VI

VI

Коронель Малино. В штабе Листера. Ночная атака. Капитан Гарсия. Парк Эл-Пардо. Бой за телеграф. Смерть Франчески и Мигеля. Танкисты Мити Погодина

В Мадриде меня вызвали к коронелю Малино.

Небольшая комнатка, куда я явился, напоминала учебный класс: кроме длинного стола, застеленного большой картой, да нескольких стульев, ничего не было. За столом сидел плечистый крупный человек в коричневом гражданском костюме. Увидев меня, он быстро провел рукой по ершистой шевелюре, приветливо улыбнулся:

– Как доехал?

– Нормально.

Пригласил сесть. Я следил за движением его больших сильных рук, что-то измерявших на карте циркулем. Рядом лежала толстая тетрадка в коленкоровом переплете. Наконец коронель повернулся ко мне и, начертив красным карандашом небольшой треугольник в районе городишка Вильяверде, ткнул в него циркулем:

– Ты будешь здесь.

– Передовая? – спросил я.

– Почти. Здесь сейчас Листер.

Потом, немного подумав, добавил:

– Скоро Листер получит приказ и передислоцируется с бригадой в район Эль-Пардо. Это северо-западнее Мадрида, на реке Мансанарес. Найти его очень трудно. Смотри не попадись к Франко в руки.

Малино нагнулся к карте:

– Доберешься до перекрестка дорог, тут будет стоять разрушенный двухэтажный дом. Одна дорога пойдет в центр города, а вторая вправо – в район сосредоточения бригады Листера. Вот по ней и езжай.

Я кивнул. Родион Яковлевич словно и не заметил этого жеста. Он продолжал подробно напутствовать меня. На карте начертил карандашом тонкую извилистую линию. Красным отметил своих, синим – мятежников. Показал, какой дорогой надо ехать в штаб Листера.

– Ясно? – закончил инструктаж Малино.

– Так точно! – ответил я.

– Ну, желаю удачи, – и он крепко пожал мне руку.

В полдень 3 января 1937 года мы втроем: я, Марио и шофер Пако отправились в штаб Листера. При выезде из Мадрида машина попала под сильный артиллерийский огонь. Вдобавок над шоссе появилась бомбардировочная авиация мятежников. Фалангистские летчики принялись сбрасывать бомбы на машины. Укрыться было негде. Справа, слева – голая, колючая земля.

Пулеметные очереди дырявили землю. Свистели пули. Я почувствовал, как к горлу подобралась тошнота. И хотя мне не раз приходилось уже попадать под артиллерийский обстрел и авиационную бомбежку, такого ада я еще не видел.

А Марио, впервые очутившийся в подобной передряге, чувствовал себя и того хуже. Он как упал ничком на землю, так, кажется, и прирос к ней.

Когда самолеты противника улетели, Пако отказался везти нас дальше. Я просил, потом уговаривал и даже пристыдил. Но Пако это мало тронуло. Он спокойно возразил, что сам не трусит, а боится за жизнь русского товарища. «Головой, Павлито, за вас отвечаю перед командиром», – рассудительно подытожил шофер. Нам стоило большого труда уговорить его. Только когда я сказал, что уйду пешком, он нехотя полез в машину.

Налеты мятежников повторялись через каждые пятнадцать-двадцать минут. Нам не раз приходилось покидать машину и искать убежище то в воронке от артиллерийского снаряда или авиационной бомбы, то в канаве на обочине дороги.

Только к вечеру голодные, грязные и измученные добрались до штаба Листера. Штаб и большая половина личного состава бригады располагались бивуаком на окраине заброшенной деревушки, которая состояла из нескольких обшарпанных домов, сильно пострадавших от артиллерийских снарядов. Окна в них были выбиты, крыши снесены.

Оставив Пако у машины, мы с Марио отправились искать Листера.

Обошли один из домов и неожиданно наткнулись на группу отдыхающих испанцев. На небольшой, тенистой лужайке тесным кружком полулежали, полусидели бойцы. Они пели тягучую, хватающую за душу песню. Среди отдыхающих офицеров и солдат – нам сказали – сидит и Листер. Подошли поближе. Я его узнал сразу. Это была наша вторая встреча. Первая состоялась в Мадриде, на улице Листа в штабе 5-го полка. Я хорошо запомнил этого человека. Среднего роста, коренастый, смуглый. Высокий выпуклый лоб обрамляли черные, с коричневатым отливом волосы, длинные, немного выгоревшие па концах и небрежно откинутые назад. Густые, черные, как антрацит, брови еще больше подчеркивали блеск глаз. Когда он улыбался, на щеках появлялись ямочки, придававшие в это мгновение лицу добродушное, почти детское выражение. Запоминалась его манера говорить. Если он был кем-то недоволен, то, разговаривая, отводил взгляд в сторону и голову наклонял вниз. Губы кривились в пренебрежительной усмешке. Было ясно: сейчас он начнет переубеждать собеседника. И до тех пор, пока тот не поймет его. Листер был еще молод, но биография его удивляла и восхищала каждого, кто с ней знакомился.

Энрике родился в рабочей семье. Его отец, галисийский каменщик, слыл в родной деревне Тэо хорошим мастером. Но золотые руки и желание трудиться не могли прокормить семью бедного каменщика: работы не хватало. Когда мальчику исполнилось одиннадцать лет, отец и сын отправились искать счастье на Кубу. Здесь общительный Энрике познакомился с рабочими, познал тяжелую жизнь крестьян, зарабатывавших на сахарных плантациях кусок хлеба. Юный каменщик понял, что нельзя искать счастья, странствуя по земному шару. За него следует бороться в своей стране.

Радостным было возвращение на родину после долгой разлуки. Сойдя с корабля, Энрике долго стоял на берегу, подставив лицо жаркому солнцу. А оно было далеко-далеко. Интересно, сколько надо лететь до него? Год, два, тысячу или миллион лет? Быть может, так же далёко и до земного счастья? Молодой каменщик Энрике вернулся в Испанию сознательным рабочим, активным членом профсоюза, и он хорошо знал, как найти счастье трудящимся людям.

Сразу же после возвращения на родину Энрике включился в рабочее движение. Но не долго пришлось юному революционеру смотреть на яркое испанское солнце. Королевские власти бросили его в тюрьму… Скупые солнечные лучи изредка пробивались сквозь железную решетку подземелья. Четыре года Листер видел солнце через переплеты тюремного окна. Солнце словно дразнило его, звало на волю.

Шел 1931 год. Испания стала республикой. Энрике и сотни других политзаключенных вышли на волю. И снова работа, борьба… В тот же год Листера избирают председателем профсоюза, он вступает в ряды Коммунистической партии Испании.

Монархия была свергнута, но буржуазия по-прежнему преследовала передовых рабочих. После стачки 1931 года, в которой он участвовал, ему пришлось скрываться от жандармов. Ищейки следовали по пятам, и Листер вынужден был покинуть родину. Он приехал в СССР. Здесь учился военному мастерству, работал проходчиком на строительстве московского метрополитена, занимался самообразованием.

Домой он возвратился лишь в 1935 и с головой ушел в партийную работу. В первые же дни фашистского мятежа, в июле 1936 года, Листер отправляется на фронт Сьерры-де-Гвадаррамы рядовым бойцом, дружинником народной милиции. Здесь, когда положение было особенно тяжелым, он сформировал из разбитых групп роту. За храбрость и находчивость ему присвоили звание младшего лейтенанта.

Потом его произвели в капитаны. А в августе 1936 года за боевые заслуги на Гвадарраме ему вручили погоны майора.

Таким был путь командира 5-го коммунистического полка, который сейчас встал на защиту Мадрида.

Имя Листера было очень популярно. Помню, вскоре после нашего первого знакомства в одном из мадридских театров был назначен митинг, посвященный обороне Мадрида. Листер пригласил меня. Когда мы подъехали к театру, там стояла огромная толпа, что-то возбужденно выкрикивавшая. Я спросил: «Как же мы пройдем?»

Листер кивнул головой в сторону дверей и двинулся вперед. Я последовал за ним. Люди, узнав Энрике Листера, аплодировали ему и старались как можно быстрее пропустить к зданию. На сцепе за длинным столом сидели члены президиума, на трибуне стоял оратор. Большинство присутствующих встало и аплодировало с криками: «Вива Листер! Вива эль камарада Листер!» Выступало много ораторов – анархисты, левые республиканцы, коммунисты, социалисты. Листера сразу же пригласили в президиум и вскоре предоставили ему слово.

Сотни внимательных глаз впились в трибуну, часовые, стоявшие у входа, вошли в дверные проемы. Речь Листера сопровождалась почти беспрерывными аплодисментами. Чувствовалось, что зал разделяет его заботы.

Фронтовые дороги тогда на время разлучили нас.

И вот Листер снова передо мной. Теперь не на трибуне, а среди своих однополчан.

Я попросил одного из солдат доложить Листеру о моем прибытии. Широко улыбаясь, он взял меня за руку и повел к Листеру. Энрике шагнул навстречу, протянул руку и на русском языке с небольшим акцентом сказал: «Здравствуйте, Павлито. Давно жду. Малино еще с утра звонил, что вы выехали. Что-нибудь случилось?»

Я рассказал ему, как нам пришлось добираться. Он понимающе кивнул головой.

Не мешкая, он познакомил меня со своим комиссаром, начальником штаба и офицерами. Все они сердечно трясли мою руку, хлопали по плечу, протягивали сигареты.

Мне даже показалось, что они все владеют русским языком не хуже своего командира. Но первое впечатление оказалось обманчивым. Мои новые знакомые знали только по несколько русских слов: «Идите сюда», «Здравствуйте», «Хотите кофе», «Курите».

Листер говорил много, охотно, жадно. Иногда делал короткую паузу, словно собирал силы, и продолжал с еще большей энергией. А под конец, перейдя на полушепот, предупредил меня, чтобы я был осторожен: среди солдат и офицеров есть люди пятой колонны.

Листер по секрету сказал мне, что завтра утром бригада пойдет в бой.

– Надо захватить монастырь Серро-де-лос-Анхелес. По данным разведчиков туда вчера вошел франкистский отряд. У них пять итальянских пулеметов, двести человек солдат и офицеров и десятка три-четыре фалангистов…

Он рассказал мне план атаки монастыря, а потом спросил:

– Как, Павлито, выйдет у нас или нет?

– Выйдет, – говорю, – только надо во всех деталях ознакомить офицеров на местности, кто что и когда будет делать. А будет артиллерийская подготовка?

– Нет, не будет, – грустно ответил он, – у нас нет ни одного артиллерийского ствола и снарядов, так что наступление будем поддерживать только пулеметным огнем. Атаковать начнем на рассвете, когда противник еще спит.

Вечером мы выехали на местность. Чтобы не привлекать внимания противника, мы все переоделись в крестьянскую одежду.

Из оливковой рощицы ползком вылезли на высотку, расположенную в полукилометре от монастыря. Отсюда Листер показал, где, на какой из высот и сколько пулеметов поставить, указал их секторы обстрела: посоветовал, где расположить разведывательные группы, распорядился, как разместить их состав. Была поставлена задача ротам первого эшелона, отданы распоряжения второму эшелону и резерву. Командиры уточнили свои задачи, так что рекогносцировка в целом прошла успешно. Об этом я прямо сказал Листеру и после небольшой паузы уверенно добавил:

– Должны быть хорошие результаты.

– Если агенты пятой колонны не узнают наш план действий, то песенка неприятеля спета и мы быстро с ним расправимся. Но если они узнают… – Он щелкнул языком, – Впрочем, им все равно крышка.

В штаб мы пришли поздно ночью. Солдат уже кормили легким завтраком. В подразделениях выдавали патроны и ручные гранаты. Листер приказал без опозданий выступить и точно в назначенный срок выйти в исходный район для атаки. Командиры и комиссары были отпущены в подразделения, а мы зашли на одну из кухонь, где нам дали по большому куску вареной баранины и по кружке терпкого вина.

К началу наступления мы находились на наблюдательном пункте. По сути дела это была небольшая высотка, где две наспех вырытые ямы (испанцы вообще не любят зарываться в землю, считая это признаком трусости) могли в какой-то степени уберечь нас от пуль. Вместо бруствера ямы были обложены мешками с землей, между которыми стоял телефонный аппарат – проводная связь с начальником штаба. От каждого батальона были связные: один офицер и два-три солдата. Они расположились за скатами высоты, на которой находились мы. С высоты можно было вести визуальное наблюдение за боем всех подразделений и за действием противника.

В назначенное время начали действовать разведывательные группы. Видимость была плохая. Послышалась ружейная стрельба и взрывы гранат. Очевидно, приступили к работе разведчики. По нашему расчету, прошло вполне достаточно времени, чтобы расправиться с охряной. И все же сигнала от разведчиков не было, а стрельба все усиливалась, причем слышны были пулеметные очереди противника. Охрана фашистов, по-видимому, сумела предупредить спящий гарнизон. Взвились белая и красная ракеты разведчиков. Это значило, что охрану они перебили, но и себя обнаружили и отходят в намеченное раньше укрытие. Листер дал три красные ракеты в сторону монастыря. Все наши пулеметы открыли шквальный огонь по противнику, а пехота поднялась в рост и, ведя огонь из всех видов стрелкового оружия, с криком «ура» пошла вперед. Листер вскочил, тоже закричал что-то на испанском языке (я только понял два слова: «вива» и «камарада») и побежал вперед, увлекая за собой бойцов. Пули противника жужжали, как пчелы. Я крикнул: «Листер, давай бегом вон к той высотке!» Мы побежали. Еще рывок вперед метров на тридцать-сорок, и вот мы уже в первой цепи рот, идущих в атаку. От ружейной и пулеметной трескотни в ушах шумело. Тут я заметил, что Листер припадает на левую ногу. Мы остановились. Пуля, зацепив штанину, разорвала мякоть ноги, и кровь, перемешанная с пылью, стекала в ботинок. Немедленно сделали ему перевязку. Отпустив санитара, Энрике улыбнулся: «Ну, Павлито, теперь монастырь будет наш». Место для наблюдения было исключительно удобное: мы залегли на высотке в ста-ста пятидесяти метрах от монастыря.

Мы видели, как гарнизон врага был атакован, солдаты в панике бросали оружие и бежали кто в чем был. Но бежать было некуда. При подготовке ночной операции Листер предусмотрел все, и, когда солдаты и офицеры противника выходили из помещений, они попадали под губительный пулеметный огонь.

Комендант гарнизона и некоторые офицеры были захвачены в нижнем белье. На допросе комендант сказал:

– Мы никогда не верили в возможность ночной атаки. Нам говорили, что регулярных войск у республиканцев нет, а есть только разрозненные отряды. Даже когда началась перестрелка, я оставался в постели. И только после того, как услышал сильный огонь пулеметов, расположенных совсем близко от нас, понял, что дело плохо, но было уже поздно. Мне оставалось только поднять руки. Жаль, что я в таком виде, но делать нечего – война.

Пленных увели. Листер отдал соответствующие распоряжения и сказал:

– Буду просить командование, чтобы вас прикомандировали к моей бригаде. Пусть и у меня в бригаде будут интернационалисты.

Я ответил:

– Что ж, мне будет неплохо: солдаты и офицеры бригады – смелые и мужественные бойцы, с ними легко воевать.

Мы посмотрели друг на друга, и я вспомнил, как этот мужественный человек, поднявшись во весь рост, вел в атаку свою бригаду. Я не удержался:

– Так нельзя воевать, какая-нибудь шальная пуля ранит вас и выведет из строя на долгое время, а вам ни одного дня нельзя быть в госпитале. Да и партия не позволит так действовать. Что вам надо было бы сделать? Поднять всех солдат и офицеров, пусть хотя бы и своим личным примером, чтобы солдаты увидели, что их командир не трус, и потом взять все управление в свои руки и руководить боем. Вы читали книгу Фурманова о Чапаеве?

– Нет, но видел картину. Обучая своих офицеров, Чапаев показывал на картошке, где и когда должен быть командир во время боя.

Листер обнял меня, и мы пошли в штаб бригады.

Самым главным качеством этого человека было высокое чувство ответственности за людей, которые идут вместе с ним в бой, и за порученное ему дело. Это был высоко-идейный человек, непоколебимо убежденный в правоте своего дела.

Выступая перед своими офицерами, он постоянно подчеркивал, что они прежде всего должны быть беспредельно преданными. своей родине и партии, выносливыми, храбрыми, смелыми, стойкими. Листер смело выдвигал на офицерские должности солдат, сержантов, хорошо зарекомендовавших себя в боях.

Высокие волевые качества сочетались в нем с большим человеческим обаянием. В дни, когда не было боевых действий, где-нибудь на привале, под оливковыми деревьями, за чашкой кофе или стаканом вина он любил рассказывать о своем народе, о красоте природы Пиренейского полуострова, о смелых и веселых парнях и девушках.

– Давай, Павлито, послушаем наши испанские песни, – часто говорил он. – Какая хорошая музыка у нас.

Вокруг горящего костра садились офицеры штаба, комиссар Сантьяго, бойцы. Неподалеку устанавливали патефон, и вечерние сумерки наполнялись нежными и ласковыми звуками, на которые, как бабочки на огонь, сходились люди.

Очень нравились Листеру и русские песни, особенно «Каховка».

И за эту общительность, веселый характер Энрике Листера любили не только солдаты, но и рабочие.

Через несколько дней после штурма монастыря Листер сообщил, что нам надо уйти с этого участка фронта и передислоцироваться в район Эль-Пардо. В моем распоряжении оставались сутки. Теперь я уже был не гость, а боец и офицер испанской республиканской армии. Мне предстояло ознакомиться с действительным состоянием дел в бригаде, с офицерами штаба.

Конечно, то, что я увидел тогда, казалось наивным. Но я всегда помнил, что люди, взявшие в руки оружие, – бывшие учителя, крестьяне, каменщики, шахтеры. Они не были знакомы с военным искусством и постигали его на поле боя. Иногда они платили за это своей жизнью, но другого выхода не было.

Считалось, что в бригаде есть штаб, но когда я ближе познакомился с высшими офицерами, поговорил с ними, то понял, что практически штаба нет. Не было единого центра, направляющего и организующего действия частей. И Листеру много потребовалось усилий, чтобы пригнать все детали этого сложного механизма.

Молодые офицеры, только что назначенные на вакантные должности, не всегда правильно понимали свои обязанности. Обвинять их было не в чем. Все они оказались простыми боевыми парнями, готовыми за республику идти в огонь и в воду. За смелость, мужество их выдвинули из батальона в штаб бригады. Они умели ходить в атаку, метко стрелять, бросать гранаты, но не командовать.

– Увольте, – просили некоторые.

– Так надо, – отвечали комиссары.

Не все им давалось сразу. Прежде чем стать грамотными командирами, эти безусые ребята допускали немало оплошностей.

Вечером, когда Листер ушел по своим делам, я встретился с начальником разведки Гарсиа и попросил его рассказать о противнике, который ведет бой на участке бригады.

Капитан недоуменно посмотрел на меня, пожал плечами. Потом, улыбнувшись, похлопал меня по плечу: «Завтра, камарада, все узнаем. Пойдем в бой и уточним. Возьмем пленных – выясним. А вообще-то какая разница, какой противник ведет с нами бой – рыжий или черный. Мы хорошо усвоили против кого воюем. Наш основной враг – генерал Франко». И довольный своим ответом, Гарсиа улыбнулся.

– Да, но сам генерал Франко, вероятно, не сидит в окопе с винтовкой. Наверное, он облюбовал более приличное место? – спросил я своего нового знакомого.

– Поймаем, где бы ни был, хоть на краю света, – заверил Гарсиа.

Капитан был очень молод. Много еще придется ему повидать: и поражения, и гибель товарищей, прежде чем он станет настоящим командиром. Забегая вперед, скажу, что к концу войны Гарсиа стал одним из лучших разведчиков.

Но в то время не только он, но люди более опытные, старшие по возрасту, не всегда четко понимали свои задачи.

Утром следующего дня, быстро умывшись и перекусив, я пришел к начальнику штаба бригады. Здесь же собрались командиры батальонов и начальники других служб.

Ровно в десять стремительно вошел Листер.

– Командование мятежников вынашивает планы взятия Мадрида с северо-запада, – сказал он. – Уточнив последние данные о противнике, командование в спешном порядке решило перебросить войска на оголенный участок. Нашей бригаде предстоит совершить комбинированный марш. Два батальона с вечера перебросить на автомашинах через восточную часть Мадрида до поворота проселочной дороги на Эль-Пардо. Там батальоны высадить и до района сосредоточения совершить марш в пешем порядке, а автотранспорт возвратить обратно.

Командир бригады отдал приказ на перегруппировку частей и марш. Приказ Листера был грамотен, убедителен, предельно точен.

«Вот у кого надо брать пример как воевать», – подумал я, оглянулся и встретился глазами с притихшим капитаном Гарсиа.

Закончив совещание, Листер ушел к себе. В штабе остались командиры батальонов и начальники служб. Сразу, как только за Энрике захлопнулась дверь, они принялись о чем-то бурно спорить. Вначале я думал, что они обсуждают, как лучше выполнить приказ комбрига. Но, судя по жестам, мимике, разговор шел о чем-то веселом. Марио, видя мое недоумение, объяснил: «Они, Павлито, вспоминают боевые эпизоды, в которых каждый из них участвовал».

Так продолжалось минут сорок. Вернулся Листер. Он стремительно подошел к столу и спросил: «Начальник штаба угостил вас?»

– Ничего не давал, – нестройным хором ответили собравшиеся.

Листер подозвал к себе пожилого солдата, что-то шепнул, и вскоре тот торжественно внес огромный поднос, уставленный маленькими рюмочками. Командиры подняли тост за победу.

На этом совещание кончилось. До начала передвижения оставалось несколько часов. Я пошел в свою комнату отдохнуть, предварительно договорившись с начальником штаба Родригесом встретиться на исходном пункте и проследить за порядком и дисциплиной на марше. Но прилечь не удалось. Едва я вышел из штаба, меня окружили молодые офицеры и солдаты, стали расспрашивать о Советском Союзе, о Москве. Интересовало все: и колхозы, и втузы, и Днепрогэс, и что такое общественная собственность.

Мельком взглянув на часы, я быстро встал, давая понять, что беседа окончена и нужно приготовиться к отъезду.

Через несколько минут мы встретились с Родригесом и отправились на автостраду.

Коричневое пыльное шоссе, словно раздавленное автомобильными шинами, лежало в прохладной тиши вечерних сумерек.

Подошел срок, а машин не было. Прошло полчаса. Мы до рези в глазах вглядывались вдаль, ожидая приближения колонны. Но, кроме резкого ветра, перегоняющего через дорогу пучки колючей травы, ничего не могли разглядеть.

Решили поехать в один из батальонов, который грузился первым. Попали в его расположение, и глазам своим не поверили.

Солдаты, уютно устроившись на траве, раскуривали сигареты и напевали песни. Здесь же, возле обочины, сидел командир батальона.

Увидев эту идиллию, Родригес пришел в ярость.

– Встать! – громко скомандовал он командиру батальона.

Тот нехотя поднялся, придавил каблуком сигарету.

– Зачем кричать. Гляди туда – машин нет.

Оказывается, интендант, которому подчинялся весь транспорт бригады, не получил письменного распоряжения о предоставлении нужного количества машин. И хотя сам был на совещании у Листера и знал о передислокации, он без письменного указания запретил шоферам отправляться в рейс.

Позже я узнал от Листера, что интендант служил в старой испанской армии. А там офицеры были приучены, что приказы без письменного подтверждения недействительны. Из-за плохой организации бригада опоздала к месту сосредоточения. Только на следующий день удалось раздобыть машины. Вместо 6 января она прибыла в Эль-Пардо к вечеру 7-го.

Листер возмущался до глубины души. Интендант был спят с должности, разжалован в унтер-офицеры и послан в роту командиром отделения. Начальника штаба строго предупредили. Быть может, и к нему применили бы более суровое наказание, но учли прошлые его заслуги. Совсем недавно он был лучшим командиром батальона, и за это его выдвинули на штабную работу.

Наконец все волнения и переживания улеглись. Рано утром 8 января 1-я бригада Энрике Листера была полностью сосредоточена в районе парка Эль-Пардо. Штаб разместился в одном из дачных домиков. Буйная зелень, аккуратные дорожки, скамеечки. Наверное, здесь назначали свидания, мечтали о счастливой жизни, читали стихи, клялись в верности и просто молчали. Я бродил по аллеям парка. Приятно было хоть на минуту отвлечься от разрывов бомб и воющих мин, от стонов раненых и почувствовать себя штатским человеком. Длинной корявой палкой, которую нашел в парке, я вычерчивал на песке замысловатые фигурки и приделывал к ним смешные уши. На одной из дорожек места мне не хватило. Чтобы дорисовать, пришлось встать на газон. За ближайшим кустом послышался сдержанный смех. Я смутился, отодвинул ветку и увидел молодую пару, ту самую, с которой познакомился в ресторане в Альбасете – Франческа и Мигель. Они сидели на разных концах скамейки и смеялись над моими рисунками.

– Почему порознь сидите? – перевел я разговор на другую тему.

Молодые погасили смех, отвернулись друг от Друга. Теперь уж рассмеялся я.

– Диктатор какой-то… – начала Франческа.

– Тоже мне вояки, – передразнил ее Мигель.

– Независимость личности – прежде всего, – вскочила с лавки рассерженная девушка.

– А кто ее у вас отнимает? – тоже поднялся парень.

– Вы, вы, вы, – готова была расплакаться Франческа.

Ссора могла вспыхнуть с новой силой.

– Ну, хватит, – как можно мягче произнес я. – Жизнь вас рассудит. А как ты попала в бригаду, которой руководят коммунисты?

Она только махнула рукой. Мигель попросил прощения у девушки.

Парень рассказал мне, что вскоре после нашей встречи в Альбасете их направили на фронт в разные части. Франческа попала к анархистам, а ее возлюбленный в одну из рот 5-го коммунистического полка. Но случилось так, что их подразделения оказались соседями. В один из поздних вечеров франкисты предприняли большое наступление, от успеха которого зависело очень много. Стойко держались бойцы роты коммунистического полка. Оставалось патронов на пересчет, а фалангисты все штурмовали и штурмовали. По телефону сообщили, что подкрепление придет только утром. А когда над окопом повисли фиолетовые сумерки, к командиру-коммунисту прибежала запыхавшаяся девушка. Это была Франческа. Сквозь слезы обиды и стыда она сообщила, что подразделение анархистов снялось с места и оставило позиции. Они ушли тихо и незаметно. Их командир считал, что держать оборону дальше было бы безумием. Это походило на предательство.

– Трусы, лжецы, хвастуны, – размазывала по лицу слезы Франческа. Ее так потрясла измена, что она не пожелала возвращаться в свою часть, не захотела воевать под флагом анархистов.

Командир отобрал небольшую группу и приказал выдвинуться вправо, создав видимость обороны. Франческа потребовала, чтобы ее послали туда же. Девушку назначили вторым номером к коммунисту-пулеметчику Мигелю. Так они встретились снова. Но тем не менее Франческа продолжала разделять многие ошибочные взгляды «теоретиков» анархизма. И бедный Мигель, без ума влюбленный в Франческу, старался изо всех сил помочь девушке разобраться. Но он очень спешил, горячился и нередко вызывал ее гнев.

Но сейчас спор был улажен, и мы принялись вспоминать вечера в Альбасете, искать общих знакомых.

За разговорами я едва услышал голос, протяжно и как-то смешно выкрикивавший: «Павлите, Павлитье».

– Я здесь.

Из-за кустов выбежал запыхавшийся адъютант Энрике Листера и, размахивая руками перед моим носом, сообщил, что командир бригады вызывает меня к себе. Я распрощался со своими друзьями, попросил их больше не ссориться.

Когда я пришел в штаб, там уже сидели начальник штаба, начальник артиллерии и комиссар Сантьяго.

– Из штаба Центрального фронта, – говорил Листер, – получена директива.

Он развернул телеграмму и прочел. В ней говорилось, что нашей бригаде предстояло сражаться на вспомогательном направлении во втором эшелоне.

Вместе с Родригесом мы быстро составили план учебы на три дня.

Предусмотрели занятия с младшими командирами, командно-штабное учение. Когда наш труд был завершен, переписан начисто, мы пошли к Листеру.

– Так быстро? – удивился он и искоса посмотрел на нас.

Потом принялся внимательно изучать план. Он читал не спеша, останавливался на каждой странице, переворачивал ее, начинал другую, потом снова возвращался назад. А мы то белели, то краснели, не зная, что подумать: «Понравится или отвергнет?» Наконец Листер дочитал до конца, положил поверх плана руку и, хитро улыбнувшись, спросил:

– Когда же людям отдыхать, Павлито? Ни минуты свободной.

Я попытался оправдаться:

– Военным людям отдыхать не положено. Разобьем Франко, тогда отдохнем. Есть такая поговорка: «Больше пота в ученье, меньше крови в бою».

Листер улыбнулся, перевел пословицу по-испански, а потом подошел ко мне:

– Все это правильно, Павлито. План хороший, но отдохнуть людям тоже надо. Подумай над этим. И не забудь, что испанцы любят повеселиться, попеть песни, поговорить за рюмкой вина. Когда бой идет – мы воюем, когда затишье – гуляем. Годами сложившиеся обычаи, нравы, привычки, даже если они плохие, сразу не сломать. А вообще-то ты прав, к дисциплине нашего солдата надо приучать.

Я согласился, и в тот же день в план были внесены коррективы.

Для учебы с офицерским составом бригады мы предусмотрели тактические занятия с выходом в поле. На следующий день, не откладывая дел в долгий ящик, начали занятия. В девять часов утра выехали на местность. Не успели шоферы заглушить моторы, а офицеры занять исходные позиции, как кто-то сзади положил мне на плечо тяжелую ладонь.

– Угадай! – совсем по-домашнему пробасил над ухом знакомый голос.

– Коля? – обрадовался я неожиданной встрече.

Да, это был он, Коля-артиллерист. Он рассказал, что уже третий день воюет в составе 35-й бригады, поддерживал ее наступление артиллерийским огнем. Сейчас его командировали в подошедшую 11-ю интернациональную бригаду. Она не имела своей артиллерии, и ей надо помочь огоньком.

– Жарко было здесь, – вздохнул Коля. – Франкисты имели численное превосходство и лезли невзирая па потери. А в 11-й бригаде всего около 1500 человек. Но все они дрались мужественно, грамотно и умело. С приходом интернациональной бригады по сути дела было приостановлено дальнейшее наступление врага. И все же на одном участке мятежники прорвали фронт и получили полную возможность захватить парк Эль-Пардо. А там располагались боевые позиции наших двух батарей.

Коля немного помолчал, словно вспоминая тревожную ночь, которая посеребрила виски молодого артиллериста.

– Остались мы со своим НП в тылу противника, – продолжал Коля. – Видим, как франкисты идут в атаку, и ничего сделать не можем – перерезаны провода, нарушена связь с огневыми позициями. Пока старались найти повреждения, кольцо вокруг нас замкнулось. Оставаться на НП было уже бесцельно, и мы впятером: три испанца, я и переводчик Пенио, дождавшись темноты, ползком начали пробираться к нашим батареям. Кругом тьма непроглядная. Над головой с воем проносятся шальные пули, осколки снарядов. И не знаешь, то ли в тебя целят, то ли в соседа. К утру вышли на опушку жиденького парка. Хотели двинуться дальше, да начался сильный минометный обстрел. Фашисты били по одному и тому же месту впереди нас. Как только обстрел закончился, марокканцы с шумом бросились к перепаханным минометами окопчикам. Но не успели они приблизиться, как их встретил огонь «максима». Пулеметный расчет, видимо, дорого решил продать свою жизнь. Десятки марокканцев нашли здесь свою смерть. Вновь повторили они минометный налет, а потом еще раз бросились в атаку. Но опять их встречал меткий огонь пулеметчиков.

Упорство республиканцев, очевидно, надоело фашистам, и они, не желая задерживаться на «пятачке», обошли его стороной. Тогда пулеметчики развернулись и ударили им в тыл. Так длилось около часа. С тревогой следили мы за поединком, но ничем не могли им помочь-у нас одни пистолеты.

На наших глазах погибли смелые парни: фашисты пустили на них три танка. Первый ребята подожгли, а два других зверски расправились с героями. Когда марокканцы ушли, мы похоронили отважных пулеметчиков на опушке парка. Как сейчас вижу их: один черный, курчавый, другой блондин, курносый, с широкими скулами. На лбу большая ссадина. Документов у второго не оказалось, только в черном портмоне нашли мы сложенную вчетверо первую страницу «Правды». Он лежал, широко разбросав могучие руки, словно прилег отдохнуть на минутку.

Мы помолчали. Каждый в эту минуту вспомнил свой дом. Я показал Коле письмо, которое получил от жены из Москвы, рассказал о новостях. Он внимательно и жадно слушал. От своих Коля давно не получал весточек, и на душе у него было тревожно.

Потолковали мы еще минут пять и разошлись по своим местам.

Атака мятежников на Мадрид с северо-запада провалилась. Поняв тщетность своих усилий, мятежники прекратили наступление в этом направлении и приступили к созданию сильной обороны на левом фланге, в районе Лас-Росас, Махадаонда. Учитывая изменившуюся обстановку, республиканское командование приняло решение перейти в контрнаступление и нанести удар с линии Вальдеморильо, Галапагар на юго-восток, во фланг главной группировке противника в районе Лас-Росас, Аравака, Махадаонда.

Главный удар из района Галапагар должна была наносить группа в составе 12-й и 14-й интернациональных бригад, танковой бригады и пяти батарей. В контрнаступлении участвовало около 9000 человек, 50 танков и 22 орудия.

Вспомогательный удар наносили из парка Эль-Пардо на Лас-Росас три бригады. 3-я и 21-я наступали в первом эшелоне, а наша 1-я – во втором.

Энрике Листер принял решение ввести свои войска в бой во второй половине дня 11 января, как только будет прорвана линия обороны противника. Нам предстояло наступать в стык двух бригад между двумя населенными пунктами: Лас-Росас и Махадаонда. Ключом обороны противника на этом направлении считалось здание телеграфа, расположенного на небольшом холме. Четыре его этажа противник сумел приспособить к круговой обороне. Многочисленный гарнизон готовился к длительному сражению.

И все же, несмотря на сильный опорный пункт, лежащий перед нами, направление наступления выбрали удачно. Ведь в случае падения телеграфа можно было легко захватить и оба селения.

Приготовились к наступлению. Пулеметчики еще раз проверили «максимы», запаслись патронами. Артиллеристы тщательно замаскировались, нанеся на карту вражеские цели. Даже врачи, с хорошо укомплектованными санитарными сумками, притихли в томительном ожидании атаки. А сигнала все не было. Прошел час, второй, третий… Хозяйственники роздали бойцам ужин, накормили всех душистой паэльей, своеобразным испанским пловом с курицей, острыми приправами.

И снова томительные часы ожидания. Сиреневые сумерки принесли прохладу и назойливую трескотню цикад. В другое время их приятно слушать, мечтая под звездным небом, а сейчас они мешали и отвлекали, казалось, что из-за них прослушаешь сигнал атаки. Но его не было ни вечером, ни ночью, ни утром. И вот почему: части соседних бригад – 3-й и 21-й, первыми начинавшие наступление, у самой линии обороны противника неожиданно наткнулись на проволочные заграждения. Саперы растерялись, специально выделенных людей для проделывания проходов не оказалось, и, пока части стали перестраиваться, противник, открыв ураганный огонь, прижал республиканцев к земле. Атака захлебнулась. Мятежники вызвали на подмогу авиацию. Замешкавшихся пехотинцев франкисты зажали в крепкие тиски и принялись обрабатывать авиацией, артиллерийским и минометным огнем. Республиканцы спешно принялись зарываться в землю.

Мы с начальником штаба Родригесом находились на наблюдательном пункте бригады и следили за боем. Увидев, как захлебнулось наступление частей первого эшелона, мы поняли, что не сможем в намеченный срок ввести в атаку свои войска. Затор у проволочных заграждений противника только бы увеличил наши потери.

Наступившую ночь решили использовать для разведки. Группа добровольцев, отобранная капитаном Гарсиа, тихо скрылась в ночной тиши. Они ушли разведать проходы в проволочных заграждениях перед зданием телеграфа, выявить пулеметные точки.

Спать никто не ложился. Всю ночь Листер и штабисты находились в батальонах, ротах, проверяли готовность к бою. Инструктировали, выводили подразделения в исходное положение, подбадривали артиллеристов. Но, пожалуй, больше всего волновали нас разведчики. Прошло время их возвращения, а от них ни слуху ни духу. Единственное, что всех успокаивало, – тишина возле телеграфа. Значит, они прошли незамеченными. И вдруг прямо перед нашими окопами, километрах в трех, раздались пулеметные очереди, разрывы гранат, одиночные винтовочные выстрелы. Противник принялся освещать ракетами передний край. Канонада приближалась к нам, пулеметные очереди заставили наших бойцов укрыться за бруствером. А еще через некоторое время в окоп ввалились запыхавшиеся разведчики. Один, второй, потом показались ноги в лакированных сапогах, испуганные глаза пленного офицера и рослый капитан, подталкивающий свою добычу. Следом за ними в окоп свалились еще двое: здоровяк сержант и небольшого роста солдат. Сержант с трудом держал солдата, который норовил вывернуться, убежать. Наконец, обессилев в этой борьбе и размазывая хлынувшие слезы, солдат опустился на дно окопа. Изредка он всхлипывал: «Пустите меня, пустите, он же один остался…» Над окопами бушевали короткие пулеметные очереди и гром минных разрывов.

Я подошел к плачущему солдату, поднял его на ноги и от неожиданности отпрянул. Это была Франческа.

– Как ты сюда попала? – спросил я.

– В разведку ходила, – еле сдерживая рыдания, уткнулась мне в плечо девушка.

– Жених ее остался там, – показал рукой в сторону противника сержант. – Наткнулись мы на засаду, когда возвращались обратно, фашисты накрыли нас на голом месте. Осветили ракетами и давай поливать свинцом. Потом, видимо, решили взять живьем, окружать стали. Ну, парень ее и вызвался прикрыть наш отход. На верную смерть, конечно, остался, но иного выхода не было – ведь у нас на руках «язык». Хотела и она остаться с ним вместе, но Мигель приказал уходить.

Всю ночь ждала Франческа Мигеля, но он не вернулся.

Офицер, взятый разведчиками в плен, дал ценные показания. Они многое прояснили в обстановке. На следующий день, едва первые лучи, словно клинки, проткнули еще холодное небо, первый эшелон бригады вырвался вперед и с ходу атаковал здание телеграфа. В это же время со стороны Галапагар 12-я и 14-я интернациональные бригады в тесном взаимодействии с танкистами, при поддержке артиллерии и авиации перешли в атаку на Лас-Росас и Махадаонда.

Один танковый батальон вырвался стремительно вперед, проскочил в населенный пункт и вступил в бой за здание телеграфа. В девять часов утра было уже получено донесение от командира батальона: «Телеграф удалось захватить. Взято много оружия, есть пленные. Прошу прислать людей, подбросить боеприпасы».

Когда Листер читал донесение, лицо его расплылось в довольной улыбке. Молча Листер поднял трубку телефона и быстро передал комиссару, что «смелые, решительные воины двух пехотных батальонов овладели зданием телеграфа, захватили большие трофеи, пленных». О победе Энрике приказал рассказать всем бойцам бригады.

На наблюдательном пункте на радостях собралось много офицеров. Прибыл комиссар бригады Сантьяго, начальник штаба Родригес. Все были рады первому успеху, шумно обсуждали проведенную операцию. Каждый хотел сказать что-нибудь хорошее о командире или комиссаре батальона. Но за разговорами забыли о донесении, в котором наступавшие просили о поддержке.

Пришлось нарушить оживление. Я подошел к Листеру и высказал ему свое мнение: пока мятежники не разобрались в обстановке, следует подтянуть третий и четвертый батальоны. Листер согласился и тут же отдал приказание начальнику штаба готовить второй эшелон и резерв для развития успеха. А сам решил съездить в здание, отбитое у врага, чтобы лучше ознакомиться с обстановкой. Поехал с ним и я.

Добраться до первого батальона было трудно. Машиной не поедешь – в небе постоянно висят истребители мятежников. Вражеские летчики охотились не только за легковыми автомобилями, в которых ездили командиры, но и обстреливали из пулеметов солдат, собиравшихся небольшими группами, грузовики, повозки. Пешком идти далеко, а нам надо было попасть в здание телеграфа как можно быстрее. Пока мы радовались первой победе, мятежники начали подтягивать для контратаки марокканскую пехоту, танки. Следовало торопиться и нам. Хотя Листер не любил ездить верхом, его все же убедили, что самый надежный транспорт сейчас – верховая лошадь.

Ближайшей лощиной мы могли быстро добраться до передовой незамеченными.

Наконец лошадей оседлали. Листер подал команду, и мы тронулись. Около пятисот метров ехали оврагом, потом он кончился, и перед нами открылось ровное место. Узкой ленточкой по полю вилась полузаросшая тропинка, проложенная когда-то мулами. Договорились, что по открытому участку поедем друг за другом на дистанции пятьдесят-сто метров. Но как только перешли на галоп, лошади, очевидно привыкшие к табуну, не пожелали идти друг за другом. Все наши старания обуздать непослушных коней ни к чему не привели. Лошади делали все по-своему. Словом, и смех и грех. Скачем мы вчетвером галопом бок о бок, а самих смех разбирает: словно на ипподроме идем, соревнуясь друг с другом. Естественно, до добра это не могло довести. Скоро нас заметили. В небе появились вражеские истребители. Первый раз они пролетели над нами, но почему-то не обстреляли. Сделав разворот, самолеты повернули навстречу нам. Шум моторов напугал лошадей, и они еще теснее стали жаться друг к другу. «Ну, вот сейчас и крышка», – подумал я. И в тот момент, когда самолеты приблизились, я резко приостановил коня и сделал разворот влево. Остальные кони тоже помчались влево. Очереди, пущенные вражескими летчиками, прошли мимо нас. Самолеты быстро вернулись и снова зашли для атаки. И опять тем же маневром, только теперь в правую сторону, нам удалось уйти от стервятников. Играть в прятки становилось опасно. Листер повернул в овраг. Здесь мы спешились и договорились, что оставшийся открытый участок преодолеем по одному короткими перебежками. Первым поднялся Энрике. Едва он проскочил десять метров, как перед ним бурунчиком вздыбилась пыль, поднятая пулеметной очередью. Командир бригады упал. Потом поднялся, снова побежал. Следом за ним вскочил я. И опять такая же чехарда. Скачок на десять-пятнадцать метров – и падаешь на землю. Над головой свистит пулеметная очередь. Поднимаешься, бежишь следующие десять метров. Потом снова слушаешь свист пуль. Пока мы добрались до переднего края, а это было в каких-то трехстах-четырехстах метрах от оврага, с нас сошло двадцать потов.

В траншее, куда мы свалились, сидели оставшиеся в живых солдаты первого батальона. Разместившийся поблизости пулеметный расчет деловито свертывал свое хозяйство, собираясь отходить в тыл. Командир батальона кубинец Альберто Санчес, растерявшись от неожиданного появления Листера, отвел в сторону глаза и на вопрос, почему бегут пулеметчики, нехотя ответил: «Пулеметы вышли из строя». Офицер, прискакавший с нами, быстро осмотрел один пулемет, поставил его на бруствер и, вставив в приемник ленту, выпустил в сторону мятежников длинную очередь.

– Ну что, стреляет? – сурово посмотрел Листер на испуганного командира.

– Вроде бы, – промямлил тот.

– Не вроде, а прекрасно стреляет. Занимайте позицию. И чтобы впредь я вашу фамилию встречал только в списке награжденных.

Офицер, засуетившись, поднял своих солдат и стал отдавать распоряжения. Листер еще с минуту смотрел на молодого командира и неожиданно улыбнулся: «Ничего, это с годами проходит».

Кое-как, где ползком, где перебежками добрались мы до здания телеграфа. Сразу же разыскали командира батальона. Он еще находился под впечатлением победы и мало заботился о предстоящей обороне. Система огня была не организована, солдаты группами сидели в разных концах здания: кто открывал консервы и собирался трапезничать, кто рассказывал смешные анекдоты, а кто и просто спал, уютно привалившись к стенке.

Во дворе здания мы увидели большую группу солдат и офицеров, скорбно столпившихся возле двух трупов, накрытых синими одеялами.

– Кто? – тихо спросил я у знакомого сержанта-разведчика.

– Эх, – только и смог выдохнуть он. – Они так любили друг друга.

Сержант рассказал мне о случившемся. Когда наши войска ворвались в здание телеграфа, разведчики, хорошо знавшие дорогу, бросились искать следы Мигеля, прикрывавшего ночью их отход. Впереди бежала Франческа. Пули ее обходили. Три марокканца, попытавшиеся захватить ее живьем, пожалели об этом. Меткими выстрелами Франческа уложила их на месте. Она первой ворвалась в здание телеграфа. В дальнем углу двора, в полуподвальном помещении, закрытом решетчатой дверью, девушка увидела своего друга. Он лежал на полу в полубессознательном состоянии. Когда подошла ближе, от ужаса на мгновение закрыла глаза: фашисты отрубили пулеметчику ступни ног и кисти рук. Но он еще был жив. Франческа дернула дверь, и огромный столб дыма и огня поглотил девушку. На взрыв прибежали разведчики. Но они уже ничем не могли помочь ей. В пудренице Франчески нашли короткую записку: «Я поняла, что мое место с коммунистами. Раньше я ошибалась, ты был прав, Мигель».

Похоронили их в одной могиле. Я стоял над скромным холмиком и думал о молодых испанцах, о парне-коммунисте, который своей жизнью и своей смертью обратил возлюбленную в свою веру. И как жаль, что он не узнал этого…

Второй батальон стал готовиться к обороне. Я забрался на четвертый этаж телеграфа и стал устанавливать на подоконнике ручной пулемет. С высоты было видно, как впереди, метрах в шестистах, противник подвозил на грузовиках подкрепление.