Сюрпризы

Сюрпризы

В 1911 г. Хелен Келлер писала: «Мы голосуем? А что это означает?» Примерно тогда же Эмма Голдман сказала: «Наш современный фетиш – это всеобщее избирательное право». После 1920 г. женщины стали принимать участие в выборах наравне с мужчинами, но их подчиненное положение почти не изменилось.

Вскоре после того, как американки получили право голоса, степень их социального прогресса можно было пронаблюдать по появившейся в газетах по всей стране колонке советов Д. Дикс[210]. По ее мнению, женщина не должна была быть лишь домашней рабочей лошадью: «…жена – это витрина, в которой муж выставляет свои достижения… Крупнейшие сделки заключаются за обеденными столами;…мы встречаемся за ужином с теми, кто может помочь нам сделать карьеру… Женщина, собирающая вокруг себя достойных людей, вхожая в клубы, интересная и приятная… является помощницей своего супруга».

Роберт и Хелен Линд, изучавшие в конце 20-х гг. жизнь городка Манси (Индиана), отметили в работе «Мидлтаун» значение внешнего вида и одежды при оценке женщины. Они также обнаружили, что мужчины в откровенных разговорах между собой «часто говорили о женщинах как о существах более чистых и моральных, чем они сами, но одновременно и как о непрактичных, эмоциональных, непостоянных, подверженных предрассудкам, легкоранимых и чаще всего не способных смотреть в лицо фактам или крепко подумать».

В начале 1930 г. автор журнальной статьи, рекламируя косметический бизнес, начинал ее такими словами: «У средней американки – шестнадцать квадратных футов кожи». Далее он писал о том, что, хотя в стране насчитывалось 40 тыс. дамских салонов, а 2 млрд. долл. ежегодно тратилось на женскую косметику, этого явно недостаточно: «Американки не расходуют и пятой части суммы, необходимой для улучшения своей внешности». Автор приводил также детальный список «ежегодных косметических потребностей каждой женщины»: 12 целебных процедур с теплыми маслами, 52 косметические маски, 26 процедур выщипывания бровей и т. п.

Похоже, что лучше всего свой первый побег из тюрьмы замужества, материнства, женственности, домашней работы, ухода за собой и изоляции американкам удавалось совершать тогда, когда в их услугах отчаянно нуждались: в промышленности, в военное время или в общественных движениях. Каждый раз, когда из практических соображений женщину вытаскивали из ее заточения (нечто вроде исправительных работ с условным освобождением), делалась попытка затолкнуть ее обратно, как только отпадала необходимость, что и приводило жительниц США к борьбе за перемены.

В годы Второй мировой войны больше женщин, чем когда-либо, оказались за пределами дома и начали работать. К 1960 г. 36 % американок в возрасте от 16 лет и старше, т. е. 23 млн. человек, трудились и получали заработную плату. Но хотя 43 % работавших женщин имели детей школьного возраста, количество детских садов было рассчитано лишь на 2 % тружениц – остальным же приходилось самостоятельно решать подобные вопросы. Американки составляли 50 % избирателей, но (даже к 1967 г.) у них было лишь 4 % мест в законодательных органах штатов и 2 % судейских мест. Средний доход работающей женщины составлял примерно треть среднего дохода мужчины. Похоже, что отношение к жительницам США не сильно изменилось с 20-х гг.

«В 1964 г. в нашем обществе нет неприкрытого антифеминизма, – писала феминистка и социолог Элис Росси, – но не потому, что достигнуто равноправие полов, а потому, что у американок практически не осталось феминистской искорки».

Во время движения за гражданские права 60-х гг. начали появляться признаки коллективного волнения. Женщины заняли свое место, которое они и обычно занимали в общественных движениях, – на передовой, как рядовые, а не как генералы. В офисе СККНД в Атланте студентка Колледжа Спелмана по имени Руби Дорис Смит, арестованная во время «сидячей» забастовки, выразила свое негодование по поводу того, что женщин низвели до рутинной канцелярской работы. К Руби присоединились две белые американки из упомянутого Комитета – Сандра Хейден и Мэри Кинг. Мужчины-активисты СККНД вежливо выслушали женщин, прочли меморандум, где говорилось об их правах, но мало что сделали. Элла Бейкер, ветеран политического движения из Гарлема, проводившая организационную работу на Юге, знала о такой тенденции: «Я с самого начала понимала, что как для женщины, пожилой женщины в группе священников, привыкших к тому, что женщины лишь оказывали им поддержку, для меня не было предусмотрено место лидера».

Тем не менее американки сыграли очень важную роль в эти первые и опасные годы организации общественного движения на Юге, и ими восхищались. Многие из этих женщин были пожилыми, например Элла Бейкер и Амелия Бойнтон[211] из города Селма (Алабама), «Мама Долли» из города Олбани (Джорджия). Более молодые активистки – Глория Ричардсон из Мэриленда и Аннель Пондер из Миссисипи – являлись не только участницами движения, но и его лидерами. Женщины всех возрастов выходили на демонстрации, попадали в тюрьмы. Фанни Лу Хеймер, издольщица из Рулвилла (Миссисипи), стала легендарным организатором и оратором. Она исполняла гимны; из-за прихрамывающей походки (в детстве Ф. Л. Хеймер перенесла полиомиелит), заметно выделялась в пикетах. Эта женщина доводила людей до исступления на массовых митингах: «Меня так достало то, что меня все так достало!»

Примерно в то же время белые представительницы среднего класса также начали поднимать голову. Одной из первых появилась новаторская, оказавшая большое влияние книга Б. Фридан[212] «Загадка женственности».

Что же это была за проблема, у которой нет названия? Какие слова произносили женщины, пытаясь выразить ее? Иногда женщина могла сказать: «Я чувствую какую-то пустоту… чего-то не хватает». Или: «У меня такое ощущение, будто меня нет». Иногда: «Чувство усталости… Я так злюсь на детей, что это пугает меня… Хочется плакать без всякой причины».

Фридан писала, отталкиваясь от своего опыта домохозяйки из среднего класса, но то, о чем она говорила, затрагивало чувства всех женщин: «Она [проблема] давно не давала покоя американцам, но была спрятана настолько глубоко, что о ней не говорили. Она давала о себе знать каким-то странным ощущением беспокойства и неудовлетворенности, чувством тоски, от которого в середине двадцатого века страдали женщины в Соединенных Штатах. И каждая боролась с ним в одиночку.

Но чем бы она не была занята – стелила ли постели, делала покупки, подбирала материал на покрывало, ставила перед детьми сэндвичи с кокосовым молоком, отвозила на машине сына или дочку в клуб скаутов, лежала по ночам рядом с мужем, – она страшилась спросить даже себя: «И это все?»».

Но однажды апрельским утром 1959 г. в одном из пригородов Нью-Йорка я услышала, как мать четырех детей, сидя за кофе с другими матерями, с тихим отчаянием в голосе произнесла слово «проблема». И остальные знали, что то, о чем она говорит, не связано ни с мужем, ни с детьми, ни с домом. Они вдруг поняли: это общая проблема, которая не имеет названия. И тогда, пусть неуверенно, они начали говорить о ней. А позже, после того как отвели детей в садик и затем забрали домой, чтобы те могли поспать днем, две из них плакали слезами облегчения просто потому, что не одиноки».

«Загадка», о которой говорила Фридан, – это образ женщины как матери и жены, живущий в умах ее мужа и детей, ради которого она расстается со своими личными мечтами. Автор приходит к выводу: «Единственным способом для женщины найти себя, как, впрочем, и для мужчины, является самостоятельная творческая работа».

Летом 1964 г. в Мак-Коме (Миссисипи), в штаб-квартире «Фридом хауз», организации борцов за гражданские права, которые жили и работали вместе, женщины объявили бойкот мужчинам, поскольку те желали, чтобы за них готовили еду и стелили постель, пока они разъезжали на машинах, занимаясь организационной работой. Казалось, что волнение, о котором писала Б. Фридан, коснулось американок повсюду.

К 1969 г. жительницы США составляли 40 % всей рабочей силы в стране, но значительная их часть трудились секретаршами, уборщицами, учителями начальной школы, продавщицами, официантками и медсестрами. Каждая третья работающая американка была замужем, а ее супруг зарабатывал менее 5 тыс. долл. в год.

А как же женщины, у которых не было работы? Они очень много трудились дома, но это не воспринималось как работа, поскольку в капиталистическом обществе (или даже в любом современном обществе, где вещи и люди продаются и покупаются за деньги), если труд не оплачивается, если он не оценивается в деньгах, считается, что такой труд ничего не стоит.

В 60-х гг. американки стали больше задумываться над этим фактом, а М. Бенетон писала об этом в книге «Политическая экономия освобождения женщин». Домохозяйки находились за пределами современной экономической системы, поэтому, по словам Бенетон, они являлись кем-то вроде крепостных или крестьянок.

Женщины, у которых была типично «женская работа»: секретарши, регистраторы, машинистки, продавщицы, уборщицы, медсестры, – испытывали всевозможные унижения, которым подвергались мужчины на второстепенной работе, а также полный комплект унижений, связанных с их половой принадлежностью: насмешки по поводу умственных способностей, сексуальные шутки и домогательства, восприятие их исключительно в качестве сексуальных объектов, хладнокровные требования работать эффективнее. В коммерческом Справочнике стандартов для клерков печаталась колонка вопросов и ответов, где можно было найти следующее:

«Вопрос. Я бизнесмен, мне кажется, что моя секретарша слишком медленно работает. Сколько раз в минуту она должна быть способна открыть и закрыть ящик с документами?

Ответ. Ровно 25 раз. Нормативы для других «операций по открытию и закрытию»… следующие: 0,04 минуты для открытия или закрытия папки; 0,026 минуты для открытия стандартного расположенного в центре ящика стола. Если вас беспокоит ее «активность на стуле», засеките время по следующим нормативам: «Встать со стула» – 0,033 минуты, «повернуться на вертящемся стуле» – 0,009 минуты».

В начале 1970-х гг. работница фабрики в Нью-Бедфорде (Массачусетс), принадлежавшей средней по размеру корпорации, где годовые дивиденды ее президента в 1970 г. составляли 325 тыс. долл., написала в профсоюзную газету, что 90 % сотрудников ее отдела составляют женщины, а все начальники – мужчины.

«Пару лет назад меня на три дня отстранили от работы, поскольку мои дети были еще маленькими и мне приходилось отпрашиваться, когда они болели… Они [начальники] хотят видеть у себя людей, которые помалкивают, доносят друг на друга и являются хорошими маленькими роботами. Тот факт, что многим приходится принимать успокоительные таблетки и что неделя не проходит без того, чтобы двое или трое сотрудников не сломались и не расплакались, ничего для них не значит».

Эта женщина добавила: «Но времена меняются, и отныне все больше людей высказывают свое мнение и требуют от так называемых боссов такого же отношения, какое те хотели бы видеть применительно к себе самим».

Времена действительно менялись. Примерно в 1967 г. участницы различных движений – групп борцов за гражданские права, организации «Студенты за демократическое общество», антивоенных групп – начали проводить встречи женщин. В начале 1968 г. на женском антивоенном митинге в Вашингтоне сотни американок с факелами в руках пришли на Арлингтонское национальное кладбище и устроили «Похороны традиционной женственности». В этот момент и позднее возникли некоторые разногласия среди женщин и даже в большей степени среди мужчин по поводу того, должны ли жительницы США бороться за решение специфически женских вопросов или просто принимать участие во всеобщих движениях против расизма, войны и капитализма. Но идея поставить во главу угла феминизм становилась популярной.

Осенью 1968 г. члены группы, называвшейся «Радикальные женщины», привлекли внимание страны во время акции протеста против избрания «Мисс Америка», которую они считали «образом, угнетающим женщину». Все активистки выбросили в «Мусорный ящик свободы» бюстгальтеры, корсеты, бигуди, искусственные ресницы, парики и другие предметы, названные ими «дамским мусором». В качестве «Мисс Америка» была коронована овца. Но важнее оказалось то, что люди стали говорить об «Освобождении Женщин».

Часть деятельниц из нью-йоркской группировки «Радикальные женщины» вскоре образовала Женский международный террористический заговор от ада (Women’s International Terrorist Conspiracy from Hell – WITCH – ВЕДЬМА), и члены этой организации, одетые как ведьмы, неожиданно появились в зале Нью-Йоркской фондовой биржи. В листовке, распространявшейся ВЕДЬМОЙ в городе, говорилось: «ВЕДЬМА живет и смеется в каждой женщине. Она является той свободной частью нас, что прячется за застенчивыми улыбками, за безропотным смирением с абсурдным господством мужчин, макияжем или стесняющей тело одеждой, на которых настаивает наше больное общество. В ВЕДЬМУ нет необходимости «вступать». Если Вы женщина и осмеливаетесь заглянуть вглубь себя, то Вы – ВЕДЬМА. Вы сами устанавливаете себе правила».

Вашингтонское отделение организации выступило против деятельности «Юнайтед фрут компани» в странах Третьего мира и отношения корпорации к женщинам, работающим в офисе. В Чикаго ВЕДЬМА протестовала против увольнения радикальной учительницы-феминистки Марлен Диксон.

Малоимущие черные американки заявляли об универсальных женских проблемах своими методами. В 1964 г. Р. Коулз в работе «Дети кризиса» привел материалы интервью с чернокожей женщиной, недавно переехавшей с Юга в Бостон, которая говорила о своем отчаянном положении, о том, как трудно найти свое счастье: «Для меня единственное время, когда я чувствую, что живу, – это время, когда я вынашиваю ребенка».

Специально не подчеркивая женские проблемы, многие малоимущие американки поступали так, как делали всегда, – спокойно организовывали своих соседей, чтобы бороться против несправедливости и получать необходимые услуги. В середине 60-х гг. около 10 тыс. жителей негритянского района Вайн-Сити в Атланте объединились с целью взаимопомощи: они открыли магазин дешевых товаров, детские ясли, клинику; организовали ежемесячные совместные семейные ужины, издание газеты, службу консультаций по вопросам семьи. Одна из организаторов, Хелен Говард, рассказала редактору книги «Чернокожие женщины в белой Америке» Герде Лернер о том, как это было: «Я создала эту местную организацию, а двое мужчин и шестеро женщин начали практическую деятельность. Поначалу было сложно. Позднее присоединились многие люди. В течение пяти месяцев мы проводили встречи почти каждый вечер. Мы научились работать с другими людьми… Многие просто боялись что-либо сделать. Боялись пойти в муниципалитет или попросить о чем-либо. Не просили ни о чем хозяина дома, потому что боялись его. Когда мы начали встречаться, нам больше не было так страшно… Вот как мы получили эту детскую площадку: мы заблокировали улицу и никого не пропускали; не пропускали даже троллейбусы. В акции участвовали все жители района. Вынесли проигрыватели и танцевали; так продолжалось всю неделю. Нас не арестовали, нас было слишком много. А потом город сделал эту детскую площадку для ребятишек».

Патриция Робинсон написала памфлет «Бедная черная женщина», в котором связала женские проблемы с необходимостью элементарных изменений в обществе: «Бунт неимущих негритянок, прежде находившихся на дне классовой иерархии, поднимает вопрос о том, за какое общество будет бороться бедная чернокожая женщина. Уже сейчас она требует права контролировать рождаемость, как черные и белые представительницы среднего класса. Она сознает, что угнетение имеет две стороны, и она вместе с другими бедняками более не подчиняется порабощению, которое в данном случае равносильно геноциду. Неимущая афроамериканка вступает в союзы с другими бедняками, живущими по всему миру, присоединяясь к их революционной борьбе. Исторически сложившиеся условия заставили ее оградить детей от мужского влияния, давать им образование и поддерживать самостоятельно. В самом этом процессе серьезно ослабевают патриархат и эксплуатация со стороны мужчин. Более того, она осознает, что ее детей будут использовать так же, как всех детей бедняков на протяжении истории, – в качестве низкооплачиваемых наемников, сражающихся за то, чтобы сохранить у власти или привести к власти группу элиты. Идя этим путем… она начала ставить под сомнение агрессивный патриархат и классовое общество, которое способствует его сохранению, а именно капитализм».

В 1970 г. прачка из Атланты и мать шестерых детей Дороти Болден рассказала, почему в 1968 г. она начала организовывать женщин, занимавшихся работой по дому, в Национальный союз домработниц. Д. Болден сказала: «Я думаю, что женщины должны иметь право голоса при принятии решений, касающихся улучшения жизни в своем районе. Потому что такая женщина, живущая в трущобах, участвует в столкновениях, она очень умна и способна на многое, на нее не обращали внимание так много лет. Я думаю, что у такой женщины должно быть право голоса».

Создали свою организацию и теннисистки. Американка, боровшаяся за право быть жокеем, в конце концов победила и стала первой женщиной-жокеем. Художницы устроили пикет у Музея Уитни, обвинив его администрацию в дискриминации по половому признаку при организации выставки скульптуры. Журналистки пикетировали в Вашингтоне клуб «Гридайрон»[213], в который не принимали женщин. К началу 1974 г. программы изучения женской проблематики существовали в 78 учебных заведениях, около 2 тыс. курсов о женщинах предлагались примерно в 500 колледжах и университетах.

Начали появляться женские журналы и газеты местного и общенационального значения, а публикации о женской истории и женском движении выходили в таких количествах, что в некоторых книжных магазинах для них стали выделять специальные отделы. Даже юмор на телевидении (некоторые шутки, произнесенные с симпатией, а некоторые – не без колкостей) свидетельствовал об общенациональном воздействии женского движения. После акций протеста из телеэфира были убраны рекламные ролики, которые, по мнению американок, унижали их.

В 1967 г. в результате лоббирования со стороны женских группировок президент Л. Джонсон подписал исполнительный приказ, запрещавший дискриминацию по половому признаку при приеме на рабочие места, которые финансировались из федерального бюджета, а в последующие годы женские организации настояли на контроле за исполнением этого приказа.

Созданная в 1966 г. Национальная организация женщин (НОЖ) возбудила свыше 1 тыс. судебных исков против американских корпораций, обвиняя их в такой дискриминации.

Право на аборты стало важным вопросом. До 1970 г. каждый год делалось примерно 1 млн. абортов, из которых лишь около 10 тыс. были легальными. Вероятно, треть женщин, делавших такие операции нелегально, – в основном малоимущие – помещались в больницы с осложнениями. Никто не знает, сколько тысяч женщин погибло в результате подобных абортов. Но запрет на аборты на деле был направлен против бедняков, поскольку богатые могли рожать или прерывать беременность в безопасных условиях.

В 1968–1970 гг. в более чем 20 штатах были инициированы судебные процессы, направленные на изменение законодательства, запрещавшего аборты. Усилилась общественная поддержка права женщин распоряжаться собой без вмешательства государства. В известном сборнике женских работ «Сила союза сестер», вышедшем примерно в 1970 г., в статье Л. Сислер «Контроль за рождаемостью: незавершенное дело» говорилось, что «аборт является правом женщины… никто не может наложить вето на ее решение и заставить ее выносить ребенка против воли». Проведенный Службой Луиса Харриса весной 1969 г. опрос общественного мнения показал, что 64 % респондентов считали решение о том, делать аборт или нет, личным делом.

Наконец, в начале 1973 г. Верховный суд в делах «Роу против Уэйда» и «Доу против Болтона» постановил, что штат может запрещать аборт только в течение трех последних месяцев беременности, контролировать аборты в случаях, связанных с угрозой здоровью на четвертом-шестом месяцах беременности, а в первые три месяца беременности женщина и ее врач имеют право на самостоятельное решение.

Усилилось давление сторонников создания центров по уходу за детьми, и, хотя американкам не удалось получить от правительства существенную поддержку, открылись тысячи таких кооперативных центров.

Кроме того, женщины впервые стали открыто говорить о проблемах, связанных с сексуальным насилием. Каждый год сообщалось о 50 тыс. изнасилований, но гораздо большее количество подобных случаев оставалось неизвестным. Женщины начали ходить на курсы самообороны. Проводились акции протеста, связанные с тем, как полиция обращалась с потерпевшими, которые сообщали о случившемся, оскорбляя их при допросах. Стала широко популярной книга С. Браун-миллер «Против нашей воли», в которой со всей силой и негодованием показана история и дан анализ сексуального насилия, предлагающий как индивидуальные, так и коллективные средства самообороны:

«Отвечать ударом на удар. На всех уровнях мы должны заниматься этим совместными усилиями, если мы, женщины, хотим компенсировать дисбаланс и избавить себя и мужчин от идеологии насилия. Сексуальное насилие можно устранить, а не просто держать под контролем или избегать его на индивидуальной основе, но подход к этому должен быть долгосрочным и совместным; его должны понимать и проявлять добрую волю как многие мужчины, так и женщины…»

Множество американок прилагали усилия к тому, чтобы Поправка о равных правах[214] к Конституции была одобрена достаточным количеством штатов. Но становилось ясно, что, даже если бы она была узаконена, этого было бы мало, и что женщины добились многого именно путем самоорганизации, решительных действий, акций протеста. Даже в тех случаях, когда соответствующий закон существовал, он помогал, если его подкрепляли действием. Член Конгресса США, чернокожая Ширли Чизхолм, сказала: «Закон за нас этого не сделает. Мы должны сделать все сами. Женщины в этой стране должны стать революционерками. Нам следует отказаться от старых, традиционных ролей и стереотипов… Мы должны заменить устаревшие, негативные представления о нашей женственности на позитивные идеи и позитивные действия».

Возможно, самым существенным результатом женского движения 60-х гг., помимо имевших место побед в таких сферах, как аборт и равноправие на рабочем месте, был так называемый «подъем самосознания», осуществлявшийся часто в рамках «женских кружков», которые собирались на дому по всей стране. Это означало переосмысление собственной роли, отказ от комплекса неполноценности, большую уверенность в себе, ощущение связи с другими женщинами, возросшую близость матери и дочери. Поэтесса из Атланты Эста Ситон писала в стихотворении «Ее жизнь»:

Вот эта картина, что вижу я снова и снова:

Моя молодая мама, едва ли семнадцати лет

Готовит кошерный обед у печи

В ту первую зиму в Вермонте,

Отец мой, в себя погруженный всегда,

Когда не орет,

Ест, чтобы свою к ней любовь показать.

Полвека спустя ее голубые глаза охладели

От ужасов этого серого дома,

Младенцев, рожденных один за другим

И доктора слов:

«Если больше детей не хотите,

Уйдите из дома».

Впервые открыто обсуждалась чисто биологическая уникальность женщин. Некоторые теоретики (например, Суламифь Файерстоун в работе «Диалектика пола») считали, что таковая была более важной причиной их угнетения, чем существование любой конкретной экономической системы.

Свобода проявлялась уже в самом факте откровенного обсуждения того, что прежде держалось в тайне, скрывалось, являлось причиной стыда и смущения: менструация, мастурбация, менопауза, аборт, лесбийская любовь.

Одной из наиболее важных книг начала 70-х гг. была работа «Наши тела и мы сами», представлявшая собой сборник статей 11 женщин, организованных в Бостонский коллектив по книгам о женском здоровье. В ней содержалось огромное количество практической информации о женской анатомии, различиях полов и сексуальных связях, лесбийской любви, питании и здоровье, изнасилованиях, самообороне, венерических болезнях, контроле за рождаемостью, абортах, беременности, рождении ребенка и менопаузе. Даже более важным, чем информация, таблицы и фото, откровенное исследование ранее не упоминавшихся фактов, было то ощущение радости, которым пронизана вся книга, – наслаждение от собственного тела, удовлетворение от вновь обретенного понимания, нового, сестринского отношения к молодым женщинам, а также к женщинам среднего и пожилого возраста. Авторы цитируют английскую суфражистку Кристабель Панкхёрст[215]:

Помните о женском чувстве собственного достоинства.

Не просите, не умоляйте, не пресмыкайтесь.

Отважно беритесь за руки, становясь рядом с нами.

Сражайтесь вместе с нами…

И, по словам многих американок, борьба началась с битвы за собственное тело, которое, кажется, было основой эксплуатации женщин как сексуальных игрушек (слабых и неопытных), как беременных (беспомощных), как женщин средних лет (которых более не считали красивыми), как старух (которых игнорировали и отодвигали в сторону). Мужчины и общество в целом создали биологическую тюрьму. Как выразилась в своей книге «Рождена женщиной» Адриен Рич[216], «женщин контролируют, загоняя нас в наши тела». Она писала: «У меня есть очень четкие, острые воспоминания о том, чем я занималась через день после свадьбы: я подметала пол. Возможно, полы и не нуждались в том, чтобы их подметали; возможно, я просто не знала, что еще мне делать. Но, подметая, я думала: «Теперь я женщина. Это вековая традиция; это то, что женщины делали всегда».

Я почувствовала, что подчиняюсь некоему древнему обычаю, слишком старому, чтобы в нем усомниться. Это то, чтоженщины делали всегда.

Как только моя беременность стала очевидной, я впервые за свое отрочество и взрослую жизнь почувствовала себя ни в чем не виновной. Атмосфера одобрения, в которой я купалась (казалось, что она исходит даже от незнакомых людей на улице), была подобна ауре вокруг меня, в которой сомнения, страхи, предчувствия встречались с абсолютным отрицанием. Это то, что женщины делали всегда».

Рич считала, что женщины могли бы использовать свое тело «скорее как ресурс, а не как предназначение». По ее мнению, патриархальные системы, будь то при капитализме или «социализме», приспосабливали женские тела к своим потребностям. Автор обсуждала вопрос о пассивности, которая воспитывалась в женщинах. Целые поколения девочек выросли на книжке «Маленькие женщины», в которой мать говорит Джо: «Я злюсь почти каждый день, Джо, но научилась не показывать это; я все еще надеюсь научиться не чувствовать этот гнев вообще, даже если это займет у меня еще сорок лет».

В эпоху «анестезированного, технологизированного деторождения» доктора-мужчины использовали для извлечения детей инструменты, заменив ими чувствительные руки акушерок. Рич была не согласна со своей коллегой-феминисткой С. Файерстоун, которая хотела изменить биологическую неизбежность деторождения, поскольку таковое приносит боль и служит источником подчинения. Через изменение социальных условий А. Рич высказывала желание превратить акт появления на свет ребенка источником физического и эмоционального удовольствия.

Нельзя, полагала Рич, чтобы кто-то позволял себе по-фрейдистски игнорировать женщин, считая это для себя «участком плохой видимости» (как при автомобильном движении) и одновременно говоря, что по другим вопросам его зрение безупречно; такое невежество искажает все остальное. Существует дилемма женского тела: «Я не знаю ни одной женщины, будь то девственница, мать, лесбиянка, замужняя или незамужняя женщина, зарабатывает ли она на жизнь, являясь домохозяйкой, либо подавая в кафе коктейли, либо сканируя мозг, – для которой собственное тело не являлось бы фундаментальной проблемой: его скрытое предназначение, способность к воспроизведению потомства, желания, так называемая фригидность, кровавая речь, молчание, изменения, увечья, насилие над ним и его созревание».

Вот предлагаемый А. Рич выход: «Восстановление права на владение собственным телом… мира, в котором каждая женщина руководит своим телом» как основы не только для рождения детей, но и для новых взглядов и смыслов, нового мира.

Для большинства американок, не относящихся к интеллектуалкам, вопрос был даже более насущным: как избавиться от голода, страданий, подчинения, унижений здесь и сейчас. Джонни Тиллмон писала в 1972 г.: «Я – женщина, чернокожая, неимущая, толстуха, женщина средних лет. И я живу на пособие… Я вырастила шестерых детей… Я выросла в Арканзасе… работала там 15 лет в прачечной…. переехала в Калифорнию… В 1963 г. я заболела и не смогла больше работать. Друзья помогли мне получить пособие…

Пособие сродни дорожной аварии. Она может случиться с каждым, но особенно часто происходит с женщинами. Поэтому пособие – это женский вопрос. В этой стране многих женщин – представительниц среднего класса беспокоит Освобождение Женщин. Для тех из нас, кто сидит на пособии, это вопрос выживания».

Дж. Тиллмон считала, что программы вспомоществования сродни «…сверхнеравноправному браку. Вы меняете мужчину на Мужчину… Мужчина отвечает за все… контролирует ваши деньги». Вместе с другими матерями, получавшими пособия, она создала Национальную организацию защиты прав получателей пособий. Эти женщины требовали, чтобы американкам оплачивали труд – работу по дому и воспитание детей. «Ни одна женщина не может считаться освобожденной, пока все женщины не поднимутся с колен».

В проблеме женщин было и средство для избавления от угнетения как их самих, так и кого бы то ни было вообще. В обществе контроль над американками был изобретательным и эффективным. Он не осуществлялся государством напрямую. Напротив, для этого использовался институт семьи: мужчины контролировали женщин, женщины – детей, и, таким образом, все были заняты друг другом, обращались друг к другу за поддержкой, обвиняли друг друга в неприятностях, совершали насилие друг над другом, когда что-то шло не так, как надо. Почему это нельзя было изменить? Могли ли женщины и дети освободиться, могли ли мужчины и женщины начать лучше понимать друг друга, найти источник общего угнетения, вместо того чтобы искать его друг в друге? Возможно, тогда и те, и другие смогли бы обнаружить сильные стороны собственных взаимоотношений, образовав миллионы очагов сопротивления. Они смогли бы осуществить революционные изменения в образе мышления и в поведении в той сфере замкнутой частной семейной жизни, на поддержку которой и рассчитывала система в деле контроля и внушения. И совместными усилиями, вместо того чтобы враждовать друг с другом, мужчины и женщины, родители и дети могли бы принять меры к изменению самого общества.

Это было время бунтов. И если восстание могло вспыхнуть в самой изысканной и сложной тюрьме – семье, было бы резонно ожидать мятежей и в самых жестоких и тривиальных тюрьмах, а именно в рамках пенитенциарной системы. В 60-х – начале 70-х гг. многократно возросло число таких бунтов. Они также приняли беспрецедентный политический характер и обрели жестокость классовой войны, кульминация которой имела место в тюрьме города Аттика (Нью-Йорк) в сентябре 1971 г.

Пенитенциарная система в США развивалась как попытка квакеров-реформаторов заменить традиционные наказания колониальных времен: нанесение увечий, виселицы и изгнание. Предполагалось, что тюремное заключение путем изоляции приведет к раскаянию и спасению души, но узники, находясь в таком одиночестве, сходили с ума и умирали. К середине XVIII в. пенитенциарная система основывалась на каторжном труде в сочетании с различными наказаниями: карцером, железным ошейником, одиночным заключением. Такой подход был сформулирован начальником тюрьмы в городе Оссининг (Нью-Йорк): «Чтобы изменить преступника, надо сначала сломить его волю». Этот подход и практиковался.

Чиновники пенитенциарной системы каждый год собирались на конференцию, чтобы поздравить друг друга с достигнутыми успехами. Президент Американской ассоциации исправительных учреждений, выступая в 1966 г. с ежегодным посланием, так описывал новое издание Руководства по исправительным стандартам: «Оно позволяет нам, если угодно, задержаться у врат исправительной Валгаллы с чувством гордости за отлично сделанную работу! Мы можем гордиться, мы можем чувствовать удовлетворение, мы можем быть довольны». Это было сказано в период целой череды наиболее крупных тюремных бунтов за всю историю страны.

Такие волнения случались всегда. В 20-х гг. они закончились подавлением мятежа в тюрьме города Клинтон (Нью-Йорк), где находились 1,6 тыс. осужденных; в результате было убито три человека. В 1950–1953 гг. в американских местах лишения свободы произошло более 50 крупных волнений. В начале 60-х гг. скованные цепями заключенные в Джорджии, работавшие на каменоломнях, использовали свои кувалды, чтобы ломать себе ноги, тем самым надеясь привлечь внимание к обстановке повседневной жестокости, в которой они существовали.

В калифорнийской тюрьме Сан-Квентин, где содержалось 4 тыс. заключенных, в конце 60-х гг. произошла целая серия выступлений: бунт на расовой почве в 1967 г., забастовка белых и чернокожих узников в начале 1968 г., из-за которой прекратилось практически все тюремное производство, вторая забастовка, имевшая место летом того же года.

Осенью 1970 г. заключенные захватили тюрьму в Куинсе на Лонг-Айленде (Нью-Йорк), взяли заложников и предъявили требования. Выбранный бунтовщиками для ведения переговоров комитет состоял из четырех чернокожих, одного пуэрториканца и одного белого; мятежники потребовали немедленно провести повторные слушания 47 дел по освобождению под залог, которые, как они считали, были примерами проявления расизма при принятии решений подобного рода. Судьи пришли, выдали разрешения на освобождение под залог, а в некоторых случаях сократили сроки содержания под стражей, и заложников отпустили. Но когда заключенные продолжили акцию, полиция взяла здание тюрьмы штурмом, используя слезоточивый газ и дубинки, и с бунтом было покончено.

Примерно в то же время, в ноябре 1970 г., в калифорнийской тюрьме Фолсом прекратились все работы, что стало началом самой продолжительной тюремной забастовки в истории Соединенных Штатов. Большинство из 2,4 тыс. заключенных продержались в своих камерах в течение 19 дней без еды, перед лицом угроз и шантажа. Забастовка была подавлена с использованием сочетания силы и обмана, и четырех узников отправили в другую тюрьму; в ходе 14-часовой перевозки они лежали на полу фургона обнаженными и закованными в цепи. Один из мятежников написал: «…возросло сознание… Семя было посеяно».

В течение долгого времени тюрьмы США являлись ярким отражением самой американской системы: неприкрашенные различия между образом жизни богатых и бедных, расизм, использование жертв [системы] друг против друга, отсутствие у низших классов возможностей для высказываний, бесконечные «реформы», которые мало что меняли. Русский писатель Ф. М. Достоевский однажды сказал, что об уровне цивилизации общества можно судить по его тюрьмам.

Длительное время это было так, и заключенные знали об этом лучше всех остальных: чем беднее вы были, тем больше у вас имелось шансов оказаться за решеткой. И так происходило не потому, что бедняки совершали больше преступлений. Хотя они на самом деле совершали их больше. Богатым не приходилось преступать закон, чтобы получить желаемое; законы были на их стороне. Но когда богатые совершали преступления, их часто не преследовали по закону, а если и преследовали, то они могли выйти под залог, нанять умных адвокатов, рассчитывать на большую благосклонность судей. Каким-то образом тюрьмы оказались заполнены чернокожими бедняками.

В 1969 г. было вынесено 502 приговора за мошенничество в области налогов. В таких делах, которые относят к «беловоротничковой преступности», обычно участвуют люди, у которых много денег. Так вот, из тех, кого приговорили, 20 % оказалось в тюрьме. Средний размер мошенничества составлял 190 тыс. долл., а средний срок тюремного наказания – 7 месяцев. В том же году 60 % признанных виновными в краже со взломом или краже автомобиля (преступления бедноты) лишились свободы. Средняя стоимость украденной машины была 992 долл., тогда как средний срок тюремного заключения за это преступление – 18 месяцев. Стоимость похищенного путем кражи со взломом в среднем составляла 321 долл., а средний срок – 33 месяца.

Психиатр У. Гейлин в работе «Пристрастное правосудие» рассматривает дело, которое с некоторыми вариациями могло иметь место тысячи раз. Он только что опросил 17 членов секты «Свидетели Иеговы», отказавшихся зарегистрироваться на призывном пункте во время войны во Вьетнаме, и все эти люди получили по 2 года тюрьмы. Гейлин посетил молодого чернокожего, который уведомил призывную комиссию о том, что сознательно не согласен с призывом: у него вызывают отвращения зверства этой войны. Его осудили на 5 лет. Автор пишет: «Хэнк был первым, кто получил пять лет. Он оказался также первым черным». Но существовали и дополнительные факторы:

«А какая у тебя была прическа?» – спросил я.

«Афро[217]».

«А что на тебе было надето?»

«Дашики[218]».

«А ты не думаешь, что это повлияло на вынесенный приговор?»

«Конечно, повлияло».

«Стоило ли это года или двух твоей жизни?» – спросил я.

«Это и есть моя жизнь, – ответил он, глядя на меня одновременно с тревогой и смущением. – Ты что, мужик, не понимаешь? В этом-то и весь смысл! Свободен ли я, чтобы иметь свой стиль, волосы, цвет кожи?»

«Конечно, – ответил я. – Ты прав».

Гейлин обнаружил, что судьям даны огромные полномочия по вынесению приговоров. В штате Орегон из 33 человек, признанных виновными в нарушении Закона о призыве, 18 осудили условно. На юге Техаса из 16 нарушителей того же Закона на поруки не отпустили ни одного, а в южной части штата Миссисипи все обвиняемые были осуждены и получили максимальный срок – 5 лет лишения свободы. В одном конце страны (в Новой Англии) средний срок за любые преступления составлял 11 месяцев, а в другом (на Юге) – 78 месяцев. Но это не был просто вопрос различия между Севером и Югом. В городе Нью-Йорке из 673 человек, судимых за нахождение в общественном месте в нетрезвом состоянии (все это были бедняки; богатые напиваются за закрытыми дверями), судья снял обвинения с 531 человека. Другой судья, который провел 566 процессов по тому же обвинению, освободил от ответственности 1 человека.

Притом что в руках суда концентрировалась такая власть, бедняки, чернокожие, люди со странностями, гомосексуалисты, хиппи и радикалы вряд ли были бы равны перед законом, попадая к судьям, которые почти все были белыми, принадлежали к верхушке среднего класса и придерживались консервативных взглядов.

В любой отдельно взятый год (возьмем, к примеру, 1972 г.) около 375 тыс. человек находятся в тюрьмах (графств или городов) либо в исправительных учреждениях штатов или федерального уровня, а 54 тыс. заключенных сидят в колониях для несовершеннолетних. Одновременно около 900 тыс. человек имеют статус осужденных условно, а 300 тыс. освобождены условно-досрочно. То есть всего 1,6 млн. человек затронуты системой уголовного правосудия. С учетом текучести через эту систему проходили ежегодно несколько миллионов человек. Данная часть населения незаметна для Америки среднего класса, но если столь долго не обращали внимания на 20 млн. черных, то почему бы не относиться так же к 4 или 5 млн. «преступников»? Исследование, проведенное Фондом защиты детей (Т. Коттл. «Дети в тюрьме»), показало, что в середине 70-х гг. свыше 900 тыс. молодых людей до 18 лет в течение года хотя бы раз попадали за решетку.

Любой, кто попытается описать реальную жизнь тюрьмы, содрогнется. Человек, находясь в Уолполской тюрьме (Массачусетс), писал: «Каждая программа здесь используется как оружие против нас. Право ходить в школу, в церковь, право на посещения, право писать и ходить в кино. Все это в итоге оказывается орудием наказания. Ни одна из программ не принадлежит нам. Все рассматривается как привилегия, которая может быть отобрана. Результатом всего этого является чувство неуверенности – безнадежность, которая разъедает вас».

А вот свидетельство еще одного заключенного Уолпола: «Я четыре года не ел в столовой. Я просто не мог этого вынести. Вы становитесь утром в очередь, а от подносов расползаются 100–200 тараканов. Подносы грязные, пища грубая, в ней грязь или личинки. Часто по ночам я оставался голодным, питаясь арахисовой пастой и сэндвичами, ухватив то там, то сям батон хлеба или кусок болонской колбасы. Другие ребята не имели этого, поскольку у них не было таких связей, как у меня, или отсутствовали деньги на тюремную лавку».

Сложными являлись и контакты с внешним миром. Надзиратели разрывали письма. Другие письма перехватывали и читали. Сидевший в Уолполе в 1970 г. Джерри Суса отправил два прошения – одно судье, другое в совет по условно-досрочным освобождениям, чтобы рассказать о том, что его избили охранники. Они остались без ответа. Восемь лет спустя во время судебного слушания заключенный узнал, что тюремные власти перехватили его письма и никуда не отправили.

Семьи страдали вместе с узниками: «Во время последней отсидки мой четырехлетний сын пробрался во двор и сорвал мне цветок. Надзиратель на башне позвонил в кабинет начальника тюрьмы, и заместитель начальника пришел вместе с полицейскими штата. Он объявил, что, если еще какой-нибудь ребенок выйдет во двор и сорвет цветок, все посещения будут отменены».

Характер тюремных бунтов конца 60-х – начала 70-х гг. разительно отличался от прежних волнений. Заключенные тюрьмы в Куинсе называли себя «революционерами». По всей стране на тех, кто сидел в тюрьмах, повлияли, очевидно, выступления за пределами мест заключения, акции чернокожих и молодежи, а также антивоенное движение.

События тех лет подтвердили то, что уже ощущали узники: какие бы преступления они ни совершили, гораздо более страшные преступления совершались властями, содержавшими тюрьмы, и правительством Соединенных Штатов. Президент страны ежедневно нарушал законодательство, отправляя на убийство бомбардировщики, посылая людей на смерть, попирая Конституцию – «высший закон страны». Чиновники на уровне штата и на местном уровне нарушали гражданские права чернокожих, что было противозаконно, но при этом не подвергались судебному преследованию.

Книги о движении чернокожих и войне начали проникать в тюрьмы. Пример, поданный на улицах черными американцами и участниками антивоенного движения, был опьяняющим – неповиновение являлось единственным ответом системе беззакония.

Это система бросила за решетку Мартина Состре, 52-летнего чернокожего владельца книжного магазина афроазиатской литературы в городе Буффало (Нью-Йорк), осудив на срок от 25 до 30 лет тюрьмы по обвинению в продаже героина стоимостью 15 долл. доносчику, который позднее отказался от своих показаний. Однако этот отказ не способствовал освобождению Состре. Ему не удалось найти ни один суд, включая Верховный суд США, который бы отменил приговор. Состре провел в заключении 8 лет, где его 10 раз избивали надзиратели, на 3 года помещали в одиночную камеру, но Состре боролся и не повиновался властям до момента освобождения. Такая несправедливость заслуживала только бунта.

Политзаключенные существовали всегда. Это были люди, которых отправляли в тюрьму за принадлежность к радикальным движениям и антивоенную деятельность. Но теперь появилась новая разновидность таких узников – у осужденных за обычное преступление мужчин и женщин в заключении пробуждалось политическое сознание. Некоторые осужденные начинали видеть связь между своими личными испытаниями и общественной системой. Тогда они прибегали не к индивидуальному сопротивлению, а к коллективным акциям. В условиях грубой среды, требовавшей концентрации внимания на собственной безопасности, в атмосфере жестокого соперничества, они находили возможность беспокоиться о правах и безопасности других.

Джордж Джексон был одним из таких новых политзаключенных. Он сидел в тюрьме Соледад (Калифорния) по приговору с неопределенным сроком наказания[219] за ограбление, в результате которого он стал обладателем 70 долл. После отбытия 10-летнего заключения Джексон превратился в революционера. С яростью, отражавшей его состояние, он говорил: «Чудовище, которое они породили во мне, вернется, чтобы замучить своего создателя, поднимется из могилы, из ямы, из глубочайшей ямы. Даже если отправить меня в мир иной, в ад – и это не свернет меня с пути… От них я потребую компенсации кровью. Я буду атаковать их, как взбешенный, раненый слон-отшельник, машущий ушами, поднимающий хобот и ревущий… Это будет война без правил».

Такой заключенный долго не проживет. И когда книга Джексона «Соледадский брат» стала одной из наиболее популярных работ, написанных чернокожим воинственным активистом – ее читали узники, афроамериканцы и белые, – это было еще одним признаком того, что он скоро умрет.

«Всю свою жизнь я делал только то, что хотел и когда хотел, иногда меньше, иногда больше, и этим объясняется то, что мне пришлось оказаться в тюрьме… Я так и не адаптировался. Я не привык даже несмотря на то, что провел уже полжизни за решеткой».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.