Мирные будни: От командира эскадрона до заместителя командующего округом

Мирные будни: От командира эскадрона до заместителя командующего округом

До декабря 1922 года на Западном фронте Жуков продолжал командовать эскадроном 1-го кавалерийского полка 14-й кавалерийской бригады, а затем перешел на ту же должность во 2-й эскадрон 38-го кавалерийского полка 7-й Самарской кавалерийской дивизии, располагавшейся в районе Минска. В марте 1923 года его повысили до помощника командира 40-го кавполка той же дивизии. Это произошло после того, как эскадрон по боевой и строевой подготовке занял первое место. Командующий войсками Западного фронта Тухачевский издал приказ, где Жукову объявлялась благодарность. Старшина жуковского эскадрона Александр Кроник вспоминал: «Раз в неделю комэск проводил строевые занятия с младшими командирами. Расставлял на плацу семь-восемь станков с воткнутой лозой, на самом высоком станке — горку из мокрой глины. Выстраивал нас в одну шеренгу. На левом фланге пристраивал трубача, ковочного кузнеца, ветеринарного фельдшера и лекарского помощника — лекпома, которого бойцы звали „лепком“, и при этом приговаривал: „Раз шашку носишь — умей владеть ею!“ Быстро напоминал на словах, в чем суть упражнения, потом говорил: „Делай, как я!“ — и в галоп. Промчится — все цели поражены! „Вот так рубит!“ — покачивали головами сверхсрочники, среди которых были отменные рубаки. А комэск подъедет к нам и скомандует: „Справа по одному на открытую дистанцию на рубку лозы галопом — марш!“…

И так же отменно владел он приемами штыкового боя. Винтовка в его руках казалась легонькой, как перо. Преодолевал он проволочные заграждения с удивительной легкостью и быстротой; удары прикладом и уколы штыком наносил неожиданные, сильные и меткие».

Кроник также рассказал об одном интересном случае:

«С новым пополнением пришел в эскадрон тихий, неказистый крестьянский парнишка. Забитый, испуганный, он был самым плохим бойцом я эскадроне. Ничего у него не получалось, даже собственного коня он побаивался, а конь, завидев своего седока, скалил зубы и не подпускал бойца к себе. Комэск знал всех бойцов эскадрона, в особенности слабых. Как-то, имея в виду незадачливого молодого красноармейца, комэск сказал: „Его, старшина, надо по-суворовски учить“.

«Как это „по-суворовски“?» — думал я, не совсем себе представляя, как можно вообще научить этого парня, который весь словно состоял из каких-то страхов и опасений…

Комэск пояснил: «Суворов говорил: боится солдат ночью вдвоем в караул идти — пошли его одного! Надо человека наедине с собственным страхом оставить, тогда он страх преодолеет». И добавил: «Метод суровый, но так личность воспитывается».

Вскоре я увидел, что командир завел с этим пареньком разговор. Жуков редко делал то, что, как он считал, должны были делать младшие командиры. Он постоянно бывал в кругу бойцов, знал все, что происходит в эскадроне, но действовал чаще всего через своих помощников. Заметив комэска рядом с бойцом, я подошел поближе и услышал спокойный голос командира: «Коня не бойся. Боевой конь — твой первый друг. Без коня никакой ты не боец… Что надо сделать, чтобы конь тебя любил? Относиться к нему с доверием, а не со страхом. И с лаской — конь ласку любит. Дай ему хлеба, иногда сахарку…».

Легко сказать — сахарку! На каждого бойца в день выдавалось по два или три маленьких кусочка сахару… Где он этот сахар возьмет? Да и с хлебом в те времена не густо было…

А комэск, будто прочитав мои мысли, отвел меня в сторону и негромко сказал: «Старшина, скажи каптеру, пусть даст этому бойцу немного сахара». Достал я сахар… И еще раза два видел я, как о чем-то разговаривал комэск с этим красноармейцем — так, вроде бы невзначай, подойдет, несколько слов скажет, а парнишка после этого даже как будто выше ростом становился, плечи распрямлял… Вот тебе, думал я, и суровая суворовская школа! И не так уж много времени прошло — парня словно подменили: хороший стал боец, ловкий, старательный».

Здесь мы найдем многие черты мифа: добрый волшебник Жуков делает из гадкого утенка прекрасного лебедя. Однако некоторые реалистические детали, вроде лишней порции сахара, что выдавали бойцу для коня, говорят: так могло быть. Наверное, в начале своей военной карьеры Георгий Константинович действительно находил человечный подход к своим подчиненным, являлся заботливым воспитателем. И старшина Коник свидетельствует, что Жуков тогда «люто ненавидел любое проявление пренебрежительного отношения к младшим чинам. Издевательств над людьми не терпел и был чрезвычайно суров с теми, кто был в этом повинен. Во многом благодаря комэску, в эскадроне сложились прекрасные отношения товарищества между бойцами и командирами. И это способствовало укреплению разумной дисциплины и исполнительности. У нас был дружный эскадрон, хотя комэск был строг».

В июле 1923 года Жуков стал командиром 39-го кавполка (комиссарил в полку его давний друг Янин). Осенью того же года за успешные действия на окружных учениях в районе Орши его полк и дивизия в целом удостоились еще одной похвалы Тухачевского — «за форсированный марш-бросок и за стремительную атаку», инициатором которой стал Жуков. После учений вернулись в Минск. Там получилось так, что отведенные 39-му кавполку казармы оказались заняты частями 4-й стрелковой дивизии, не успевшей еще передислоцироваться в Слуцк. Пришлось временно разместиться на частных квартирах. А тут начались дожди, но конюшен не было. 7-я Самарская дивизия могла остаться без лошадей. Пришлось, подобно героям романа Николая Островского «Как закалялась сталь», день и ночь не покладая рук трудиться над возведением конюшен, ремонтом казарм и складов. «Собрали коммунистов, — рассказывал Жуков, — а затем и весь полк, разъяснили создавшееся положение. Вспоминая те далекие и нелегкие годы, хочется отметить, что люди были готовы на любое самопожертвование, на любые лишения во имя лучшего будущего. Конечно, были и отдельные нытики, но их сразу же ставила на место красноармейская общественность. Какая это большая сила — здоровый армейский коллектив! Там, где действует энергичный общественный актив, там всегда будет настоящая коллективная дружба. А в ней залог творческого энтузиазма и успехов в боевой готовности части.

В конце ноября, когда уже выпал снег, нам удалось перебраться в казармы, а лошадей разместить в конюшнях. Конечно, предстояло провести еще большую работу по благоустройству, но главное уже было сделано».

Давно замечено, что необходимость в героизме возникает как следствие предшествующего разгильдяйства. Что, спрашивается, мешало заранее позаботиться о конюшнях и казармах, если гражданская война уже кончилась, а армия не только не увеличивалась, но стремительно сокращалась — с 5,5 миллиона человек в 1920 году до 562 тысяч человек в 1924 году. Похоже, Жуков, как и миллионы рабочих и крестьян, тогда искренне верил, что светлое будущее не за горами, а претерпевший лишения до конца найдет спасение в земном коммунистическом рае.

Став командиром полка, будущий маршал усиленно занялся образованием. В «Воспоминаниях и размышлениях» об этом сказано так: «…Тогда, в 26 лет командуя кавалерийским полком, что я имел в своем жизненном багаже? В старой царской армии окончил унтер-офицерскую учебную команду, в Красной Армии — кавалерийские курсы красных командиров. Вот и все. Правда, после окончания гражданской войны усиленно изучал уставы, наставления и всевозможную военную литературу, особенно книги по вопросам тактики».

Увереннее всего Жуков ощущал себя в сфере боевой подготовки: «В практических делах я тогда чувствовал себя сильнее, чем в вопросах теории, так как получил неплохую подготовку еще во время первой мировой войны. Хорошо знал методику боевой подготовки и увлекался ею. В области же теории понимал, что отстаю от тех требований, которые сама жизнь предъявляет мне как командиру полка. Размышляя, пришел к выводу: не теряя времени, надо упорно учиться. Ну а как же полк, которому надо уделять двенадцать часов в сутки, чтобы везде и всюду успеть? Выход был один: прибавить к общему рабочему распорядку дня еще три-четыре часа на самостоятельную учебу, а что касается сна, отдыха — ничего, отдохнем тогда, когда наберемся знаний».

Вскоре, однако, молодому командиру полка представилась возможность более, основательно познакомиться с военной наукой. В конце июля 1924 года его вызвал командир дивизии Г.Д. Гай. Спросил, что делает для совершенствования своих военных, знаний. Жуков позднее вспоминал: «Я ответил, что много читаю и занимаюсь разбором операций первой мировой войны. Много материалов готовил к занятиям, которые проводил с командным составом полка.

— Это все хорошо и похвально, — сказал Г.Д. Гай, — но этого сейчас мало. Военное дело не стоит на месте. Нашим военачальникам в изучении военных проблем нужна более капитальная учеба. Я думаю, вам следует поехать осенью в Высшую кавалерийскую школу в Ленинград. Это весьма полезно для вашей будущей деятельности.

Я поблагодарил и сказал, что постараюсь приложить все усилия, чтобы оправдать доверие.

Возвратившись в полк, не теряя времени, сел за учебники, уставы и наставления и начал готовиться к вступительным экзаменам».

Оставим пока нашего героя корпеть над книгами и попробуем понять, в чем разгадка его довольно стремительной карьеры. Не имея серьезного военного образования, Жуков за полтора года, прошедших с окончания гражданской войны, вырос от командира эскадрона до командира полка. А теперь вот еще направляется командованием на учебу с явным прицелом на последующее повышение. В чем тут дело? Ответ прост. Сразу после окончания гражданской войны из Красной Армии в ускоренном порядке стали увольнять бывших царских офицеров. Их заменили «благонадежные» командиры из рабочих и беднейших крестьян. А уж если человек с подходящим социальным происхождением был коммунистом, да еще и унтер-офицером, окончившим учебную команду и имевшим опыт командования эскадроном в гражданской войне, то ему открывался «зеленый свет» для продвижения по службе. Жуков попал в этот восходящий поток. Но, конечно, сыграли большую роль и личные качества Георгия Константиновича. Эскадроном и полком он командовал хорошо, отношения с комдивом Г.Д. Гаем сложились довольно теплые, да и командующий Западным округом М.Н. Тухачевский заметил молодого комполка (который был всего на три года младше самого Михаила Николаевича) и не раз выделял его в приказах.

В Минске получили развитие романы Георгия с Александрой Зуйковой и Марией Волоховой. Старшая дочь Александры Диевны Эра вспоминала: «Мама стала за отцом всюду ездить. Часами тряслась в разваленных бричках, тачанках, жила в нетопленых избах. Перешивала себе гимнастерки на юбки, красноармейские бязевые сорочки — на белье, плела из веревок „босоножки“… Из-за этих кочевок она и потеряла первого своего ребенка, как говорили — мальчика. Больше ей рожать не советовали — хрупкое здоровье». Младшая дочь Зуйковой Элла утверждает, что в первый раз ее мать с Жуковым «расписались в 22-м году. Но, видимо, за годы бесконечных переездов документы потерялись, и вторично отец с мамой зарегистрировались уже в 53-м году в московском загсе». Замечу, что никаких документальных подтверждений регистрации брака в 1922 году так и не было найдено. Скорее всего, здесь перед нами легенда, придуманная Александрой Диевной, чтобы доказать: законная жена — она, а с Марией Николаевной у Жукова была всего лишь мимолетная связь. Но внук Жукова Георгий — сын дочери Волоховой Маргариты — со слов дедушки и бабушки относит возобновление знакомства Георгия Константиновича и Марии Николаевны как раз к 1922 году: «Тогда в Полтаве умерли родители Марии, и она переехала в Минск к старшей сестре Полине, которая к тому времени уже стала женой Антона Митрофановича Янина. Дома Жукова и Янина стояли рядом, и два друга — командир и комиссар полка, — были практически неразлучны. А в 26-м году у Полины и Антона Митрофановича рождается сын Владимир. И Георгий Константинович с Марией становятся крестными. Дедушка был в восторге от малыша и все время говорил о том, что самая большая его мечта — иметь сына… Дедушка всегда утверждал, что Александра Диевна не в состоянии иметь детей. Это… тоже послужило причиной его к ней охлаждения… Дедушка-холостяк практически жил у Яниных, состоял в гражданском браке с Марией и неоднократно просил ее выйти за него замуж. Но Мария Николаевна была активная комсомолка и регистрировать брак считала пережитком прошлого. Да и по закону до 44-го года регистрация браков в загсах не требовалась».

Тут, думается, в рассказ жуковского внука вкралась какая-то ошибка. Воля ваша, но не может «активная комсомолка», которая даже регистрацию брака считает «пережитком прошлого», участвовать в обряде крещения, пусть даже вместе с любимым человеком. Да и комиссара полка за крещение ребенка по головке бы не погладили, а, вероятно, исключили бы из партии и заодно уволили из армии. Мне кажется, что, скорее всего, это были не крестины, а как раз входившие в ту пору в моду «октябрины» — коммунистическая альтернатива обряду крещения. Вот «октябритъ» янинского ребенка Жуков с Марией вполне могли.

Дочь Жукова и Марии Волоховой Маргарита Георгиевна же вообще отрицает, что в первой половине 20-х в Белоруссии Жуков поддерживал постоянную связь с Зуйковой: «В Минске Георгий Константинович жил без Александры Диевны. У них никогда ничего совместного не было. И все ее приезды к отцу были для отца неожиданными. Он не хотел с ней жить, неоднократно повторял, что не любит. Александра Диевна, видимо, страдала — пыталась вселиться в дом Жукова, и когда ей это удавалось, отцу ничего не оставалось, как уходить к Яниным и там скрываться; Чтобы избавиться от Александры Диевны, которая все терпела, отец много раз покупал ей билет на поезд домой в Воронежскую губернию, ботики и другие подарки, лично сажал ее на поезд и просил больше не возвращаться. Она покорно уезжала, но затем писала, что жить без него не может, что уже сообщила всем родственникам, что у нее есть муж, и вновь возвращалась в Минск».

Кому из дочерей маршала прикажете верить — Эре и Элле или Маргарите? Думаю, что все они и правы и не правы одновременно. Каждая из двух первых жен Жукова, Александра Диевна и Мария Николаевна, от которых дочери и получили информацию, выстраивала наиболее благоприятную для себя версию взаимоотношений с первым мужем, представляя соперницу не в лучшем свете. Я полагаю, что Георгий Константинович попеременно жил то с Волоховой, то с Зуйковой, мучительно разрывался между двумя любившими его женщинами и никак не мог решить, к кому из них испытывает более сильное чувство. Похоже, что Маргарита права, когда утверждает, что Александра Дмитриевна бывала у Жукова лишь наездами, большую часть времени проводя у родителей в Воронежской губернии. Ведь в автобиографии 1938 года Георгий Константинович отметил, что его тогдашняя жена Зуйкова «в 1918-1919 гг. была сельской учительницей, в 1920 году поступила в РККА и служила в штабе 1-го кавалерийского полка 14-й Отдельной кавалерийской бригады до 1922 года». Значит, позднее Александра Диевна в Красной Армии ни на каких должностях: писарем или кем-то еще — не служила. Возможно, вернулась в Воронежскую губернию. Не исключено, что в Ленинградское училище Жуков так стремился не только для приобретения столь необходимых военных знаний, но и в попытке вырваться из запутанного любовного треугольника, сложившегося в Минске.

Вот что вспоминает Георгий Константинович о своем поступлении в кавшколу: «Экзамены оказались легкими, скорее, даже формальными (конечно, формальными, раз слушателей уже отобрали командиры и комиссары дивизий и командующие и Военные Советы соответствующих военных округов; принять все равно надо было всех. — Б. С.). Нас, прибывших слушателей, разбили по отделениям, преследуя цель сделать группы более однородными по уровню своей подготовки. Я был зачислен в первую группу». В одной группе с Жуковым оказался, в частности, командир кавполка из Забайкальского округа Константин Константинович Рокоссовский. А в другие группы того же отделения одновременно с ним были зачислены будущие Маршалы Советского Союза Андрей Иванович Еременко и Иван Христофорович Баграмян, а также командир эскадрона 37-го Астраханского полка той же 7-й Самарской кавдивизии Павел Семенович Рыбалко, ставший впоследствии маршалом бронетанковых войск. С ними еще не раз пересекались пути Жукова в дни войны и мира.

Учеба, вместо первоначально запланированных двух лет, продолжалась только год, поскольку вскоре после начала занятий Ленинградская Высшая кавшкола была преобразована в Кавалерийские курсы усовершенствования командного состава конницы РККА со смешной аббревиатурой ККУКС и сокращенным сроком обучения. Программа была напряженной, приходилось много заниматься не только на курсах, но и дома. Жуков вспоминал: «В осенне-зимнее время занятия велись главным образом по освоению теории военного дела и политической подготовке. Нередко проводились теоретические занятия на ящике с песком и упражнения на планах и картах. Много занимались конным делом, ездой и выездкой, которые в то время командирам частей нужно было знать в совершенстве. Уделяли большое внимание фехтованию на саблях и эспадронах, но это уже в порядке самодеятельности, за счет личного времени». Во время обучения на ККУКС Жуков подготовил доклад «Основные факторы, влияющие на теорию военного искусства». Как признался Георгий Константинович в мемуарах, он просто не знал, как подступиться к порученной теме, «с чего начать и чем закончить». Маршал отметил, что в подготовке доклада ему помогли «товарищи из нашей партийной организации». Помогли настолько успешно, что этот продукт коллективного творчества был даже Напечатан в бюллетене ККУКС. Подружившийся с Жуковым Рокоссовский впоследствии писал в мемуарах: «Жуков, как никто, отдавался изучению военной науки. Заглянем в его комнату — все ползает по карте, разложенной на полу. Уже тогда дело, долг для него были превыше всего». Позднее Константину Константиновичу пришлось убедиться, что его друг ради дела не щадит не только себя, но и своих подчиненных, причем подчас без видимой нужды.

Лето 1925 года почти целиком посвятили тактическим занятиям в поле. Эти занятия завершились форсированным маршем к реке Волхов, через которую переправились вплавь в конном строю. Плыть в одежде да еще управлять плывущим конем и не замочить при этом огнестрельное оружие — было непростой задачей, но слушатели с ней успешно справились.

Вместе с Михаилом Савельевым и Павлом Рыбалко Георгий Константинович сразу после окончания курсов решил возвращаться к месту службы (у всех троих части располагались в Минске) не поездом, а верхом на лошадях. Конный пробег Ленинград-Минск — это 963 километра по полевым дорогам. Друзья затратили на него семь суток — мировой рекорд по дальности и скорости для групповых конных пробегов. В дороге кобыла Дира у Жукова захромала, но он сумел не отстать от товарищей, шедших на здоровых конях. Залил воском трещину в копыте и забинтовал Некоторое время вел лошадь в поводу. И она перестала хромать. Но все равно Жукову чаще приходилось спешиваться, чтобы дать Дире отдых. Так что уставал он больше, чем Савельев и Рыбалко, которые поэтому на стоянках брали на себя добычу корма и уход за лошадьми.

На окраине Минска троицу встретил комиссар 7-й кавдивизии Григорий Михайлович Штерн, с которым Жукову предстояло встретиться еще раз в 39-м на Халхин-Голе. Штерн предупредил, что последние два километра надо непременно проскакать полевым галопом, дабы доказать вышедшим встречать конников горожанам, что у участников пробега «есть еще порох в пороховницах». Жуков с товарищами дали шпоры уставшим коням и галопом подскакали к трибуне, где бодро отрапортовали начальнику гарнизона и председателю горсовета об успешном завершении пробега. Толпа встретила Жукова, Рыбалко и Савельева овацией. За время пробега лошади потеряли от 8 до 12, а всадники — от 5 до б килограммов веса.

Получив денежную премию Совнаркома и благодарность командования, Георгий Константинович отправился в положенный после окончания курсов краткосрочный отпуск. Визит в родную Стрелковщину оставил тяжелое чувство. «Мать за годы моего отсутствия заметно сдала, — вспоминал маршал, — но по-прежнему много трудилась. У сестры уже было двое детей, она тоже состарилась. Видимо, на них тяжело отразились послевоенные годы и голод 1921-1922 годов.

С малышами-племянниками у меня быстро установился контакт. Они, не стесняясь, открывали мой чемодан и извлекали из него все, что было им по душе.

Деревня была бедна, народ плохо одет, поголовье скота резко сократилось, а у многих его вообще не осталось. Но что удивительно, за редким исключением, никто не жаловался. Народ правильно понимал послевоенные трудности.

Кулаки и торговцы держались замкнуто. Видимо, еще надеялись на возврат прошлых времен, особенно после провозглашения новой экономической политики В районном центре — Угодском Заводе — вновь открылись трактиры и частные магазины, с которыми пыталась конкурировать начинающая кооперативная система».

Чувствуется, что к нэпу Жуков особых симпатий не питал. Все равно его бедная родня почти ничего не могла купить во вновь появившихся на селе частных магазинах. Правда, теперь хоть в деревне не голодали, но, как кажется, голод начала 20-х годов Георгий Константинович, не расходясь здесь с советской пропагандой, считал всецело последствием гражданской войны и разрухи, а отнюдь не политики военного коммунизма.

Георгий Константинович помог матери и сестре построить новый дом — дал денег и достал леса. Когда позднее, в 1936 году, этот дом сгорел, Жуков снова помог родным отстроиться и даже на время взял к себе старшую дочь сестры Анну. И это несмотря на то, что с Марией и ее мужем Федором Фокиным у него по какой-то причине отношения не сложились, и брат с сестрой виделись редко и почти не переписывались.

По возвращении в 7-ю Самарскую кавалерийскую имени английского пролетариата дивизию Жуков был назначен командиром 39-го кавполка, но это был уже новый полк, а не хорошо знакомый Бузулукский. Дело в том, что дивизия теперь состояла из четырех полков вместо прежних шести, и новый 39-й Мелекесско-Пугачевский полк был сформирован из прежних — 41-го и 42-го полков. Зимой 1926 года Жуков первым в дивизии стал командиром-единоначальником. Командир-единоначальник обязательно должен был быть коммунистом. При нем, в отличие от беспартийных командиров, не было комиссара, а имелся только помощник по политической части. Жуков нес всю ответственность как за боевую подготовку, так и за партийно-политическую работу в полку.

Начальником штаба полка у Жукова стал Василий Дмитриевич Соколовский, будущий маршал. С ним потом Георгий Константинович вместе работал в Генштабе перед войной, а во время Великой Отечественной войны — на Западном и 1-м Белорусском фронтах.

Весной 1927 года Георгий Константинович впервые встретился с Семеном Михайловичем Буденным, в ту пору — инспектором кавалерии РККА. Жукова предупредили, что к нему направляется Буденный вместе с Семеном Константиновичем Тимошенко, командовавшим 3-м кавкорпусом (в него входила 7-я Самарская дивизия). Дальнейшее в описании Георгия Константиновича выглядело так: «Собираю своих ближайших помощников: заместителя по политчасти Фролкова, секретаря партбюро полка А.В. Щелаковского, завхоза полка А.Г. Малышева. Выходим вместе к подъезду и ждем. Минут через пять в ворота въезжают две машины. Из первой выходят Буденный и Тимошенко. Как положено по уставу, я рапортую и представляю своих помощников (непонятно только, куда делся начштаба Соколовский? — Б.С.). Буденный сухо здоровается со всеми, а затем, повернувшись к Тимошенко, говорит: „Это что-то не то“. Тимошенко ответил: „Не то, не то, Семен Михайлович. Нет культуры“. Я несколько был обескуражен и не знал, как понимать этот диалог между Буденным и Тимошенко, и чувствовал, что допустил какой-то промах, что-то недоучел при организации встречи. Обращаюсь к Буденному:

— Какие будут указания?

— А что вы предлагаете? — спрашивает в свою очередь Семен Михайлович.

— Желательно, чтобы вы посмотрели, как живут и работают наши бойцы и командиры.

— Хорошо, но прежде хочу посмотреть, как кормите солдат. В столовой и кухне Семен Михайлович подробно интересовался качеством продуктов, их обработкой и приготовлением, сделал запись в книге столовой, объявив благодарность поварам и начальнику продовольственной службы полка. Затем, проверив ход боевой подготовки, Семен Михайлович сказал:

— Ну, а теперь покажите нам лошадей полка. Даю сигнал полку на «выводку». Через десять минут эскадроны построились, и началась выводка лошадей. Конский состав полка был в хорошем состоянии, ковка отличная.

Просмотрев конский состав, Семен Михайлович поблагодарил красноармейцев за отличное содержание лошадей, сел в машину и сказал:

— Поедем, Семен Константинович, к своим в Чонгарскую, — и уехал в 6-ю Чонгарскую дивизию.

Когда машины ушли, мы молча смотрели друг на друга, а затем секретарь партбюро полка Щелаковский сказал:

— А что же мы — чужие, что ли? Фролков добавил:

— Выходит, так.

Через полчаса в полк приехал комдив Д.А. Шмидт. Я ему с исчерпывающей полнотой доложил все, что было при посещении С.М. Буденного. Комдив, улыбнувшись, сказал:

— Надо было построить полк для встречи, сыграть встречный марш и громко кричать «ура», а вы встретили строго по уставу. Вот вам и реакция.

Замполит полка Фролков сказал:

— Выходит, что не живи по уставу, а живи так, как приятно начальству. Непонятно, для чего и для кого пишутся и издаются наши воинские уставы».

Некоторые неточности в рассказе Жукова бросаются в глаза. Например, я никогда не поверю, что Георгий Константинович мог разговаривать с лицом, стоящим неизмеримо выше него по должности чуть ли не в повелительном тоне: «Желательно, чтобы вы посмотрели…». Скорее уж: «Не могли бы вы посмотреть…». Но в целом история выглядит правдоподобной. Жуков мог не знать, как именно надо встречать Буденного, а начальство понадеялось, что сам сообразит, и не объяснило, что следует устроить торжественный смотр, не то обидишь высокого гостя.

Любопытно, что этот неудачный прием высокого начальства, возможно, позднее сослужил Жукову хорошую службу. Наверняка, практически, во всех полках Буденного принимали именно так, как говорил комдив Шмидт, с торжественным построением, с музыкой, с криками «ура». Георгий Константинович должен был запомниться Семену Михайловичу как едва ли не единственный командир полка, действовавший строго по уставу. А поскольку в жуковском полку никаких недостатков не было обнаружено, у Буденного в памяти остался не только неприятный осадок от не слишком теплой встречи, но и впечатление о Жукове как о толковом командире. И в дальнейшем покровительство Буденного способствовало стремительному взлету нашего героя к высшим постам в военном ведомстве.

То, что первая встреча с Жуковым и Буденному запала в душу, доказывается тем, что Семен Михайлович тоже оставил о ней подробный рассказ в своих мемуарах: «Осенью 1927 года я приехал с инспекцией в Белорусский военный округ, в частности, в 7-ю кавалерийскую дивизию, входившую в состав 3-го кавкорпуса С.К. Тимошенко. Командир дивизии Д.А. Шмидт, который незадолго до моего приезда принял 7-ю дивизию от К.И. Степного-Спижарного, произвел на меня хорошее впечатление.

— Разрешите узнать, какие полки будете смотреть? — спросил комдив.

— А какой полк у вас лучше других? Стоявший рядом С.К. Тимошенко сказал:

— У нас все полки на хорошем счету. Но лучше других полк Жукова, о котором я докладывал вам. Он умело обучает бойцов, особенно хорошо проводит занятия по тактике…

Я сказал Д.А. Шмидту, что постараюсь побывать во всех полках, а начну с 39-го. Вскоре мы въехали на территорию полка. Я вышел из машины, следом за мной С.К. Тимошенко. Командир 39-го каяполка Г.К. Жуков встретил меня четким рапортом. Строевая выправка, четкость — все это говорило о том, что командир полка свои обязанности знает хорошо.

— Какие будут указания? — спросил Жуков, отдав рапорт.

В свою очередь я спросил Жукова, что он предлагает сам как командир полка. Георгий Константинович предложил мне обойти казармы, ближе познакомиться с жизнью и работой бойцов и командиров.

— Что ж, согласен, — сказал я. — Однако вначале посмотрим, как кормите солдат.

Побывал в столовой и на кухне, беседовал с солдатами и поварами, интересовался качеством продуктов, обработкой их, снял пробу.

— Это очень хорошо, что вы старательно приготовляете бойцам пищу, — сказал я и объявил им, а также начальнику продслужбы полка благодарность. С.К. Тимошенко предложил мне сделать запись в книге столовой. — С удовольствием, — согласился я.

Затем проверил ход боевой подготовки. Надо сказать, что почти по всем показателям 39-й полк был на хорошем счету, и я остался доволен осмотром.

— Ну, а теперь покажите мне лошадей, — сказал я Жукову.

Командир полка дал сигнал «на выводку».

Пока строились эскадроны, С.К. Тимошенко доложил мне, что 39-й кавалерийский полк преуспевает во всех видах конного спорта. Почти все командиры занимаются спортом, в том числе и сам командир полка.

— А вот со стрельбой из оружия у них дела похуже, — добавил Тимошенко.

— Почему так? — спросил командира корпуса. С.К. Тимошенко пожал плечами:

— Трудно сказать, но думаю, все дело в тренировках. Видимо, надо поднажать.

Эскадроны построились, и началась выводка лошадей. Конский состав полка был в хорошем состоянии, ковка отличная. Я остался доволен и даже похвалил Жукова. Вскоре мы уехали с С.К. Тимошенко в 6-ю Чонгарскую дивизию».

Конечно, Семен Михайлович писал уже после выхода в свет первого издания жуковских мемуаров и кое-что, возможно, оттуда заимствовал. Но вот утверждение Буденного, что Жуков «предложил» ему обойти казармы, звучит куда правдоподобнее, чем немного нагловатое «желательно» в «Воспоминаниях и размышлениях». И боевую подготовку полка Семен Михайлович наверняка проверил, а не только лошадей попросил показать, как уверяет Георгий Константинович. И благодарность командиру полка объявил, хотя и не признает этого Жуков в мемуарах. Вот только насчет того, что рассчитывал на торжественное построение полка и приветственные крики «ура» в свой адрес, Семен Михайлович, разумеется, ничего не пишет. Стыдно ему было признаваться в столь мелком тщеславии. Тем более что это место у Жукова купировали цензоры, и впервые оно увидело свет через много лет после смерти обоих маршалов. Но здесь, мне кажется, свидетельству Жукова можно верить. Вряд ли он выдумал и слова Шмидта о том, какой именно встречи ожидали Буденный с Тимошенко, и раздраженную реплику Семена Константиновича, что в полку «нет культуры» — имелось в виду, что нет культуры встречи начальства.

В годы Великой Отечественной войны и особенно после нее Жуков старательно создавал легенду, будто полководцы времен гражданской войны были абсолютно не приспособлены к условиям Второй мировой войны, верили, что кавалерия не хуже танков, и только полководцы новой школы, к виднейшим из которых Георгий Константинович причислял себя, смогли победить германский вермахт. Всякое родство с конармейцами вроде Буденного следовало затушевать. Поэтому и о похвале Семена Михайловича Жуков предпочел умолчать. Вообще, в «Воспоминаниях и размышлениях», равно как и в беседах с Константином Симоновым, он старался представить командарма 1-й Конной не в лучшем свете. Георгий Константинович прямо намекал своим читателям, что старик Буденный в военном деле ничего не смыслил и превратился к 30-м годам в чисто декоративную фигуру. А в связи с разгромом в районе Вязьмы в октябре 41-го трех советских фронтов, одним из которых командовал Буденный, Жуков поведал Симонову о реакции Сталина на катастрофу: «Сталин был в нервном настроении и в страшном гневе. Говоря со мной, он в самых сильных выражениях яростно ругал командовавших Западным и Брянским фронтами Конева и Ерёменко и ни словом не упомянул при этом Буденного, командовавшего Резервным фронтом. Видимо, считал, что с этого человека уже невозможно спросить».

Тут Георгий Константинович определенно дал волю своей фантазии. Если осенью 1941 года Сталин якобы смотрел на Буденного как на человека, с которого и спрашивать за порученное дело бесполезно, то почему вдруг, позднее вновь назначил его командовать — на этот раз Северо-Кавказским фронтом и направлением? А Сталина Жуков вроде бы дураком не считал.

Боюсь, что на жуковское отношение к Буденному повлияла зависть одного «народного маршала» к другому. Семен Михайлович действительно был популярен и любим в массах. Жуков хотел того же, рассчитывал на всенародное поклонение себе, своим заслугам в Великой Отечественной войне. Но, по свидетельству маршала Голованова, когда в 1956 году Жуков стал четырежды Героем Советского Союза, его поздравил Будённый, и Георгий Константинович с грустью сказал ему: «Семен Михайлович, обо мне песен не поют, а о вас поют…».

Тем временем продолжал запутываться любовный треугольник. В Ленинград к Жукову несколько раз наведывалась Зуйкова. В Минске Георгию Константиновичу опять пришлось разрываться между двумя женщинами. В 1928 году Александра Диевна, находясь у родственников в Воронежской губернии, написала, что беременна от него и приедет в Минск рожать. По утверждению внука Георгия, узнав о беременности Зуйковой, его дедушка «был в отчаянии, потому что боялся потерять Марию Николаевну, к которой испытывал серьезное чувство». Со слов отца, матери и своего отчима A.M. Янина Маргарита Жукова так излагает дальнейшие события: «Когда Александра Диевна принесла из роддома болезненную девочку, которую назвала Эрой, она сказала Георгию Константиновичу, что больше его никогда не покинет. В ответ отец ушел из собственного дома и поселился у Яниных. Но Александра Диевна продолжала требовать, чтобы он жил с ней. А через шесть месяцев после рождения Эры в июне 29-го года Мария Николаевна родила Жукову меня. Папа потом мне рассказывал, что я была такая розовенькая, голубоглазая, просто настоящая маргаритка, что он меня назвал — Маргаритой. Месяц спустя — 6 июля — отец зарегистрировал меня в загсе в качестве своей дочери и оформил метрическое свидетельство. Так я получила фамилию Жукова и отчество Георгиевна». Сын Маргариты Георгий добавляет: «Конечно, это (т. е. признание Жуковым Маргариты своей дочерью. — Б.С.) вызвало бурю протеста со стороны Александры Диевны, которая то бегала за Марий Николаевной, угрожая залить ей глаза серной кислотой, то просила отдать ей Маргариту. Требовала она и чтобы Георгий Константинович вернулся домой, помог с Эрой, которая все время болела. Дедушка отказывался, говорил. Что это не его дочь, и продолжал жить у Яниных».

Утверждение, что Эра не была в действительности дочерью Жукова, оставим целиком на совести Маргариты Георгиевны и ее сына, симпатий к Александре Диевне, понятное дело, не питавших. Но страсти в ту пору в Минске бушевали почти шекспировские. Вот только завершилась драма вполне по-советски.

Внук Георгий рассказывает: «Поняв, что мужа добром не вернуть, Александра Диевна написала на Георгия Константиновича заявление в парторганизацию. Она просила его образумить и заставить с ней расписаться. Дедушка не хотел жить с Александрой Диевной, как бы его ни заставляли, и открыто заявил об этом при разборе его персонального дела. Партийная организация вынесла ему взыскание за двоеженство и поставила условие: если он не вернется к заявительнице, которая родила Первой, то будет исключен из партии. Мария Николаевна была просто потрясена и, чтобы спасти репутацию любимого человека, посоветовала ему вернуться к Александре Диевне. Сказала, что оставляет его сама, хотя это решение и было для нее мучительным. Позднее Георгий Константинович признается маме, что в его жизни это был единственный случай, когда его оставила любимая им женщина»,

Маргарита Георгиевна уточняет: «Это персональное дело отца длилось более полугода. В самый разгар событий от тифа умирает Полина. Трехлетний Володя (сын Янина. — Б.С.) остается без матери. Янин, ставший вдовцом, предлагает увезти Марию Николаевну с грудной дочерью в Минводы, где живут его отец и братья. Она соглашается, и Янин оформляет служебный перевод. Но перед тем как уехать, по-мужски разговаривает с Жуковым: „Ты запутался. Забудь о Марии и дочери, я о них позабочусь сам“. Затем он с Марией благородно забрал детей и уехал — сначала в Минводы, потом — в Курган и Краснодар. А в 1941 году полковник Янин, имея бронь от призыва в армию (очевидно, ранее Антон Митрофанович из армии уже ушел. — Б.С.), добровольцем уходит на фронт. Через год он погибнет под Сталинградом. 17-летний сын Антона Митрофановича Володя, прибавив себе год, тоже идет воевать. Через несколько месяцев после Керченского десанта он умирает от ран в госпитале».

В «Воспоминаниях и размышлениях» Георгий Константинович нашел несколько теплых слов для друга, так выручившего его в трудную минуту: «Особенно хотел бы отметить нашего комиссара Антона Митрофановича Янина. Это был твердый большевик и чудесный человек, знавший душу солдата, хорошо понимавший, как к кому подойти, с кого что потребовать. Его любили и уважали командиры, политработники и красноармейцы. Жаль, что этот выдающийся комиссар не дожил до наших дней — он погиб смертью храбрых в 1942 году в схватке с фашистами на Кавказском фронте. Погиб он вместе со своим сыном, которого воспитал мужественным защитником Родины».

Эпитет «выдающийся» Жуков вообще мало к кому применял. А тут маршал наградил им безвестного полкового комиссара! Хотя комиссаров, как хорошо известно, не слишком жаловал. Но Янин-то был комиссар особенный. Не мог же Георгий Константинович в мемуарах прямо написать, что не только командиры, политработники и красноармейцы любили Антона Митрофановича, но и та, к которой сам Жуков испытывал «серьезное чувство». Наверное» Янин был самым близким жуковским другом. Ни до, ни после таких друзей у Георгия Константиновича больше не было. Недаром еще в начале 20-х он не раз повторял: «Антон для меня все». А в конце десятилетия судьба развела их, как оказалось, навсегда. И мне почему-то кажется, что всю оставшуюся жизнь Жуков страдал от того, что рядом не было такого человека, как Янин.

Эра Георгиевна, чье рождение стало одной из причин возникновения отцовского партийного дела, со слов родителей дает совсем иную версию происшедшего: «В 28-м году, в Минске… мама… была в положении и очень плохо себя чувствовала. К ней часто приходили чем-то помочь, да и просто навестить подруги, в том числе и эта женщина (Мария Волохова. — Б.С.). Она намеренно появлялась одна, чтобы отец ее потом проводил. В результате в 29-м году и родилась Маргарита. Все сразу поняли, от кого — общество-то маленькое, все друг у друга на виду. У отца тогда были большие неприятности по партийной линии. Видимо, она пожаловалась. Состоялся даже какой-то суд по поводу алиментов. Судя по письмам, отец не хотел их платить, а мама его вынудила. Но это увлечение было минутным, и мама папе его простила».

Каждая из первых двух жен маршала и их дети стремятся выставить в наилучшем свете себя, а соперницу обрисовать черными красками. Однако то, что сообщает Эра Жукова, очевидно, со слов матери, честно говоря, большого доверия не вызывает. Если связь Георгия с Марией была лишь мимолетной, почему о ней успел узнать весь минский гарнизон и почему не было никаких сомнений, кто отец Маргариты? Да и о том, что Мария Волохова и Александра Зуйкова были подругами, дочь Марии Маргарита ничего не говорит. Наоборот, из ее рассказа создается стойкое впечатление, что соперницы друг к другу относились, мягко говоря, прохладно. Это кажется вполне естественным и удивления не вызывает. Не было, скажем прямо, у двух женщин, любивших одного и того же человека, никаких оснований для взаимных симпатий.

Лично я склонен здесь больше доверять Маргарите Георгиевне Жуковой и склоняюсь к версии, что у Георгия Константиновича с Марией Николаевной были не менее длительные и серьезные отношения, чем с Александрой Диевной. Нельзя даже определенно сказать, кого из двух, Зуйкову или Волохову, считать первой женой Жукова, а кого — второй, и поэтому приходится употреблять громоздкий оборот «одна из первых двух жен Жукова». Ведь тогда фактический брак признавался наравне с законным, зарегистрированным в загсе. А ни с Марией, ни с Александрой Жуков в конце 20-х брак еще не зарегистрировал. В этом смысле обе женщины были в равном положении. Уже в годы Великой Отечественной войны, когда между Марией Николаевной и Георгием Константиновичем возобновилась переписка, Жуков сообщал, что до сих пор не женат. Так что, по всей вероятности, в 22-м году никакого брака с Зуйковой он в действительности не регистрировал. Если считать по времени знакомства, то первой женой надо признать Волохову. Если же судить по времени рождения ребенка, то первой женой скорее следует назвать Зуйкову. А жалобу в парторганизацию, в просторечии именовавшуюся «телегой», как правило, писала та, которая считала себя законной женой, а уж никак не любовница. По свидетельству Эры, Александра Диевна себя, безусловно, считала, так сказать, «официальной» супругой, а Марию Николаевну — мимолетным увлечением мужа. Но тогда совершенно невероятно, как утверждает дочь Эра, что Волохова, а не Зуйкова донесла на Жукова в партбюро. Полагаю, что донос написала Александра Диевна. Мария Николаевна, если верить ее дочери, вообще предпочитала за Жукова не бороться и не делала никаких особых усилий, чтобы покрепче привязать к себе бравого комполка.

В 1929 году Жуков действительно получил выговор по партийной линии — за пьянство и неразборчивость в связях с женщинами. В решении партбюро прямо не говорилось, конечно, о том, которую из двух жен Георгий Константинович должен предпочесть. Но в разговорах партийные товарищи наверняка ясно дали понять, что желательно вернуться к заявительнице. И дело тут не в том, что Александра Диевна родила первой. Коллеги Жукова прекрасно понимали: если он останется с Волоховой, то поток жалоб от Зуйковой не прекратится (позднее она будет жаловаться в инстанции на третью и четвертую из жуковских жен, требуя, чтобы мужа вернули в семью). Поэтому для начальства и партбюро желательно было, чтобы комполка отказался от Марии Николаевны и остался с Александрой Дневной.

Георгий Константинович сознавал, что от его решения зависит дальнейшая карьера. Комполка как раз собирались посылать на очередные курсы усовершенствования с перспективой последующего выдвижения на командование бригадой. Мучительную проблему выбора Жукову помог решить старый друг Янин. Антон Митрофанович только что овдовел, а трехлетнему сыну требовалась материнская забота. Вот и взял себе в жены сестру умершей Полины и усыновил ее грудную дочку, дал ей свою фамилию. И свой брак Мария Николаевна с Антоном Митрофановичем официально регистрировать не стали. Но, чтобы не ставить друга в двусмысленное положение, Янин решил уехать с женой и детьми на новое место службы. Западный, один из двух крупнейших (наряду с Украинским) военных округов, пришлось сменить на второстепенный Северо-Кавказский. Тем самым Янин поставил крест на своей военной карьере — так и погиб в 42-м в звании полковника.

Мария Николаевна тоже помогла своему любимому сделать правильный, с ее точки зрения, выбор в пользу карьеры, по собственной инициативе покинув Георгия Константиновича. Если, разумеется, соответствует истине рассказ Маргариты Жуковой о том, будто отец признавался матери, что случай с ней — единственный, когда его оставила любимая женщина. Может быть, здесь мы имеем еще одну красивую легенду?

В том, что две первые жены Жукова по-разному повели себя в критической ситуации, свою роль мог сыграть и их возраст. Александра Диевна была на целых четыре года моложе Георгия Константиновича, а Мария Николаевна — всего на год. Вероятно, Волохова была женщиной более умудренной и рассудительной, не хотела ломать жизнь любимому человеку, раз уж создалась такая безысходная ситуация. И, наверное, она все-таки сильно любила Георгия Константиновича и готова была отказаться от своего счастья, лишь бы ему было хорошо. Как мы убедимся в дальнейшем, жизнь Жукова с Зуйковой складывалась трудно. Александра Диевна делала все, чтобы удержать мужа, который время от времени ее покидал, уходя к другим женщинам.

Нельзя, однако, представлять дело так, будто Александру Диевну Жуков совсем не любил и жить с ней согласился только под угрозой исключения из партии, как следует из рассказа Маргариты Георгиевны. Да и к дочери Эре он с самого начала испытывая самые теплые чувства и не хотел с ней расставаться. Вот что, например, писал Георгий Константинович Александре Диевне 21мая 1929 года, когда родившейся 16 декабря 1929 года Эре было всего полгода, а Маргарита еще не родилась: «Ты пишешь, что я больше пишу и справляюсь о доченьке! А разве тебе этого мало? Кроме того, как ты можешь себя отделить от доченьки… Целуй доченьку». Замечу, что из этого письма можно понять: жена была недовольна, что в одном из предыдущих посланий муж больше интересовался не ее проблемами, а здоровьем дочки. А ведь это было еще до того, как скандал с двоеженством стало обсуждать партбюро и после которого любви Жукова к Александре Диевне наверняка поубавилось. Нет, чувствуется, что и до рождения дочери у Волоховой Георгий Константинович особо сильного чувства к Зуйковой не испытывал и больше беспокоился о новорожденной Эре, чем о ее матери.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.