Глава 8. Еще один старый соперник

Глава 8.

Еще один старый соперник

Если говорить о давности контактов Руси со Швецией, то тут надо понимать контакты с последней исключительно лишь Руси Новгородской, история непосредственных отношений которой с северным соседом уходит вглубь веков. О застарелости и прочности этих отношений говорит один уникальный для политической истории нашего государства факт. Даже после окончательного вхождения Новгородской земли в состав Московской державы кремлевские правители оставили за новгородскими наместниками право напрямую сноситься с верховной властью шведского королевства по любым межгосударственным вопросам, будь-то торговым или военным, вплоть до заключения мирных договоров, как с равными партнерами. Этот факт не может не показаться удивительным, потому как Москва еще в период только становления единодержавия, не говоря уже о времени, наступившем после его окончательного утверждения, всегда предельно ревностно относилась к своей власти. И это, в первую очередь, проявлялось в подавлении всяческих зачатков сепаратизма, в уничтожении даже внешних атрибутов местной самостоятельности. И, пожалуй, из всех бывших удельных княжеств прежде всего это касалось Великого Новгорода, дольше других сопротивлявшегося подчинению Москве. Попавший позже остальных под власть московского княжеского дома, а потому и в более поздние времена во многом сохранивший в себе устои былой независимости, Новгород с его вековой тягой к вольности оставался предметом особой заботы кремлевских владельцев. И вдруг этому самому городу с подчиненной ему областью покоривший его силой оружия великий московский князь Иван III дает право непосредственного сношения с иноземной державой, и в дальнейшем это право за Новгородом оставляет и сын, и внук Ивана III. И не странно, что располагавшие таким правом новгородцы по собственной наивности не могли себя не чувствовать на особом положении, ведь их наместник по сути дела уравнивался с коронованными монархами соседнего государства. Конечно, никакой независимости у бывшего вольного города в действительности не было, как не было никакой самостоятельности у новгородской администрации, служившей игрушкой в руках московского властелина. Понятно, что все касающееся русско-шведских отношений решалось в Московском кремле, а вот зачем нужна была кремлевским правителям такая долгая инсценировка с показной внешнеполитической новгородской независимостью, — вопрос, выходящий за рамки рассматриваемого нами предмета. Единственно, что в этом отношении может представлять интерес в плане нашей работы, то это раздражающая шведскую сторону необходимость сношений не напрямую с московскими правителями, а с их чиновниками, причем не столичными, а сидящими на периферии. Не меньший интерес представляет собой и упорство, с каким московская сторона отвергала все стремления северного соседа войти в непосредственный контакт с царем. Так, завершая в канун ливонской эпопеи очередную русско-шведскую войну, король Густав Ваза, минуя новгородские власти и пытаясь наладить прямой диалог с Иваном Грозным, начинает свое послание к нему со следующего обращения:

«Мы, Густав, Божиею милостию свейский, готский и венденский король, челом, бью твоему велеможнейшеству князю, государю Ивану Васильевичу, о твоей милости. Великий князь и царь всея Русския земли!»

Здесь, с одной стороны, перечислением собственных титулов шведский король стремится подчеркнуть свое равенство с московским самодержцем, но с другой — своим челобитьем, то есть низким поклоном, он это равенство отрицает. И дальше это же послание, в целом направленное на скорейшее заключение мира, содержит условие, что в случае договоренности мирное соглашение должно быть подписано монархами обеих сторон, а не так, как было ранее — монархом одной из сторон и новгородскими наместниками с другой. Свою позицию шведская дипломатия подкрепляла тем положением, что «наместники новгородские — люди великие, но холоп государю не брат». На это предложение Иван отвечал не просто отказом. Он буквально унижал владельца шведского трона:

«… Если король свои гордостные мысли оставит и за свое крестопреступление и за все свои неправды станет нам бить челом покорно своими большими послами, то мы челобитье его примем и велим наместникам своим новгородским подкрепить с ним перемирье по старым грамотам,… Если же у короля и теперь та же гордость на мысли, что ему с нашими наместниками новгородскими не ссылаться, то он бы нам и послов не отправлял, потому что старые обычаи порушиться не могут… Наместники новгородские — люди великие: князь Федор Даирович — внук казанского царя Ибрагима; князь Михайло Кислый и князь Борис Горбатый — суздальские князья от корня государей русских; князь Булгаков — литовскому королю брат в четвертом колене; теперь князь Михайла Васильевич Глинский — деда его, князя Михайла Львовича, в немецких землях знали многие; Плещеев — известный государский боярин родов за тридцать и больше. А про вашего государя в рассуд вам скажем, а не в укор, какого он рода и как животиною торговал и в Шведскую землю пришел: это делалось недавно, всем ведомо».

Как видим, русский царь считает шведского короля не только ниже своих бояр, но и ставит вровень с его же шведскими торговыми людьми. Надо думать, что причиной такой заносчивости Грозного стали не неудачи шведов в последней войне, там и у русской стороны особых успехов заметно не было. Здесь попросту начали сказываться особенности натуры Ивана Васильевича, в первую очередь, его ничем не обоснованное высокомерие, которое будет за ним замечаться еще не раз и которое станет причиной многих неудач его царствования.

После смерти Густава Вазы унаследовавший шведскую корону его сын Эрик еще больше, чем отец, не мог равнодушно покоряться устоявшемуся унизительному обычаю, запрещающему ему напрямую сноситься с русским царем. Сразу по восшествии на престол он отправил послов в Москву с требованием, чтобы мирные договоренности, достигнутые Грозным с его отцом и утвержденные с русской стороны новгородскими наместниками и скрепленные их печатями, были скреплены печатями царскими и чтобы впредь шведскому королю ссылаться только с самим царем. На это шведским посланникам в Москве ответили:

«Того себе в мыслях не держите, чтобы государю нашему прародительские старинные обычаи порушить, грамоты перемирные переиначить; Густав-король таким же гордостным обычаем, как и государь ваш теперь, с молодости помыслил, захотел было того же, чтоб ему ссылаться с государем нашим, и за эту гордость свою сколько невинной крови людей своих пролил и сколько земле своей запустенья причинил? Да, то был человек разумный: грехом проступил и за свою проступку великими своими и разумными людьми мог и челом добить; а вашего разума рассудить не можем: с чего это в такую высость начали?… Тяжелее всего на свете прародительскую старину порушить».

В 1563 году, заключая с Москвой семилетнее перемирие, Эрик вновь поднял вопрос о том, чтобы ему без новгородского посредничества сноситься с царем, и снова получил отказ. Несмотря на это, между обеими державами, благодаря общей враждебности к Литве, очень скоро установились дружественные отношения, нарушенные, как мы говорили, уже при новом шведском короле.

А предысторию отношений Руси к Швеции бегло можно осветить так…

Еще со времен княжения в Новгороде Владимира Святославича, будущего киевского князя Красное Солнышко, на русской земле как нередкое явление начинает наблюдаться присутствие скандинавского элемента. Особенно много выходцев с северных берегов Балтики было в рядах княжеских дружин, где они играли не последнюю роль в остром соперничестве князей за власть. Именно благодаря заморским наемникам Владимир вышел победителем в борьбе за киевское княжение со своими братьями, у которых по родовым счетам прав на старшинство было больше, чем у новгородского князя. Та же история повторилась после смерти Владимира, когда великим княжением завладел его сын Ярослав, который своим успехом остался должен наемной заморской дружине. Но мы не можем знать, насколько пришлый контингент дружин новгородских князей был именно шведским. Древние письменные источники называют его варяжским, не дробя и не относя к конкретному племени. Но под варягами на Руси понимались любые северные пришельцы, выходцы из каких угодно задворков Балтийских государств: Дании, Норвегии, Швеции. Всех их одинаково называли на Руси варягами или норманнами.

По-настоящему же тесный контакт именно со Швецией устанавливается у Новгорода во время княжения в нем Ярослава, будущего киевского князя, прозванного Мудрым. Будучи еще при жизни отца наместником в Новгороде, Ярослав пребывал в постоянном общении с северным соседом, где сумел не только приобрести много друзей, но и расположить к себе двор, результатом чего стала его женитьба на принцессе Ингигерде, дочери шведского короля Олава Скетконунга. Одним из условий брачного контракта предусматривалась передача женихом невесте в виде подарка одного из пригородов Новгорода — города Ладоги, расположенного на южном берегу Ладожского озера у места впадения в него реки Волхов. Условие было выполнено, после чего управление Ладогой с окружающей областью перешло в руки одного из родственников невесты, но шведское влияние в крае не стало от этого сколько-нибудь преобладающим. Русский элемент продолжал здесь доминировать, скорее пришельцы, привнося некоторые свои специфические особенности в быт аборигенов, в целом принимали устои последних, постепенно растворяясь среди славянского корня. И такое положение вещей не нарушилось обилием родственных связей русских людей со шведами, когда многие новгородцы, начиная с приближенной к Ярославу боярской верхушки, а затем и рядовых дружинников, последовали примеру своего князя.

Но, безусловно, более памятными для истории остались враждебные отношения Руси со Швецией.

Тут надо отметить, что до последних десятилетий XIII столетия военный контакт новгородцев со шведами оставался весьма ограниченным, не отмеченным регулярностью или постоянством. Дело в том, что в отличие от западных соседей, будь то Литвы, или Ливонии, от Швеции Русь была отделена морем, а потому долгое время новгородские пятины не имели на суше общей границы с владениями шведской короны. На севере владения Великого Новгорода включали в себя восточную часть южного побережья Финского залива, далее, оставляя за собой все русло Невы, они охватывали с западной стороны Ладожское озеро, и затем через земли корелов — племени финского корня условная и призрачная граница доходила до Белого моря. Таким образом, на севере новгородская земля граничила лишь с землями финского племени Емь, переживавшим тогда раннефеодальный период развития, почти не тронутый государственными отношениями. Да и с тем граница проходила только по западному побережью Ладоги, а также по среднему и нижнему течению Невы, оставляя свободным ее устье, то есть выход в море. Отношения новгородцев с народами финских племен всегда были мирными, может быть не столько благодаря дружественному характеру последних, сколько благодаря их слабости, чего нельзя сказать о шведах и о варягах вообще. Но шведам, для того чтобы потревожить новгородские владения, необходимо было пересечь Балтийское море и пройти всей протяженностью Финского залива. И хотя все скандинавы и были великолепными мореплавателями и располагали первоклассным по понятиям того времени флотом, шведские терзания русской земли носили характер редких, кратковременных набегов на почти пустынные берега Невы и Ладоги. Будучи отрезанной от Руси морем, Швеция до поры до времени была не в состоянии организовать сколько-нибудь серьезную военную акцию, позволившую бы ей закрепиться на берегах Невы или в южной части Финского залива, закрыв тем самым русским выход в море. А именно к этому и сходились все помыслы северного соседа Руси, стремившегося к полному господству на Балтике.

Русь довольно успешно пресекала такие поползновения. Нашему соотечественнику наиболее памятной стала победа новгородцев, руководимых князем Александром, в 1240 году на Неве, невдалеке от устья невского притока, реки Ижоры. Это событие ничем не отличалось бы от множества ему подобных и дополнило бы собой длинный ряд других, если бы оно не пришлось на самый тяжелый момент русской истории. Тогда для не успевшей оправиться после Батыева погрома Руси Невская победа стала больше, чем просто поведав

Здесь мы снова, уже в который раз, должны затронуть наше внимание уникальным историческим фактом, остающимся для нас до сих пор загадкой. Это то, что гроза Батыева нашествия не тронула Новгород, не подвергла разорению его обширные и богатые земли. И когда в ожесточенном сопротивлении азиатскому нашествию практически полностью оказался уничтоженным профессиональный военный контингент Древнерусского государства — княжеские дружинники, а вместе с ними значительному истреблению подверглись и их вожди, новгородская земля сохранила свой людской и, следовательно, военный потенциал. Тогда в горниле нашествия погибла добрая половина княжеской фамилии Рюрикова рода, но для будущего России необъяснимое провидение спасло князя Александра.

Агрессия 1240 года пришлась на время правления в Швеции короля Эрика Эриксона, а возглавлялась она зятем короля Биргером. Кроме страстного стремления к единоличному господству на Балтийском море, очередная враждебная акция подстрекалась еще и папскими призывами к крестовому походу против Новгородской земли с целью обращения ее населения в католицизм.

В последних числах июня шведские корабли вошли в Неву и, поднявшись против течения, встали в устье Ижоры. Отсюда Биргер прислал Александру дерзкий вызов: «Если можешь, сопротивляйся, знай, что я уже здесь и пленю твою землю». Целью шведского похода было завоевание не только всего невского побережья, но и южного берега Ладожского озера с захватом города Ладоги, запирающего выход из Волхова в озеро. Таким образом, шведы намеревались одной кампанией забрать в свои руки весь главный путь новгородской торговли с Северо-западной Европой. Их не смущала на этот раз отдаленность театра событий от своих баз и всего прочего, приводившего шведскую сторону к неуспеху в прошлых подобных кампаниях. Противник делал ставку на бессилие Руси после азиатского погрома, смотрел на нее, как на легкую добычу, и просчитался. Надо сказать, Биргер с самого начала показал себя опытным воином. Он не прельстился открытостью мест, их пустынностью, начиная с невских берегов от устья до истоков и далее до устья Волхова. Ведь, казалось бы, добыча сама шла ему в руки. От самого невского устья, что в восточной части Финского залива и до слабо укрепленного городка Ладоги, что на южном берегу озера с тем же названием, причем городка, защищаемого немногочисленным гарнизоном, у русских в этом краю не было никаких воинских сил. Но шведский предводитель понимал, что дойдя до Ладоги и заняв ее, он окажется у русских в глубоком тылу. Новгородцы, собрав силы, легко перережут путь отступления его кораблям в любом месте невского русла, и тогда он окажется в ловушке. Поэтому он решил сначала разделаться с главными силами новгородцев и только в случае удачи, не имея ниоткуда угрозы, продолжить путь к берегам Ладоги. Но при всей своей опытности Биргер совершил один промах. Он не допустил мысли, что новгородцы не станут собирать крупных сил, на что им потребовалось бы время, а потому оказался неготовым к русскому нападению.

Когда в Новгороде узнали о появлении на Неве шведской флотилии, Александр, руководствуясь тем соображением, что время дорого, не только не стал обращаться за помощью к отцу, бывшему тогда великим князем Владимирским, но он не стал даже собирать ополчения с дальних новгородских пригородов и их волостей. С одним только собственно новгородским полком и со своей дружиной он решительно двинулся навстречу врагу, а потому появление его стало для незваных пришельцев полной неожиданностью. Потерпев 15 июля полное поражение, шведы ретировались за море к своим берегам.

Невская победа имела огромное политическое и моральное значение. После пережитого тяжелейшего ордынского удара и охватившего русскую землю уныния малой кровью была одержана блестящая победа над сильным и опасным врагом. Кроме того что на какое-то время исчезла угроза со стороны шведского королевства и победа подняла дух русского народа, она имела и глубокий религиозный смысл. Вся Европа ее восприняла как провал инспирированного папой очередного крестового похода, как поражение «латинства». Русью Невская победа понималась, напротив, как торжество православия.

Какую-то передышку на северном порубежье новгородских владений Невская победа все же дала. Но вот к концу XIII века наступательная активность северного соседа вновь дает о себе знать, и при этом полностью меняется характер его агрессии. От пиратских набегов, не способных повлиять на расстановку сил, противник, оказавшись к тому времени в сухопутном соседстве с новгородскими владениями, действуя теперь с суши, переходит к наращиванию против Руси постоянной и стабильной вооруженной экспансии. Дело в том, что во все предшествующие времена морские набеги шведов на русские берега проходили с одновременным наступлением шведской короны на народы Финляндии. В результате шведы покорили чуть не все финские племена по восточную сторону Ботнического залива. К последней четверти XIII столетия центральная и юго-западная Финляндия оказалась под властью Швеции. Для Руси это значило, что вместо дружелюбного и слабого во всех отношениях финского соседа она вдруг получила сильного, неукротимого и агрессивно настроенного к ней врага. И вот со времени завоевания шведами земель финского племени Емь, в результате чего владения шведской короны вошли в непосредственное соприкосновения с владениями Новгородской феодальной республики, наступает эпоха принципиально новых отношений Руси со Швецией, непримиримо враждебный характер которых не изменится за несколько доследующих столетий.

Надо сказать, что между Новгородской Русью и Швецией никаких официальных соглашений по территориальным вопросам никогда ранее не заключалось. Поскольку на суше эти два государства между собой не соседствовали, то и необходимости в таких договоренностях не было. Александр Невский не позаботился об этом даже после своей крупной победы, дававшей ему хорошие шансы на заключение выгодного соглашения. Но неправильно было бы думать, что новгородский князь был чужд дипломатии. Отнюдь нет, ведь ровно через два года, то есть после разгрома ливонских рыцарей на Чудском льду, он заключит с властями Ордена пространное соглашение, строго оговаривавшее общую границу. Но там речь шла о сухопутной границе, а коль скоро со Швецией таковой нет, то и вопрос о границе не ставился, и это в те времена было свойственно не только для Руси, но и часто замечалось во всей международной практике. Напротив, с финскими племенами, с которыми новгородцы соседствовали на суше, они давно имели строго определенную географическую границу, которая теперь, после завоевания Финляндии, становилась границей между Швецией и землей Великого Новгорода. Эта граница тоже долго не будет утверждена никакими договоренностями, но на практике, видоизменяясь время от времени как следствие успехов или, наоборот, неуспехов в очередном военном конфликте, она просуществует несколько десятилетий. И граница эта проходила с запада на восток несколько севернее русла Невы, пересекая сухопутное пространство между Ладожским озером и Финским заливом Балтийского моря, известное под названием Карельского перешейка.

Захват Карельского перешейка открывал перед Швецией большие стратегические перспективы. Он мог теперь служить плацдармом для наращивания вооруженной экспансии против Новгорода. От перешейка до невского русла оставалось, что называется рукой подать, а именно Нева и выход новгородцев в море больше всего и не давали покоя северному соседу Руси, всеми силами стремившегося прервать русским путь сношений с Западом, а потому расширение наступления на новгородские владения ждать себя не заставило.

В 1283 году шведские корабли вошли в устье Невы, прошли всей ее протяженностью до Ладожского озера и на самом озере до нитки ограбили новгородских купцов, направлявшихся на судах к невским истокам. Такой же подвиг потомки викингов повторили в следующем году. После этого восемь лет на Ладоге, Неве и на их берегах все было спокойно, но вот в 1292 году вновь по Неве от ее устья поднимается отряд шведских кораблей, и карельская и ижорская земли подвергаются разграблению. Все эти пиратские набеги были давно знакомы новгородцам, которые привыкли относиться к ним как к заурядным разбойничьим акциям, не меняющим общей расстановки сил. Но на этот раз дело вышло по-иному. Теперь, когда владения противника вошли в непосредственное соприкосновение с русскими землями, последние его происки стали не просто пиратскими выходками. То была разведка боем в преддверии более серьезных актов агрессии.

В 1293 году на западном побережье Карельского перешейка у устья реки Вуоксы шведы заложили каменную крепость Выборг и сосредоточили в районе ее массы своих войск. Возведение крепости продвигалось необычайно быстро, одновременно при ней строилась гавань, куда из центральных районов Швеции нескончаемым потоком пребывали корабли с военными грузами.

Надо сказать, что здесь русские допустили непоправимый стратегический просчет, который в дальнейшем им будет дорого стоить. Этот просчет, во-первых, состоял в том, что за все предыдущие времена новгородцы не позаботились о том, чтобы как-то самим укрепить границу. Последним укрепленным местом на водном пути в Европу русским людям служил уже упоминаемый нами городок Ладога в устье реки Волхов, а по побережью самого озера и далее по берегам Невы, не говоря уже о самом перешейке, в новгородских владениях не было ни одного даже мало-мальски укрепленного опорного пункта. В результате водный торговый путь, являвшийся основным источником материальных богатств Новгородской вечевой республики, проходил по открытым и пустынным местам, подверженным любым нападениям. При соседстве с финскими племенами такое понять и объяснить еще можно. Не имея вблизи себя реального противника, русские люди считали лишним тратить силы и средства на строительство крепостей и содержание их гарнизонов. Но не унимающаяся шведская экспансия против финских племен, а с ней и приближающаяся опасность иного соседства должны были подвигнуть новгородцев на иной образ действий. Однако этого не произошло, и граница до конца оставалась открытой. Выйдя к этой границе, шведы упредили новгородцев, и закладкой Выборгской крепости они показали себя намного дальновиднее русских. Кроме того, просчет русской стороны состоял в том, что она позволила потенциальному противнику закрепиться на его новых рубежах. Новгородцы не могли не знать о закладке у их северных рубежей новой крепости, следовательно, не могли не сознавать всю исходящую от этого опасность, но, тем не менее, не помешали ее строительству. Иногда на страницах исторической литературы можно встретить объяснение такого попустительства тем, что будучи обремененными внутренними заботами и междоусобными распрями, русские люди не могли тогда отвлекать свои силы на новую пограничную заботу. Думается, что принимать такой аргумент как объяснение того, почему русские люди позволили создать у себя под боком плацдарм для агрессии против них самих, нельзя. Спокойно на Руси не было никогда, но все же именно эти годы не отмечены какой-то особой напряженностью. И не зря во все время строительства Выборгской крепости шведская сторона держала в тех местах крупные контингенты своих войск, ожидая русского противодействия. Выходит, тревожились шведы напрасно. Только когда крепость была уже почти полностью готова, шведское командование, оставив в ней гарнизон, отвело основную массу войск вглубь страны. И вот тогда новгородцы, наконец, совершили поход под Выборг, но безрезультатно. Новый сосед успел к тому времени основательно утвердиться на захваченном рубеже.

Постройка крепости означала окончательное закрепление шведского присутствия в западной части Карельского перешейка, но на этом своем успехе новый сосед новгородцев не думал останавливаться. Через два года он предпринял следующий акт агрессии на новгородском приграничье. Очередной удар пришелся по восточной части перешейка. Здесь в 1295 году шведы захватили городок Корела на западном побережье Ладожского озера. Но тут им закрепиться русские люди не позволили. На этот раз реакция новгородцев была мгновенной, они отбили захваченный шведами город и выбросили неприятеля из восточной части перешейка. Западное Приладожье осталось в русских руках. После этого шведское наступление избирает своей ближайшей целью бассейн Невы, борьба за овладение которым становится основным содержанием всех последующих русско-шведских столкновений и средоточием военных усилий обеих сторон.

Напряженность здесь не будет униматься еще и оттого, что обе стороны прекрасно понимали: с захватом шведами невских берегов главная артерия водного торгового пути на запад ставится под контроль северного соседа Руси, позволяя тому в любой момент парализовать всю внешнюю торговлю, а с ней и в целом экономику Великого Новгорода.

Первая полномасштабная акция шведской агрессии против Новгородской Руси относится к 1300 году, когда в устье Невы в очередной раз вошла армада шведских военных кораблей. Эту кампанию можно считать началом постепенного, методичного, растянувшегося на несколько столетий захвата шведами невских берегов. Источники оставили нам довольно противоречивые сведения о воинских силах неприятеля в том походе, но все они единодушны в том, что вошедший тогда в Неву флот был самым крупным за всю предшествующую военную историю Швеции. Позднейшие исследования показали, что в его составе находилось от 30 до 50 судов. Еще более разноречивые сведения остаются о численности живой силы. Наиболее авторитетные исследователи утверждают, что приводимые некоторыми шведскими источниками данные, согласно которым под королевскими знаменами тогда собралось 1100 рыцарей, вполне реальны. Мы должны понимать, что такая численность армии по меркам того времени считалась огромной. Ведь рыцари составляли только отборную часть войска, в котором на каждого рыцаря приходилось по несколько, а то и по несколько десятков других воинов, о которых в древних источниках упоминать было не принято. То же самое свойственно и русским летописям. Говоря о военных кампаниях, они приводят численные данные, касающиеся исключительно только княжеских дружин, не вспоминая об ополчениях, являвших собой основную массу войск.

Ни в одной из прежних кампаний столь крупный флот не входил в Неву, и никогда ранее не вступали на новгородскую землю такие крупные контингенты вражеских войск. А еще одной, и может быть самой главной особенностью этого вторжения, было то, что при неприятельском войске находились мастера фортификационного дела. Преимущественно это были иностранцы, в частности, источники упоминают об итальянских фортификаторах, считавшихся в те времена лучшими специалистами в Европе по возведению крепостей. Последний факт говорил сам за себя: очередной поход на русские владения не был заурядным разбойничьим набегом, ограничивающим себя грабежом мирного населения с таким же поспешным отступлением. Противник шел сюда с целью закрепиться здесь надолго. Все указывает на то, что шведский поход на Неву 1300 года был тщательно спланированной и детально подготовленной операцией.

Поставленная противником военно-стратегическая задача облегчалась полным отсутствием у русских в этом краю хоть каких-нибудь укреплений. Урок Выборга с запоздалой попыткой ликвидировать опасность новой крепости пропал даром. Новгородцы не сделали должных выводов. За истекшие после неудачной выборгской операции несколько лет они не предприняли ничего для укрепления невских берегов от возможного вторжения. И это обстоятельство во многом сопутствовало первоначальному успеху агрессора.

Источники не оставили нам точной даты прибытия неприятельской эскадры к невским берегам, но шведская хроника сообщает, что отбыла она от главной гавани страны — Стокгольма 30 мая 1300 года. Следовательно, самое большее, через несколько дней она вошла в невские воды. Первой задачей пришельцев было возведение в устье Невы мощной крепости, позволившей бы им надежно закрепиться в крае и взять под полный контроль выход в море. Надо сказать, что место для строительства новой крепости шведы выбрали очень удачное. Можно полагать, что выбор этот случился не теперь, не вдруг. Вся местность вокруг была изучена шведами ранее, возможно, что они, будучи прирожденными моряками, располагали описаниями невского устья и низовий самой реки, и даже картами. Приглядеть место для строительства они могли давно, потому как раз побывав тут, не заметить его было просто невозможно. Местом для новой крепости шведы выбрали устье реки Охты, где она впадает в Неву и где, сливаясь, эти две реки образуют острый угол. Тогда построенная в виде стилизованного треугольника крепость двумя своими сторонами, причем самыми протяженными, будет иметь естественную водную защиту. О том, насколько серьезную преграду являет собой Нева, говорить излишне. Но и Охта в те времена была довольно широка и глубока. Достаточно сказать, что пристань при крепости со всеми ее причалами шведы устроили именно на Охте, а не на Неве. Следовательно, укрепить оставалось только третью, напольную сторону крепости, выходившую в междуречье Невы и Охты. Возглавлявший всю экспедицию тогдашний фактический правитель шведского государства маршал Тюргильс Кнутссон поставил основной своей задачей закончить все строительные работы по возведению крепости в один летний сезон. Он понимал, что новгородцы быстро отреагируют на его приход, для того-то он и привел с собой такую массу войск. Но он понимал также и то, что прокормить такое количество людей в пустынной малонаселенной стране нельзя, как нельзя организовать снабжение такой огромной армии через море. Потому-то он и торопился со строительством, стремясь как можно быстрее привести крепость в полную боевую готовность, чтобы, оставив в ней небольшой гарнизон, освободить основные воинские силы. Надо сказать, что это шведскому предводителю удалось. Правда, крепость была построена из дерева, а не из камня, что, вообще говоря, не свойственно шведскому, да и всему западноевропейскому военному искусству. Но камня в этих и близких к нему местах добыть негде, а возить его издалека, значило недопустимо задержать темпы строительства. Зато леса вокруг изобилие. С южной, напольной стороны крепости выкопали глубокий ров, из добытой земли насыпали вал, на котором и установили бревенчатую стену с восемью башнями. Несколько меньшие укрепления поставили по сторонам обеих рек, поскольку последние сами являлись по сути дела непреодолимой преградой. Новой крепости дали название Ландскрона, что означает «Венец земли».

Появление крупных вражеских сил в русской земле и закладка в ней крепости, грозившей захватом важнейшей артерии новгородской торговли, застало русских людей врасплох, стало для них полной неожиданностью. Впрочем, странного в этом ничего нет. Быть всегда неготовым к чему бы то ни было есть природное, естественное состояние русского человека, которого любое событие, даже самое что ни на есть предвиденное, обязательно застанет врасплох. В данном конкретном случае ситуация усугублялась еще и тем, что на тот момент в Новгороде не было князя, что тоже, кстати сказать, не странно. К тому времени в Новгороде сложилась отличная от других русских областей обстановка, познакомить с которой читателя означало бы создать отдельный фундаментальный труд. А вкратце ее можно охарактеризовать так: князь в Великом Новгороде, городе, который уже давно именовался не иначе как с эпитетом Вольный, не был ни правителем, ни властителем, а играл лишь роль вооруженного наемного слуги. При этом за новгородцами, все более впадавшими в разгул анархии, оставалось право выдворения князя при первом недовольстве им. В конце концов, такое положение вещей обернется для вольного города слабостью его военных сил и, несмотря на обилие материальных богатств, приведет новгородский край к утрате политической независимости и подчинению его Великому княжеству Московскому, уступавшему Новгородской республике как по территориальным, так и по многим экономическим показателям. Но все это случится много позже, а сейчас жители вольного города не в первый раз в своей истории столкнулись с ситуацией, когда они остались без вооруженного защитника. Узнав от местного ижорского населения о происходящих в невском устье событиях, новгородцы собрали ополчение и привычным водным путем по Волхову, Ладожскому озеру и Неве на судах отправились к месту строительства. Видимо силы русских были не малые, ибо высланный им навстречу передовой шведский отряд, расположившийся на Ореховом острове и подкарауливавший новгородцев у выхода Невы из Ладожского озера, при виде новгородской судовой рати не стал вступать в баталию и ретировался вниз по Неве к своим.

О силе русской рати говорит и тот факт, что при ее подходе к неприятельскому лагерю шведы, при всей своей многочисленности, отказались от наступательного образа действий, предпочтя ему глухую оборону. Свои происки на неприятеля русские начали с того, что попытались поджечь стоявшие на Охте шведские корабли. Для этого они пустили вниз по течению зажженные плоты, и если бы те доплыли до сгрудившихся возле строящейся крепости судов и столкнулись бы с ними, флот неприятеля был бы уничтожен огнем. Но шведы сумели предотвратить опасность, перегородив реку длинными сосновыми бревнами, задержавшими пылающие плоты.

Неудача с попыткой уничтожения неприятельского флота была не последней для русских в той кампании. Не меньшей неудачей завершился и штурм новой, к тому же еще недостроенной крепости. Ко времени прихода новгородской рати и их приступа к шведскому лагерю противник успел только прокопать между руслами обеих рек ров и насыпать за ним земляной вал. Возвести же на валу стену еще только предстояло, но и такой позиции оказалось достаточно для того, чтобы отбить русское нападение. Шведская хроника донесла до нас яркое описание того штурма, отдавая должное храбрости и мужеству русских ратников. Согласно ей, в разгар боя штурмующие, преодолев ров, в нескольких местах сумели взобраться на вал и прорвать первую линию обороны. Только ввод шведским командованием в дело своего последнего резерва — тяжеловооруженных рыцарей спасло положение противника. Понесшим большие потери русским пришлось отступить. В ближайшем лесу они разбили свой лагерь.

На следующий день шведы готовили наступательную операцию, но утром обнаружилось, что русский лагерь брошен. Новгородцы не стали ждать продолжения кампании и, убедившись в невозможности взять имеющимися у них силами новую шведскую твердыню, той же ночью ушли.

В объяснениях русской неудачи в кампании 1300 года позднейшими исследователями, вплоть до современных, преобладает тот факт, что новгородцы поторопились и, не собрав достаточно сил, были обречены на поражение. Некоторые историки высказывают даже такое мнение, что не имевшим своего князя новгородцам следовало обратиться за помощью к великому князю Владимирскому. Мы не можем согласиться с такими положениями, потому как любой сбор дополнительных сил, а тем более обращение в иные земли, привело бы к лишней трате времени. А этого только и нужно было противнику, стремившемуся закончить строительство до появления русских. И чем больше новгородцы собрали бы войск под своими знаменами, тем больше бы они потратили на это время, следовательно, тем прочнее была бы новая шведская твердыня. Вспомним, что ровно за 60 лет до этого Александр Невский одержал победу над тем же противником именно благодаря быстроте и стремительности своих действий, когда он отказался от сбора ратных сил даже со своей новгородской земли, на что ушло бы много времени. Хотя тогда можно было и не торопиться, ведь Биргер не собирался возводить в русской земле крепостей. Сейчас обстоятельства в корне изменились. В былые времена и Биргер, и все прочие пришельцы из-за моря не могли доставить на русскую землю крупных контингентов своих войск. Теперь, когда шведские владения простерлись до бассейна Невы, агрессивно настроенному северному соседу стало намного проще появиться под боком у Новгорода с огромной армией и со всем необходимым для строительства. И вот с этих-то пор при любом нашествии с севера русская сторона всегда будет стоять перед проблемой выбора. Или собирать силы, тратя на это самое драгоценное на войне достояние — время, позволяя противнику закрепиться и тем самым обрекая себя на поражение, или, не тратя время на сборы и вообще на подготовку, противостоять врагу силами, имеющимися под рукой, а это всегда малые силы, что одинаково дает мало шансов на успех. Решиться эта проблема могла только одним путем, — это заблаговременным строительством на пограничье своих укреплений. Но этот вариант по-настоящему был уже упущен. За долгое время своего присутствия на невских берегах и в восточной части Финского залива Господин Великий Новгород, располагая несметными материальными богатствами и более чем достаточными людскими ресурсами, не побеспокоился о своей северной границе. Зато шведы отнеслись к этой проблеме совсем по-иному. Сначала Выборг, и вот теперь Ландскрона.

Осенью, завершив полностью строительство новой крепости и оставив в ней гарнизон из трехсот человек, погрузившись на суда, шведское воинство отбыло к своим берегам.

Поражение 1300 года не остановило стремления новгородцев вернуть себе утраченное господство по невскому пути. Возникшая опасность вызвала большое беспокойство, и зимой власти вольного города обратились с просьбой о помощи к великому князю Владимирскому Андрею Александровичу. Русь не могла оставаться безучастной к событиям на северо-западе, и весной 1301 года сын Невского с основными силами великокняжеской рати уже был в Новгороде. Этот факт, как и вся подготовка нового похода под шведскую крепость, показал, что кампания вышла из сферы деятельности только новгородской республики и носила общерусский характер. Кроме всего прочего, потеря Русью невского устья, следовательно, и выхода в море, ставила под угрозу жизненные интересы Любека и всего Ганзейского союза, с которым у Новгорода были налажены тесные торговые контакты. В прошлое лето из-за военных действий, вызванных шведской агрессией, торговое судоходство на Неве было нарушено, что больно ударило по интересам ганзейских купцов, и, поскольку в наступившем году военно-политическая ситуация для торгового судоходства продолжала оставаться во многом неясной, торговые партнеры Новгорода опасались повторения. По этой причине весной в Новгород прибыл гонец из Любека с целью выяснения обстановки. Заморские купцы хотели знать, безопасно ли отправлять с началом навигации торговые караваны в Новгород по невскому пути, дойдут ли они до места назначения или станут жертвой пиратства. Поскольку не благоприятствующие торговле события разворачивались на территории, официально считавшейся русской, то русская сторона была обязана обеспечить безопасность купеческих караванов, и на власти Новгорода ложилась вся ответственность за ее соблюдение. Любекский гонец привез грамоту, содержащую вопрос, гарантируют ли новгородские власти надлежащие условия и должный порядок на невском торговом пути.

Ответить отрицательно, или пусть даже только уклончиво, значило навсегда или, по меньшей мере, надолго потерять выгодного торгового партнера. В Новгороде прекрасно понимали, что отказ в гарантии безопасности оттолкнет западноевропейских купцов от Руси, что кроме потери престижа будет невыгодно Новгороду и в чисто практическом смысле. А потому в Любек немедленно была отослана ответная грамота, в которой наряду с заверениями о необходимости продолжения добрых отношений с Ганзой гарантировалась полная безопасность для ее торговых людей. Нет, новгородцы не приукрашали обстановку и не вводили партнера в заблуждение. Они подтверждали факт того, что их общий враг захватил устье Невы и воздвиг там мощную крепость, перекрыв вход в Неву из моря. Но при этом новгородские власти, как от себя, так и от лица великого князя, клятвенно обещали к летнему сезону очистить свою землю от шведов. Думается, что русская сторона не случайно дала такое обещание торговому партнеру, дабы в предстоящей военной кампании чувствовать на себе больше ответственности и иметь больший стимул к победе. Дав такое слово, проиграть было просто невозможно. Надо заметить, предпосылок для оптимизма у новгородцев было достаточно. К моменту отправки грамоты основные приготовления к походу были закончены. Собранные для кампании силы не шли ни в какое сравнение с теми, что выступали против шведского вторжения в прошлом году. Все это вселяло в русских людей уверенность в победе.

К сожалению, мы не располагаем сведениями о точных сроках русского наступления на неприятельскую крепость и вообще о датах осады от ее начала и до падения Ландскроны. Источники называют только год — 1301. Но по косвенным признакам можно с большой степенью вероятности полагать, что кампания выпала на конец весны. Раньше она вряд ли могла состояться, и причин тому несколько. Во-первых, источники утверждают, что поход был тщательно спланирован и подготовлен, а на это нужно время. И те же самые источники говорят, что великий князь прибыл в Новгород только весной, не уточняя, когда именно, но лишь с его прибытием и началась основная подготовка. Скорее всего, он появился в Новгороде ранней весной. Во-вторых, и это было общим правилом ведения всех войн, поход не мог состояться пока не пройдет время весенней распутицы. Что же касается лета, то оно тоже не могло быть сроком кампании, потому как это слишком поздний для нее срок. На русской стороне, планируя предстоящую операцию, понимали, что до лета со шведской крепостью должно быть покончено. Кроме того что край должен быть очищен до подхода сюда купеческих караванов, оставлять операцию на лето было нельзя еще и по тому соображению, что с приходом лета, а с ним и навигации, силы шведской крепости возрастут. Дело в том, что Финский залив и Нева замерзают, и смена гарнизона Ландскроны, как и доставка туда продовольствия и вообще любая помощь, могут прийти из Швеции, только когда сойдет лед и откроется навигация. А это в тех краях бывает в самом конце весны — в начале лета. Следовательно, с наступлением навигации и прибытием в крепость свежих сил дело, придется иметь с более сильным противником.

Вот это последнее обстоятельство, когда русские войска подошли к крепости раньше, чем гарнизон мог получить помощь с «большой земли», и решило исход кампании. Надо сказать, что к приходу русских под стены крепости ее гарнизон держался из последних сил. Если шведы и успели в прошлом году до наступления холодов завершить все фортификационные работы, то на устройство жилых помещений, а также складских помещений для продовольствия времени и сил уже не хватило. Места в тех краях низинные и болотистые, а потому запасы продовольствия отсырели и сгнили. Суровую зиму люди пережили в сырых землянках, где от голода, холода и от повальных болезней, в первую очередь цинги, многие погибли. Добыть продовольствие в тех местах, среди редкого и враждебно настроенного населения, невозможно, да и у малочисленного гарнизона не было лишних людей для формирования команд фуражиров и совсем не было лошадей. Близость границы мало что давала захватчику, потому как присоединенная силой оружия территория была населена враждебными финскими племенами, да и всякое сообщение в зимнее время, как и ранней весной, крайне затруднено. Надо сказать, что и гарнизон Выборга, стоявший на считавшейся своей земле, испытывал те же самые трудности. Реальная помощь могла прийти только из центральных районов Швеции, и только морским путем. Обо всем этом хорошо знали в Новгороде. Конечно, там может быть и не догадывались об истинном состоянии гарнизона Ландскроны, но то, что с открытием навигации ситуация изменится в пользу противника, не понимать не могли. А потому, основываясь на приведенных размышлениях, можно утверждать, что вся кампания по овладению вражеской крепостью произошла где-то в конце весны.

Но если древние письменные источники не называют дат осады и штурма Ландскроны, то зато они, как шведские, так и отечественные (новгородская летопись), оставили потомкам довольно красочное описание батальных сцен, из которых можно воссоздать картину взятия крепости. Из нее следует, что битвы по овладению шведской твердыней в низовьях Невы были упорные. Можно много говорить о мужестве обоих противников, но все же большой численный перевес одной из сторон и крайняя, доходящая до измождения утомленность другой, решили исход дела. Силой русского оружия крепость была взята, а ее гарнизон перебит.