Глава V. КОМАНДУЮЩИЙ МОСКОВСКИМ ВОЕННЫМ ОКРУГОМ

Глава V.

КОМАНДУЮЩИЙ МОСКОВСКИМ ВОЕННЫМ ОКРУГОМ

6 июня 1917 года А.И. Верховский был произведен в полковники и назначен командующим Московским военным округом (МВО). Командовать войсками округа, считал Верховский, это — венец жизненной дороги офицера в мирное время. О работе такого масштаба он все время мечтал, и вот такая возможность представилась. Штаб округа тогда размещался в Кремле, что не могло не придавать дополнительные импульсы к активной деятельности его, тридцатилетнего подполковника Верховского, получившего назначение на должность, на которой служили (в основном) генералы от инфантерии. Смог ли молодой офицер оправдать такое назначение?

Округ был очень сложным и огромным по своей территории. В него входили некоторые северные районы, Тверская губерния, а на юге в него входили Курск, Белгород, Воронеж, Харьков. Нижний Новгород и более южные районы тоже были территорией этого военного округа.

Работы у командующего было много. В Центральной России анархические выступления разливались волной. Тыловые войска отказывались идти на фронт. Разболтанная солдатская масса, часто нетрезвая, представляла собой серьезную угрозу. В таких условиях новый командующий успешно применил новые методы: привлекались сами полки для излавливания дезертиров и уклоняющихся всех видов, а также белобилетников.

Здесь впервые Верховский столкнулся с большевиками. Он так писал об их разрушительной пропаганде: «Для нас, военных, важно одно их работа губит вооруженную силу, их проповедь тяжелее для полков, чем снаряды германцев с ядовитыми газами»{392}.

А.И. Верховский в книге «Россия на Голгофе» писал: «Гарнизон Владимира прислал мне резолюцию, что если я прикажу им идти на фронт, то они не только никуда не выйдут, но что у них есть оружие, дабы силой отстоять свое право. Такие же требования предъявлены в целом ряде других гарнизонов, хотя в менее решительных тонах. Таковы Рязань, Тула, Тверь, Козлов и т.д. В Ельце и Липецке гарнизоны громят винные склады…»{393}.

Самым опасным было положение в Нижнем Новгороде, где наблюдалось «ясно выраженное восстание». Верховский писал: «Эвакуированные требуют, чтобы их не отправляли на фронт… Власть вырвана из рук командного состава, и, как всегда в русском бунте, так и теперь в Нижнем, зверь разошелся. Есть убитые и раненые. Пленным выкалывали глаза, раненых вытягивали из лазаретов и добивали, сбрасывали с 3-го этажа. Как только власть уходит из рук культурных людей и переходит в руки толпы, так и начинается это безумие»{394}.

Применение силы для восстановления порядка было неизбежным, и решительные меры Верховским были предприняты: «Восставшие пытались организовать оборону, вырыли окопы, поставили пулеметы… Но борьба с ними была легка… Мы, конечно, сумели приехать не с той стороны, откуда нас ждали. Нас ждали, сидя в окопах у Московского вокзала, а мы под гром артиллерийских выстрелов въехали в город со стороны Казани… Сопротивление было коротко и сломлено в ту лее ночь… Взбунтовавшиеся полки были обезоружены. Пулеметы отобраны, зачинщики арестованы… Облава, произведенная в тот же вечер, захватила до 300 солдат, большей частью бывших уголовных преступников, выпущенных из тюрем в начале революции. В них были опознаны многие воротилы только что пережитых зверств… Немцы искренне радуются нашей анархии в тылу»{395}.

А.И. Верховский издал приказ, из которого видно, что в те трудные дни в военном приказе вполне были допустимы и политические декларации:

«Приказ по Московскому округу 11 июля 1917 г.

Гарнизоны Нижнего Новгорода, Ельца, Липецка и отчасти Владимира поддались агитации темных сил. Свергнуты были советы, грабили, насильничали, полки отказывались идти на фронт. Позор предателям… В полном согласии с советами солдатских, рабочих и крестьянских депутатов, я пушками и пулеметами беспощадно подавил восстания и так лее поступлю со всеми, кто пойдет против свободы, против решений всего народа… Мы хотим видеть свою землю свободной и счастливой, мы хотим, чтобы у крестьян была земля, чтобы рабочий был обеспечен 8-ми часовым рабочим днем, и чтобы у всех была воля, поэтому мы должны исполнить свой долг перед страной до конца. Знайте, товарищи, что демократия России братски протягивает руку всем, кто любит родину больше жизни, кто хочет общей нашей работой спасти ее от гибели, к которой ее тянет германский милитаризм и контрреволюция. Но для изменников делу свободы революционная власть имеет лишь штык и пулемет… Требую немедленно начать занятия, отдавая всех не являющихся па занятия под суд. За каждым законным требованием начальников я буду стоять со всей силой, находящейся у меня в руках. Или мы спасем родину, или позором покроется родная земля, и дети наши проклянут нас.

А.В.»{396}.

В 2013 году историком И.А. Макаровым, при изучении документов в фонде ценного хранения Нижегородской областной библиотеки, были обнаружены новые материалы, связанные с личностью А.И. Верховского и проливающие свет на события в Нижнем Новгороде. Неофициальный орган нижегородских кадетов (сильно недолюбливающих Верховского) газета «Нижегородский листок» (№ 164 от 9 июля 1917 года) сообщала неизвестные ранее подробности подавления беспорядков.

Летом 1917 года город был захвачен так называемыми «революционными солдатами», на помощь которым пришли деклассированные элементы. Началось повальное пьянство, разбой, хаос. Гарнизон практически вышел из-под контроля. Временное правительство, понимая опасность, отправило на подавление беспорядков первую экспедицию, но она провалилась. Тогда было решено отправить для наведения порядка молодого, энергичного, опытного полковника Верховского.

Вот как ситуацию, сложившуюся к концу июня 1917 года в Нижнем Новгороде, описывал сам А.И. Верховский, выступая перед отрядом, отправляющимся на подавление мятежа:

«Нижегородские эвакуированные, подавляющее большинство которых побыло на фронте по пяти дней и возвратилось в тыл в качестве больных, это люди, которые думают, что они вполне исполнили свой долг перед родиной и отказались идти на фронт. К ним присоединились безответственные тёмные массы. И они захватили Н.Новгород, чиня насилие, грабежи и бесчинства. И теперь Н.Новгород, в котором триста лет назад Минин и Пожарский начали строительство новой России, из этого самого Н.Новгорода гидра контрреволюции (здесь и далее выделено мной. — Ю.С.) грозит распространиться по всей стране.

В Нижнем нашлись люди, которые наносят удар в спину своим братьям, истекающим кровью, которые вместо того, чтобы идти на смену уставшим бойцам фронта, предпочитают оставаться в тылу и отказываются исполнять требования органов революционной демократии.

Когда в Москве были получены сообщения о начавшихся в Нижнем контрреволюционных беспорядках, туда были посланы учебная команда 56 пехотного полка и рота юнкеров Алексеевского военного училища.

Приход московских частей воздействовал на эвакуированных, и они готовы уже были подчиниться, но в это время безответственная толпа черни, обманно заявляя о своих миролюбивых намерениях, окружила москвичей и предательски вырвала у них оружие из рук.

Подлыми выстрелами из толпы двое юнкеров были убиты, а один ранен выстрелами в спину. Наши товарищи оказались в плену у врагов народа.

Мы все время старались наладить связь между Москвой и Нижним, пользуясь всеми средствами, в том числе и телефоном, до сих пор действовавшим. Но на наши вызовы к телефону представителей нижегородского Совета Солдатских Депутатов никто не подходил. Есть основание полагать, что в Нижнем безумие победило здравый смысл и анархия овладела городом…»{397}.

Чтобы экспедицию Верховского не постигла участь первого отряда, его отряду были приданы все виды оружия: пехота, кавалерия, артиллерия, броневики «Корниловец», «Лев», «Революционер». Эшелон с вооруженной силой и техникой, в котором отправился и сам командующий Московским военным округом Верховский, был оборудован, как сказано в заметке, «по последнему слову техники». «Командный состав поезда связан между собой кабелем полевого телефона и на ходу от паровоза до последнего вагона шли деятельные переговоры. Так как не исключена была возможность порчи бунтовщиками пути, то в составе эшелона шла специальная мастерская, располагающая всеми средствами для быстрого исправления полотна, вплоть до шпал и рельс, в большом количестве захваченных с собой…».

Полковник Верховский в присутствии председателя Московского Совета рабочих депутатов Хинчука и других приехавших с ним представителей московских революционных организаций, а также представителей фронтовых комитетов, выслушал объяснения нижегородских организаций и заявил, что он не признает временного комитета и требует, чтобы все оружие нижегродским гарнизоном и частными лицами было сдано на Ромодановский вокзал, заявив при этом, что невыполнение этого требования повлечет за собою самые решительные действия с его стороны…

Затем в зале 1-го класса полковник Верховский принял представителей нижегородского гарнизона, которые изъявили полное согласие подчиниться требованиям командующего войсками о сдаче оружия и отправке на фронт.

Ночью по улицам города разъезжали броневики.

В 1 ч. ночи вся публика с улиц города была удалена. Проход на Новобазарную площадь был запрещен до рассвета. На площади расположен был казачий разъезд…

Однако значительная часть бунтовщиков, захватив Кремль, отказалась подчиниться Верховскому и сдаться. Переговоры не привели к успеху, и Верховскому не оставалось ничего иного, как идти на штурм старинного Нижегородского кремля.

Энергичные действия прибывших войск возымели действие: после небольшой перестрелки с обеих сторон бунтовщики стали кричать: «Сдаемся, пощадите!»{398}

После окончательной очистки Нижегородского кремля от мятежников слово взял председатель Московского Совета рабочих депутатов Л.М. Хинчук. Он сказал: «Товарищи. В вашем присутствии я жму руку нашего старшего товарища, командующего войсками, ни один шаг, ни один поступок которого не идет против воли революционной демократии. За все, что сделано им, мы берем ответственность. Он не только здесь, но и всей России показал, что как только черная сотня сделает попытку создать контрреволюцию, она будет в корне пресечена. Мы совершили великое дело. Пусть не охладевает чувство мести за погибших наших товарищей. Знайте, что те, кто совершил преступление, будут наказаны».

Правда, о наказании мятежников «Листок» не рассказал. Погибшие юнкера были торжественно похоронены. В Москве на события в Нижнем отозвалась поэтесса Марина Цветаева. В стихах есть такие строки:

…Отдадим последний долг

Тем, кто долгу Отдал душу»{399}.

В конечном итоге относительно возможный в то время порядок в Нижнем Новгороде, как и в других местах, был восстановлен. Все попытки к мятежу были подавлены, взбунтовавшиеся полки были обезоружены, пулеметы отобраны, зачинщики арестованы, маршевые роты отправлены на фронт.

Постепенно полковник Верховский становился все более популярной фигурой. В Харькове ему была устроена великолепная встреча. Очевидец писал: «Речи Верховского покрыты восторженными криками “ура” солдат, которые на руках донесли командующего войсками до автомобиля»{400}.

Истоки такой необычной популярности таятся в общей системе взглядов Александра Ивановича. Еще в самом начале XX века юный Верховский верный присяге, данной государю, постепенно взращивал в своей чувствительной душе еще один идеал — сопереживание и сострадание к простым людям. С годами он ясно стал осознавать всю глубину социальной несправедливости прошлого, когда небольшая группа людей имела все красивое, светлое, что может дать современная культура, а миллионы других жили в нищете и беспросветной темноте, впроголодь, без понятия о правде. Он писал: «Горе тем, кто брезгливо отшатнется и не захочет протянуть руку грязному мужику и рабочему, которых мы же в своем эгоизме сделали, или, по крайней мере, допускали делать такими»{401}.

В то же время Александр Иванович вполне осознавал опасность стихийного, анархического бунта «против всякой власти, всякого порядка»{402}. За короткий срок Верховскому твердой рукой удалось восстановить порядок и дисциплину во всех гарнизонах Московского военного округа. Исключением до поры была Тверь, названная Верховским «анархическим гнездом», и где в гарнизоне имел место произвол, царило казнокрадство и другие злоупотребления. Офицеры гарнизона лично обращались к командующему с жалобами на ситуацию в городе, после чего Верховским была направлена в Тверь следственная комиссия, которая попросту была выдворена вон… Это переполнило чашу терпения командующего, и Александр Иванович принял оригинальное решение. Мотивы своего поступка Верховский 20 июля 1917 года изложил так: «Ехать с вооруженной силой не хотелось, это последнее средство нужно очень и очень беречь, чтобы оно не утратило своего значения. Я решил отправиться туда на аэроплане, рассчитывая, что невиданная в Твери машина произведет на толпу свое впечатление.

Подлетая на стосильной машине к Твери, я увидел непокорный гарнизон Тверской вольной республики построенным на обширном плацу за городом. <…> Треща пропеллером над буйной головой тверских головорезов, Руднев сделал несколько кругов и опустился на землю неподалеку от войск. К самолету подали коня, и смотр начался…»{403}.

Такие действия произвели на подчиненных сильное впечатление, инициатива полностью перешла в руки командующего, и все сложные проблемы были быстро решены.

Верховский про этот инцидент сообщил в своем дневнике очень скромно, но вот что сообщала пресса о некоторых деталях того полета: «В связи с непорядками в Твери, выразившимися в отказе исполнить приказ военного министра о посылке маршевых рот, командующий войсками округом полковник А.И. Верховский для выигрыша времени решил лететь в Тверь на аэроплане. В качестве пилота был приглашен начальник Московской авиационной школы капитан Руднев — один из старых русских летчиков. В воскресенье в 7 часов утра капитан Руднев с пассажиром полковником А.И. Верховским поднялся с Ходынского аэродрома и через полтора часа прилетел в Тверь. Аппарат спустился среди выстроенных войск Тверского гарнизона, на которых прилет командующего войсками произвел сильное впечатление. Ознакомившись с положением дел, полковник А.И. Верховский назначил следственную комиссию для разбора происшедших непорядков.

Перелет был совершен на высоте 2000 метров. Несмотря на непривычность подобного способа передвижения, полковник А.И. Верховский остался очень доволен перелетом»{404}.

Интерпретация событий в МВО у советских историков была иная. Например, в Высшем военно-педагогическом институте им. М.И. Калинина (Ленинград, Лермонтовский пр., д. 54) публиковались работы{405}, в которых решительные действия полковника Верховского по борьбе с анархией назывались «карательной экспедицией». В этих работах, разумеется, предпочитали умалчивать о том, что Верховский все свои действия согласовывал с Комитетами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

10 июля 1917 года Ленин, оценивая политическое положение, сложившееся в стране после июльских событий, назвал события в Нижнем Новгороде в ряду других, доказывающих, что «контрреволюция организовалась, укрепилась и фактически взяла власть в государстве в свои руки… Фактически основная государственная власть в России теперь есть военная диктатура…»{406}.

Несомненно, что Ленин запомнил тогда молодого, энергичного и решительного полковника Верховского. При определении момента начала Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде в ночь с 24 на 25 октября 1917 года факт отставки Верховского с поста военного министра был для Ленина решающим.

* * *

19 августа 1917 года немцы прорвали фронт и овладели Ригой. Войска отходили. Путь к Петрограду был открыт. Наступление удалось остановить с трудом.

В конце августа 1917 года началось выступление генерала Л.Г. Корнилова. Все «предкорниловские» августовские записи А.И. Верховского в его «походном дневнике» в основном сводились к одному: он отговаривал Л.Г. Корнилова от его затеи. Корнилов то почти соглашался с доводами Верховского, то метался в сомнениях, но в конце концов совершил свой задуманный шаг. Верховский вполне обоснованно опасался, что корниловский мятеж вместо успеха приведет к гражданской войне, убийству офицеров, подрыву и без того зыбкого доверия к командованию солдатской массой, которая не понимала, кому верить, если сам Верховный главнокомандующий Корнилов ведет полки с фронта на Временное правительство, которому они присягали. В темных солдатских головах все перепуталось — ведь и Комитеты поддерживали Корнилова, значит, и им верить нельзя? Руководствуясь именно такими соображениями, полковник А.И. Верховский решительно отказался поддерживать мятеж и остался верным Временному правительству, которому он присягал. Верховский прекрасно понимал, что за генералом Корниловым стоит слишком мало вооруженной силы. «Небольшие части, казаки или ударники, — писал Верховский, — которые пойдут на призыв Корнилова, окажутся одиноки и перейдут на сторону народа, а он будет арестован своим собственным конвоем»{407}.

Дальнейшие события развивались по самому плохому из возможных сценариев. Верховский с горечью отмечал, что после выступления Корнилова вся предшествовавшая шестимесячная работа была сорвана в три дня, а солдаты сделали единственно правильный, с их точки зрения, вывод, что лишь одни большевики — истинные друзья народа.

Но вот Корнилов арестован. Александр Иванович заносит в дневник:

«31 августа. Москва. Пережиты тяжелые дни восстания Корнилова, нанесшего русской армии последний удар… Теперь восстановить доверие солдатской массы к офицерству будет невозможно. Как мы теперь дотянем до мира, не знаю»{408}.

Впервые Верховский встретился с Корниловым 13 августа в Москве во время московского государственного совещания. Корнилов произвел на него сильное впечатление: «Небольшого роста, стройный, со спокойными, уверенными движениями. Смотрит прямо в глаза твердым ясным взглядом. В нем чувствуется простой и сильный человек, человек поля сражения. Но ни в коем случае не человек того огромного масштаба, и военного и политического, который нужен теперь на месте Верховного Главнокомандующего. Львиное сердце у Корнилова есть, чувствуешь, как бьется в его жилах горячая кровь бойца, взятого в плен после тяжелой раны, свалившей его с ног, и бежавшего из плена, как только он поправился. Когда он начинает говорить о политике, то чувствуется, что это чужое. Такой человек теперь может невольно принести много бед стране. Он не понимает обстановку в стране, не учитывает реальное соотношение сил. Ведь здесь дело идет не о штурме высоты или деревни»{409}.

Командующего МВО весьма удивил прибывший в Москву для охраны Л.Г. Корнилова по приказу Михеева женский батальон. Здесь же на концерте автомобильной роты он познакомился с Морозовой, имевшей широкие связи с георгиевскими кавалерами и казаками (л. арх.). Эта Морозова послужила прототипом для собирательного образа Китти Головачевой, которой Верховский уделил немало места в книге «На трудном перевале».

Почему именно Л.Г. Корнилов, заявлявший Верховскому, что людей, которые приходят к нему говорить о монархии, он гонит прочь и что все вопросы нового государственного устройства народ должен определить сам себе через учредительное собрание, был «выбран» на роль военного диктатора? Кто стоял за его спиной и какие цели преследовали эти люди?

Верховский отмечал, что Корнилов очень резко высказывался против царя и всего царского строя, и поэтому его очень обхаживал Гучков{410}.

Возможно, что вследствие таких антимонархических настроений, Временным правительством было доверено генералу Л.Г. Корнилову произвести арест бывшей императрицы Александры Федоровны. Это случилось в среду 8 марта 1917 года.

В то же время, по воспоминаниям очевидцев тех событий, Корнилов был простым, честным, доблестным солдатом, ставившим себе очень узкую, политически вполне бесспорную цель, в конце концов — ту же, что ставило Временное правительство и генералитет: сохранение боеспособности армии, недопущение большевистского переворота и доведение страны до Учредительного собрания.

И. Бунин в книге «Окаянные дни» иронизировал: «Прав был дворник» (Москва, осень 17 года):

— Нет, простите! Наш долг был и есть — довести страну до учредительного собрания!

Дворник, сидевший у ворот и слышавший эти горячие слова, — мимо него быстро шли и спорили, — горестно покачал головой:

— До чего в самом деле довели, сукины дети!»{411}.

Проницательный В.О. Ключевский еще в 1905 году рассуждал так: «Учредительное собрание, которого требуют железнодорожники, телеграфисты, курсистки, все забастовщики и забастовщицы, есть комбинация русского ума — обезьяны: так бывало за границей, так должно быть и у нас… Учредительному собранию придется выбирать между реакцией, революцией и собственной ненужностью, т.е. анархией, ибо его будут слушаться еще менее, чем самодержавного Витте или Трепова; это жандармы хоть и дряхлой, но привычной власти»{412}.

Интересно, что в царский период российской истории в прессе встречались объявления, в которых «кухарки» предлагали себя за «повара»… Как говорят острословы, русский человек всегда славится своим умением находить выход из самых трудных ситуаций, но еще большим умением славится находить туда вход… Повсеместная ломка старых, привычных устоев дала свои плоды. Во Временное правительство и другие властные структуры по всей стране на смену «закостенелой царской бюрократии» пришли новые (казалось бы) прогрессивные и либеральные общественные деятели, бывшие политкаторжане, борцы с самодержавием, талантливые ораторы. За восемь месяцев во Временном правительстве побывали историки, юристы, экономисты, инженеры, предприниматели, врачи, и даже известный эсер-террорист Б.В. Савинков. Среди 37 человек, входивших в правительство со 2 марта по 25 октября, — академик, пять профессоров, два приват-доцента. В то же время, по мере развития тенденции к упрощению, заметной во всех сферах общественной жизни, положение в стране лишь усугублялось. Свое мнение (точнее «приговор») по такому поводу сделал в свое время Ф.М. Достоевский: «Но зато мне вот что кажется несомненным: дай всем этим современным высшим учителям полную возможность разрушить старое общество и построить заново — то выйдет такой мрак, такой хаос, нечто до того грубое, слепое и бесчеловечное, что все здание рухнет под проклятиями человечества, прежде чем будет завершено»{413}.

После июльских дней 1917 года, торжествуя победу над большевиками, в Зимний дворец перебралось Временное правительство. В бывших комнатах Александра II, в его кабинете и спальне, поселился «социалистический министр-председатель» Керенский.

Если камер-паж Верховский, оставил в 1905 году Зимний дворец в полном великолепии, то генерал Верховский увидел в 1917 году совсем другую картину: «5 том, что я видел сейчас, было нечто жалкое. Люди забрались в покои царя, не завоевав себе даже как следует власть»{414}.

Так или иначе, не только для А.И. Верховского, но и для других дальновидных людей было очевидным, — мятеж генерала Корнилова оказал чрезвычайно разрушительное действие, после которого процесс развала армии стал необратимым. Так, барон П. Врангель (отрицательно относившийся к Верховскому), который, в конце концов возглавил белую армию в Крыму, так писал о Корниловском мятеже: «Недавние события глубоко потрясли армию. Процесс разложения армии, который был почти остановлен, возобновился, создавая угрозу полного развала фронта и, соответственно, всей России»{415}.

П.П. Скоропадский, в прошлом выпускник Пажеского корпуса и будущий гетман Украины, справедливо называл генералов, а значит, в их числе и Корнилова «положительно детьми в вопросах политики». Отрицательно, но уже по другим мотивам, относился к Л.Г. Корнилову и генерал от инфантерии А.А. Брусилов.

Временное правительство, как известно, ко времени Корниловского мятежа растеряло весь свой и так небольшой авторитет. Керенский, выдвинутый революцией на высшие государственные посты, воспринимался современниками как малоопытный, словоохотливый, истеричный присяжный поверенный, выросший на партийных дрожжах утопизма. «Истерические зигзаги этого маленького честолюбца привели в конце концов к поражениям, полной разрухе, бесконечно возмутительному предательству и отдаче на потеху большевиков генерала Корнилова»{416}.

Когда присяжный поверенный А.Ф. Керенский стал «Главковерхом», то, узнав об этом, германский фельдмаршал Гиндебург в первый раз в жизни рассмеялся…

О «демократическом самодержце» Керенском ходили по рукам стишки:

Правит с бритою рожей

Россией растерянной

Не помазанник Божий,

А присяжный поверенный.

Верховский старался дать объективную оценку Керенскому. Он отмечал в нем «несомненно большое желание сделать все, что он может, для спасения страны… большую, глубокую любовь к родной земле, любовь к людям, которых он так бы хотел видеть хорошими и счастливыми».{417}

С другой стороны, по мнению Верховского, Керенский понимал, что он и группа людей около него не отвечала требованиям обстановки. Ему не раз говорили, что он должен уйти, и он, — писал Верховский, — «выслушивал это покойно». «Я сам думаю об этом, — ответил он однажды, — я не знаю только, кому передать свою работу», и в этом трагедия действительности. Заменить его некем…»{418}.

Верховский отмечал и такие неприглядные факты: «Керенский отличался чрезвычайной недоверчивостью ко всем окружающим, и у него был сильно организованный шпионаж за всеми людьми, сколько-нибудь заметными. Ему постоянно доносили разные люди вроде Миронова и его адъютантов, и он придавал большой вес тому, что ему говорили. За мной у него была тоже особая слежка, когда я ориентировал свой комитет по вопросу о мире, то это Керенскому стало известно через полчаса, и он вызвал меня для объяснений.

Кроме того, он был двуличен чрезвычайно. Презирал всех окружающих, далее самых близких вроде Некрасова и Терещенко, лгал им, что хотел, не стесняясь лгать даже им в присутствии других, которым только что говорил совершенно обратное. Актер и позер, но масштаб и понимание государства было» (л. арх.).

Нужно ли было защищать такое жалкое, самозваное Временное правительство во главе с таким министром-председателем и не сделал ли ошибку А.И. Верховский, не поддержавший корниловское выступление? Одной из нескольких причин, почему Верховский не поддержал корниловское выступление, было нежелание его менять присягу, «как перчатки», и генерал Корнилов узнал о такой позиции Верховского от него самого.

Генерал Н.А. Епанчин так писал о верности присяге: «После отречения Императора Николая II Мученика я поступал по Его завету, изложенному в Его приказе от 8 марта 1917 года, — «горячо любимым Мною войскам: повинуйтесь Временному Правительству, защищайте доблестно нашу Великую Родину, слушайтесь Ваших начальников, помните, что ослабление порядка службы только на руку врагу»{419}.

Этот прощальный приказ, согласно инструкциям военного министра А.И. Гучкова, не был передан войскам генералом Алексеевым…

Примечательно, что фотография выступления московского гарнизона во главе с полковником Верховским, идущего на защиту Временного правительства, довольно долго экспонировалась в Музее Октябрьской революции в Москве.

А.Ф. Керенский, как мог, защищался от нападок, идущих на него со всех сторон. Во время его правления «демократия» постепенно становилась бранным словом. Понимая это, после своего бегства из Зимнего дворца, Керенский взывал к лучшим чувствам публики: «Не проклинайте одну только демократию за гибель Родины, помним, что без 27 августа не было бы 25 октября»{420}.

Вот несколько выдержек из книги А.Ф. Керенского «Дело Корнилова»:

«Корниловское движение сыграло для армии ту же роль, что переворот 25 октября для всей России — оно толкнуло Армию на путь окончательной гибели»{421}. Или: «Корнилов объявил членов Временного правительства агентами Германского генштаба»{422}.

Кстати, после Февральской революции в преступных связях с немцами обвиняли и императрицу, что не подтвердилось. В 1937 году в учебниках по истории утверждалось, что огромная армия солдат (19 млн. чел.) не спасла Россию от поражения: «Этому поражению содействовали сами русские министры и генералы. Вместе с русской царицей они выдавали немцам военные тайны»{423}.

Лидер кадетов П.Н. Милюков, враждебно настроенный по отношению к А.И. Верховскому, в своих воспоминаниях дал оценку тем событиям. Разбирая опубликованные воспоминания А.Ф. Керенского, он писал: «Керенский вспоминает, что Савинков протестовал против назначения обоих министров (Верховского и Вердеревского. — Ю.С.) и признается, что отрицательное отношение к этим назначениям Савинкова объективно оправдалось: тех результатов, которые ожидались от назначения на мое место «настоящих» военных, совсем не получилось. В особенности ген. Верховский не только не мог совершенно овладеть положением, но даже не смог и понять его… Был подхвачен политическими игроками слева, и помчался без руля и без ветрил прямо навстречу катастрофе. «Не в оправдание себе, а просто для объективности» Керенский лишь напоминает, что не только до корниловского движения, но даже после своего назначения Верховский в Петербурге «всем представлялся, как корниловец». Мы увидим сейчас, что отнюдь не эта репутация, а именно левые устремления Верховского сыграли главную рать в его назначении. Вместе с ним «помчался без руля и без ветрил навстречу катастрофе» и сам Керенский: и это есть лучшая характеристика положения, которую он создал своей борьбой с Корниловым»{424}.

А.Ф. Керенский оставался тверд в своих убеждениях. После исчезновения с исторической арены (кажется — вполне закономерного) он писал с пафосом: «Будет ли в Берлинской Аллее Победы поставлен памятник победителю России — Ленину? Я серьезно утверждаю, что на одной площади бывшей России должен быть поставлен большевиками обелиск Корнилову с надписью “Сим победили!”»{425}.

В связи с «делом Корнилова» было немало разных слухов. Печатный орган внепартийных социалистов «Новая Русь» тоже внесла свой вклад в распространение слухов о Верховском. Она опубликовала небольшую заметку, в которой утверждала, что генерал А.И. Верховский отрицает виновность генерала Л.Г. Корнилова. По мнению газеты, военный министр считал Л.Г. Корнилова вовлеченным в сложившуюся ситуацию «темными личностями». Они утверждали, что военный министр обладал рядом доказательств, оправдывавших генерала Л.Г. Корнилова{426}.

Такими доказательствами А.И. Верховский действительно обладал. Исторический документ, написанный рукой Верховского, не оставляет никаких сомнений — А.Ф. Керенский более чем кто-либо другой был виноват в случившемся. В этом документе содержится опровержение устоявшихся за многие десятки лет представлений о том, какие же именно процессы, скрытые от широкой общественности, протекали в феврале— октябре 1917 года, кто был истинным виновником в событиях, «которые потрясли мир» и почему началась агония власти.

Верховский, в частности, писал: «Про Керенского мне не раз рассказывали его товарищи по партии, что он не терпел даже и до революции около себя сильных людей, из чувства какой-то женской ревности. Когда лее он встал к власти, то это у него стало болезненным. Он боялся Корнилова, боялся Половцева, Пальчинского, меня. Ему казалось, что мы можем отнять у него часть его обаяния и блеска. Поэтому он легко предавал своих друзей, даже самых преданных, из этой боязни. Например, Половцеву в дни июльского выступления был передан список лиц, которых надо было арестовать, составленный при участии Керенского, а когда Половцев стал его осуществлять и Совет возмутился (?!) за своих товарищей большевиков, то Керенский отрекся от него, и Половцев ушел. Положение с Корниловым было ясно на Московском совещании, и я прямо говорил, что б.м. его придется арестовать. Керенский на этот шаг не пошел. Но уезжая из Москвы, он мимоходом мне сказал: “Я придумал комбинацию, как я с ним разделаюсь” (выделено мной. — Ю.С.). И действительно спровоцировал его на совесть. Поведение его в Корниловском деле было гнусненькое, и его и Корнилова надо повесить за это дело, за их легкомыслие на один сук» (л. арх.).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.