих стала важна для благотворителя, особенно если он занимал видное положение. Кроме того, дающий милостыню побуждал своим примером делать добро других.

Развитие государственных и общественных институтов влияло и на формирование стимулов к благотворительной деятельности. Религиозно-нравственные стимулы наиболее последовательно проявлялись в помощи людям своего социального круга, сословия. Такая позиция учитывалась и российским законодательством, закреплявшим обязанности по призрению нуждающихся за сословными органами управления – крестьянской общиной, мещанскими и купеческими обществами. Так проявлялись не только религиозно-нравственные, но и социальные истоки. Благотворители стремились оказывать реальную социальную помощь в первую очередь людям своего круга.

Если для того или иного сословия или общественной группы благотворительность как средство решения социальных задач имела единичный или локальный характер, то в общегосударственном масштабе ее значение неизмеримо возрастало.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.