Мосбург — Париж

Мосбург — Париж

Весна в Германию приходит раньше, чем в Россию. Даже в конце марта под Москвой еще лежат плотные синеватые снега, лишь на взгорках, обращенных к солнцу, снег рыхлеет и в солнечные дни из-под него на короткое время выползает талая вода. И реки еще скованы льдом. А под Нюрнбергом в марте зеленеет трава и вот-вот лопнут почки на корявых тополях.

В безоблачном небе даже в одиночку безнаказанно летают английские и американские самолеты. В перерывах между бомбежками они сбрасывают листовки. Эти листовки попадают и в крепость Вюльцбург. В одной из них за подписью Рузвельта, Черчилля и Сталина говорилось: «За жизнь каждого военнопленного отвечает не только комендант лагеря — начальство, но и каждый немецкий солдат, охраняющий этот лагерь».

Всем было понятно, что война близится к концу. Моряки раздобыли где-то немецкую карту с нанесенной обстановкой и передали генералам. Теперь можно было пусть по отрывочным сведениям, пусть не совсем точно, но следить за ходом боевых действий на фронтах.

Но и без карты скоро стало ясно, что к Нюрнбергу с запада подходят союзники. Уже была слышна орудийная стрельба. Генералы понимали, что это бьет не зенитная артиллерия по самолетам, а идет обыкновенная артиллерийская перестрелка, где-то совсем недалеко — бой. Скоро в артиллерийскую канонаду стала врываться пулеметная и автоматная стрельба.

К генералам зашел помощник коменданта пожилой майор фон Иббах с грустными глазами. В отличие от изувера-коменданта, этот не изощрялся в издевательствах над пленными. В свои шестьдесят лет он без особого рвения исполнял служебные обязанности. На фронте не был, но воевали его два сына. Один погиб под Сталинградом. О втором он ничего не знал.

— Настроение у меня паршивое, — признался он генералам. — Ваши войска вступили в Восточную Пруссию. А у меня пропал сын. И нигде не могу справиться о нем. Никому теперь до нас нет дела.

Как ни странно, но генералы сочувствовали этому немцу.

— Не убивайтесь так, господин майор, — утешал его Лукин. — На войне письма долго идут, возможно, почта плохо работает.

— О нет, у нас почта хорошо работает. Видимо, или убит, или попал в плен. — Он вздохнул, посмотрел из-под седых лохматых бровей на Лукина: — А я знаю, что такое плен.

— Напрасно думаете, господин майор, что русские будут мстить пленным. Мы не фашисты, нам чужды зверства над безоружными солдатами.

— Дай-то бог, — прошептал майор. — Спасибо, господин генерал, вы меня немного утешили.

А на следующий день помощник коменданта явился вооруженным.

— Господа, лагерь эвакуируется! — с порога объявил он. — Больные и раненые могут остаться здесь.

Для генералов это сообщение не было неожиданностью. Они понимали, что лагерь вот-вот эвакуируют. Лишь гадали: куда и когда? И уже строили планы побега во время эвакуации. Споров было много, но генералы Лукин, Сотинский и Пономарев оставались как-то в стороне от этих споров. Все понимали, что тяжелораненые и больные бежать не смогут. Одни смотрели на них с сочувствием и сожалением, другие, узнав об эвакуации, прямо заявили Лукину:

— Михаил Федорович, оставайтесь с Пономаревым и Сотинским. Вам же трудно передвигаться… Через день-два придут американцы.

Генерал молча выслушал этот совет. Все ждали его решения, а он молчал.

— Вы ж понимаете, по дороге всякое может случиться, а тут без хлопот дождетесь американцев, скорее нас домой вернетесь. А нам, возможно, удастся бежать.

— И я свяжу вам руки, — в тон добавил Лукин.

— Если откровенно, то свяжете.

— Михаил Федорович в крепости не останется, — вмешался в разговор генерал Прохоров. — Мы прошли с ним все испытания, пройдем и остальное. Заботу о нем я беру на себя. Он никому не свяжет руки.

Ранним утром колонна военнопленных под охраной небольшого конвоя покинула крепость Вюльцбург.

Лукин в последний раз оглянулся на арочные ворота крепкой каменной кладки, прозванные узниками «райским входом в ад».

— Прощай, Вюльцбург, прощай, тюрьма, — проговорил идущий рядом с повозкой генерал Прохоров.

— Будь ты проклята! — добавил Лукин.

На следующий день из крепости также под конвоем увели интернированных моряков. В лагере остались лишь больные генералы Сотинский и Пономарев и несколько моряков.

Позже стало известно, что на следующий день после ухода узников в крепость нагрянули эсэсовцы, вытащили из казематов всех оставшихся и расстреляли. Генералов Сотинского и Пономарева забросали камнями, даже не похоронив.

Группа военнопленных медленно двигалась на юго-запад. Дорога шла в Альпы. Лукин вместе с Myзыченко, у которого открылась рана на ноге, ехали на повозке. Ее раздобыл где-то помощник коменданта крепости фон Иббах. На повозку были также уложены нехитрые пожитки пленных.

Отдельно от военнопленных, но в том же направлении шли моряки. Параллельно дороге тянулась железнодорожная ветка. Не видно было ни одного состава, ни даже отдельного паровоза. Чуть в стороне лежали руины какого-то крупного завода. В небе торчали лишь высокие трубы. Тут вдоволь насладились безнаказанностью американские и английские бомбардировщики. Они и теперь время от времени большими группами проплывали на восток в безоблачном небе.

— Смотри, Михаил Федорович, — задрав голову, говорил Прохоров. — Летят как на параде. Ни одного немецкого истребителя, ни одной даже захудалой зенитки.

— Не до них сейчас немцам. Наверняка все остатки авиации на восток против нас бросили.

К вечеру остановились в небольшой деревушке. В чистенькие, аккуратные дома никого, конечно, не впустили. Ночевали под открытым небом на каменистом берегу маленькой горной речки.

На другой день они вышли на большую дорогу. Было видно, что до них здесь уже немцы провели колонны пленных. Вдоль дороги попадались трупы, небрежно оттянутые с дороги на обочину или под откос.

Дорога становилась тесной, по ней шли и отступающие немецкие войска, и колонны военнопленных. Прошел слух о том, что есть приказ Гитлера об уничтожении пленных, мешающих передвижению воинских частей.

После полудня к Лукину подошел майор Иббах.

— Принято решение всех русских генералов отвезти в Мосбург, в лагерь военнопленных Международною Красного Креста. Выделен для этого грузовик, — сказал он.

В кузов с трудом вместились двадцать пять генералов и пятнадцать охранников. Немцы были пьяны. Один из них устроился на ноге у генерала Лукина и захрапел. Стиснув зубы, Лукин старался не смотреть на эту пьяную скотину.

Ехали весь день и всю ночь. Дорога все дальше и дальше уходила в горы. «Неладное дело, — думал Лукин. — Вполне может случиться, что завезут нас куда-нибудь в горы и расстреляют». Очень обидно было так нелепо погибнуть перед самым концом войны.

Наконец рано утром подъехали к одному из лагерей. Проволочные заграждения. Настороженная тишина. Миновав ворота, машина не остановилась, а проехала дальше, к другим воротам. Внутри лагеря оказалась территория, огороженная колючей проволокой. На столбах гипсовые изоляторы.

— Знакомая картина, — проговорил Лукин. — И здесь, очевидно, особые «привилегии» для советских людей.

Словно в подтверждение его слов машину окружили узники в полосатой одежде. Послышалась родная речь, пересыпанная крепкими словами.

— Свои!

— Что это за лагерь? — поинтересовался Лукин.

— Это лагерь международный — Мосбург. Здесь пленные разных национальностей. Сейчас немцы сдают его Международному Красному Кресту. Принимают два полковника — американский и английский.

— Дайте знать кому-нибудь из них, что привезли советских генералов.

— Нас не выпускают за колючую проволоку. Все пленные вместе, а нас, советских, держат за колючкой.

Генералов поместили в одной из комнат лагерного барака. Советским военнопленным все же удалось сообщить новым комендантам о прибывших генералах.

Вскоре заявились два высоких холеных полковника. Они остановились у двери и долго рассматривали присутствующих, тихо переговариваясь между собой. Никто из генералов не знал английского языка. Но по взглядам полковников можно было понять, что они удивлены чрезвычайно. Пленные сообщили им о генералах, а тут они видят каких-то изможденных людей в грязных лохмотьях.

Полковники покачали головами и ушли. А через несколько минут у двери барака встали часовые — американец и англичанин. Кое-кто из генералов удивился: зачем охрана? Но выяснилось, что полковники предприняли своевременные меры. Вскоре явились немцы, сопровождавшие генералов из Вюльцбурга.

— Руссише генерален, век!

Часовые преградили им дорогу. После короткой перебранки с часовыми немцы ушли. А вечером генералов снова навестили союзники. Теперь они пришли с переводчиком.

— В чем нуждаются господа генералы?

— Прежде всего в нормальной одежде.

— Гуд.

— Белья нет.

— Гуд.

— Нас давно не кормили. Мы голодны.

— Гуд, гуд.

Буквально через час к бараку подъехала двуколка, с верхом нагруженная имуществом. Генералам выдали американское обмундирование, теплое белье, носки. Наконец-то Лукин распрощался со своим «комбинированным» мундиром. Затем привезли пакеты с продовольствием. В каждом — консервы, масло, галеты, колбаса. У генералов глаза разбежались от такого обилия давным-давно невиданных продуктов, они уже забыли вкус и запах этих яств.

— Аккуратнее, товарищи, — предупреждал генерал Музыченко. — Наши желудки отвыкли от такой пищи.

На следующий день послышалась стрельба. Это союзники начали наступление на Мосбург. Какая-то батарея произвела несколько выстрелов, лениво постреляли пулеметы, видимо, просто обозначили бой.

Наступила тишина. А через час в барак вошел американский генерал — командир вступившей в город дивизии. Он поздравил генералов с освобождением.

Радио объявило о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Это была Победа!

Победа! Вот она какой пришла к ним на чужой земле. В полной мере можно было ощутить ее, только став на родную землю, бесконечно дорогую и милую, родную землю, именуемую Родиной.

Генералы не стыдились слез радости. Лукин, крепко обняв Прохорова одной рукой, без конца повторял:

— Ваня, Ванечка, победа же! Неужели победа? Ну, конечно, победа!

Подходили другие, обнимали, говорили что-то бессвязное. Еще долго никто не мог успокоиться. За окном послышались какой-то шум и движение.

— Смотрите, немцы сдаются в плен.

Все подошли к окнам. Из окон барака было видно, как немцы — офицеры и солдаты, вся охрана лагеря — сдавали оружие.

Группе советских генералов объявили, что их отправляют в Париж, в советское репатриационное консульство.

Первым человеком оттуда, с Большой земли, был начальник консульства генерал-майор Драгун. Он тепло встретил генералов, поздравил с освобождением, устроил обед.

— А теперь отдыхайте, — сказал он. — Чувствуйте себя, как на родной земле. Скоро полетите домой!

В Париже генералы пробыли около трех недель. Их разместили в лучшей гостинице на Елисейских полях. Лукин занимал люкс с широченной кроватью. После лагерных бараков и казематов крепости люкс показался раем.

В Париже Лукину сделали хороший протез из металла, легкий и удобный, и он выбросил немецкую деревяшку, на которой ходил в плену.

Группа советских генералов считалась гостями военного министра Франции и имела возможность познакомиться с Парижем и его достопримечательностями. Они осматривали прекрасные залы Лувра, Версальский дворец, собор Парижской богоматери, Монмартр, «чрево» Парижа — рынок, описанный Золя. Послевоенный Париж — это множество велосипедов на улицах, скромно одетые люди, спешащие по своим делам, и характерный стук деревянных башмаков о тротуар.

В Париже что ни день — манифестация. Весь город высыпает на улицы. В один из теплых дней Лукин увидел Шарля де Голля. На Елисейских полях — толпы народа. Люди окружили своего национального героя. Каждый норовит пробраться ближе, пожать ему руку. Несмолкаемо скандируют: «Вив де Голль! Вив де Голль!».

А через несколько дней в газетах аншлаг на всю полосу: «Парижане! Завтра на Северный вокзал в 12 часов прибывают наши мученики — военнопленные солдаты и офицеры, освобожденные из немецких концлагерей. Приходите встречать!»

Лукин с Прохоровым решили посмотреть, как французы будут встречать своих соотечественников.

Улицы запружены народом. Пройти почти невозможно. Но едва Лукин и Прохоров начинали объяснять, что они русские, — французы жали им руки, обнимали, пропускали к вокзалу. Официальную встречу организовал муниципалитет департамента Сены. На перроне установили трибуну. Но едва поезд остановился, как к вагонам ринулась толпа. Узников буквально выносили из вагонов на руках. Смех, песни, слезы, цветы, гром оркестра — все смешалось. Официальная часть была сорвана. И долго еще в ушах Лукина звучали мелодии «Марсельезы» и возгласы «Ca ира!». Так французы встречали своих соотечественников, недавних узников фашистских тюрем и лагерей.

Вернувшись в гостиницу, генералы долго обсуждали увиденное. И каждый, конечно, думал о скорой встрече с Москвой. Каждого ни на минуту не покидала мысль, как-то встретит их Родина.

Однажды вечером в «люкс» Лукина зашел Прохоров.

— Не знаю, как ты, Иван Павлович, а я не жду ничего хорошего от встречи с Москвой, — признался Лукин.

— Не сгущаешь ли ты краски?

— Нет. Ты же знаешь, какое у нас отношение к пленным вообще. Мне известно, что наши бойцы и командиры, которые были в плену во время финской кампании, не вернулись домой. Все они были репрессированы. В Смоленске со мной в лазарете лежал один товарищ из войск НКВД. Так вот он лично сопровождал бывших военнопленных на лесоразработки. Так что радужных мыслей у меня нет.

— Да я-то знаю, как ты вел себя в плену.

— И я знаю, как ты вел себя в плену. И другие знают. Но на душе неспокойно. Ох как муторно!

До отъезда оставалось все меньше дней, и генералы спешили осмотреть как можно больше примечательных мест французской столицы. Очень сильное впечатление на Лукина произвел Пантеон. Особенно его поразила могила Наполеона — белый мрамор, золотой орнамент и часовой возле могилы в форме наполеоновской армии.

Лукина и Прохорова однажды пригласили в варьете. Пришли в Мулен-Руж. Театр забит американскими и английскими солдатами. Сидят в креслах, курят, пьют, ноги — на спинках передних кресел. Гремит музыка. На сцене полуобнаженные девицы.

— Чудеса, — толкнул в бок Лукина Прохоров.

— Париж есть Париж, — поясняет сопровождающий. — Между прочим, недавно тут пытался выступить Блюменталь-Тамарин.

— Знакомая личность, — сказал Лукин. — И что же?

— Его забросали тухлыми яйцами.

— Поделом мерзавцу. — Лукин начал скучать. — Может, уйдем, Иван Павлович? — повернулся он к Прохорову.

— Останьтесь, — уговаривает сопровождающий. — Это все, так сказать, прелюдия. Сейчас начнется серьезное представление. Сцены из русской казачьей жизни. Я же вас специально на этот спектакль пригласил.

Дождались спектакля. То, что происходило на сцене, Лукин потом долго не мог вспоминать без смеха. Спектакль нельзя было назвать даже пародией, так искажены были нравы и обычаи донских казаков. Одни лишь лампасы да искусственные чубы намекали, что на сцене действуют казаки.

— Вот уж потешили так потешили, — смеялся Михаил Федорович. — Увидел бы Шолохов этих парижских казаков! Приеду в Москву, обязательно напишу ему, а может быть, и сам наведаюсь в Вешенскую, как договаривались с Михаилом Александровичем.

В Москву… Теперь уже скоро. Генералам объявили, что за ними приехали товарищи. «Что за товарищи? Очевидно, не просто товарищи. Скорее всего, из НКВД», — предполагали генералы.

Ранним утром к гостинице подкатили «виллисы». На парижском аэродроме генералы погрузились в краснозвездный транспортный самолет ЛИ-2 и, радостные, взволнованные, поднялись в воздух… Не успели освоиться, как самолет уже плавно разворачивался над Берлином. Все прильнули к иллюминаторам. Сверху хорошо видны развалины столицы фашистской Германии.

Самолет, сделав круг над аэродромом Шёнефельд, пошел на посадку. Здесь заправка — можно выйти, размяться. Лукин подошел к летчикам, спросил:

— Когда будем в Москве, ребята?

«Ребята» мочат, отворачиваются. «Так, все ясно, — с грустью подумал Лукин. — Проинструктированы».

Проинструктированы были и сопровождающие офицеры. Они держались хмуро и замкнуто, в разговоры с генералами не вступали, на вопросы не отвечали.

И вот самолет снова в воздухе. Лукин не отрываясь смотрел в иллюминатор. Чем дальше на восток, тем гуще становились краски неба. Чем ближе к Москве, тем сумеречнее в салоне. Тем сумеречнее на душе…

— Москва! — громко произнес кто-то.

Лукин вздрогнул, вплотную прильнул к стеклу. Под крылом самолета масса огней. Пилот будто специально сделал круг над Центральным аэродромом. Лукин жадно всматривался в его очертания. Этот аэродром был ему очень хорошо знаком. Сколько раз он в бытность военным комендантом столицы обеспечивал здесь порядок во время тренировок войск к праздничным военным парадам! Сейчас самолет опустится на это поле. Сейчас генерал Лукин ступит на родную землю.

Родная земля! Кончились годы разлуки с тобой. Как ты встретишь своего сына?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.