Всероссийская «коммунистическая охранка»

Всероссийская «коммунистическая охранка»

«Подмять своего противника под себя и, сидя на нем, чинить скорый суд и расправу» – это стало признаком хорошего большевистского тона во всех чекистских застенках Р.С. Ф.С. Р.

Так повелось с первых дней октябрьского переворота, когда подвалы Смольного были превращены в импровизированную тюрьму, а коммунистический синедрион, сидя тут же над арестованными, творил просто и быстро свое скорострельное правосудие.

Эта система территориальной близости судимых и судей оказалась чрезвычайно «целесообразной» и легла во главу угла деятельности всех охранок Советской Республики.

Но если в провинциальных городах чекистские застенки все еще носят на себе печать необорудованности и крайнего «технического» несовершенства, если целые кварталы небольших домиков, окруженных колючей проволокой, еще свидетельствуют о скудности чекистских рессурсов, то в Москве сразу чувствуется «чекистская столица», имеющая в своем распоряжении и большие технические возможности, и «сотрудников» с большим практическим стажем.

Москва создала исторический ныне тип «Чрезвычайной Комиссии» и потому она по праву «господствует» и задает тон всей охранной полиции.

1. ГОРОД В ГОРОДЕ.

Как известно, многочисленные учреждения столичной охранки занимают в Москве целый район в центре города, между Большой и Малой Лубянками, с целым рядом прилегающих к ним улиц и переулков. Здесь и бесконечные отделы и подотделы с «секретно-оперативными», «осведомительными», «статистическими», «датографическими» и иными функциям. Здесь рабочие следовательские «кабинеты», центры, руководящие работой целой армии провокаторов и шпионов. Здесь и тюремные помещения для уголовных преступников и «контрреволюционеров» всех мастей, полов, возрастов и национальностей, с темными карцерами, с подвалами для «сиденья» и подвалами для расстрелов, с палачами и «заведующими учетом тел» (есть и такая должность!)…

Это целый город в городе, работающий соединенными усилиями В.Ч. К. и М.Ч.К. денно и нощно.

Главный деловой аппарат В.Ч. К. занимает большой многоэтажный дом страхового общества «Россия», выходящий одним из своих фасадов на Лубянскую площадь. И здесь, на виду у Москвы, недреманное чекистское око охраняет благополучие «Республики» и подстерегает ее тайных и явных врагов.

Если смотреть на дом, занимаемый В.Ч. К. со стороны площади, то он не производит впечатления: ни колючей проволоки, ни пулеметов, ни охранников. Дом, как дом; по его тротуару мирно шествуют граждане счастливой Совдепии и только у входа стоит многозначительный часовой ее Вохры… (Так называется «Войско внутренней охраны» или, пользуясь старинной терминологией, «Особый корпус жандармов»).

Четыре года «практики» научили столичных чекистов соблюдать внешние приличия и не разыгрывать на улице кровавых мелодрам.

«Поменьше шума. Меньше внимания прохожих» вот что говорит всем своим тихий дом № 2 на Лубянской площади. Зато «по ту сторону» порога все предстает в своем настоящем неприкрашенном виде. Здесь уже не стесняются, здесь не «делают» благопристойного вида. И у входящего не возникает уже вопрос о том, к какой категории советских органов принадлежит это мирное учреждение.. За закрытыми наглухо дверями и замазанными краской окнами, коммунистическая охранка творит здесь изо дня в день свое гнусное, кровавое дело!

Было бы ошибочно представить охранку сегодняшнего дня, такой, какой знала ее Москва 2-3 года тому назад – кошмарно-кровавым застенком, где пытают людей утонченными пытками, где расстреливают правых и виновных по случайной прихоти отдельных чекистов.

Конечно, это не значит, что теперь не расстреливают без суда, что теперь тысячи людей не томятся по бесчисленным лагерям и тюрьмам. Наоборот. В.Ч. К. «работает» изо всех сил и с врагами «Республики» расправляется так же легко и усердно, как прежде.

Но в этой работе появилась уже некоторая система, намек на «революционную закономерность». Появился свой быт.

Появилась даже, страшно сказать, – своя рутина. И по мере того, как из первобытного хаоса все определеннее стали выступать характерные контуры чекистской постройки, все яснее проступала на них яркая печать большевистского «гения», «Че-ка» займет по праву особое место в «истории охранок всех времен и народов».

На некоторых чертах сложившегося на Лубянке «быта», хотелось бы остановиться несколько подробнее.

2. АРЕСТЫ.

Прошли те времена, когда «ударной» задачей В.Ч. К. считалась охота за представителями «старого режима». Их давно уже изловили и в значительной степени уничтожили или «приручили». Только время от времени обнаруживается какой-нибудь новый «белогвардейский заговор», и тогда усиленно начинает работать соответствующий чекистский аппарат.

Вся сила «ударности» направлена последние два года на социалистические партии. Их члены составляют главный контингент политических «клиентов» В.Ч. К. и по тому естественно, на ловле этой категории «врагов республики» выработалась современная «техника арестов».

Как известно, большевики страдают «профессиональной» болезнью всех узурпаторов и насильников, болезнью, которая носит в медицине название «мания преследования». Пароксизмы ее охватывают представителей власти довольно регулярно, через некоторое количество времени. Тогда, в паническом страхе, производятся массовые аресты социалистов.

Закономерная повторяемость арестов создала определенную категорию «тюремных сидельцев», которых внезапно забирают в дни маниакальных припадков по «твердым спискам». Через несколько месяцев, так же внезапно, выпускают на все четыре стороны, чтобы затем снова арестовать.

Это так называемые «цикловики». Сами они также привыкают к периодическим переменам своего местожительства, как прибрежные жители к приливам и отливам моря. Их аресты производятся в «плановом» порядке, происходят без шума и осложнений. Их саквояжи всегда готовы к предстоящему путешествию и явившемуся представителю «секретно-оперативного» отдела остается только «просить» арестованного занять место в стоящем у подъезда автомобиле.

Значительно сложнее обстоит дело с той категорией социалистов, которые в «твердых списках» не значатся, которые по тем или другим причинам неуловимы и для изловления которых, приходится пускать в ход все средства чекистской черной магии – от шпиков и провокаторов, до облав и засад включительно. Надо отметить вскользь, что последние практикуются очень широко, и не всегда «бесполезно».

В случае «удачной» поимки такого неуловимого социалиста, на место действия выезжает с некоторой торжественностью и сопровождаемый толпой, «сам» следователь, специализировавшийся на данной группе. В кармане у него ордер на арест «всех подозрительных лиц», а в душе – тайная надежда на большой «улов».

Весь дом в таких случаях переворачивается вверх дном с обязательной, конечно, пропажей ценного имущества. Арестовывают всех наличных членов семьи, не исключая стариков и детей. В квартире оставляется «засада», которая дает еще десяток-другой людей, сплошь да рядом случайно пришедших к другим обитателям этого дома и никогда в жизни не видевших в глаза непосредственного виновника своих неожиданных злоключений.

Вся эта толпа задержанных людей свозится в В.Ч. К. и застревает там на разные сроки… А в производстве соответствующего следователя заводится целый ряд новых дел.

3. В КОМЕНДАТУРЕ.

Пленник, переступивший порог чекистского здания, не сразу попадает в грозный застенок, где на полу не успевают высыхать лужи крови, где беспрерывно щелкают курки револьверов, где воздух содрогается от криков истязуемых и гнусного хохота палачей.

Нет, прежде чем попасть в последнюю «обработку» палачу, каждый арестованный должен пройти целый ряд последовательных этапов, подобно тому, как душа человека должна испытывать после смерти ряд превращений, странствуя согласно ученью браманов из одного мирового «плана» в другой.

Первый «план» на пути всякого «контрреволюционера» это комендатура.

Разделенная фанерными перегородками на целый ряд коридорчиков, кутков и закоулков, с беспрерывно хлопающими дверями и снующими взад и вперед чекистами, она производит впечатление наспех сколоченной «этапки», где шумно и грязно; где от махорки и бестолковщины привычной «Русью пахнет» и где на язык отнюдь не приходят торжественно грозные слова, прочитанные Данте при входе в ад: Оставьте все надежды – вы, которые входите!

Здесь все так хорошо знакомо и так привычно для русского социалиста по старой царской практике пересылок… Впрочем, не все. Есть кое что новое, «коммунистическое». Если на «воле» жизнь каждого советского гражданина проходит между добыванием «пайка» и заполнением листка очередной «анкеты», то тем более здесь, на пороге В.Ч. К. арестованный должен отдать дань неудержимому тяготению власти к «научно-статистическим» методам управления. Поэтому, выгруженный из грузовика и доставленный в помещение дежурного коменданта, он тотчас же садится за огромный лист в несколько десятков вопросов и принимается его заполнять.

После этого привезенного вновь обыскивают. Отнимают все, что не успели отнять при аресте до карандаша, часов и обручального кольца (если золотое) включительно. Пишут многочисленные «ордера», «квитанции», «расписки» в получении арестованного. Наконец, научно-обработанного «человека при пакете» сажают в помещение, приспособленное при комендатуре для арестованных. Срок пребывания здесь обычно несколько дней. Это своего рода «сортировочная». Сюда попадают все арестованные по ордерам В.Ч. К.: «мужчины и женщины», политические и уголовные, родственники и «случайные» – все оказываются в длинной полутемной комнате с окнами во двор, служившей раньше складом какого-то магазина.

Эта «камера» (со стеклянной дверью) вмещает в себя ежедневно по несколько десятков человек, напоминая собой типичную «ночлежку» Хитрова рынка. Сплошные нары вдоль стен. На них «вповалку» сидят и лежат мужчины и женщины. На полу груды тел. Все это чуть освещается подслеповатой тускло-горящей лампочкой.

К утру дальнейшее насыщение камеры прекращается. Арестованные, проспавшие тревожным сном два-три часа, не отделавшись еще от первого «шока», начинают на перебой рассказывать друг другу «историю» своего непонятного и загадочного ареста…

Здесь сразу можно различить и перепуганных на смерть обывателей, попавших в чужую «кашу», и притаившегося в стороне виновника этой каши – старого матерого социалиста; и советских взяточников, спекулянтов и казнокрадов, со скромной лаконичностью прячущихся за «преступление по должности»; и иностранных коммунистов, ехавших в советскую Мекку делать быструю комиссарскую карьеру, и по какой-то несчастной случайности попавших в В.Ч. К., и пару неумелых «наседок», пытающихся «высидеть» у растерявшихся людей кой-какие предварительные сведения для облегчения дальнейшей работы начальства.

С утра начинается медленная «сортировка» арестованных. Впрочем, для точности необходимо заметить, что в комендатуре «арестованных» предпочитают называть «задержанными».

На вопрос, – за что нас арестовали, – входящее в камеру начальство неизменно не без любезности отвечает: «Арестованы?! Что вы! Помилуйте, граждане! Вы не арестованы, вы только задержаны! Разберемся… выясним…»

Совсем, как в добрые старые времена жандармские ротмистры писали: – арестован впредь до выяснения причин ареста.

В течение 2-3 дней «задержанные» живут беспрерывной сменой надежд и разочарований. Время от времени их вызывают следователи, им обещают «освобождение». Потом вдруг оказывается – «перепутанные фамилии», или «выясняются новые обстоятельства»… А задержанные продолжают сидеть, пробавляясь бесконечными разговорами да… порой миской супа, с полфунтом черного хлеба, составляющими все их дневное питание.

В результате предварительной сортировки, нескольких «благоприятных» допросов и очных ставок часть задержанных отпускается на свободу.

Всех остальных производят в «арестованные»; обыскивают еще раз (третий по счету) и переводят во «Внутреннюю тюрьму В.Ч. К.» – во второй круг странствований контрреволюционных душ.

4. ВНУТРЕННЯЯ ТЮРЬМА В.Ч. К.

Во внутреннем дворе дома Страхового Общества «Россия» стоит большое пятиэтажное здание. В старое время здесь помещалась второразрядная «доходная» гостиница, не имевшая даже прямого выхода на улицу и окруженная сплошным пятиэтажным кольцом наружного фасада. Этот хорошо спрятанный дом и приспособлен в настоящее время под «Внутреннюю тюрьму В.Ч. К.».

Казалось, сама судьба позаботилась об удобствах грядущих большевиков, когда строилось это здание. В самом деле, устроить тюрьму в самом центре Москвы, грозную и в то же время невидимую! Окружить ее не просто каменной стеной, а живым кольцом чекистских учреждений. где против каждого окна тюрьмы на высоте пяти этажей, находится окно бодрствующей бдящей охранки! – Разве это не максимум того, о чем могут мечтать большевистские жандармы, начавшие со скромных подвалов Смольного и нашедшие такое полное законченное воплощение своих «идеалов» в Москве, на Лубянской площади.

Вот сюда, в эту «Внутреннюю тюрьму» попадают из комендатуры неудачники, превращенные из «задержанных» в «арестованных».

Всякого вновь входящего сразу поражает резкий контраст между новым и только что покинутым этапом своих скитаний. Можно подумать, что эти два учреждения разделены не узким, асфальтовым двором, а территорией целого государства. В самом деле, если в комендатуре шумно, грязно и бестолково; если администрация ее представляет пестрый «интернационал», а установившийся «быт» – смесь «французского с нижегородским» то «внутренняя тюрьма» произведет впечатление чего-то цельного, законченного, однородного.

Вся ее администрация, начиная с начальника и кончая надзирателем и «Матильдами» (уборщиками), состоит из латышей, холодных, молчаливых, преданных, готовых на «все» и служащих не за страх, а за «совесть».

Здесь ходят «бесшумно, говорят в полголоса, пунктуально исполняют все, что «полагается» и не отвечают ни на один лишний вопрос.

Только проживши здесь некоторое время и ознакомившись со всеми деталями тюремного быта, можно понять каким образом удалось на глазах у целой Москвы, посадить за решетку несколько сот человек и отрезать их от внешнего мира, не в меньшей степени, чем в Шлиссельбурге!

Арестованного приводят в контору «Внутренней тюрьмы», где его снова (в четвертый раз тщательно обыскивают! Надо обладать поистине счастьем или гением Рокамболя, чтобы в результате всех этих обысков протащить с собой в камеру хотя бы огрызок карандаша и клочок бумаги! Впрочем, счастье не всегда покидает старых арестантов в их привычных странствованиях по «чекистким мукам».

После обыска и обычной канцелярской процедуры, арестованный попадает, наконец, в один из «номеров» старой гостиницы, превращенный умелой рукой в «камеру». Следы этой предварительной работы бросаются сразу в глаза. В пролеты окон вделаны прочные железные решетки. Стекла сверху донизу выкрашены белой краской. А в открывающуюся до половины форточку видно лишь чекистское окно, да узенькая полоса далекого неба. В дверях прорезан маленький треугольный «волчок». Ключ запирает комнату не изнутри, а снаружи…

Несколько непривычно сочетание паркетных полов с деревянными койками и гладкого «несводчатого» потолка с традиционной «парашей». Но «Правила», висящие на дверях, не оставляют места для сомнения относительно характера этой «гостиницы».

Заключенным предлагается под страхом «подвалов» и карцеров не производить ни малейшего шума; не подглядывать в замочные скважины и волчки, не делать никаких попыток общения с «волей» или внутри тюрьмы и беспрекословно повиноваться всем приказаниям начальства.

Куренье табаку, чтение книг и газет, как правило, безусловно воспрещается. Свиданья и прогулки также.

Таковы наиболее «существенные» из правил, представляющих собой, кстати сказать, чуть ли не дословную передачу старых жандармских писаний, пополненных лишь добавочным перечнем не существовавших тогда еще «ограничений и запрещений».

Весь тюремный режим построен в соответствии с этими «правилами» и его главным «заданием» является полная и всесторонняя изоляция заключенных.

Поскольку дело касается внешнего мира, то, при отсутствии свиданий, «передачи» представляют едва ли не единственную опасность. Поэтому на них обращается совершенно исключительное внимание. Передачи тщательно осматриваются, продукты, разрезываются, банки консервные вскрываются, белье распарывается. Вся «упаковочная» бумага заменяется тюремной, а самый листок с перечнем принесенных предметов, сплошь да рядом переписывается в конторе заново, дабы заключенный даже по почерку не мог сделать каких-либо опасных для советской республики умозаключений… Словом, делается все, что в «человеческих силах».

В отношении «внутренней» изоляции дело, конечно, гораздо сложнее, но и здесь достигнуто уже очень многое.

В виду ограниченности помещения, в одиночные камеры сажаются лишь особо важные заключенные и притом в исключительных случаях. Большинство же сидит в общих камерах. При этом тюремным начальством изобретен особый «винегретный» способ рассаживания. В каждую камеру попадают: социалист, спекулянт, белогвардеец, проворовавшийся «совбюр», разжалованный чекист и, в случае надобности, «наседка». Число представителей всех этих категорий иногда удваивается или же утраивается, в зависимости от размеров камеры, но принцип «Ноева ковчега» остается неизменным.

Такое соединение людей совершенно различных и чужих друг другу категорий в значительной мере { 173} предупреждает «опасности», проистекающие от совместного сидения.

Возможность неожиданных встреч в коридорах тщательно предупреждается, и в случае «прохождения» какого-либо из арестованных, дверь случайно открытой камеры мгновенно закрывается. Замочные скважины в «подозрительных» случаях затыкаются бумагой. Малейшие попытки перестукивания через стену строго наказываются. Во всяком случае, вызывают перевод, если не в другой этаж, то в другую камеру. С утра до вечера в дверной «глазок» беспрерывно подглядывает «чекистское око», а по ночам на спящих заключенных совершают набеги, и производятся все новые и новые обыски, в надежде установить «сношения».

Но больше всего внимания уделяется чекистами «уборной», куда арестованные ходят сразу целой камерой два-три раза в день. Опасность «переписки» здесь наиболее велика, а потому, впуская и выпуская в «уборную», надзиратели основательно осматривают ее, соскабливают со стен замеченные надписи, проверяют все щели и убирают валяющуюся на полу бумагу. Во время самого пребывания заключенных в уборной, они с неослабной энергией подкрадываются и заглядывают в «глазок», а в «подозрительных» случаях оставляют дверь настежь открытой, заставляя заключенных управляться со своими делами на виду у снующих взад и вперед уборщиц.

Хуже всего приходится в этом случае арестованным женщинам, которых чекисты «высматривают» в уборной особенно рьяно, простаивая подолгу у замаскированных щелок и руководствуясь при этом далеко не одним «интересом республики…»

Вообще, положение женщин во «Внутренней тюрьме» невыносимо тяжело: их камеры расположены в промежутке с мужскими, и вся жизнь их неизбежно находится под наблюдением чекистских молодцов.

Бесконечные инциденты, протесты, связанные с гнусными «подглядываниями» и постоянными нарушениями элементарных прав арестованных женщин, обычно ни к чему не приводят. По-видимому, власть твердо держится за те новые чекистские «достижения», перед которыми краснело бы большинство царских жандармов. Впрочем, по сравнению с «комендатурой» здесь есть одно преимущество: для женщин существуют все таки отдельные камеры, тогда как там все арестованные спят вместе.

Таковы наиболее яркие черты того режима «изоляции», которым насквозь пропитана «Внутренняя тюрьма». Здесь можно просидеть несколько месяцев подряд бок обок с собственной женой или сыном, не подозревая об их присутствии! Здесь можно целыми днями мечтать о «мировой революции» и не знать того, что происходит на Лубянской площади!

Впрочем, нет такой тюрьмы, куда бы не врывались время от времени невидимые волны «радиотелеграфа» и где бы камеры не таили в своих стенах столь же невидимых «приемников», но об этих «дефектах» изоляционного механизма я не буду распространяться в настоящее время…

Если в области «изоляции» и всяческого глумления над человеческой личностью большевиками превзойдено все, что дала до сих пор история тюрем и охранок, то и в организации физического режима заключенных они также поставили себя «вне конкуренции».

Пищевой паек сознательно рассчитан на «чудесную» способность человеческого организма «продержаться», в интересах следствия, несколько месяцев. И если бы не «передачи» извне (привезенные из провинции, конечно, передач не получают, так же как и многие из Москвы, но обычно в камере устанавливается «продовольств. коммуна»), то в большев. тюрьмах, несомненно, происходил бы процесс массового вымирания.

В самом деле: полфунта черного хлеба, по миске жидкого супа в обед и ужин, раз в день немного каши и золотник сахару – вот все, что получают заключенные. По воскресеньям и праздничным дням ужина не бывает вовсе, ибо «трудящиеся» отдыхают. Если к этому добавить отсутствие прогулок, вентиляции и достаточного света (окна закрашены краской), а также полное отсутствие книг и каких бы то ни было занятий в течение целого дня, то станет понятно огромное количество заболеваний, физических и психических, среди заключенных. Туберкулез и цынга не переводятся. И то, чего не доделывает чекистская юстиция, – тихо и верно делает «изоляционный» режим «внутренней тюрьмы»: он сводит «на нет» врагов большевистского государства.

5. НА ДОПРОС.

Монотонность и тишина тюремного дня сменяются наступлением темноты некоторым оживлением. Начинают хлопать входные двери, щелкают замки камер, приходят и уходят заключенные. Это чекистский следственный аппарат приступает к своей ночной работе!

Впрочем, заключенный никогда не знает, куда его ведут; на «волю» или «в подвал» … К палачу, на допрос иль на станцию железной дороги. О цели своего вечернего путешествия он узнает только на месте…

…Целая амфилада комнат, перерезанных перегородками, узкими коридорами и неожиданными лестничками, полна ночной тишины. Только пробивающийся сквозь щели электрический свет, да отдаленное стукание машинок выдают интенсивную работу вечно бодрствующих советских охранников.

На неискушенного «новичка» все это неизбежно должно производить впечатление таинственного и страшного лабиринта, где за каждой дверью подстерегают его люди с наведенными пистолетами и где ждет не дождется его лютая смерть…

В таком настроении арестованного вводят в «кабинет следователя» и… допрос начинается.

Мне пришлось уже выше замечать, что «романтическая» эпоха В.Ч. К. давно прошла, и в настоящее время револьверные выстрелы не раздаются в кабинетах следователей. Произошло строгое разделение чекистских функций, прав и обязанностей. Теперь чекисту-палачу и в голову не придет садиться в кресло чекиста-следователя, как не приходит в голову и «следователю» идти на работу в подвал. Каждому свое место и… свое вознаграждение.

Правда, при допросах пускаются в ход все средства, до провокации, подлогов, гнусных предложений и недвусмысленных угроз включительно. Правда, в нужный момент, невзначай, появляется на столе и револьвер, но он… уже не стреляет. Это, так сказать, «декоративная» сторона следствия и всерьез ее принимать не следует.

Необходимо здесь же отметить, что и в самом следственном аппарате произошло также строгое разделение обязанностей. Каждое «преступление» – имеет свой аппарат во главе со следователем «спецом» и целой фалангой помощников. Спекулянты, проворовавшиеся коммунисты, белогвардейцы, эсэры, меньшевики и пр. и пр. все имеют своих особых «попечителей», специализировавшихся на данной отрасли «работы».

Больше всего внимания уделяется, конечно, социалистам. Сюда привлечены «лучшие чекистские силы», и «работа» поставлена на «научную» ногу.

В кабинете соответствующего следователя стены украшены строго исчерченными диаграммами и схемами, напоминающими «солнечную систему», где в центре, в качестве «солнца» помещается «лидер партии», а вокруг него, на разном расстоянии, партийные «планеты» разной величины с их постоянными деловыми «спутниками».

Когда приводят на допрос вновь арестованного социалиста, то прежде всего устанавливают его место в «солнечной системе». Если же в нем открывают новую «планету» или нового спутника, то вся сила следствия устремляется на установление его «размеров» и положения в «мировом пространстве».

Всю эту кропотливую «астрономическую» работу следователи производят, обычно, собственными средствами, так как социалисты сохранили от старых времен дурную привычку «неискренности» и мрачной необщительности. Но зато, когда исследования «спецов» увенчаются успехами, на партийной картограмме торжественно появляется новый выразительный кружок с фамилией вновь открытой… планеты.

Если уголовные дела, в конце концов, приходят к какому-нибудь концу и подследственный переходит или в ведение трибунала, или в концентрационный лагерь, или в подвал к палачу, то «дела» социалистов почти никогда ни чем не кончаются. Это особая «привилегия» социалистов. Судить их – не судят. Обвинений не предъявляют. Срока сидения не назначают. Расстреливать, почти не расстреливают.

Их просто держат, поджавши под себя, во имя «блага республики», до «конца гражданской войны».

Впрочем, с момента нанесения на «картограмму», дело социалиста, собственно говоря, следствием заканчивается. А самого арестованного, согласно «заключения» следователя и «постановления» президиума В.Ч. К., отправляют на житье в одну из московских тюрем.

Иногда среди зимней стужи сбавляется, вдруг, кратковременная весна и тогда некоторые из «спутников» выпускаются временно на свободу. «Планеты» же крепко сидят при всех погодах!

6. ПОСЛЕДНЕЕ ЗВЕНО.

Настоящий очерк был бы не полным, если бы я не коснулся, в сознательно беглых и сжатых словах, самого ужасного детища октябрьского переворота, вскормленного и вспоенного в чекистских застенках кровью многих тысяч человеческих жизней.

Переживши последние четыре года, мы перестали вздрагивать при слове «террор», а цифры его жертв уже только механически укладываются в нашем сознании…

Террор не ушел еще из жизни нашей страны, но он тоже принял «организованные формы». Он укрылся за десятки «входящих» и «исходящих», за резолюции, приговоры и ордера.

Подвал для расстрелов еще не разрушен. Палач не отставлен, но он сидит теперь и терпеливо дожидается «ордера», при котором следует приговор к смерти.

Тогда он спокойно принимается за свое дело: формальности все соблюдены…

Он ведет свою жертву к подвал и там убивает ее из Кольта выстрелом в затылок.

Из Кольта потому, что это револьвер крупного калибра. В затылок потому, что такой выстрел разворачивает голову и делает невозможным опознание жертвы.

После этого труп передают в ведение «Заведующего учетом тел» для дальнейшего следования. Новый «ордер», новые «исполнители» и круг чекистских «операций» замыкается.

Палач уходит на отдых, приведя в порядок «оправдательные документы» и унося с собой последнее имущество своей жертвы. А там, вдали от подвала, в ожидании нового «ордера», он предается радостям жизни, которые щедро сыплются на него сверху за трудную и ответственную работу…

Работа эта, по-видимому, не легка. Ибо даже чекистские палачи иногда не выдерживают. Сходят с ума.

Тогда на место выбывшего появляется сейчас же новый «исполнитель». Работа карающего аппарата не останавливается ни на минуту.

Только на «ордере» появляется другая фамилия, и курок револьвера поднимает другая рука…

* * *

Таков коммунистический застенок! Во всей деятельности Ч.К. больше всего поражает сочетание приобретенного уже внешнего лоска с никем еще не превзойденной бездной мерзости и цинизма!

Здесь не говорят и не помышляют о гласности, о беспристрастности и человечности, ибо коммунистическая охранка, по мысли ее творцов была, есть и будет только органом расправы с «классовыми врагами» большевистской партии. Здесь нет «моральных» и «аморальных» методов репрессии, ибо все хорошо и все «морально», что укрепляет и охраняет господство.

Надо только «не производить лишнего шума», надо только «чисто» работать. Этот «секрет» В.Ч. К. постигла в совершенстве.

И если бы какая-нибудь любопытствующая делегация «коминтерна» посетила «учреждения» В.Ч. К., она была бы приятно поражена научными «диаграммами» следственных кабинетов, образцовой тишиной «Внутренней тюрьмы» и прочими культурными подробностями быта В.Ч. К. Ни криков, ни истязаний, ни крови, – ничего напоминающего пресловутое «варварство большевиков», измышленное «контрреволюционерами» из «социал-предателей».

И уехала бы «делегация», полная внутренним удовлетворением, с твердой решимостью трубить по всем Европам о том, что в советской России есть «закон», есть «гуманитарность», есть «справедливость»!

В могильной тишине «Внутренней тюрьмы» никто бы не шепнул этим «знатным иностранцам», что тут же за стеной старые испытанные социалисты решаются от всей этой «гуманности» на смерть и по шестнадцати суток выдерживают мучительные голодовки на глазах равнодушного, видавшего виды коммунистического начальства…

Июнь 1921. г. Москва, Лубянка.

Внутр. тюрьма В.Ч. К.

Очевидец.