Славяне и Европа

Славяне и Европа

Позволю себе поделиться некоторыми мыслями[579], которые сложились у меня как у человека, работавшего все эти годы в области языковой истории славянства, скорее древнейшей его истории, периода сложения письменности. Но у меня, как у филолога, есть свое мнение и по Новой, и по Новейшей истории. Мне кажется, что тема «поисков единства» и сегодня может быть нелишней, более того – одной из главных. Повторяется если не все, то, во всяком случае, многое. Например, освобождение многих славянских народов после Отечественной войны 1812 г. разбудило интерес славян к своему языку, к своей истории и культуре. «Будители славян» (Я. Колар, В. Караджич и др.) явились предвестниками праздника святых Кирилла и Мефодия. Старославянский стал тогда общим для всех славян языком богослужения. Но каждый из славянских народов продолжал совершенствовать свою письменность, свою культуру. Панслависты мечтали об общем языке и сильном государстве, о высоком, европейском уровне жизни. И «споры славян» меж собой терзали их души.

Написанные А.С. Пушкиным после неудачного польского восстания 1830 г. поэтические строки «Клеветникам России» у кого-то вызывали болезненные гримасы, а для нас являются образцом безбоязненной искренности:

Кто устоит в неравном споре:

Кичливый лях иль верный росс?

Славянские ль ручьи сольются в русском море?

Оно ль иссякнет? Вот вопрос…

Оно ль иссякнет… Поэт горестно провидел и эту возможность. Какой огромный плюс в том, что тогда не было телевидения – нынешнего телевидения, наших СМИ, нынешнего расколотого общества. Ведь как можно было бы дополнительно замарать все, что было тогда! Сегодня особенно пострадал русский язык. На ТВ нет передачи «Русская речь», передач о русской музыке, русской культуре, деятелях просвещения, сократилось число русскоязычных школ. Наука продолжает свою работу над историей слов: с 1974 г. в Институте русского языка РАН выходит «Этимологический словарь славянских языков», реконструирующий праславянский лексический фонд всех 15 славянских языков в их старом и новом состоянии. С 1975 г. выходит «Словарь русского языка XI – XVII вв.», с 1960 – «Словарь русских народных говоров». Отрадно, что исторические и этимологические словари выходят и на Украине и в Белоруссии, хотя темп их издания замедлился. Об этих словарях пекутся только Академии наук, о них говорят на съездах славистов, а вот в СМИ – иная картина. Сейчас же, если пишет нынешний корреспондент о нынешней Польше, обязательно ввернет: «Польский орел смотрит на запад». А ведь эта привычка скользить по рекламной поверхности явлений, по их вывескам может и подвести. Так, sanacyjna, санационная предвоенная Польша была западной ориентации, в то время как подлинный цвет польской культуры, будь то хоть один-единственный человек по фамилии Лер-Сплавинский, думал о праславянском наследии польского языка и словаря, о том, что объединяет польских славян с другими славянами. Недаром и в Польше, тоже с 1974 г., выходит S?ownik pras?owa?ski.

Конечно, и в старину про нас писали всякое; австрослависты косо поглядывали на панславистов. Нынешние СМИ сквернят напропалую по поговорке: Касьян куда ни зинет, все гинет. Какой, например, светлой верой, надеждой, любовью веет от черногорского присловья: «Нас и русских – сто миллионов (вариант: двести миллионов)». Как надо бы гордиться этими чувствами крохотной героической Черногории к нашей матушке России, а между прочим, народ в Сербии именно так называл и называет нашу Россию: «маjчица Pycиja». Но не беспокойтесь, дотянулись и до этого, и вот уже, к чьему-то удовольствию, о недавних уличных волнениях в Белграде нам сообщают, что манифестанты-то несли совсем другой лозунг: «Нас с Европой – триста миллионов!» Имеется в виду численность населения стран Европейского сообщества, а нас с вами, видите ли, там уже не любят. Не знаю, не видел, не замечал. Более того – не верю. Эти трубадуры отчуждения делают свою работу, а нам, естественно, делать свою.

Конечно, продолжая высоко чтить наших панславистов, мы сейчас не можем остановиться, замкнуться на их прекраснодушии, их мечтах о едином общем языке (предположительно – русском), об общем могучем государстве. Мы обращаемся к науке. Mutatis mutandis, наука тоже признает актуальность проблемы, поставленной прежними панславистами, – проблемы «славяне и Европа». Увы, при этом почти всегда мерилом служил, как бы мы сейчас сказали, синхронистический, фотографический взгляд на вещи, то есть почти как это имеет место сейчас – сиюминутный комфорт жизни потребительского общества, расстояние в километрах от Западной Европы, количество ванн в средней квартире. Если так, то мы, конечно, проигрываем, мы по-прежнему «варварская Россия» для славян бывшей Австро-Венгрии, для чехов, может быть, для поляков. Эти нотки практической оценки проскальзывают и у самых крупных писателей и мыслителей западного славянства. Достаточно взять романы Генриха Сенкевича на «буржуазную» тематику – Bez dogmatu и Rodzina Po?aneckich. Как для автора там важно это умозаключение о своем обществе: «Tu nie udaj? Europe, tu ni? s?» («Здесь не прикидываются Европой, здесь ею являются, это – сама Европа»). Понятно, что описываемое польское общество слишком ощущало свое промежуточное и непрочное положение между крутыми немцами, с одной стороны, и слишком большой и не очень понятной Россией, – с другой. Думается, что и эти материально достаточные господа во фланелевых костюмах у Сенкевича судили тоже не очень далеко и глубоко. Ведь тот факт, что мы в гораздо меньшей степени цеплялись за показную сторону европейской культуры, мог бы свидетельствовать также в пользу нашей крупности.

Как славист-компаративист я имею дело с реконструкцией, при которой очень многое вторичное отпадает. Остается, быть может, главное: древнее обитание славян в Европе близко к ее дунайскому центру. То есть то, во что верили и пытались обосновать фактами поколения Шафарика и Палацкого, повторяя мысль последнего о чешском народе: «Мы были до Австрии, мы будем и после Австрии». Почти столь же постоянно я имею дело с многоликой тенденцией – вытолкнуть славян из Европы. Этим занимались и публицисты от науки, и просто публицисты, а порой и серьезные ученые. Любопытно, что феномен «выталкивания славян из Европы» временами сменяется, перемежается демонстративными акциями «вхождения славян, русских в Европу» – при Петре I, при Екатерине II или при нынешних, когда Европу впопыхах путают с НАТО. Всему этому сопутствуют терминологические всплески, которые моя наука фиксирует и даже знает им цену (например, судьба пары терминов «русский» – «российский», второй из них этнически безликий и потому насаждаемый).

Однажды, находясь по делам и по приглашению в Германии, я посетил Дрезденскую картинную галерею и Мюнхенскую пинакотеку. При всем богатстве виденного, одно довольно стойкое впечатление не покидало меня, и я не могу не вспомнить о нем здесь, потому что речь идет все о том же парадоксе славянского присутствия-отсутствия. Да, я знаю, что и в Германии сейчас наберется достаточно объективных умов, признающих, что Европа – это в сущности симбиоз Германии, Романии и Славии, но, бродя по упомянутым прекрасным залам, я видел во множестве Германию, Романию, видел аллегорические полотна типа Italia und Germania и лишь Славии там не нашел, как будто не было ее совсем. В чем причина – в «гордыне западноевропейского образа мыслей», как не без основания думают некоторые, или в нашем легкомысленном небрежении традицией Шафарика? Но кажется – что и в том, и в другом.

Материал по проблеме «славяне и Европа» продолжает поступать, и это не пропаганда, а наука, что всячески хотелось бы подчеркнуть. Мы могли бы гордиться, что тем самым исполняем заветы тех участников Славянского съезда в Москве 1867 года, которые правильное развитие усматривали в том, что на смену их энтузиазму и их эмоционально насыщенным акциям должна прийти наука. Она и пришла, пусть не сразу, ибо только с 1929 года начались международные съезды славистов нового времени.

Но под конец все же еще раз о единстве. Оно не нравится тем, кто работает на разобщение. Хочу успокоить (или урезонить) оппонентов: в науке складывается картина, когда мы имеем (имели, будем иметь) дело с единством в сложности. Вспомним, что наиболее яркие из участников Славянского съезда в Москве 1867 года тоже говорили о многоликом единстве. К этому приводит и наука наших дней, когда она считается с необходимостью говорить об изначальной диалектной сложности сколь угодно древнего славянства (праславянства) и когда она не спешит, скажем, из факта реальной самобытности древненовгородского диалекта делать вывод, что он – пришелец в Древнюю Русь с того же славянского Запада. Нет, и древнерусский этноязыковой ареал со своими более архаичными перифериями и инновационным центром был един во множестве, многолик в единстве. Открывающиеся здесь перспективы адекватной оценки самобытности во всех ее проявлениях – языка, этноса, культуры – трудно переоценить. Отрадно при этом сознавать, что наши идеи имеют глубокие корни, уходящие в XIX век, к трудам и идеям отцов и будителей славянского возрождения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.