БУДНИ ФРОНТОВОГО ЗАТИШЬЯ

БУДНИ ФРОНТОВОГО ЗАТИШЬЯ

Погода стояла нелетная. Всем было приказано собраться у землянки КП. И через пять минут строй застыл в безукоризненном равнении. Четко отбивая шаг по только что укатанному, как асфальт, снегу, проходят перед строем знаменосцы. Напряженная торжественная тишина. Перед глазами проплывает алое, как кровь, Боевое Знамя полка. Под ним летчики сражались в Подмосковье и на Калининском фронте, на Курской дуге и над Днепром, принимали участие в освобождении Киева и теперь ведем битву за Правобережье Украины. Под ним летчики полка уничтожили 330 самолетов врага.

Часто приходилось трудно, но летчики-истребители побеждали. Сорок один летчик погиб, пять тяжело ранены и выбыли из строя. Вспоминается Иван Емельянович Моря. Недавно по пути из госпиталя домой в село Рябухино Харьковской области он заехал в родной полк. Инвалид. Трудно сказать, жил бы капитан Петр Воронин сейчас, если бы под Томаровкой в прошлое лето он своим самолетом не преградил путь «мессершмиттам», которые целились в комэска. Да, стоящие в строю в долгу перед павшими и теми, кто отдал свое здоровье делу победы. Многим авиаторам вспоминается Сергей Тархов. Он первым из крылатого племени полка за боевые дела был удостоен звания Героя Советского Союза. Его могила в Мадриде. Никогда не забыть и первых боевых учителей. Они были первыми дважды Героями Советского Союза — Сергей Грицевец и Григорий Кравченко.

Знаменный взвод встает на правый фланг. Командир полка майор Василяка отдает рапорт заместителю командующего 2-й воздушной армией генерал-майору авиации Сергею Николаевичу Ромазанову, прибывшему в сопровождении командира дивизии. Зачитывается Указ Президиума Верховного Совета СССР, летчикам вручаются награды. Подошел черед и капитана Воронина. С волнением принимает комэск из рук генерала Грамоту и две красные коробочки: одна с орденом Ленина, другая с Золотой Звездой Героя Советского Союза.

Начинается митинг, и Петр, сжимая в руке дорогие награды, чувствует их увесистую тяжесть. Память невольно уносит его в далекие юные годы, в 1934 год, когда летчики Ляпидевский, Леваневский, Молоков, Каманин, Слепнев, Водопьянов, Доронин, спасшие челюскинцев, стали Героями Советского Союза. Вся страна восхищалась и гордилась отвагой и мужеством славной семерки. Громко звучали имена Чкалова, Байдукова, Белякова. Многим эти люди казались необыкновенными. Так, конечно, оно и было, если иметь в виду в первую очередь их напряженный повседневный труд, их знания, умение, волю к победе. К сожалению, многие рассуждают упрощенно: героизм — особый дар природы и наделяются им лишь избранные.

В юности Петя тоже считал: герои — особые люди. Думал и о том, что герой — это человек риска и случая. Прошли годы. Многое мы испытали, пережили, познали суть храбрости и трусости, и необыкновенное, ранее недосягаемое, постепенно приобрело реальные краски. Петр Воронин, как и многие, осознал истину, что в жизни все добывается трудом, волей и вдохновением. Да, именно великим идейным вдохновением. Ведь жизнь — это борьба, в борьбе нужна сила, а силу придает только вдохновение. Без вдохновения, без идеи любой труд, тем более ратный, теряет свою силу, свою окрыленность.

Теперь Петр узнал, как длинен и тернист путь к званию Героя. Это — труд и еще раз труд, учеба, бои и бои. Только они дают человеку знания, опыт, волю к победе и храбрость. Храбрым человек не рождается. Храбрости люди учатся друг у друга, и она сама по себе не приходит. В бою каждый раз приходится быть заново храбрым — вот в чем суть. И в кебе все пути к победе лежат через победы над своими слабостями.

Воронин вместе с другими награжденными товарищами безмерно рад. На свете нет ничего тяжелее и почетнее, чем труд солдата в боях за Родину. Получить за это высшее отличие — разве можно оставаться равнодушным к такой награде? Капитан Воронин, разглядывая Золотую Звезду и перевернув ее, с гордостью читает на оборотной стороне: 2043, Герой СССР.

«Значит, от Звезды номер один Ляпидевского пошла уже третья тысяча. Вот он, массовый героизм!» — подумал Воронин и услышал свою фамилию. Нужно сказать ответное слово.

Из головы разом вылетают все мысли и слова, приготовленные еще вчера. С дрожью в ногах выходит из строя и, повернувшись лицом к полку, оглядывает лица товарищей. От их одобрительных улыбок сразу становится легче, скованность отступает. Говорит просто, как думает и что чувствует.

В ответ слышит аплодисменты: должно быть, все получилось кратко и понятно. Возвращаясь в строй, с облегчением улыбнулся: хорошо, что забыл заученную речь и говорил словами, идущими от сердца.

* * *

Правильно гласит народная примета — «Как февраль не злися — все весною пахнет». Снова установилась солнечная погода, и полк летит на другое место базирования.

Очередной аэродром — новый рубеж старта для боев, новые надежды.

Рядовые летчики, конечно, не знали замыслов Верховного Главнокомандования, но всегда имели свое твердое мнение по этому поводу — наступать! Не сомневались: эта наша солдатская стратегия была верной. Ведь предстояло еще окончательно освободить нашу Родину от фашистских захватчиков. И все же, когда впереди показался Ровно, грусть и радость разом поднялись в груди: новое всегда вызывает волнение своей неизвестностью.

Вот город уже под крылом. Небольшой, компактный. От изобилия черепичных крыш он сверху кажется темно-рыжим. На вокзале заметно оживление — видны люди, машины, дымки от паровозов, цепочки вагонов. Западнее этого темно-рыжего пятна, среди снега, узкой дорожкой чернеет взлетная полоса аэродрома.

Внимательно запоминая очертания Ровно, летчики группы делают круг над ним, как бы приветствуя жителей, и летят вдоль железной дороги на Луцк и далее — на Ковель. Нужно по-хозяйски изучить землю с воздуха: ведь отсюда будет продолжено наступление. Вспоминается тяжкое лето 1941 года. По этому маршруту Луцк — Ровно — Новгород-Волынский — Житомир наступали тогда на Киев фашистские колонны генерала Клейста. В этих местах произошло самое крупное танковое сражение начального периода войны с участием с обеих сторон около двух тысяч танков.

К северу от линии полета темнеют сплошные леса. Местами в их чаще виднеются болота Полесья. Над ними, переливаясь на солнце разными оттенками, стелется испарина от незамерзшей земли. Особое внимание привлекло небольшое болотце, круглое, словно диск. В середине темнеет вода, над ней шапкой стоит пар. Проталина к краям постепенно белеет и у опушки леса, как венец, сверкает ярчайшей белизной снега. Сверху этот сверкающий венец кажется стенками вазы, а шапка испарения, окрашенная лучами солнца, — букетом причудливых цветов.

Ознакомившись с новым районом, летчики садятся на аэродром. Сюда уже прилетели прежние соседи 528-го[1] истребительного полка — 525-й штурмовой полк. К удивлению летчиков-истребителей, на аэродроме никаких признаков разрушений. Целы все небогатые сооружения: узкая взлетно-посадочная асфальтированная полоса, деревянный ангар, щитовые бараки, домики. Похоже, что все делалось на скорую руку. Фашисты чувствовали, что долго жить им здесь не придется.

Возле колеса самолета капитана Воронина в ноздристом талом снегу валяется посеревшая от времени бумажка с каким-то рисунком. Осторожно, стараясь не разорвать, Петр извлекает ее из мокрого снега. Гитлеровская «художественная» листовка. Изображен дремучий лес, из которого украдкой выглядывает человек с большой клочкастой бородой. На голове растрепанная ушанка, низко нахлобученная на лоб. В распахнутом рваном полушубке. В волосатых длинных руках — советский автомат. Оскал зубов, горящие злобой глаза… Все это придавало человеку дикий, свирепый вид. Под рисунком подпись: «Матери, не пускайте детей в лес! Там партизаны».

Воронин вместе с механиком самолета Дмитрием Мушкиным и начальником оперативного отдела полка капитаном Плясуном, прилетевшим сюда еще вчера, с чувством отвращения разглядывает гитлеровскую агитку. К ним подходят летчики и местные жители, приводившие в порядок аэродром.

— Видать, здорово партизаны здесь немцам насолили, раз уж выпустили такие картинки! — заключает Хохлов.

Капитан Плясун приглашает вновь прибывших летчиков на КН. В землянке, занимая целую стену, висят две карты с последними данными фронтовой обстановки, нанесенными заботливой рукой хозяина. Одна карта общей обстановки на фронтах, вторая местная — их участка.

Здешние дела им хорошо известны, поэтому все потянулись к стратегической карте. На ней нанесена линия фронта от Финского залива до Черного моря.

— Смотрите, оказывается, за зиму нам удалось на севере Украины вбить в противника клин, — удивляется Лазарев, рассматривая карту.

— Клин-то порядочный, глубиной километров до трехсот, — уточняет Коваленко, — А мы сели в самое его острие.

— Отсюда, из района Ровно и Луцка, наши русские армии в четырнадцатом году начали Галицкую операцию и овладели Львовом, — поясняет Плясун.

— Может, и мы сейчас будем наступать на Львов? — вырвался у кого-то вопрос.

Плясун, по-видимому, уже думал об этом. Кто на фронте не задумывается о своих ближайших делах? Война всех научила мыслить масштабно. Поэтому он сразу ответил:

— Как сказать! Мы и так вырвались вперед, в особенности наш Первый Украинский. — Черные, как уголь, глаза Тихона Семеновича скользят по карте на юг. — Смотрите, какой здесь у немцев образовался длинный нос. Он, словно на наковальне, лежит на Карпатах и упирается в Черное море. Ударить по нему с севера и — отрубить. — Плясун улыбнулся. — Идея? — И тут же замечает: — Правда, весной, в распутицу, еще никто не проводил крупных операций. По крайней мере, история не знает такого случая, — и он глядит на капитана Воронина: — Мы ведь с тобой, Петр Васильевич, в академии, кажется, весенних операций не изучали?

До самой темноты продолжалась непринужденная беседа о стратегии. Когда па фронте затишье, летчики любят помечтать о будущем. Обсудить, убедиться в правильности своих наблюдений, догадок стало их потребностью. И что характерно, такие коллективные обсуждения редко бывают ошибочными.

— А теперь пора на ужин и на отдых, — заторопился Тихон Семенович, увидев, что в маленькое окно землянки уже заглядывает ночь. — Спать будем в городе.

* * *

Роскошный двухэтажный особняк по Ленинской улице, 268. В спальнях зеркальные шкафы, туалетные столики, массивные деревянные кровати с пуховыми перинами, белоснежные ванные… Однако недолго пришлось отдыхать в великолепных покоях. В первую же ночь наши мягкие перины запрыгали от «музыки» разрывов. В Ровно, в окрестных лесах и селах действовали буржуазные националисты, оставленные фашистской агентурой. Они не только мешали восстанавливать разрушенное войной хозяйство, совершали покушения на партийных и советских работников, но и наводили ночью вражескую авиацию на важные объекты. Во вторую ночь две бомбы упали недалеко от нашего особняка. Мы вынуждены были возвратиться на аэродром. На солдатских нарах все было свое, привычное. И спалось крепче. Предрассветный гул наших моторов воспринимался словно сигнал горниста «Подъем». Это сразу прогоняло сои и придавало бодрость.

Обычно в период наземного затишья, когда фронт готовится к новому наступлению, истребители не знают покоя. С воздуха они зорко прикрывают перегруппировку войск, чтобы противник не пронюхал о замыслах нашего командования и не помешал подготовке операции. На правом крыле 1-го Украинского фронта днем вражеские самолеты не показывались. Летчики 528-го полка изредка летали на разведку и фотографирование обороны противника. Погода установилась теплая, и они после напряженных боев отдыхали, наслаждаясь тишиной и солнцем.

И вот в это утро, ясное, тихое, пришло срочное сообщение: севернее Луцка обнаружена «рама» (разведчик-корректировщик) и два новых самолета неизвестной марки. Они бомбят и штурмуют войска 13-й армии, которой придан 728-й полк.

Четверка истребителей поднялась в воздух.

Новые самолеты! Это насторожило. За все время войны у немцев не появлялось новых самолетов, кроме «Фокке-Вульф-190». Интересно взглянуть на новинку. Удивляло их появление без прикрытия истребителей.

Группу повел капитан Воронин. Петр не надеялся догнать противника. От Ровно до линии фронта 60 километров — минимум восемь минут полета. И все же наши летчики спешили, подгоняемые нетерпением встретиться и узнать, что это за таинственная «неизвестная марка». Не набирая высоты и прижимаясь к земле, на максимальной скорости мчатся к фронту. Под ними мелькают деревни, леса, поляны. Примерно за двадцать километров до линии фронта замечают па фоне прозрачного неба рябинки зенитных разрывов. Среди них и надеялись увидеть вражеские самолеты, но тщетно.

— Опоздали, — слышит Петр разочарованный голос Лазарева.

Круто уходят в небо. Земля замедлила свой стремительный встречный бег и медленно поплыла под ними. К фронту вышли между Луцком и Рожице, Летят на запад в надежде все-таки догнать противника. Вскоре заметили пару самолетов незнакомой конфигурации, а в стороне от них «раму». Прижавшись к земле, они поспешно удалялись. Сомнений нет: эта тройка только что бомбила и штурмовала войска 13-й армии.

Радиус действия у наших истребителей большой. Отсюда уже недалеко до Польши. Впервые реально ощущается, как мы близко подошли к нашей государственной границе. Что ж, тем лучше: догнать врага и уничтожить!

Теперь капитан Воронин отчетливо видит два «новых» самолета, как передали наземные войска. Петр не верит своим глазам! Ожидал встретить новинку, увидел же перед собой еще довоенное старье — бипланы марки «хейншель».

С этими «каракатицами», как окрестили их летчики, у Воронина особый счет. Во время Курской битвы ведомая им группа наскочила па две такие машины. Они корректировали огонь своей артиллерии. Одну из них наши летчики вогнали в землю, другая, виляя из стороны в сторону, долго не попадалась на мушку. Наконец удалось угостить очередью и ее. Биплан, выпустив дымный шлейф, сел в степи на нашу территорию. Снизившись, Петр увидел, что винт на «хейншеле» не вращался, самолет не дымил, летчик и стрелок, склонив головы, без всякого движения сидели в кабинах. «Вероятно, убиты, — подумал он. Кругом никого. В голову тогда ему пришла мысль: „Нельзя ли отремонтировать трофейную машину?“ С этой идеей и поспешил на свой аэродром, пересел па связной самолет По-2, чтобы вернуться к „хейншелю“ с механиком. Прилетает — а его „каракатицы“ и след простыл:.

Увидев «старых знакомых», он, естественно, и припомнил этот досадный эпизод. Но казусам, связанным со злополучными этажерками, суждено было продолжиться.

Ничто, казалось, не предвещало неприятностей. Лазарев с Коваленко пошли на «раму», а Воронин с Хохловым на «хейншелей». После первой же атаки один из фашистов рухнул в лес. Петр решил сполна использовать технику, установленную на его «яке», и сфотографировать уничтоженный самолет. Это будет наглядным донесением о результатах вылета.

Итак, курс на упавший «хейншель». Воронин не мог, конечно, допустить и мысли, что с земли в это время на его «як» уже были наведены пушки и пулеметы. Комэск снижается и уменьшает скорость. Летит тихо, спокойно по прямой: снимки получатся лучше. Под ним опушка леса. Включает фотоаппарат. Через три-пять секунд сбитый противник будет на пленке. И только Петр взглянул вперед, как из-за леса на него хлынул огненный фонтан трассирующих пуль и малокалиберных снарядов. В небе сразу стало тесно.

Бросает взгляд вниз, присматривается. Оказывается, под каждым деревом, кустом — фашистская техника. Направляет свой истребитель ввысь, подальше от дышащего смертью леса. Однако один из снарядов все же настиг самолет и врезался в мотор. Огонь, дым, пар окутали капитана, обжигая лицо. «Ну что, получил наглядное донесение о результатах вылета!» — с досадой подумал он, нащупывая ладонью выбитую рукоять управления.

В тот момент Петр не испытал никакого испуга. Досада и злость буквально раздирали его: «На кой черт, — подумалось тогда, — фотографировать останки фашиста!»

Верный «як», напрягая последние силы поврежденного мотора, взбирался все выше и выше. Точно разумное существо, будто понимал, что их спасение только в высоте.

Вскоре дым и огонь исчезли. Начавшийся было пожар, к счастью, погас. Остатки горячей воды и пара быстро вытянуло через открытую кабину. Пришлось лететь с открытым фонарем. Петр снова видит землю и небо. Берет курс на восток, на солнце: там свои, а внизу противник. «Дотяну ли до линии фронта?»

Вся надежда только на мотор. Но вот он, не выдержав адского напряжения, стал давать перебои, словно захлебываясь сухим металлическим кашлем. Желая облегчить его работу, Воронин уменьшает обороты. Тряска ослабла, по появился какой-то скрежет, запахло едкой гарью и бензином. Петр понял, что вот-вот остановится винт. В такие мгновения летчик всегда глядит на прибор высоты. Сейчас Воронин его не видит: масло, выбиваемое из выхлопных патрубков, залило очки. Чуть было не сбросил их, но вовремя спохватился: ни в коем случае их снимать нельзя, от горячего масла, бьющего потоком брызг в глаза, можно ослепнуть. Перчаткой протирает стекла. Снова взгляд на высотомер. Стрелка показывает тысячу сто метров. Можно спланировать километров десять — двенадцать, а до передовой еще километров сорок.

В кабину набралось так много горелого масла, что трудно дышать. Нестерпимо душно, жарко. Петр высовывает голову из кабины. Но тут же приходится отпрянуть назад: по лицу хлестнули горячие газы, выбрасываемые из патрубков.

От липкой масляной жары становится невмоготу. Горячие пары масла проникли в рот, нос, жгут легкие. Они окончательно зашторили очки.

Наконец-то в кабине просветлело. Масло больше не слепит. Петр снимает очки. Солнце ударило в глаза. Только сейчас заметил: рядом, крыло в крыло, надежно прикрыв его, летит Хохлов. Вверху — Лазарев и Коваленко. Охрана падежная. Как приятно в тяжелую минуту видеть друзей рядом!

— Долго ли до передовой? — спрашивает Воронин Хохлова.

Иван ободряюще улыбается:

— Дотянешь. Наверняка дотопаешь, командир!

Его слова придали уверенность. Однако мотор начал заметно терять мощность. Машина уменьшила скорость: двигатель не может работать без масла и воды. Хотя бы протянуть еще две-три минуты! Не увеличить ли газ? Нельзя: в подобных случаях не рекомендуется менять режим работы двигателя. Он и так еле тянет. Все же в надежде на случай Петр решается прибавить обороты. Сейчас даже один метр пути может решить — увидит он товарищей или распрощается с ними навсегда…

Сектор газа — вперед! Мотор набирает силу. Чудо! Самолет комэска снова идет вверх. Не один десяток метров пути отвоеван у смерти. Это ли не удача!

Но торжество было коротким. В моторе что-то затрещало, зашипело. Обороты резко упали. Тяги почти никакой. Хотя сектор газа дан полностью вперед, Воронин инстинктивно продолжает давить рукой на него. Мотор, задыхаясь, угрожающе трещит и чихает. Он весь раскалился и выплевывает языки пламени из выхлопных патрубков. Опасаясь неосторожным движением окончательно заглушить мотор, отдавший все, на что был способен, Петр убирает руку с сектора газа. И вдруг случилось то, чего больше всего опасался: мотор заглох.

Тишина, жутковатая тишина навалилась на уши. Теперь оставалось только ожидание, беспомощное, гнетущее и жалкое. Наступил момент, когда ты уже не хозяин машины. Он поневоле вспомнил изречение: «Когда ничего не можешь сделать, постарайся хоть не волноваться». В ожидании нельзя не волноваться, к тому же не думать об опасности. Возможно, это посадка в расположении противника, а пока он имеет только одну возможность — приземлиться, чтобы потом постоять за себя.

Земля! Летчик на воине особенно тесно связан с ней. Она всегда желанна для него после боя. Но сейчас Петр был не рад ей. Она пугающе приближалась. Остановившийся трехлопастный винт оказался страшным тормозом, и самолет круто шел к земле. Как хотелось задержать встречу с пой! Желая облегчить свой «як», чтобы он дольше пропланировал, Петр даже приподнялся. Встречный упругий воздух, охладив лицо, отбросил его назад, снова усадив в кресло. Воронин взглянул в небо. О если бы он мог сейчас поднять руки и ухватиться за его густую синеву…

Мертвая машина угрожающе проваливается вниз, плохо планирует. При ударе можно погибнуть или же, потеряв сознание, оказаться в руках фашистов. У Воронина пистолет с двумя обоймами патронов да еще в кармане целая коробка — штук пятьдесят.

Нужно суметь сесть нормально, иначе не сумеешь воспользоваться своим оружием.

Петр с тревогой смотрит вперед на землю. Там леса с пятнами болот и полян. В болото садиться опасно: засосет. Как отличить болото от суши? Все покрыто снегом. Мельком припомнился перелет из Житомира в Ровно. Тогда болота курились испариной и в лучах восходящего солнца были даже красивы. Теперь тоже местами стелется туман, но сейчас он смертельно опасен.

Впереди редкий лесок, кустарник, зашторенные сизой дымкой. За ними небольшая поляна с каким-то домиком, прижавшимся к лесу. Домик может стоять только на сухой поляне. Впрочем, выбора нет. Земля, казавшаяся с высоты плоской, спокойной, зашевелилась, ожила. Деревья редкого леса угрожающе выросли и ощетинились по сторонам. Все начало принимать свои реальные очертания. Поляна о домиком тоже в движении, но она почему-то еще далеко. Это хуже. Дотянет ли?

Теперь Воронин отчетливо видит под собой местами сквозь жиденький слой талого снега поблескивающую зловещей чернотой воду. Стелющаяся над ней испарина казалась ядовитым дыханием бездны.

Задерживая снижение самолета, Петр тянет ручку управления на себя, но машина угрожающе проваливается вниз. Воронин расстегивает замки привязных ремней, чтобы выброситься из кабины, если самолет начнет кувыркаться между деревьями.

Еще ручку на себя! На какую-то секунду «як» застывает в воздухе. «Родной, продержись еще секундочку, потеряй скорость!.. Молодчина! Ну, еще!..» Нет, самолет окончательно потерял скорость, проваливается и, подминая под себя кустарник болота, грузно плюхается на фюзеляж.

Машина уже не во власти летчика, а во власти инерции. Она скользит по воде. Петр бросает ненужное теперь управление и упирается руками в приборную доску. Теперь он готов ко всему: самолет начнет кувыркаться — пригнет голову к коленям, резко остановится — самортизирует руками, чтобы не удариться головой, ну а если будет тонуть — постарается быстро выскочить из кабины.

Его «як» и в последний момент не подкачал. Разбросав по сторонам сосны и кусты, он, будто поднатужившись, проскользил, как лодка, еще несколько метров по болотной жиже и выполз на твердый грунт поляны.

Неожиданность — коварный и постоянный враг для летчика. Вот и сейчас Петр Воронин оказался в ее власти и был готов ко всему. Приземлившись, в первую очередь приготовился к встрече с фашистами. В руке пистолет. Он на взводе. Но вокруг — никого. Никто не бежит к нему. Тишина. Что бы это значило? Наверняка противник притаился, намереваясь схватить русского летчика с меньшими потерями. Петр, привстав в кабине, настороженно озирается по сторонам. Дуло пистолета следует за его взглядом. Ни души. Кругом воронки от бомб и снарядов.

Самолет остановился метрах в пяти от одной из таких ям. Они запорошены снегом, и с воздуха заметить их было невозможно.

Шум пронесшегося над головой самолета заставил Петра поднять лицо к небу. Это Иван Андреевич. Он выпускает шасси и делает разворот. Наверняка собирается сесть рядом со мной. Значит, я на вражеской земле. Но может ли здесь приземлиться «як»? Поляна метров триста шириной и девятьсот длиной, по размерам подходит. А окопы и воронки? Нет, здесь «як» не сядет. Вот если бы По-2…

— Иван! Иди домой! — кричит по радио Петр. Но радио не работает. Воронин пулей выскакивает из кабины и руками машет другу, чтобы улетал. Иван под охраной Лазарева и Коваленко продолжает упорно снижаться, рассчитывая приземлиться возле подбитого «яка». Хохлов не видит или не обращает внимания на запрещающие сигналы Воронина. Тогда Петр, забыв о всякой предосторожности, открыл стрельбу в сторону снижающегося самолета. Но и она не помогла.

Иван у самого берега болота коснулся колесами земли. Самолет побежал. Петр — наперерез ему. Ведь там, впереди, целый рои воронок… То ли он заметил Петра, а возможно, и увидел ямы — резко дал газ. Мотор взревел, «як» отскочил от земли и, покачиваясь, готовый вот-вот свалиться па крыло, поплыл над воронками, набирая скорость.

Друзья ушли домой. Тишина болью отдалась в душе комэска. С тревогой вновь оглядывается по сторонам. Никого. Наверное, остывают нервы. Нервы, они точно металл, могут накаляться, а затем остывать. И, видимо, это можно слышать и чувствовать.

Петр прикинул: если поблизости кто-нибудь был, давно уж успел бы объявиться. Впрочем, здесь, в Полесье, у противника нет сплошной обороны. Она состоит из опорных пунктов и узлов сопротивления, созданных в городах и селах, на дорогах и возвышенностях. Возможно, Воронин и приземлился в промежутке этих участков обороны?

В тонком слое снега он замечает торчащую, как иглы, прошлогоднюю стерню. Значит, были посевы. А вот и домик. Но подойдя ближе, он разглядел, что это не дом, а обыкновенный сарай, в каких обычно храпят сено. Подойдя еще ближе, Петр обнаружил, что одной стены нет, а внутри что-то чернеет и вроде бы шевелится. Наконец разглядел: танк с крестом на борту., . Где-то рядом должны быть и танкисты. Наверняка, они притаились и целятся, готовые в любой момент сразить летчика, попавшего в беду. Поблизости нет ни одной воронки. Единственное оружие — пистолет — против брони бессильно.

Воронин растерянно разглядывает свой «ТТ». Снимает перчатки и бросает на землю. Теперь они не нужны. Нужен только пистолет. Когда грозит неминуемая гибель, остается единственная разумная возможность — сохранить до конца достоинство советского воина.

К Петру вновь возвращается спокойствие. «А ну, выше голову!» — командует он себе. Но голос словно чужой. Кажется, будто говорит кто-то другой, стоящий за плечами. Подчиняясь ему, он крепко сжал в руке пистолет, шагает прямо на танк: будь что будет, но живым он не сдастся.

Почему не стреляют? Хотят все-таки взять живым? Не выйдет! У пего в руке пистолет с восемью патронами. Нет, с девятью: один в стволе, восемь в обойме. У Петра давняя фронтовая привычка — держать один патрон в стволе: можно стрелять сразу навскидку, не отводя затвора… И вдруг с ужасом вспомнил: ведь в пистолете может не оказаться ни одного патрона. Все, наверное, выпалил, сигналя Хохлову. Как глупо: без сопротивления, с оружием попасть к врагу. Остановился в растерянности, не зная, что делать. В подобные переплеты не часто приходилось попадать.

Первая мысль — зарядить пистолет. Для этого нужно вынуть запасную обойму с патронами из кобуры. Но ведь именно в этот момент и могут схватить. Миг — и запасная обойма в рукоятке пистолета. Но кругом по-прежнему зловещая тишина. Вот громадина танка уже рядом. Сверху люк открыт.

— А ну, вылезай! — Петр вскинул в сторону танка пистолет.

Но в тишине лишь протяжное эхо откликнулось ему. С упрямой злостью Петр кричит вновь, зло выругавшись, и наконец прыгает на танк, заглядывает в люк. Пусто… От такой неожиданности едва не подкосились ноги, и Петр, обессиленный, опустился на землю.

Миг счастья! Воронина охватило ликование. Но он тут же снова вскакивает: где же люди? Ведь он, кажется, даже видел их. А может, просто показалось. Нужно быть наготове.

Вскоре тишину мертвой поляны с пустым танком и подбитым самолетом на ней разорвал гул двух «яков». Вслед за ними под прикрытием истребителей приземлился По-2.

За комэском все-таки прилетел Иван Андреевич. Вверху, охраняя его посадку, кружились Лазарев с Коваленко.

* * *

И снова обычная фронтовая жизнь. Собравшись в землянке, летчики разбирали подробности только что проведенного боя. Разговор перебили девушки, вихрем ворвавшиеся в землянку. Летчиков не столько удивило их неожиданное появление, как одежда. Обе в шапках-ушанках со звездочками, в накинутых на плечи форменных шинелях. У одной солдатские погоны, у другой — сержантские. Из-под шинелей необычно поблескивали новенькие туфельки на высоких каблуках и виднелись шелковые платья. Петру показалось, что девушку в белом он уже где-то встречал. «Скорее всего в кино, — весело подумал он, глядя на разнобой в ее одежде. — Наверное, артисты, вечером будут выступать».

«Артистка» с сержантскими погонами в черном платье, поняв общее недоумение, махнула рукой и, улыбнувшись, залпом выпалила:

— Ой, мальчики, не обращайте внимания па паши мундиры, — и подошла к Воронину. — Товарищ капитан, разрешите обратиться?

Не успел Петр что-либо сказать, как она в наступательном духе спросила:

— А вам известно, что сегодня восьмое марта? Женский праздник? Так что мы, делегация от девушек БАО, пришли лично пригласить вас к нам на ужин.

— Нет, к сожалению, не можем, — развел руками Лазарев. — У нас в полку есть свои девушки, мы их должны поздравить.

— Как же так, товарищ капитан!.. — Девушка-сержант, негодуя, обратилась к Петру. — У нас все уже готово, и мы ждем вас.

Петр подтверждает мнение Сергея:

— С удовольствием пришли бы, да обещали сегодняшний ужин провести с нашими полковыми девчатами.

Девушка в черном платье глубоко вздохнула и тихо, словно в раздумье, повторила свои последние слова:

— Как же так, товарищ капитан… — Резким движением рук она смахнула спереди под ремнем складки своей шинели и твердо заговорила: — Выходит, мы не ваши? Мы обеспечиваем полеты, одеваем, обуваем, кормим, охраняем ваш покой днем и ночью. И вообще, ухаживаем за вами, как за малыми детьми… Да вы без нас и шага не ступите! И еще смеете отказываться?

«А ведь она, пожалуй, права, — мысленно осудил Воронин себя за поспешный шаг. — Мы обязательно должны явиться в БАО и поздравить девушек с праздником. Это не только долг вежливости, но и требование воинского товарищества».

Воронин с уважением смотрит на сержанта в черном платье, отчитавшего его, словно старший начальник. Знали кого послать. Он хотел было поинтересоваться, где ее научили так смело выносить выговоры старшим по званию, во ее подруга опередила комэска:

— Галя, товарищ капитан шутит. — Теперь она смотрит па Петра с лукавой улыбкой и в ее взгляде что-то такое знакомое… — Правда же, придете, товарищ капитан?

Петр вдруг припомнил Скоморохи. Танцы в клубе. «Малютка» — так тогда назвал ее Лазарев. Сомнений нет, это она. Да, в настойчивости ей не откажешь. Пришлось «капитулировать».

На праздничный ужин в аэродромном бараке собралось около двухсот человек. Мужчин мало — это командование батальона и шесть летчиков, из обоих авиационных полков, базирующихся в Ровно.

С помещением хозяева решили просто: несколько комнат соединили в одну, сняв между ними перегородки. Побелив и празднично украсив стены барака, они превратили его в отличный зал, освещенный люстрами. На стенах картины, красиво накрыты столы. Цветы. Откуда только они взялись в такое время? Обилие конфет. Женщинам на фронте вместо махорки и папирос выдавали разные сладости, и они, видимо, приберегли их для сегодняшнего дня.

Так просто и хорошо могут сделать только женщины. По всему видно — здесь они хозяева. В полку девушек немного, ведь главная фигура — летчик. Батальон аэродромного обслуживания состоит из хозяйственников, шоферов, связистов, врачей, медицинских сестер, поваров, официанток. Половина из них — женщины.

Новые знакомые — связистки Дуся и Галя — заботливо усадили Воронина с Лазаревым между собой. Галя — сержант в черном платье — непоседливая смуглянка, видимо, очень напористая по характеру. Вся она находится в непрерывном движении.

Дуся — прямая противоположность Гали. В движениях нетороплива, даже изящна, хотя ростом такая же невеличка. Белое платье придавало ей особую нежность. Голос у нее был мягкий, певучий. Однако порой в нем проскальзывали капризно-повелительные нотки:

— Кстати, Сережа, — говорит она, нарочито вздернув подбородочек, — когда вы нам покажете свое пилотажное мастерство? В прошлом году, когда мы тоже обслуживали истребителей, они над нами такие кордебалеты устраивали — аж дух захватывало. А вы, как бомберы: только взлетаете да садитесь.

— Не положено фокусы выкидывать над аэродромом, — говорит Лазарев.

— Это, Сережа, не фокусы. Мы хотим видеть, на что способны те, кому мы обеспечиваем радиосвязь.

— Это, пожалуй, можно, — соглашается Лазарев и смотрит на Петра: — Если командир разрешит.

— Можно, конечно, — соглашается Воронин. — Только не над аэродромом, а в зоне. Но все равно, отсюда будет отлично видно.

Взяв папиросу, Лазарев закурил. Дуся все с той же лукавой игривостью замечает:

— Сережа, а вы знаете, что одна папироса убивает зайца?

— Зачем зайцу давать так много курить?

Сергей однако покорно тушит папиросу и берется за бутылку. Девушка перехватывает руку осуждающим взглядом:

— Хотите еще выпить?

— По маленькой можно…

Дуся вместо бутылки ставит перед ним стакан чая:

— Один древний философ сказал, что опьянение — это добровольное сумасшествие. У вас ведь завтра полеты. А чай действительно полезен.

— Я раньше не любил чай, — шутит Лазарев, — дома сахару жаль, а в гостях намешаешь столько, что пить невозможно. Другое дело в армии. Здесь норма: хочешь не хочешь — пей, иначе останешься совсем без чая. Вот и научился.

Сергей смеется, попивая горячий чай, не замечая и не слушая никого, кроме Дуси. От грубоватой манеры, с какой он вел себя с девушками раньше, не осталось и следа.

Недалеко от них кто-то запел:

Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза.

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

Разговоры смолкли. Галя взглянула на летчиков и жестом приказала поддержать. Оба подхватили:

Про тебя мне шептали кусты…

После песни заиграл баян, призывая па танго. В свободный угол, специально отведенный для танцев, вышли несколько пар. Безмолвно, только глазами, Дуся пригласила Сергея, плавно поднялась с места, и они закружились в ритме музыки. Видно по всему: поправились друг другу. «Что ж, пусть дружат, — улыбнулся, глядя на них, Воронин, — и пусть их звезда будет счастливой».

Галя отказалась танцевать из-за тесных туфель, но Петр настоял:

— Пойдемте, нужно же когда-нибудь разнашивать, — и, не дожидаясь ответа, с виноватой улыбкой взял ее за руку.

— Надо попробовать, — согласилась она. — Не поддадутся — надену армейские сапоги: не подведут.

Баянист продолжал играть. Танцы, смех, песни… Как дороги солдатскому сердцу такие вот короткие, но радостнее минуты отдыха.