V. Древнейшие известия о Хунну. Образование государства. Хун–ну и Дун–ху. Соображения в пользу турчизма Хунну. Их отношение к Гуннам. Последовательный ход переселений Хунну на Запад. Мнения о происхождении Гуннов. Несостоятельность доводов в пользу славянского происхождения этого народа, доказанная

V.

Древнейшие известия о Хунну. Образование государства. Хун–ну и Дун–ху. Соображения в пользу турчизма Хунну. Их отношение к Гуннам. Последовательный ход переселений Хунну на Запад. Мнения о происхождении Гуннов. Несостоятельность доводов в пользу славянского происхождения этого народа, доказанная как историками Европы, так и историками Средней Азии. Возможность примирения турчизма Хунну и финнизма Гуннов. Теория турчизма Гуннов. Происхождение имени Хунн. Потомки Гуннов в Восточной Европе. Заключение.

Рассмотрев теории, предложенные различными учёными относительно происхождения Хунну и их отношений к Гуннам, мы считаем нужным представить по этому поводу несколько своих соображений. Сначала мы изложим главнейшие события истории этого народа, так как, по нашему мнению, только при правильном понимании этих фактов можно решить: были ли Хунну и Гунну один и тот же народ или различные[60].

Во времена глубочайшей древности, на огромном пространстве от Японского и Жёлтого морей, к северу от течения Хуан–хэ, до Тибета и даже далее до бассейна Тарима, жили, »о сообщениям китайских летописей, народы, придерживавшиеся кочевого быта и добывавшие себе пропитание различными промыслами, связанными однако с условиями этого быта (напр. скотоводством, звероловством и пр.). Однако эти известия Китайцев настолько отрывочны и кратки, что очень трудно не только узнать историю или происхождение какого–нибудь из этих народов, но даже почти невозможно составить себе ясное понятие об их местожительствах. Народ Шань–Жун, позже называвшийся Хянь–юнь, Хунь–юй и наконец Хун–ну, жил повидимому в местности, соответствующей нынешней Восточной Монголии. Имя это упоминается Китайцами ещё до времени правления императора Яо, одного из древнейших государей Небесной империи (по словам китайских летописей вступил на престол в 2357 г. до Р.X.). Относительно этого народа можно сказать только, что он был кочевой, занимался, как того требовала сама природа обитаемых им мест, скотоводством, совершал частые набеги на соседний ему, более культурный народ, т.е. на Китайцев, при чём на более или менее продолжительное время основывался на южных берегах Хуан–хэ. Более подробных сведений мы не имеем. Это молчание Китайцев, впрочем, понятно. Дело в том, что сами они в то время ещё только организовывали своё государство: переселялись, веля междусобные войны, покоряли инородческие племена и т.д., и всё это в пределах теперешнего собственного Китая. Понятно, что при подобном положении внутри страны известия о событиях и народах, живущих вне её, должны были быть очень скудны. Во всяком случае, будем ли мы разделять в отношении древности Китая воззрения так называемой «отрицательной критики», или нет, из дошедших до нас известий явствует, что Китайцы с начала своей истории знали северных кочевников и вступали с ними во враждебные отношения. Поэтому, «историю столкновения Китая с Среднею Азией нельзя начинать только с образования в конце III века до Р.X. могущественной Хуннской династии. Как только началась история Китая, так начались и эти столкновения»[61]. Только за два века до нашей эры Китайцы узнали лучше своих соседей, что опять таки объясняется политическим и культурным состоянием Китая в то время. Тогда, после многолетних смут удельного правления, Китай сплотился в одно государство, с единой властью под мощною рукою Цинь–ши–хуан–ди[62]. Одновременно с этим вступлением Китая во вторую эпоху исторической жизни, появляются и более подробные известия о кочевых народах, живущих к северу. Этот переход в известиях совершился настолько быстро, что Рихтхофен (China, т. Т, стр. 47) назвал его переходом от полной исторической тьмы к яркому свету. Однако, хотя происходившие в то время у кочевников события передаются китайскими авторами довольно подробно, о прошлом этих народов почти ничего не говорится. Весьма возможно, что в данном случае дело объясняется не одними событиями истории Китая, но также и историей самих кочевников: около этого времени они впервые соединились в большое государство, образовали первую «кочевую империю». Процесс её возникновения был совершенно тожествен процессу образования всех позднейших степных государств. Усилившийся род или племя распространяет свою власть на другие роды и племена, при чём эти последние принимают, по установившемуся обычаю, имя победителя. Эта империя получила у Китайцев название империи Хунну, потому что имя победившего рода или племени было близко по звуку с китайским словом Хунну. Очень много вероятия имеет за собою мнение большинства учёных о происхождении этого имени. Хун–ну слово китайское, как и Хянь–юнь, и Хунь–юй, но народ носил конечно не китайское имя; обитатели Срединного царства только транскрибировали его обидной кличкой, а потом даже переделали в почётную Гун–ну, очень сходную по звуку с Хун–ну. Не с одними Хунну произошло подобное — мы видим большое сходство между именами Дун–ху и Тунгуз. Каён, совершенно не обративший внимания на доводы в пользу такого происхождения имени Хунну и без околичностей признавший его только китайским, был не прав. Мы думаем также, что Хянь–юнь и Хунь–юй — такие же транскрипции, как и Хун–ну и при том того–же самого имени.

Итак, наше мнение таково, что этот род был уже известен ранее II века до Р.X., хотя, может быть, совсем не во времена такой глубокой древности, как то говорится в китайских летописях. Можно думать, что жители Небесной империи имели с ним столкновения, так как не относились к нему безразлично, а давали обидные клички, переделывая имя. Конечно трудно сказать, основываясь на одних только китайских летописях, какое имя, Хянь–юнь, Хунь–юй или Хун–ну, ближе к истинному имени народа.

Однако, тут является помощь с другой стороны. Если считать Хунну и Гуннов за один и тот же народ (а мы, как то будет видно из дальнейшего изложения, придерживаемся именно этого мнения), то конечно к слову Хунны (Hunni, ??????, ??????, ???????, Гунны) ближе всех Хун–ну. Кроме того, это слово позже двух других по своему появлению у Китайцев. Лучше познакомясь с соседями, они лучше узнали их имя и потому, оставив прежние прозвища, выдумали более близкое к настоящему имени.

Наиболее древнее имя этого рода, упоминаемое Китайцами — Шань–жунь, не имеет ничего общего с Хань–юнь, Хунь–юй и т.д. Тут, кажется нам, мы имеем дело не с собственным именем, а с собирательным. Дело могло происходить таким образом. Род с именем Хунн, Кунн, Гунн, или каким–нибудь близким к этому, с глубокой древности находился среди других родов и племён, кочевавших в местностях к северу от Хуан–хэ и носивших в китайских летописях, которые тогда ещё плохо знали их, общее имя шань–жун, горных варваров. Потом он стал выделяться из других, вследствие каких–нибудь, нам неизвестных, причин подчинил многих своей власти и набегами начал беспокоить Китай. Одновременно с этими вооружёнными столкновениями возникла первая переделка имени этого народа Китайцами.

Теперь возникает вопрос, к какой племенной группе надо отнести этот народ по его происхождению? Не говоря уже о том, что этнографическая классификация вообще соединена с большими трудностями, они ещё увеличиваются, когда дело коснется народов Средней Азии. Так как тут не существует никаких видимых, естественных границ между народами и племенами, то смешения, как мы уже говорили, происходят гораздо чаще. Если уже небольшие среднеазиатские государства представляли и представляют собою смесь из нескольких племён, то естественно, что три великие кочевые империи: Хунну, Ту–гю и Монголов являлись пёстрою смесью различных племён и родов, под верховенством одного рода. Когда мы говорим о государстве Монголов, то мы разумеем только области, на которые распространялась власть (выражавшаяся иногда только в сборе подати) монгольской династии. Однако из всего этого вовсе не следует, что этнические вопросы, относящиеся к истории Средней Азии, не могут быть решены. В данном случае важно только выяснить задачу. Когда мы хотим узнать происхождение какого нибудь кочевого народа, то это значит, что нам необходимо определить, к какой группе племён или даже расе принадлежала династия, а с нею и ядро народа (которое иногда составляет большинство в государстве). Поэтому нам нужно по возможности определить, каково было происхождение того племени или рода, которое уже давно было известно в Китае и с течением времени усилилось настолько, что образовало могущественную кочевую империю. Необходимо иметь в виду, что если мы говорим, что Хунну — Монголы, Турки или Финны, то это не значит, что все подданные хуннуского государства были или Монголы, или Турки, или Финны, а что господствовавшее племя, имевшее, быть может, в числе перевес над всеми остальными, входившими в состав кочевого государства, было монгольского, турецкого или финского происхождения. Мы постараемся представить соображения относительно происхождения основателей хуннуского государства — это является задачей наших изысканий.

Мы видели, что первоначальным местопребыванием Хунну была теперешняя восточная Монголия. Отсюда они стали распространять свою власть на кочевые племена севера, востока и и запада, отсюда же надвигались они на юг, за северный изгиб Хуан–хэ и далее. Страна оказывает влияние на обитателей: ровные степи предназначены для кочевого и при том пастушеского народа. Действительно, мы узнаём из китайских летописей, что, с тех пор как эти варвары появляются в истории, они ведут тот же самый образ жизни, что и современные нам обитатели этой страны. Так же переходили они со своими стадами с пастбища на пастбище, с зимовки на летник. Развлечения, способы ведения войны, нравы (см. по этому поводу у Иакинфа в «Собрании сведений о народах Средней Азии», т. I, ч. I, стр. 2–3) всё обличает в них типичных степняков. Однако, не все кочевники к северу от Китая называются Хунну. Еще до II–го века до Р.X. по соседству с ними, но восточнее, также соприкасаясь с границами Китая, жили другие племена, отличные от Хунну. Население этих стран называется китайцами Дун–ху (восточные варвары). Граница между ними и Хунну была та же, что теперь между Монголией и Манчжурией, т.е. хребет большой Хинган. Дун–ху, по достойным внимания исследованиям, есть китайская переделка имени Тунгуз. Впрочем, под этим именем Китайцы разумели не только одних Тунгузов, но также и некоторые другие племена, напр. смешанные с корейскими и даже чистых Корейцев. Во всяком случае Китайцы отличали их от Хунну. Везде, где дело идет о народах тунгузского или корейского племён, как напр. о Сянь–би или У–ху–ань, они называют их потомками Дун–ху[63]. Из истории мы знаем, что позже при расширении Хуннуской империи, Дун–ху были покорены своими более могущественными соседями и в течение трёх веков подчинялись им. Однако племенное различие существовало повидимому всё время, так как через три столетия произошла реакция со стороны этого населения в виде союза одного из живших там племён, Сянь–би, с Китайцами, союза, окончательно уничтожившего власть северных Хунну в восточной части Средней Азии. Из всего этого мы можем вывести то несомненное убеждение, что Хунну не были Тунгузы, хотя, примыкая к ним, может быть и имели среди подданных некоторые племена, бывшие тунгузского происхождения.

Перейдём теперь к вопросу о монголизме Хунну. Во второй главе мы подробно разобрали взгляды сторонников монгольского происхождения этого народа и указали на то, что факты говорят против допущения этого предположения. Что предки монголов Чингиз–хана входили в состав обширного хуннуского государства, мы охотно верим. Но мы не думаем, что сами Хунну были монголы. Эти последние появляются в истории почти с Чингиз–ханом, т.е. в XII–XIII веках. В выяснении нашего вопроса не важно, упоминаются ли Монголы в китайских летописях ранее или нет. Бесспорно, что их роль была до тех пор совершенно не значительна. Вся современная Монголия была ещё в VI веке занята Турками. Наконец, и численностью Монголы уступают и уступали Туркам; они народ молодой, недавно явившийся в истории. Все эти соображения, а также и вышеуказанная несостоятельность доводов в пользу монголизма Хунну, побуждают нас оставить в стороне мнения о монгольском происхождении, как несогласные с возможностью и исторической действительностью.

Выше (см. главу IV) мы разобрали теорию финнизма и привели наше мнение по поводу того, что считаем её не убедительной. Конечно, можно выставлять гипотезу, что Финны распространили свою власть на восток от Алтая и даже достигли крайних восточных пределов Азии. Однако, в пользу этой теории нельзя привести ни одного доказательства. Кроме того, существуют некоторые факты, которые устраняют её возможность.

Наиболее вероятным кажется нам мнение, что Хунну были Турки. С небольшим через 400 лет возникает на месте Хуннуской империи новое, бесспорно турецкое государство. Если сторонники монголизма могли строить свою гипотезу только на основании того, что Хунну жили там же, где теперь живут Монголы, го вероятнее отожествлять их с Турками, которые ещё в VI в. образовали в тех местах сильное государство. Титул Хуннуских государей (тенгри–куту) был турецкий[64]. Его позже принял и Чингиз–хан. Даже сторонники финнизма Хунну считали его турецким. Что отдельные слова из языков подчинённых Хунну народов могли быть приняты Китайцами, как слова языка господствующего племени, мы допускаем. Но дошедшие до нас другие слова находят аналогичные себе в турецких языках. Наконец, мы должны указать на то, что до нас дошла целая хуннуская фраза, правда в китайской транскрипции. Фраза эта, относящаяся уже к IV–му веку по Р.X, была приведена по китайским летописям в двух транскрипциях. У Ремюза (Nouveaux m?langes asiatiques, t. II, p. 183) она находится в таком виде: sieou–tchi ti–li–kang pou–kou khiu–tho–tang. При этом был приведён перевод этих слов, сообщённый китайцами. У В.П. Васильева («Об отношениях китайского языка к среднеазиатским», в Жур. Мин. Нар. Просв., 1872 г., сентябрь, стр. 115–116) фраза эта имеет такую транскрипцию: сю чжи тилэй гян Пугу тугоудан. И тут также был приведён перевод этой фразы, данный китайскими летописями. Первый из сейчас упомянутых учёных не высказал в своей статье никакого мнения о языке, которому могла принадлежать эта фраза. Проф. же Васильев, хотя и признал, что фраза эта имеет вид турецкой, однако заметил, что никому из туркологов не поддаётся её анализ, и потому объяснял её как испорченную китайскую. Однако, с тех пор как писалась эта статья (1872), туркология обогатилась богатыми открытиями в отношении языка и истории — я разумею открытие Орхонских надписей. Поэтому, в последнее время, когда пришлось затронуть вопрос о происхождении Хунну, Аристов («Заметки об этническом составе тюркских племён и народностей», Живая Старина, 1896 г., выпуски III и IV) указал нам известную ему попытку объяснить эту фразу из языка Орхонских надписей. По древне–турецки фраза эта будет звучать следующим образом: «С?си c?l?г?н, Пугу тутkан»; по значению своему она тожественна переводу, сообщённому китайцами. Укажем также на то, что имя отца основателя хуннуского государства Модэ Ту–мань и первого хана восточного дома Ту–гю (Турков) Тумынь очень схожи и оба могут быть сближены с турецким же словом «туман»[65]. Кроме этих, правда, не особенно многочисленных памятников языка мы ещё имеем более убедительные доказательства в пользу турчизма Хунну — это точные известия китайских летописей. Если Дун–ху есть в китайских летописях имя предков тунгузов и, может быть, некоторых других племён, населяющих в настоящее время крайние пределы северо–восточной Азии, то имя Хунну даётся тому народу, из которого произошли все позднее встречаемые в истории Средней Азии народы турецкого племени. Так, говоря о Гаогюйцах, несомненных Турках, Китайцы замечают, что «язык их сходен с хуннуским, но есть небольшая разница. Некоторые говорят, что предки гаогюйского Дома происходят от внука по дочери из дома Хунну» (см. у Иакинфа. Собрание сведений, ч. I, стр. 248 и 373). Ещё решительнее известия о происхождении Ту–гю от Хунну: «Это есть отдельная отрасль Дома Хунну, по прозванию Ашина» (см. там же, т. I, стр. 256). Основываясь на вышеприведённых соображениях, мы склонны думать, что ядро, господствующее племя, равно как и значительная часть народа Хунну — были турецкого происхождения. Хотя все данные говорят в пользу этого предположения, однако мы должны оговориться, что этот вопрос ещё ждёт своего окончательного решения. Быть может, туркологи объяснят нам ещё другие, оставшиеся необъяснёнными, хуннуские слова, быть может, археологи откроют остатки памятников хуннуской письменности, как это было с Орхонскими надписями[66]. Пока же мы должны сказать, что, по существующим в настоящее время фактам, Хунну были скорее всего Турки. Монголами и Тунгузами они не были во всяком случае; предполагать же влияние Финнов на северо–восточную Азию не является необходимым.

Перейдём теперь к вопросу об отношениях Хунну к Гуннам. Для того, чтобы уяснить его, мы должны прежде всего изложить известные нам и относящиеся к нему исторические события, без правильного понимания и знания которых ничего в данном случае невозможно выяснить. Только недостаточно внимательное отношение к историческим фактам привело, но нашему мнению, Клапрота к ошибочным выводам.

Первое движение Хунну на Запад, упоминаемое в китайских летописях, относится к половине первого века до Р.X. Мы узнаём, что после ряда происшедших среди хуннуского народа смут, во время которых появилось одновременно на различных концах этого государства несколько шань–юев, один из них, Чжичжи (такое имя дают ему китайские летописи), видя, что ему не устоять против поддерживаемого Китайцами другого шаньюя Ху–хань–е, откочевал на Запад, к стране Усуней (теперешняя Дзупгария), а отсюда направился в Кан–гюй (теперь киргизские степи) по приглашению владетеля этой страны. На пути туда Чжи–чжи, по причине сильных морозов, потерял много людей. До Кан–гюя дошло только 3000 человек. Далее китайские летописи рассказывают, что их войска достигли Кан–гюя и казнили Чжи–чжи. Хотя, как мы говорили, Хунну на пути своём значительно уменьшились в числе, всё же они были в половины I–го в. до Р.X. в киргизских степях, т.е. на западе Азии, у границ Восточной Европы. Если даже китайские войска проникли в Кангюй и убили Чжи–чжи[67], часть народа Хунну могла избегнуть избиения и остаться в этой местности. Понятно, что слух о существовании большого государства с именем Хунн на крайнем Востоке мог не только распространиться в западной Азии, но и проникнуть в Европу. Весьма вероятно, что откочевание Чжи–чжи впервые принесло имя Хунну на Запад, хотя в виду ничтожного количества подданных, приведённого им с собою, а кроме того и положения союзника, которое он занимал в отношении Кан–гюя, имя это и не могло распространиться на другие обитавшие там племена. Прибытие Чжи–чжи только способствовало, быть может, движению некоторых из этих последних на Запад.

Более важиым кажется нам событие, происшедшее позже, в конце I–го века по Р.X. Известно, что в первой половине I–го века по Р.Х. произошло разделение всего хуннуского народа на две части: северную и южную. Южные Хунну, более подчинившиеся китайскому влиянию, сначала управлялись собственными шаньюями, вступавшими даже ниогда в борьбу с Китаем, но потом во главе их явились ставленники китайского правительства. Наконец самый титул шаньюй был уничтожен и южные Хунну вполне подчинились Китаю. Часть их даже перешла через Великую стену и поселилась в Собственном Китае[68]. В других условиях оказались северные Хунну. Менее подчинившись влиянию китайской культуры, чем южиые их родичи, они оказывали более упорное сопротивление, чем и возбудили против себя ненависть Небесной Империи. Кроме коварных происков китайской политики, ослаблению северных Хунну содействовали ещё: усиление в восточной части их государства племени Сянь–би, а также неблагоприятные для кочевников обстоятельства, как то: засухи и сопровождающие их голодовки, падежи скота и т.д. Все это привело к тому, что в 93 году по Р.X. царство северных Хунну рушилось под напором Сянь–би, подкреплённых китайскими войсками. В таком затруднительном положении значительная часть Хунну двинулась на Запад. Тут мы имеем уже ясное указание на то, что Хунну в большом чпсле откочевали на Запад. Впрочем, мы не склонны увеличивать особенно их число, так как при завоеваниях кочевники берут не числом, а напором. Весьма вероятно, что с половины I–го века до Р.X. до конца I–го по Р.X., т.е. в течение 150 лет, происходили и другие перекочёвки из империя Хунну на Запад, происходившие вследствие различных причин, однако они не отмечены в китайских летописях, быть может, потому что не имели значения для Небесной империи. Могло случиться, что несколько обнищавших семейств, привлечённых слухами о благоденствии своих родичей на Западе, снимались и уходили к ним. Китайцы, не входившие со вниманием во все мелочи жизни своих соседей, могли не записать многие подобного рода выселения. Но откочевание северных Хунну в 93 г. по Р.X. имеет уже другой характер. Такое большое количество ещё ни разу не откочёвывало. Поэтому допустимо предположение, что с народом бежали и представители династии, которые, очутившись на Западе, не захотели, быть может, играть роль подданных местных властителей и, воспользовавшись своей относительной численностью и силой, победили туземцев. Таким образом могло возникнуть государство Хунну на Западе: в киргизских степях и далее. Путь этих переселенцев был очень сходен с тем, который на полтораста лет раньше прошёл Чжичжи.

Известия об этих откочевавших Хунну не сразу прекратились в китайских летописях. Так, в истории заднего Че–ши, т.е. области в Дзунгарии, постоянно упоминается об их столкновениях с северными Хунну, их соседями с севера. Столкновения эти происходили во всю первую половину II века по Р.X[69]. Таким образом, в эту эпоху северные Хунну уже жили к северу от Дзунгарии, т.е. к западу от Алтая, в Юе–бане и, может быть, даже в Кангюе. В эту последнюю область северные Хунну несомненно проникли. Китайские летописи говорят, что северный шаньюй ушёл на запад в Каппой[70]. Кроме того, мы имеем ещё дальнейшие известия. К западу от Кан–гюя лежала по китайским летописям земля Су–дэ, ранее называвшаяся Янь–цай или Алань–я (т.е. земля Аланов) «лежащая при большом озере, которое не имеет высоких берегов. Это есть северное море». И расположение этой области к северу–западу от Кан–гюя, и северное море указывают на земли к северу от Каспия. Вот, что рассказывают китайские летописи по поводу истории этой области: «Некогда Хунны, убив владетеля судэского, овладели землями его. Владетель Хуни составлял уже четвёртое колено после того события»[71]. Известия эти Китайцы могли получить только от судэского посольства, пришедшего с посольствами некоторых других западно–азиатских племён в 440 годах[72], так как посольства самих Китайцев так далеко не проникали. Если завоевание Хунну произошло за четыре поколения до этого времени, то можно предполагать, как то сделал Аристов[73], что оно относилось к половине IV века, т.е. именно к тому времени, когда Гунны появились в Европе. На основании всего вышесказанного мы можем вывести заключение, что не только сходство имён и соседство по местам жительства, но и факты истории заставляют признать тожество этих двух народов. Хотя Клапрот и отрицал это тожество, однако достаточно обратиться к его атласу, именно к картам 7–11, чтобы увидеть, что оно напрашивается само собою. Сторонники финнизма признают, что Хунну, как господствующее финское племя, спустилось с Алтая и подчинило себе туземцев, а при усилении Сянь–би лишилось власти[74]. Приведя исторические факты и вытекающие из них следствия, мы можем сказать, что если не предполагать финского завоевания, вопрос этот будет решён гораздо проще. Турки властвовали в северо–восточной Азии, а потом были порабощены Китайцами, Тунгузами и может быть ещё какими нибудь племенами и частью покорились, частью ушли на Запад. Из первых произошли Ту–гю, вторые же, в силу своего переселения, не оставили потомков в северо–восточной Азии. Этому содействует и распределение урало–алтайских народов. Народы к северу от Китая были расположены с Востока на Запад в таком порядке: корейские и тунгузские племена, затем турецкие, к северу от них, в пределах Сибири Монголы и, наконец, только к западу от Алтая — Финны[75]. Весьма вероятно, что с выселившимися в конце I века по Р.X. северными Хунну не кончился прилив их на Запад. Китайские летописи передают, что другая часть этого народа подчинилась Сянь–би и приняла их имя. Во всё время господства Сяньбийцев (II–IV века по Р.X.) Хунны могли иногда, опять таки привлечённые слухами о могуществе соплеменников на Западе, двигаться отдельными группами и таким образом подкреплять образовавшееся государство. Наконец, падение Сянь–би и возвышение Жужан в IV веке могло повлечь новое движение, как то предполагал Вивьен де Сен–Мартен. Однако, не имея положительных фактов, это можно высказывать лишь как предположение. Основным же, «капитальным» фактом мы считаем движение Хунну в конце I века по Р.X[76].

Выяснив вопрос о происхождении Хунну и их отношений к Гуннам, нам остаётся ещё привести соображения относительно происхождения этих последних. Казалось бы, что если Хунну — Турки, перекочевавшие впоследствии в Европу, то и Гунны тоже должны были быть Турками. Однако, в истории подобного рода соображения не всегда оказываются справедливыми. Европейские Гунны обращали на себя до сих пор большее внимание, чем родственные им китайские Хунну. Это объясняется конечно тем, что история Европы разработана лучше, чем история северо–восточной Азии. Вопрос о происхождении их не относится непосредственно к востоковедению, однако может быть правильно решён только при помощи ориенталистов. На основании этого мы, в данном случае, должны следовать выводам и доказательствам других учёных, предлагая однако в виде подтверждения пли отрицания свои доводы.

В этом вопросе, ещё более чем в вопросе о происхождении Хунну, существует очень много гипотез, догадок, сближений и… очень мало положительно доказанного. Одни думали, что Гунны были Монголы, другие — что этот парод финского происхождения, третьи считали их Славянами, четвёртые — Турками. О всех этих теориях мы скажем лишь несколько слов как потому, что мы уже говорили о них при разборе теорий о происхождении Хунну (напр., говоря о взглядах Палласа и Бергмана или о теории Клапрота), так и потому, что некоторые из них предложены такими историками Европы, которые не имели достаточного знания истории Средней Азии.

Теория монголизма Гуннов продержалась очень недолго и в настоящее время сдана, повидимому, безвозвратно в архив; впрочем, её и теперь, как мы говорили, ещё можно иногда встретить в литературе.

Теория финнизма, главой которой должен считаться Клапрот, пользовалась общим доверием довольно долгое время, да и теперь имеет много сторонников, хотя новые доводы сильно её поколебали.

Эти новые доводы были высказаны сторонниками славянства н турчизма Гуннов. К первым принадлежат только историки Европы и главным образом славянского мира и России. Насколько нам известно, ни один ориепталист не высказался в пользу их предположений. Мы постараемся в общих чертах охарактеризовать эти доводы и дать их разбор, так как всё, что относится к истории Гуннов, имеет отношение и к вопросу о происхождении Хунну.

Создателем этой теории явился Венелин («Древние и нынешние Болгаре», т. I, 1829). Главное положительное доказательство этого ученого было лингвистическое. Гунские имена по его мнению, «звенят по слявянски» (стр. 94). Каратон (???????) сходно с именем болгарского царя Кардана (Болгаре были, по его мнению, чистые славяне), Баламбер — Владимир, Аттила — Тилан (болгарский царь), Бледа — Влад и т.д. Отожествление Хунну и Гуннов он считал ошибкой учёных. Хунну были по его воззрению Монголы, которые кочуют до сих пор, как и во времена глубокой древности, на северных границах Китая (стр. 157–8). Из сочинений ориенталистов он ознакомился, видимо, только с сочинением Иакинфа «Записки о Монголии», да и то плохо понял их, потому что, упустив из вида замечание, что имя Хунну было лишь транскрипцией туземного имени на китайский язык, он возражал против приписываемого им этому синологу мнения, что монголы называли себя китайским бранным именем (стр. 160 и далее). Он доказывал, что по гречески Гунны всегда назывались ??????, ??????, Венны, и только уже в латинском языке появилась форма Hunni, откуда в Европу и Россию перешло имя Гунны[77]. Имя Гунн или Венн (что по его мнению одно и то же) Венелин сближал с именем Венд, и таким образом признавал их тожественными Славянам.

За этим исследователем последовал целый ряд учёных, принявших и его лингвистические доводы, и тожество Гуннов и Вендов. Особенно оригинальны были доказательства Вельтмана в его сочинении «Аттила и Русь в IV–V веках» (Москва, 1858). Он отожествил имя Hunni через форму Kw?ne с именем Кыяне, т.е. Киевлянами, назвал Аттилу «всея Руси самодержцем» и т.д. Даже сторонник славянства Гуннов проф. Д.И. Иловайский назвал это сочинение «мистическим сумбуром». В пользу этой теории высказался и И.Е. Забелин на стр. 218–360 первой части «Истории русской жизни» (Москва, 1876). Считая сделанное Дегинем отожествление Хунну и Гуннов основанным лишь на сходстве имён, он указывает на противоречие этому свидетельств истории и географии. По мнению этого учёного, «надо только удивляться, каким образом несообразная догадка Дегиня утвердилась в науке, как непреложная истина. С его лёгкой руки все стали твердить, что Унны были истинные Калмыки, и все старались при всяком случае только доказывать и распространять это поверхностное заключение. Затем Клапрот доказал, а Шафарик подтвердил, что Унны были Уральского происхождения, родственники Башкиров и предки Венгров. Теперь этой новой истине уже никто не противоречит» (331–332). Переходя к разбору источников, И.Е. Забелин считает портрет Гуниов, описанный Аммианом Марцеллином, продуктом воображения, возникшим из сказаний о быте кочевых народов. Гунны пришли не с Востока, т.е. не из за Волги, а от Ледовитого моря. Лежащими за Меотийскими болотами назывались страны не к Востоку, а к Северу от них. Уннами, по его мнению, стала называться дружина северных славянских племён, призванная южными на помощь против Готов. Таковы в кратких словах мнения этого учёного.

Самым убеждённым сторонником теории славянства Гуннов является бесспорно Д.И. Иловайский. Как известно, этот учёный один из наиболее ожесточённых противников норманизма Руси. От славянства Руси он перешёл к славянству Болгар, а от этого к славянству и Гуннов. Его доказательства и возражения на них составляют несомненно своеобразное явление в истории нашего вопроса. Напечатав в майской книжке журнала Министерства Народного Просвещения за 1881 г. статью под заглавием «Вопрос о народности Руссов, Болгар и Гуннов», Д.И. Иловайский повторил в сентябре 1881 г. на V Археологическом съезде в Тифлисе те выводы, к которым он пришёл в этой статье (см. Труды V Археологического съезда в России, изд. под редакцией Уваровой, Москва, 1887, стр. LIX–LXIII). Уже здесь мнения разделились: часть приняла воззрения докладчика (Н.И. Костомаров, проф. Иконников), часть высказалась против них (Загурский, Гаркави, проф. Анучин). 31 декабря 1881 г. в Этнографическом отделе Московского Общества Любителей Естествознания состоялся предложенный Д.И. Иловайским диспут по вопросу о народности Гуннов, а в 1882 г. этот же исследователь напечатал статью «Пересмотр вопроса о Гуннах» (Русская Старина. 1882, февраль) и второе издание «Разысканий о начале Руси», к которому приложил и исследование по вопросу о Гуннах. Выводы этого исследователя сводятся к следующим. Теория туранства[78] Гуннов основывается, по его мнению, только на описании их наружности и образа жизни Аммианом Марцеллином и Иорнандом. Описанию первого нельзя придавать значения, потому что он никогда в своей жизни не видел Гуннов, а писал с чужих слов, описание же Иорнанда «плод тенденциозно настроенного воображения». Кроме того, в оставленных описаниях наружности Гуннов не видно черт, свойственных монгольскому племени. Гунские слова, дошедшие до нас — славянского происхождения: медос — мёд, камос — квас, страва — тризна. Относясь критически к лингвистическим доказательствам, Иловайский сближает имя Аттилы с Аталем, Татилой, Атаульфом. На Хунну Д.И. Иловайский не счёл нужным обратить внимание. Мимоходом говорит он, что Гуннов старались связать «с монгольским народом Хионгну» и заставили этих последних переселиться в IV веке на Запад. Всё это Д.И. Иловайский считал не основанным на положительных свидетельствах источников.

Наконец, последним представителем теория славянства мы должны назвать В.М. Флоринского (Первобытные Славяне по памятникам их доисторической жизни в Изв. Томского Унив., книга VII, 1895). Взгляды этого исследователя на гунский вопрос сходятся преимущественно со взглядами И.Е. Забелина (см. стр. 53–54 и 350–354 его сочинения). По его мнению, перевороты в Европе «сделали не те полудикие, бездомные зауральские выходцы, какие описываются под именем Гуннов в известиях Иорнанда и Аммиана Марцеллина». Имя Гунн он склонен производить от слова гунявый. Он вполне соглашается с объяснениями гунских имён, предложенными Венелиным, Забелиным, Иловайским. Вопрос, по его мнению, не в имени Гуннов, а в силе, которою Славяне оттеснили Готов, сплотившись в одно политическое тело, а сплачивающим элементом не могла быть финская или монгол–татарская орда.

Эта славянская теория прежде всего встретила много возражений в Этнографическом Отделе Московского Общества Любителей Естествознания (см. Труды этого Отдела за 1886 г., VII), в котором Иловайский предложил диспут относительно вопроса о происхождении Гуннов. Сначала возражал проф. Н.А. Попов, который, как историк, особенно восставал против мнения Иловайского, что Славяне не известны истории до Гуннов, тогда как Анты и Венды были без сомнения Славяне. Далее выступил против этой новой теории проф. В.Ф. Миллер, приведший лингвистические и этнографические данные. Сопоставление слов «кам» и «квас» он считал безусловно произвольным, да при том слова «кам» и «мёд» принадлежали по его мнению языку деревенского населения Паннонии, которое не было гунского происхождения; собственные имена — не славянские (о том, к какому языку нужно их отнести, по мнению В.Ф. Миллера, мы скажем дальше); между Славянами и Гуннами существенное различие и в наружности (Славяне белокуры и высоки ростом, Гунны — черноволосы и маленького роста), и в быте (Славяне — осёдлые, Гунны — кочевники). Затем говорили против этой теории и проф. Ф.Е. Корш (по поводу различия физического и лингвистического), и проф. Д.Н. Анучин (с точки зрения антрополога; о мнении его мы уже говорили выше). Впрочем все эти учёные высказались устно, и об их воззрениях можно судить только по протоколам заседаний вышеупомянутого отдела[79]. В печати возражал на гипотезу Д.И. Иловайского проф. В.Г. Васильевский в статье «О мнимом славянстве Гуннов, Болгар и Роксолан» (Журн. Мин. Народ. Просв., 1882 г. июль). Он указал на то, что древние писатели как Иордан, Прокопий, Маврикий отличают Гуннов от Славян (стр. 145); по данным языка, Славяне ещё до разделения индо–европейцев были земледельцами, а не кочевниками, как Гунны (стр. 146–9); «кам» не «квас», а особый паннонский напиток, издавна известный греческим писателям (стр. 150–1). Общий вывод этого учёного тот, что если и можно спорить о том, к какой группе урало–алтайских народов принадлежали Гунны: финно–угорской, турецкой или монгольской, то во всяком случае несомненно неславянское происхождение их. Доводы Д.И. Иловайского встретили опровержение и со стороны ориенталистов. Проф. Н.И. Веселовский разобрал их в статье, озаглавленной «Несколько новых соображений по поводу пересмотра вопроса о происхождении Гуннов» (Журн. Мин. Нар. Просв., 1882 г. сентябрь). Тут были указаны те восточные источники и вытекающие из них факты, на которые Иловайский не обратил внимания. Д.И. Иловайский в статье «Поборники норманизма и туранизма» (Русская Старина, 1882, декабрь) высказался по поводу вышеупомянутых критических статей. В.Г. Васильевский написал по этому поводу «Ещё раз о мнимом славянстве Гуннов» (Журн. Мин. Нар. Просв. 1883, апрель). Эти чисто полемические статьи, хотя несомненно выясняют степень подготовки каждой из спорящих сторон к занятиям историко–этнографическими вопросами вообще и вопросом о Гуннах в частности, не дают каких либо новых фактов. Отметим только мнения, высказанные по поводу Гуннов, упомянутых у Птолемея. Д.И. Иловайский, настойчиво отрицавший азиатское происхождение Гуннов, видел противоречие этому в упоминании о них ещё во II веке, тогда как Гунны пришли, как думают, в Европу в IV. В.Г. Васильевский возражал, что этот факт, равно как и упоминание о Гуннах у Плиния Старшего, в клинообразных надписях (как мы уже видели в клинообразной надписи вместо Хуна надо читать Яўна) и т.д., есть факт единичный, и сближение Гуннов Птолемея с Гуннами Марцеллина бесплодно, если нельзя заполнить хронологический, географический и филологический промежуток между этими двумя народами. Заметим, что подобное же отрицательное отношение к Гуннам Птолемея было высказано и Цейссом в «Diе Deutschen und die Nachbarst?mme (M?nchen. 1837, с. 72–7, пр. 1). Кроме того, упоминание о Гуннах во II веке по Р.X. не противоречит их азиатскому происхождению и тожеству с Хунну уже потому, что эти последние совершили два известных Китайцам движения на Запад: в половине I в. до Р.X. и в конце I в. по Р.X. Откочевавшая в половине I в. до Р.X. часть могла быть уже известна Птолемею.

Из этого краткого обозрения доводов этой теории и возражений на неё, делается, по нашему мнению, ясным, что в решении этого вопроса необходимо считаться с теми известиями, которые дают нам восточные источники, знания которых совершенно недостаёт сторонникам славянства Гунновъ.

Из вышеприведенных известий мы знаем, что Хунну откочевали на Запад и ко времени появления Гуннов в областях к северу от Чёрного моря были как раз в тех местах. Кроме того, мы высказали своё предположение о происхождении Хунну: они были Турки. Теперь является вопрос, кто же были эти Гунны, по всем соображениям тожественные с Хунну? До вторжения Турков Хунну в области к северу от Каспийского моря и далее на Запад, там жили народы другого происхождения. Если Хунну уступали в числе обитателям тех стран, в которые вторглись (а это всегда так бывает при малочисленности вторгающихся кочевников), то, сохраняя только свою верховную власть, турецкий элемент должен был раствориться в массе чуждых племён. Какие же народы могли проживать в то время, в этих местах? Выше мы приводили вероятную схему расположения урало–алтайцев в Средней Азии. Из неё мы можем видеть, что к западу от Алтая, проникая за границы Азии в центр Восточной Европы и занимая весь север этой последней, жило племя финское. Итак, в нём то и должен был раствориться пришлый турецкий элемент. Двигаясь далее на Запад, они должны были подчинить себе и другие народы, жившие на их пути. Таким образом наступила очередь арийцев, сначала славян, потом германцев. И вот является громадное государство Гуннов, состоящее из самых разнообразных элементов, которые после разрушения его выделились в особые политические группы. Мы можем сказать, что Германцы, Славяне, Летты и другие были Гуннами, но Гунны не были Германцами, Славянами, Леттами и т.д[80]. Этим путём, т.е. предположением, что Турки Хунну растворились среди финских (главным образом) славянских, германских и др. элементов и воспоминанием о них осталась только династия и её имя, возможно, казавшееся недопустимым представителям второй теории, примирение турчизма Хунну и финнизма Гуннов и при том естественнее, чем думали это сделать Сен–Мартен, Вивьен–де–Сен Мартен, Сёменов и другие.

При разборе мнений Клапрота мы уже говорили о возможности отожествления Гуннов именно с Мадьярами и указали, что это мнение разделялось далеко не всеми. Поэтому необходимо в настоящее время ограничиться предположением, что значительнейшую массу среди Гуннов составляли Финны (в общем смысле этого слова, т.е. понимая под ним одну из групп урало–алтайцев), быть может угорского семейства. Мы должны добавить, что к этому заключению могут главным образом привести соображения, основанные на истории миграций урало–алтайских народов, а не на тех лингвистических данных, которые сообщены Клапротом. Этих последних, по нашему мнению, очень не много. Кроме собственных имён, толкование которых у него далеко не всегда удачно, он привёл только одно нарицательное имя: «вар» или река но лезги–аварски («ор»). Это слово очень сходно с именем одной реки в Скифии по Геродоту (книга IV). По сообщению отца истории, через владения Меотов протекали четыре реки, из них одна с именем Оар (??????). Таким образом это слово, быть может, финское, могло перейти к Гуннам по традиции[81].

Несмотря на то, что теория финнизма Гунов имеет много вероятия, в новейшее время возникла новая теория относительно происхождения этого народа, которая, имея за собой веские доказательства и авторитетных сторонников, заслуживает полного внимания. Выше мы приводили замечания и возражения проф. В.Ф. Миллера и Ф.Е. Корша по поводу славянства Гуннов. Отрицая возможность этого, они предложили свои объяснения. Доводы этих учёных, по специальности языковедов, имеют для нас большое значение. Оба они представили свои объяснения гуннских собственных имён. Проф. Корш признал, напр., собственное имя Ойбарс за турецкое (составленное из ой–равнина и барс–барс). Кроме этого он указал и на. некоторые другие примеры. Подробнее говорил но этому поводу проф. Миллер. Слова, имеющие в латинской или греческой транскрипции окончание на «gan» или «kan», по его мнению, несомненно турецкие, при чем это «gan» есть турецкое хан (Zaber–gan = Забар–хан). В имени Денгизпк он считает корнем турецкое слово «денгиз» (море), Ой–барс сравнивается им с половецким (а Половцы были несомненно турки) именем Багубарс. Гунское Куридах = полов. Курток. Все имена, кончающиеся на ger, турецкого происхождения: Iliger, Moager, Ilmingir (сравн. с именем казанского царя Едигера) и т.д. Таким образом и тот, и другой считают наиболее правильным сопоставление имён гунских с турецкими. Остаётся лишь пожалеть, что они не высказались по этому поводу подробнее. Более их сказал по этому поводу известный венгерский турколог Ар. Вамбери. В своём исследовании «Ursprung der Magyaren» (Leipzig, 1882) он посвятил вопросу о Гуннах три главы (вторая, третья и четвёртая). Мы приведём некоторые его мнения, главным образом в виду обширности собранного им по этому вопросу материала. Вамбери, по специальности филолог, а потому главные его доказательства основаны на данных языка. Он, подобно двум вышеназваннымъ учёным, особенно указывал на сходство гунских имён с турецкими, хотя и признавал их сильно изменёнными греческой и латинской транскрипциями. Целая глава (стр. 40–50) посвящена у него разбору этих гунских имён и доказательству их турецкого происхождения. Мунцук (Munzukh) турецкое слово и значит знамя, Ирнак (Irnakh) — тоже и значит юноша, Атакам (Atakam) — отец пли жрец, Баян — могущественный и т.д[82]. Было бы слишком долго, да для нашей цели и не необходимо, приводить все гунские имена. Считая этот народ турецким, Вамбери тоже на основании лингвистических данных шёл ещё дальше и пытался определить, к какой группе из турецких племён следует отнести их, и пришёл к тому убеждению, что они должны были быть ближайшей роднёй древних Уйгуров. Кроме доказательств на основании данных языка, Вамбери привёл также некоторые исторические факты, говорящие в пользу турчизма Гуннов. Он указал, напр., на то, что через сто лет после падения гунского государства, Земарх застал всё пространство, занятое некогда этим народом, населённым сплошь турками. Он допускает, что среди них были финно–угорские элементы, но не думает, чтобы эти последние, состоящие главным образом из «рыбаков и жителей лесов», когда нибудь выступали в качестве грозных завоевателей. Определяя с точностью происхождение Гуннов, Вамбери ни слова не сказал об их отношениях к Хунну; это тем более странно, что он ориенталист по специальности. Придерживаясь того же мнения о турчизме Гуннов, Вамбери касался этого вопроса и в «Das T?rkenvolk» (Leipzig, 1885) и в «Первобытной культуре турко–татарских народов» (русск. пер. в «Записках Западно–Сибирского отдела Географического Общества», 1884, книжка VI).

Мы видели, что сторонники всех теорий приводили свои мнения о гунских собственных именах. В виду того, что теории монголизма и славянства Гуннов противоречат фактам, мы и не считаем нужным обращать особенное внимание на них. Остаются следовательно теории финнизма и турчизма. Так как первая в сопоставлении собственных имён имела одного только представителя (Клапрота), который к тому же писал в 1826 году, и была принята с недоверием некоторыми специалистами (напр. Уйфальви), вторая же имела представителей в лице современных языковедов — мы более склонны принять сближение гунских имён с турецкими. Впрочем весьма вероятно, что многие Гунны носили имена финские. Во всяком случае влияние Финнов существовало в сильной степени, и потому нет ничего удивительного в том, что Турки приняли некоторые имена побежденных ими народов.