8. Нация и национализм как вопрос о курице и яйце

8. Нация и национализм как вопрос о курице и яйце

Наиболее изношенная тема в вопросах исследования национализма: что возникло раньше — нация или национализм? Это — вполне и спор о возникновении идей вообще, об отношении духа и материи. Одни считают, что если бы не было нации, то националистическая идеология не смогла бы возникнуть. Другие (в научных кругах они доминируют) — что сначала возникла идеология, разработанная национальной интеллигенцией, а потом ею были охвачены широкие массы, которые в результате этого стали нацией. Последняя позиция наиболее ярко представлена Бенедиктом Андерсоном, который назвал нации «воображаемыми сообществами». То есть, он просто сформулировал то, что не желали сформулировать (хотя могли бы при желании) Вебер, Дюркгейм и Сорокин. То есть, согласно Андерсену, нация — это некий виртуальный «ежедневный плебисцит» Ренана, то есть ее нужно постоянно себе «воображать». А на самом деле ее не существует. Ничего страшного для националистов в этом подходе нет, поскольку он просто лишний раз напоминает об истинных корнях этой идеологии — эмоциях и вере обычных людей.

Такой («конструктивистский») подход считается новым, он является очень популярен последние лет пятнадцать и тешит гордость многих ученых тем, что наука наконец-то демифологизировала очередное чрезмерно политизированное понятие. Хочу заметить, что в практике националистических политиков истина о «воображаемости» наций жила последние двести лет, поскольку суть национальной политики всегда состояла в том, чтобы способствовать формированию «национального сознания», идентичности, то есть помочь как можно большему числу людей «вообразить» то же самое, что и «сознательные искренние патриоты». Только поскольку это была и есть политика, то никто не будет рассуждать о том, что «все в мире относительно, и моя идея — ничем не лучше других», — ведь в политике так никто не делает, хотя вся она состоит из того, чтобы заставить кого-то во что-то или кому-то поверить, «вообразить».

Стоит более внимательно присмотреться ко многим разумным многочисленным авторам, мыслящим национально, ведь можно было и сто лет назад увидеть все составляющие процесса этого «воображения», вполне искренне описанные. Поэтому сложно понять, что здесь открыто нового. Старая ситуация в науке — убить прорву времени на то, чтобы глубокомысленно доказать то, что и так давно очевидно для нормального скептичного человека. В том-то и проблема науки о нациях и национализме, что она расцвела почему-то с 1960-х, хотя ее объекты (нации и национализм) уже лет сто с лишним активно действовали. Просто все идеи уже были раньше, только их не стремились энергично использовать: — при тогдашнем состоянии наук об обществе и культуре этот вопрос не был столь актуален (а может, был неприятен); ведь упомянутая позиция классиков социологии, видимо, состояла в том, что они не считали нацию объектом науки, поскольку она была царством политики. Объективно ее нет — так чего из-за этого огород городить. Уместно еще уточнить, что все они были патриотами своих наций, то есть мыслили национально. А кто начал мыслить национально, тому уже все равно, «воображенное» его сообщество или нет. Да и какова ситуация была для Дюркгейма и Вебера: когда французы и немцы сошлись в мясорубке Первой мировой, какой бы самый объективный ученый француз или немец мог себе позволить сказать: «Ребята, ведь никакой французской (немецкой) нации нет, разойдитесь!» Очевидно, что понятия, за которые умирают, имеют силу конечной, последней реальности, максимальной для обычного живого человека. Поэтому патриоты могут успокоиться: постулирование современной наукой «воображенности» наций ничего плохого с ними не сделает, поскольку их (нации) пока еще очень интенсивно продолжают «воображать». Замечу, что все «общественные» понятия о больших коллективах людей, как и само слово «общество», — воображаемые, поскольку просто задают удобное для анализа условное поле исследования.

Но есть одна действительно важная проблема: может ли быть нация, если понятия этого в известном нам современном смысле (или в двух известных — этническом и гражданском) нет? Вынуждены признаться, что действительно, никак не может быть. И если нация у нас родилась усилиями Просвещения, Французской революции, войн народов против Наполеона, идеалистической философии, этнографии и романтизма, то до них наций не было. То есть, не было наций этнических. Были сословные, которые использовали это слово, но не в том смысле, как его использовал современный национализм. Поэтому будет откровенно неправильным говорить об «украинской нации» до ХІХ века. До этого существовал украинский этнос, который себя выражал и отстаивал в иных формах и понятиях, чем теперь, да и называл сам себя очень по-разному.

Дискредитация национализма

Нацистский режим сделал все слова с частицей «наци» бранными. Хотя нацизм Гитлера не был даже «этническим национализмом» — он был расовым. Он мог и среди носителей немецкой культуры и языка найти «неполноценных» и «дегенеративных». При этом забывают, что большинство демократий, установленных в Западной и Центральной Европе в результате Второй мировой войны, были результатом борьбы именно национальных освободительных движений. Шарль де Голль перед войной по взглядам был близок к крайне правым, но именно его национализм не позволил ему стать коллаборационистом. Однако память об ужасах холокоста и лагерей смерти склоняет многих просто перестать использовать слово «национализм» относительно того, что им в действительности является, используя вместо него синонимы и эвфемизмы.

Важный нюанс: нация является коллективом равноправных людей, имеющих некое общее происхождение (или кровное, или территориальное). До эпохи Просвещения идея равенства не была принята в традиционных (досовременных) обществах, опирающихся на сословное деление, которое было жестче, чем этническое. Мы знаем, что аристократия всегда была космополитической. В Чехии правили Люксембурга, в Польше — литовец Ягайло, а в Испании — Габсбурги. В большинстве тогдашних европейских народов высшие слои видели свое происхождение отличным от происхождения народных масс: польская шляхта была «сарматами», казаки — «хазарами», а Рюриковичи обязательно должны были быть варягами, призванными к славянам из-за моря. Для человека главной считалась его сословная и династическая лояльность, верность малой группе и очень даже конкретному сюзерену, а не какому-либо массовому абстрактному национальному коллективу. У подавляющего большинства населения идентичность была сугубо и узко местническая (мы — местные). Обозначались чувства большей общности лишь в ситуации кризисов и войн, которые обостряли ксенофобию, конфессиональные и солидарно-«патриотические» чувства больших масс людей. Например, война шотландцев против Англии в начале XIV в., когда в защиту своего шотландского короля истово сражались кельты-горцы и германцы-англы с низин. Англы были верны своему сюзерену и по ряду причин очень не любили англичан, хотя часть последних была их прямыми родственниками. То есть средневековая монархия чем-то походила на позднейшую политическую нацию (но без общегражданских прав), где главное — верность, лояльность, а не происхождение. Говоря современным языком, часть английской «этнической нации» была частью шотландской «политической нации» и верна шотландскому королю. Характерно, что шотландцы и доселе отличаются по своему происхождению и утратили свои «языки», что, однако, не мешает им считать себя шотландцами и порой проявлять сепаратизм.

Такие проявления национализма до эпохи современных наций называют «протонационализмом»: его время уж точно приходит в эпоху Возрождения и Реформации, в век Макиавелли (зачинателя итальянского национализма) и Лютера (немецкого).

Еще один нюанс: политические проекты (а нация — это, несомненно, политический проект) до ХХ в. всегда были преимущественно делом элит — образованных, думающих о «высоких материях», знатных, имеющих статус и возможности, позволявшие заниматься политикой. Эти элиты и «производили» идентичности, лозунги и сверхзадачи для широкого использования. «Национальное самосознание появилось в тех слоях населения, которые имели европейский масштаб сознания» (немецкий исследователь Отто Данн). Для дальнейшей национализации им нужно было «уравнять» себя с социальными низами, что означало демократизацию, которая, в свою очередь, делала народные массы объектом все более интенсивной мобилизации или пропагандистской обработки. Нужно учитывать, что до середины ХІХ в. значительная часть европейцев была еще безграмотна, не владела «высокими понятиями», — а ее уже видели частью определенных наций. Демократия порождает «электорат», массовый политический ресурс, за который элите надо бороться. А если «нация» не имеет государства, то без «возбуждения» масс эту государственность не вернуть и не построить.

В общем, «нация» — определенно продукт ХІХ в. Она возникает в сознании интеллектуальной элиты, которая в результате этого обречена на вечный диалог с народом, узаконивающий своими культурными особенностями национальные претензии, но слабо ориентирующийся в тех вещах, которые делают его «нацией» в глазах элиты. Нация реализуется через национализм, то есть они — «близнецы-братья». Нация — коллектив, общность, национализм — его действия, жизнь, реализация. Сам же «народ» просто себе жил, работал и не знал, какие страсти бурлят в просвещенных умах эпохи. Как писал украинский национальный деятель Пантелеймон Кулиш в середине ХІХ века, тогдашние украинцы скорее назвали бы себя просто людьми, нежели украинцами. Правда, в ХХІ в. ситуация изменилась (пока только для 56 % граждан Украины), что и явилось результатом действия национализма.

Крайне упростив, можно сказать, что нация — это сообщество людей, считающих себя нацией. Но этот декларативный шаг накладывает определенные обязательства, а самое главное то, что данное сообщество берет ответственность за себя — исключительно на себя. И вступает этим в очень жесткую конкуренцию с другими такими же, а вакуума власти быть не может. Кто слаб — обычно страдает. А не посчитал бы себя отдельной нацией — жил бы себе спокойно. Меньше претензий — меньше разочарований. Ибо и человек, только родившись на свет, как раз и начинает сталкиваться с проблемами. Страсти житейские — плата за существование. Нации в этом весьма похожи на людей. «Вообразил» себя — готовься к борьбе за свое существование. «Либеральный» мир ХХІ в. в этом плане не стал добрее.

А что же за люди те, которые живут себе столетиями «просто так», а потом становятся нацией? Дело в том, что «вообразить» совсем уж искусственную вещь так, чтобы она полноценно «зажила», — очень сложно. Поэтому нации опираются в основном (не все, конечно) на свои этнические, то есть культурно-языковые, корни — на этнос. У последнего есть некое, пускай примитивное, самосознание, представление о своем «стандарте», позволяющее французам считать «своими» других французов, близость определенных параметров образа жизни, общей истории, переживаний, часто — религии и многих других моментов. Этнос тоже может считаться воображенным сообществом (поскольку этническое происхождение — это не медицинский диагноз и не отдельный биологический вид), но гораздо более укоренен, чем нация (берущая уже «взрослым» мировоззрением). Этнос начинает «работать» с человеком сразу — с его первых слов и материнской колыбельной, т. е. с языка и бытовой культуры, системы житейских представлений и ценностей. Этносы — одни из самых стабильных сообществ людей, хотя история ко многим из них часто была немилосердна. Но в этом смысле только геноцид, изгнание, рассеяние могут растворить этнос (правда, некоторые, например евреи и армяне, и это смогли пережить), да еще, может, современное общество, размывающее традиционные культуры в процессе индустриализации, модернизации, урбанизации, миграций.

Изначальная стадия отношений между этносом и нацией такова: первый обычно не знает, что он «нация», а в результате распространения национализма на все более широкие слои народа этой нацией становится. Даже если конца не видно — он очевиден и когда-то обязательно случится, поскольку национализм необратим при наличии определенных этнических ресурсов и благосклонности фортуны. Это не значит, что национальное развитие работает как механический будильник (завели, а потом он прозвенит), объективных факторов в его пользу, действительно, маловато, но субъективные факторы национального видения мира могут весьма сильно «завести». Исторический опыт свидетельствует, что уж если и не зазвенит в результате, то так испортит жизнь себе и окружающим, что пусть лучше звенит. Одни ирландцы, баски, палестинцы и курды чего стоят! Нереализованный, но «хотящий» национализм — часто большая проблема, чем реализованный.

Выше говорилось, что до национализма не было наций. Однако было что-то похожее на гражданскую нацию в ее роли «суверена» и «правящего класса». До Просвещения уже использовалось слово «нация» в политическом смысле: — это была упомянутая «сословная нация» (дворянство и церковные иерархи; в науке используется еще термин «политический класс»). Самый яркий пример — шляхта Речи Посполитой. Она была правящей политической нацией разного этнического происхождения. Ее более широким аналогом является современная гражданская нация, которая включает в себя всех граждан национального государства, независимо от социального и этнического происхождения. Поэтому для наиболее везучих европейских государств эта «сословная нация» через этапы демократизации (революций и реформ, уравнения в правах) превратилась в гражданскую нацию, где гарантированы права и свободы каждого человека при общей опоре на культуру титульного этноса. Для восточноевропейских негосударственных (изначально или временно) наций перспективы образования из этнических наций гражданских затормозились консервативными многонациональными империями (Российской, Османской, Германской, Австрийской), и достижение желаемого уровня для некоторых настало лишь после 1989 года. «Сверхзадача» европейского национализма — национальное государство, объединенное на основе национальной идентичности, культурной и социальной интеграции, гражданских свобод. Логичен для национализма и дальнейший тщательный уход за возведенным строением.

И последние уточнения: до момента построения стабильного интегрированного национального государства все идейные и политические течения данной нации, которые ставят целью повышение статусов этой нации (политических, культурных, экономических), независимо от партийной принадлежности (левые, правые, центристы, радикалы, умеренные) могут считаться составляющими национализма. То есть, по сути, националистами являются и Тарас Шевченко, и Степан Бандера.

Потом, когда национальное государство построено и считается стабильным в смысле общей идентичности, националистами можно назвать ту часть политического спектра, которую особенно беспокоит национальная проблема, то есть обычно правых радикалов. Но, повторюсь, это все относится к устоявшимся государственным образованиям, а Украина пока в этом плане вызывает сомнения. Значит, пока что национализм для Украины актуален не как праворадикальное движение, а как весь комплекс идей, направленных на построение жизнеспособного украинского государства.