1905 год

1905 год

Каким мерилом измерять духовное состояние в народе, если эта категория нематериальная? Однако Синод имел некую шкалу измерений, и довольно–таки своеобразную.

«Трудно учесть цифрами народное благочестие, но есть один признак, который позволяет, хотя несовершенно, приблизиться к определению молитвенного настроения народа — именно в тревожные 1905 и 1906 г.г.: это подсчет свечного церковного дохода за эти годы. По имеющимся в Контроле при Св. Синоде сведениям, чистой свечной прибыли в 1905 г. получено на 451 369 рублей более, чем в 1904 г.» [86].

Понять то тревожное время можно: шла русско–японская война, с многими жертвами для России, и какая же мать не поставит свечку за здравие и сохранение жизни своего сына, жена — мужа? Однако вряд ли свечная прибыль могла быть показателем благочестия, но мы здесь не судьи, ибо слишком многие дома посетила тогда смерть. После же тех лет отток от церкви еще более усилился.

Была еще одна тревога: уже который год муссировался вопрос о предоставлении народу начал веротерпимости. Готовился проект манифеста, и определенные консервативные круги всерьез были обеспокоены, как бы свободный выбор вероисповедания не внес разброд и в высшие слои правящей элиты.

«Комитет Министров признал необходимым высказать решительное убеждение, что неизменно подлежат сохранению и на будущее время преимущества, главным образом придающие Православной Церкви значение господствующей: принадлежность к ней Государя Императора, свобода привлечения последователей и получение денежных средств для удовлетворения нужд своих из общегосударственных доходов» [87].

Трудно сказать, почему Синод счел необходимым напомнить государю о его принадлежности к православной Церкви, — может быть, императрица–немка давала поводы? Этого мы не знаем.

Ряды православных редели, и — если следовать тексту — для при влечения последователей господствующей Церкви выделялись энные суммы денежных средств из государственной казны.

И наконец — опубликование Манифеста от 17 апреля 1905 г., в силу которого, по крайней мере формально, давалась возможность россиянину самому определять свою вероисповедную принадлежность. И произошло то, что с исторической неизбежностью должно было произойти —

«С опубликованием упомянутых вероисповедных актов начались открытые отпадения, причем одни из них совершались с соблюдением установленных на сей предмет правил, другие же происходили без всяких формальностей. По собранным ныне центральным управлениям Св. Синода сведениям, наибольшее число отпадении от православия приходится на исповедания: римско–католическое, магометанское и лютеранское» [88].

Процесс, отображенный в данном месте Отчета, не упоминает весьма внушительное количество исконно русских, украинцев и белорусов, незамедлительно воспользовавшихся возможностью выйти из–под юрисдикции православной Церкви; до этого их сдерживал страх уголовного наказания.

Мы привели отрывки из «Всеподданнейших Отчетов» обер–прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева. Напомним: по каждому году — это внушительный том, где много места отводится поздравлениям государя по самым различные случаям; подробно сообщается о внешней православной миссии как за рубежом, так и внутри России, ибо территории за Уральским хребтом, на Алтае, в Закавказье, на Крайнем Севере были еще далеко не везде подчинены государственной религии. Мы брали сведения преимущественно из специального раздела, посвященного сектантству. Это была официально изданная информация, несекретная, где преобладало довольно таки благодушное настроение. Но и в ней, как мы видим, вырисовывалась картина, мягко говоря, не идиллическая.

Теперь обратимся к архивным данным, которые представляют собой порою открытую межведомственную переписку, порою же — с пометкой «конфиденциально».

«Канцелярия обер–прокурора Св. Синода (отделение 2, стол 3) от 10 октября 1885 года № 4705 Господину Министру Государственного имущества

В минувшем 1884 году Святейшим Синодом разрешено было Митрополиту Киевскому пригласить в Киев Преосвященных, соседних с Киевом епархий, дабы при личном совещании с ними обсудить, какие можно предпринять более действительные меры к ослаблению в Юго–Западном крае иноверия вообще и штундизма в особенности, а также к развитию и укреплению в народе веры Православной.

Вследствие сего Преосвященные: Херсонский, Кишиневский, Волынский, Екатеринославский, Подольский, Черниговский, Могилевский и Викарий Полтавской епархии Епископ Прилукский, прибыв в Киев в сентябре 1884 г., в течение этого месяца занимались под председательством Митрополита Киевского и при соучастии двух местных Викарных Епископов совещанием по означенным вопросам и выработали соответствующие постановления, из коих одни содержат такие мероприятия, которые подлежат приведению в исполнение по распоряжениям одного духовного начальства, а другие могут быть осуществлены лишь при со действии светских ведомств.

Святейший Синод, рассмотрев первые из означенных мероприятий, сделал надлежащие распоряжения к приведению их в действие, а в отношении последних — предоставить мне войти в сношение с подлежащими Министерствами.

К числу таких мероприятий относится предположение в необходимости в видах утверждения учащегося юношества в познании Православной веры, усилить в светских учебных заведениях проповедование Закона Божия или Богословия, где оно преподается в составе полного курса, и недостаточное изучение сего предмета считать для учащихся существенным препятствием к переходу в высшие классы, причем в совещании Епископов выражено желание, чтобы на должности Начальников и Начальниц учителей и учительниц в светские низшие и средние учебные заведения, по мере возможности, и вбирались лица Православного исповедания и отличающиеся расположенностью к церкви.

О вышеизложенном долгом поставляю сообщить Вашему Высокопревосходительству —

Обер–Прокурор Святейшего Синода К. Победоносцев (подпись)» [89].

Юго–Западный край России был одним из тех регионов, которые доставляли особое беспокойство Синоду ввиду массового отпадения людей от православия. По этой причине и состоялось Совещание архипастырей указанных епархий. Здесь нужно сделать некоторый комментарий. Синоду было нужно, чтобы во всех светских учебных заведениях преподавалось богословие, причем, говоря современным языком, не факультативно с посещением лекций по желанию, а в обязательном порядке. Вчитаемся в текст: недостаточное изучение богословия могло быть препятствием для перевода учащегося на следующий курс с последующей невыдачей аттестата. И чтобы не было послабления при либеральности какого–нибудь директора светского учебного заведения, то надзирателями, или начальниками, ставились не просто православные преподаватели богословия, но люди Церкви.

Это знакомо, мы еще не ушли так далеко от своего недавнего времени, чтобы забыть: мы помним, как насильственно преподавались предметы по марксизму–ленинизму и как несдача экзамена по диамату, истмату или так называемому научному атеизму была роковым фактором для талантливого скрипача или физика. Ну, а кто ведал этими вопросами? Конечно, идеологи–марксисты. Нам придется неоднократно вспоминать мудрость Екклесиаста из Библии: все возвращается на круги своя. И результат такой же: отвращение к духовным вопросам вообще. Кстати, сейчас на уровне Министерства высшего образования всерьез идут переговоры Патриархии о введении курса «богословия» (разумеется, православного, а не межконфессионального) в обязательном порядке, с соответствующей заменой кафедр религиоведения.

Следующее послание К. Победоносцева продолжает тему упомянутого Совещания в Киеве:

«Департамент Министерства юстиции от 31 октября 1885 года № 5226 Господину Министру юстиции (цитируем выборочно. — А.Б.).

Ввиду того, что штундизм и сродные с ним секты вредны не только в религиозном, но и в политическом отношении, ходатайствовать перед Правительством о распространении на них мер наказания — по ст. 187–190 Уложения о наказаниях.

…Согласно определению Святейшего Синода, сообщая о вышеизложенном Вашему Высокопревосходительству, долгом поставляю, по поводу содержащегося во втором из приведенных пунктов постановлений Преосвященных Архиереев, со своей стороны присовокупить, что если Вы, Милостивый Государь, не признаете неудобным осуществить изложенное в оном предположении, то в видах противодействия развития вредного в политическом отношении штундизма и сродных с ним сект, было бы, по мнению моему, целесообразно обратить внимание судебной власти на необходимость самого строгого применения ст. 196 Улож. о наказ, изд. 1866 г. и дополнения к оной согласно Высочайше утвержденному в 1–й день Мая 1884 г. мнению Государственного Совета к делам об означенных сектантах, возникающим в судебном ведомстве,

К. Победоносцев» [90].

В первом пункте были предписания о мерах борьбы с раскольниками (старообрядцами). Затем, во втором пункте, — с сектантами без различия. Нужно пояснить: по поводу последних была ведомственная разноголосица, единого закона (он будет издан в 1894 году) еще не было; были различные «мнения Государственного Совета», циркуляры Министерства юстиции, разъяснения и пр. Победоносцев спешит помочь со своими рекомендациями, — и это было очень ценно для казенных чиновников: кто же мог лучше понимать суть дела, как не глава духовного ведомства? Правда, сей «глава», будучи профессором права, проявляет весьма своеобразный юридический подход: Победоносцеву недостаточно было ст. 187–190, он делает упор на статью 196 и настоятельно рекомендует применять ее шире. Собственно, законодательству мы посвящаем отдельную главу, скажем только, раз уж упоминается ст. 196, что она влекла за собой лишение всех прав состояния, а также тюрьмы, ссылки и прочие тяготы. За какое преступление? — За уклонение от православия.

Министр юстиции — К.П. Победоносцеву от 4 января 1891 года:

«Дело» № 231 о крестьянине Семене Вытнове:

«в различных случаях неоднократно прибегал к проповедованию лжеучения штундистской ереси в публичных местах, но так как никто из опрошенных свидетелей не мог удостоверить, что такая его деятельность имела своим последствием отпадение кого–либо из православия в раскол, то он привлечен по делу по обвинению в преступлении, предусмотренном последней частью 196 ст. Уложения о наказаниях, каковое дело одновременно с сим предложено мной Киевскому окружному суду…» [91].

Мы вправе были ожидать иного вывода министра юстиции: ведь, судя по самому тексту, крестьянин Семен Вытнов, по свидетельству опрошенных, никого не совратил с православного пути. Но мы же помним рекомендации обер–прокурора, и чтобы крестьянину неповадно было высказывать свое религиозное мнение, ему дали 196–ю статью.

Аналогичное «дело», только за № 230, министр юстиции описывал Победоносцеву, но теперь уже о группе крестьян села Слободзеи Балтского уезда. «Дело» рассматривал Каменец–Подольский окружной суд, о чем читаем рапорт прокурора от 12 декабря 1890 г. за № 29301 [92].

«Дело» № 3501 от 4 февраля 1891 г.: министр юстиции препровождает представление прокурора Кишиневского окружного суда (с приложением копии с представления прокурора Одесской Судебной Палаты от 23 января 1891 г. за № 1094).

«Имею честь донести Вашему Превосходительству, что житель села Чичмы Измаильского уезда Иустин Ковалевич 19–го сего января решением присяжных заседателей признан виновным в преступлении, предусмотренном 196 ст. Улож. о наказ, и приговорен к ссылке на поселение в Закавказье с лишением всех прав состояния…» [93].

Копия с рапорта прокурора Херсонского окружного суда г. министру юстиции от 22 марта 1891 г., № 2394:

«…дознание, произведенное по жалобе крестьянки Марии Черной, в которой она заявила, что дочь ее, Прасковья, вышедшая замуж за крестьянина Анания Нестеренко, вместе с мужем совратились в штунду…» [94].

Копия с рапорта прокурора Херсонского окружного суда министру юстиции от 19 марта 1891 г., № 2262 о крестьянине Якове Григорьевиче Чередниченко: ст. 177 и 196 с лишением всех прав состояния и высылка на поселение в Закавказский край [95].

Рапорт из Могилевского окружного суда от 12 апреля 1891 г., № 10384 о крестьянине Козьме Шивченко: заключение в тюрьму [96].

Правда, были решения судов для обвиняемых и благосклонные, как, например, нижеследующее. Исполняющий дела прокурора Херсонского окружного суда в донесении пишет министру юстиции:

«Честь имею доложить Вашему Высокопревосходительству, что хотя и. д. судейского следователя второго участка Херсонского окружного суда, на которого возложено производство следствия по настоящему делу, католик, то я не мог в этом отношении исполнить циркулярное распоряжение от 22 сентября 1888 за № 23663, так как и судейский следователь при Херсонском окружном суде по важнейшим делам также католик» [97].

Здесь вмешалась судьба: сначала исполняющий дела судейского следователя оказался католиком, а потом выяснилось, что и сам следователь «по важнейшим делам» (какая же опасность была в отпадении от православия. — А.Б.) — тоже католик. Якову Чередниченко явно повезло. Но «счастливчику» все же дали аж две статьи (см. 95). Может быть, сорвали на нем досаду за нежелательный сбой в репрессивной машине?

Очень внушительно выглядит «дело» № 104 за 1892 год. Это ходатайство Центрального Исполнительного Комитета Швейцарского отдела Евангелического общества за целый ряд лиц, осужденных на ссылку с лишением всех прав состояния. Ходатайство переходило на рассмотрение от инстанции к инстанции, вплоть до царя. Но все было напрасно для осужденных. Приговор остался в силе [98].

Следующий эпизод из судебной практики характерен тем, что здесь наглядно игнорируется правительственный Закон от 3 мая 1879 года, согласно которому баптизм, как христианское вероисповедание, признавался государством. Это «дело» № 38 от 12 ноября 1896 г. о крестьянах Пурене, Загере и Бор гуле, проживавших в Люцинском уезде Витебской губернии; упоминаются ст. 196,197 и 203:

«…следует заключить, что наше законодательство, не делая существенного различия между ересью и расколом, отожествляя некоторым образом оба понятия, относит как к расколу, так и к ереси всякое лжеучение, или возникнув на почве православия, составляет отступление от последнего, или хотя и заимствовало от последователей какой–либо иностранной секты, но проповедуется и распространяется среди православного населения в качестве повреждающей православную веру секты.., а посему и за совращение из православия в эту секту (баптизм)… виновные должны подлежать ответственности как за совращение в иное христианское исповедание, т.е. по 187, а не по 196 ст. Уложения» [99].

Витиеватый, темный столоначальнический язык тяжел для понимания, но при терпении в нем все же можно разобраться. Сама Канцелярия Синода фактически признает, что нет особого интереса вдаваться в вероисповедные различия, — все должно быть искоренено самым жестким способом. Причем без всякого смущения признается, что баптизм — исповедание христианское; все равно искоренять, раз не в православной ограде.

Следующий случай из тех немногих, когда по кассационной жалобе пришло положительное для крестьян удовлетворение (возможно, сказалось то, что Кассационный Департамент при Сенате возглавлял тогда упомянутый нами сенатор А. Ф. Кони). Афанасий, архиепископ Донской и Новочеркасский, делает представление о верующих из селений Мокрая Чебурка и Средняя Чебурка Ростовского округа Донской епархии. Крестьяне на суде заявляли о себе, что они баптисты, а не штундисты; архиепископу же хотелось обратного.

«Тогда как на самом деле эти два слова «штундизм» и «баптизм» суть только разные названия одной и той же секты подобно тому, как и русских раскольников одни называют раскольниками, а другие старообрядцами» [100].

Архипастырю не закон даже Закон от 1879 года. В этом «деле» прилагается разъяснительный циркуляр, где в § II написано:

«Наставление сельским счетчикам: лица русского происхождения, не считающие себя православными, должны быть обозначены тем толком исповедания, к какому сами себя зачисляют».

Христиане неправославные подали в Переписную комиссию Войска Донского прошение, где оно было удовлетворено. Но мы не знаем, чем закончилась эта история, так как в деле № 3803 от 27 февраля 1898 г. мы видим, что архиепископ Афанасий снова просит Синод о возбуждении дела по этим крестьянам.

Заключение Святейшего Синода было неумолимо как по отношению к простолюдинам — «дело» № 566 с пометкой «арестантское» [101], проходившее по Уголовному Кассационному Департаменту (1897 год), так и к великосветской знати — «дело» № 404 (1880 год) об отставном полковнике В. Пашкове, приближенном к царю [102]. Или вот преосвященный Исидор, митрополит Новгородский и Санкт–Петербургский, ссылается на священника своей епархии Клопицкой церкви Петергофского уезда Михаила Лебедева. Тот, в свою очередь, донес, что в его приходе, в деревне Сельце, появились распространители пашковского учения, а именно проживающая в своем имении в селе Бегунищах в приходе Бегуницкой церкви баронесса Велио, которая приглашает по праздникам в свою мызу народ на молитву… [103].

Добро бы еще, если бы в самих священнических рядах было все нравственно и благополучно. Каждый год в Канцелярию Синода поступали «дела» по духовенству. Вот только несколько, и только за 1880 год. Опись попала в руки случайно, и мы сделали выписки; не стали выискивать подобные случаи по другим годам.

«По прошении дворянина Евграфа Яницкого с жалобою на священника села Мощенной, Подольской епархии, Симеона Меньковского за нанесение побоев дочери просителя» [104].

«По жалобе крестьянина местечка Белополье, Сумского уезда, Ивана Онищенко на оставление епархиальным начальством без взыскания благочинного священника Павла Климентъева за нанесение оскорбления просителю в церкви» [105].

«О непристойном поступке, совершенном в нетрезвом виде, в Тверского Успенского Отрога монастыря в присутствии их Императорских Высочеств Великой княгини Александры Иосифовны и Великого князя Константина Константиновича и Ее Величества Королевы Эллинов 3 июля иеромонахом того монастыря Сергием» [106].

«По предложенному рапорту секретаря Консистории о заключении под стражу судебным следователем Люблинского Окружного суда, по Холмскому уезду, настоятеля Иовецкого прихода священника Иоанна Каленюка по обвинению его в убийстве крестьянина Александра Князя» [107].

«По всеподданнейшему прошению причетника Царскосельской кладбищенской церкви Федора Студийского о пересмотре дела по обвинению просителя в провозглашении неуместного тоста за здоровье Государя Императора при поминовении умершего» [108].

«По донесению Преосвященного о привлечении к суду священника Сакской Ильинской церкви Василия Минского за нанесение раны выстрелом из револьвера крестьянке Стефаниде Шубе» [109].

«По предложенному рапорту секретаря Вятской консистории по делу об истязании священником села Асановского Павлом Усольцевым и его женою девочки Аполинарии Басалаевой» [110].

С неожиданным явлением пришлось познакомиться; кроме Архивов, нигде об этом не значится в официальной статистике: в духовных училищах и семинариях были частые случаи самоубийств. Решались на это совсем молодые юноши и девушки (из женских епархиалок). Синод пишет архиерею Екатеринославскому Антонию:

«Предложить начальникам и корпорациям вверенных Вашему попечению духовно–учебных заведений г. Екатеринослава в общем собрании обсудить вопрос о причинах, вызывающих в последние годы частых, сравнительно с другими епархиями, случаев самоубийств среди учащихся…» [111].

Это явление, о котором, кажется, до сих пор мало кто знает, наблюдалось не только в Екатеринославской епархии. Скорбный список оказался длинным: в Саратовской семинарии учащийся утопился, в Полтавской — отравился, в Воронежской — отравился, в Подольской — повесился, в Калужской — повесился, в Донской — отравился, в Тверской — застрелился, в Волынской — утопился. В Екатеринославском женском епархиальном училище девица выбросилась из окна, в Таганрогском епархиальном училище девица отравилась, в Тамбовской семинарии учащийся утопился, в Новочеркасской — погиб от нанесенных себе ножевых ранений (далее можно еще продолжать: в Санкт–Петербурге, Нижнем Новгороде, Калуге, Новгороде и т.д.).

Из Канцелярии Св. Синода препровождается в Учебный Комитет при Св. Синоде издание Врачебно–санитарной части учебных заведений Департамента народного просвещения под названием «Самоубийства, покушения на самоубийство и несчастные случаи среди учащихся учебных заведений Министерства народного просвещения в 1908 году» (редакция профессора Г. В. Хлопина). Издание это представляет собой тщательный статистический анализ частых случаев суицида. К нашим архивным данным добавляются еще сведения из духовных учебных заведений Харьковской, Уфимской, Пензенской, Таврической, Вятской, Костромской, Рязанской, Петрозаводской, Подольской, Новочеркасской, Варшавской епархий. Мы представим только некоторые данные (таблиц в этой брошюре довольно много):

самоубийств за 1908 год — 83 случая (64 мужских, 19 женских),

покушений на самоубийство — 49 случаев (26 мужских, 23 женских),

из них на православных приходится:

самоубийств — 47 мужских, 14 женских,

покушений на самоубийство — 23 мужских, 17 женских.

Газета «Русь» от 27 ноября 1907 года за № 115617 вынуждена была задать общественности вопрос:

«Но все–таки, господа, поднимите завесу с того, что делается за стенами закрытых учебных заведений» (духовных. — А.Б.) [112].

Можно сказать, что одной из причин распространения суицида было увлечение модным в то время спиритизмом, о чем свидетельствуют отдельные расследования. Но это — единичные случаи. Основная причина глубже.

Известно, что священники, дьяконы и прочие клирики были предопределены изначально идти церковной стезей по примеру еврейских левитов. Эта предопределенность и создавала то, что понимается под сословием духовного звания. Бесспорно, были священнослужители, которые выполняли свой нелегкий труд по внутреннему убеждению, по призванию. Но мы понимаем, что из многочисленных отпрысков священнического сословия далеко не все хотели идти по стопам своих дедов и отцов. А больше им некуда было идти, им по рождению была уготована ряса. На службу государственную или общественную дорога была закрыта. Может быть, они и могли заниматься чем–то иным, но как бы между прочим.

В 1911 г. сенатор А. Ф. Кони в своем выступлении в Государственном Совете говорил об обсуждаемой уже неоднократно отмене ограничений, связанных с оставлением духовного сана. Эти ограничения предполагали определенный срок, в течение которого сложившие с себя сан не имеют права поступления на государственную службу, и ограничение в месте проживания. Оправданная критика этих ограничений содержится в книге сенатора «На жизненном пути» [113].

Нетрудно представить, с каким нежеланием, доходящим порой до отвращения, вынуждены были чада из духовного сословия проходить богословские предметы, которые продолжали школу немецкой схоластики. Для ознакомления с внутрисеминарской обстановкой можно прочесть хотя бы очерки Помяловского о бурсе.

Безысходность и нелюбовь к вынужденной учебе приводили к частым случаям самоубийств. Атмосфера доходила до накала, и в духовных академиях, семинариях, училищах происходили в буквальном смысле бунты. Только по одной описи фонда Учебного Комитета при Св. Синоде, и только с 1900 по 1908 год, насчитывается 144 таких бунтов, или волнений, как деликатно они именовались в многочисленных рапортах. Причем были случаи покушений на убийство ректора, были и убийства (в г.г. Туле, Пензе, Тамбове, Самаре, Иркутске).

С предписанием «совершенно доверительно» товарищ министра внутренних дел пишет К. П. Победоносцеву в 1902 г.:

«Милостивый Государь Константин Петрович,

В Департаменте полиции получены указания, что 8 февраля с/г ожидается общеуниверситетская забастовка, причем предполагается, что к ней примкнут также Духовные Семинарии. В последних идет в настоящее время деятельная агитация в этом направлении, и, по слухам, до 50 семинарий согласилось уже, будто бы, принять участие в движении.

Об изложенном считаю долгом сообщить Вашему Высокопревосходительству для сведения, покорнейше прося принять уверение в совершенном почтении и преданности» [114].

Могут возразить, что время было смутное, социалисты подбивали, где только могли, на разного рода стачки и забастовки. Но посмотрим, какие требования выдвигали духовные «забастовщики». Возьмем хотя бы 1901 год — это еще далеко не 1917–й — из требований Московской и Казанской академий и семинарий (выборочно): «Уравнение программ семинарского курса учения с таковыми же светских учебных заведений, дозволение поступать в университеты и другие высшие светские учебные заведения по окончании курса учения в 4 классе.., сокращение богословских предметов и усиление светских, устранение монашествующих лиц от управления семинарами… Во многих семинариях, к сожалению, уже произведены были беспорядки, выразившиеся в диких, нетерпимых в учебных заведениях поступках, а именно — буйных сходках, битье стекол и ламп, поломок вещей и даже чугунных перил на лестницах» (из доклада о принимавшихся Синодом мерах борьбы с волнениями учащихся Духовных академий и семинарий) [115].

Требования стоит прокомментировать. Уровень программ в духовных учебных заведениях был намного ниже, чем в светских, и знания духовных выпускников были недостаточны для поступления в университет. Многие же выпускники хотели, если уж судьба предрешила им учиться по духовной линии, хотя бы по окончании своего курса поступить в светские высшие учебные заведения. Ко всему прочему ректорами и инспекторами Духовных академий и семинарий назначались, по сложившейся обязательной практике, лица из числа так называемого черного духовенства, монашествующих. Они не знали атмосферы семьи, не знали проблем взрослеющих детей и потому не могли быть в полном смысле духовными наставниками. В силу самоограничения эти монашествующие начальники были жестоки и несострадательны к учащимся, которых, как мы сказали, сама фатальность их жизненного пути просто угнетала. Так что революционеры были ни при чем; хотя справедливости ради надо отметить, что они искали себе поддержки везде и порою находили как среди воспитанников духовных заведений, так и среди уже рукоположенных священников.

Вот материал из провинции о студенческих волнениях в Воронежской духовной семинарии; сходка была зафиксирована полицейским филером у Чернавского моста 27 ноября 1912 года. Приводим некоторые выдержки из семнадцати пунктов требований:

4 — свободный доступ в фундаментальную библиотеку;

5 — уничтожение обысков (в смысле их прекращения. — А.Б.);

6 — неприкосновенность ученической корреспонденции. А вот отрывок из листовки:

«Наши доморощенные Шерлок Холмсы довольно хорошо подготовлены для этой почтенной деятельности (для обысков. — А.Б.), но не нужно забывать, что они педагоги–наставники, а не сыщики… Кому приятно, когда грязные руки копаются в их белье, читают их письма, узнают заветные тайны и быть может глумятся над ними» [116].

Разумеется, было возбуждено следствие:

«Его Превосходительству Воронежскому губернатору Воронежского полицмейстера Рапорт

В дополнение к рапорту от 29 сего ноября за № 13479, доношу Вашему Превосходительству, что сего числа занятия в Воронежской Духовной Семинарии происходили только в 6–м классе; воспитанники же первых 5–ти классов, в количестве около 500 человек, из города Воронежа выбыли по домам, причем все они Правлением семинарии считаются из семинарии уволенными… В настоящее время в семинарии осталось лишь 65 воспитанников 6–го класса…» [117].

Следует обратить внимание на донесение начальника Воронежского губернского жандармского Управления от 5 декабря 1912 года № 15284, адресованное Воронежскому губернатору:

«Семинарское движение возникло исключительно на почве недовольства внутренним распорядком этого учебного заведения» [118].

Зачинщики в составе 16 человек были в последующее время под постоянным полицейским надзором, о чем свидетельствуют донесения уездных урядников: они имели ограничения в выборе местожительства, в поступлении на учебу в другие учебные заведения.

Историк А. Карташев в 1906 г. написал небольшую работу «Русская Церковь в 1905 году». Его наблюдения как современника для нас немаловажны:

«Духовная школа всех трех ступеней, стоявшая по уставу 1867–70 г.г. на пути к нормальному развитию до типа наиболее естественного и чуждого внутренней фальши, в печальную эпоху 80–х годов была сознательно сдвинута с этой дороги и устроена как раз наперекор течению и запросам своего времени. Ненормальность постановки быстро дала себя знать многими печальными явлениями как внутреннего (омертвение, апатия), так и внешнего (бунты и бегство из ведомства) характера. Прямо кричащая потребность в реформе возникла уже давным–давно, а к настоящему моменту школа, особенно средняя, уже буквально перезрела все реформы, дошла до полного разложения, перестала совсем функционировать. К концу года чуть ли не 50 семинарий было закрыто» [119].

Рапорты благочинных были полны тревоги. «В знании истины Веры и нравственности христианской прихожане Заречных приходов вообще слабы» [120] — это мы приводим ряд сообщений по Нижегородской епархии.

«Относительно прихожан прежде всего должно сказать, что зараза раскола (старообрядчества. —А.Б.) распространяется и пускает более и более глубокие корни в массу темных и неразвитых крестьян» [121].

Впечатляюще звучит сообщение благочинного 4–го округа Гор–батовского уезда:

«Ряд сел, где прихожане заражены суеверием и расколом, характерны тем, что народ ко храму Божию холоден, в исполнении христианских обязанностей нерадив, о православной христианской Вере и благочестии понятия имеет нечистые, слабые и сбивчивые… И как в сих селах находится перевес неверия над правоверием, то прихожане к богослужениям притекают не многие, отчего и наставления пастырей не достигают своих целей» [122].

По Дукояновскому уезду читаем:

«Раскол, как стоглавая гидра, вместо одной отсеченной головы тотчас вырастает другая» [123].

«Жители поименованных сел по большей части народ торговый и промысловый. Имея частые сношения с жителями Дона, Урала, Волги, заразились расколом и внесли эту язву в свои семейства» [124].

«Но почти во всех уездах (курсив мой. — А.Б.) встречается так, что приходы соседние — на одной полосе — совершенно противоположны один другому по религиозным убеждениям: в одном все православные.., а в другом все раскольники или по крайней мере чуждающиеся церкви. Раскол, или старообрядчество, сильно и упорно держится по Поволжью» [125].

Вот отчет о проповеднической деятельности по Арзамасскому уезду за 1899 год:

«с церковных амвонов говорится о христианских добродетелях, о значении праздников, даже о пользе грамотности; открываются церковно–приходские школы, ведется попечение о благообразном хоровом пении; пастыри проводят внебогослужебные собеседования. Но в Нижегородской духовной консистории все чаще разбираются дела «об уклоняющихся от исповеди прихожанах различных сел» [126].

Что следует понимать под словами «уклоняющиеся от исповеди»? Сетования батюшек однозначны: оскудение веры. Вспомним слова «…и как в сих селах находится перевес неверия над правоверием, то…» Только ли оскудение веры было причиной уклонения от исповеди и причастия? Ведь еще Некрасов писал: «…А чуть работа кончится, глядишь, стоят три дольщика: бог, царь и господин». Была экономическая зависимость от духовенства, а это при бедности прихожан фактор немаловажный.

Престиж казенной Церкви явно падал, и тем резче проявлялась ее нетерпимость к инакомыслию.

«Не лучшим ли примером ненормального положения служат факты, что на 175000 населения старообрядцев в громадной Нижегородской епархии приходится лишь 12 разрешенных правительством моленных… Естественно, что при таких условиях помимо официально существующих… имеется масса неразрешенных моленных: в Нижегородской — 172…» [127].

Разумеется, были тайные службы и молитвы, и были штрафы, аресты, ссылки. Не единственным было «ходатайство, с которым в 1901 году обратились старообрядцы Поволжья за подписью 49 713 лиц: они просили избавить их от преследования «за мнение о вере» [128]. Обратим внимание: это происходило в то время, когда церковно–полицейские репрессии были более направлены на так называемых сектантов. Кроме того, это было время назревавшей церковной реформы, так и не осуществившейся по нерешительности последнего царя. О ситуации десятилетиями ранее (и даже веками, ибо раскол произошел при царе Алексее «Тишайшем»), можно только догадываться.

Надо отметить, что официальная статистика давала довольно сбивчивые и противоречивые данные о количестве молящихся вне православных врат. «Еще при 10 ревизии 1858 года число явных раскольников определялось в 805 тысяч человек; причем, исследуя данные о расколе, «Военно–статистический сборник» Обручева говорит, что к этому числу зарегистрированных раскольников следует прибавить до 5 млн. лиц, явно к нему принадлежащих, а именно до 2 млн. лиц, показанных по отчетам духовного ведомства в 1859 году «исповедовавшимися, но не приобщившимися святых тайн», и до 3 млн. лиц, «неисповедовавшихся по нерадению» [129]. Тут своеобразная головоломка: то, что упомянутые 5 млн лиц не являются старообрядцами, это скорее всего так. Но кем они были в 1858 году?

По этому поводу известный публицист А. С. Пругавин писал в 1880 г.: «Раскольник «записной» для причта человек потерянный, с него не получит он ни копейки. Напротив, «незаписной» составляет важную статью в домашнем быту церковнослужителей. За то, чтобы у него не исправляли треб, он платит гораздо дороже, чем усердный церкви прихожанин за исправление их» [130]. Поневоле приходится удивляться находчивости русского человека, в данном случае — священника: выгоднее для своего семейного бюджета в отчетах не всех «раскольников» упоминать; чтобы он, священник, не приходил в дом к старообрядцу и насильственно не совершал там своих православных служб, старообрядец готов был заплатить больше, чем он платил бы как «записной».

И далее следует: «До каких поразительных неточностей доходила в этом отношении официальная статистика, можно судить по следующему примеру. В Пермской губернии в 1826 году показывалось 112 000 раскольников; в тридцатых годах при бывшем там архиепископе Аркадии обращено из них в православие ни больше, ни меньше как 100 000, но в 1841 году, по официальным сведениям, раскольников остается еще 108 000.Откуда явилась эта новая сотня тысяч раскольников, по–видимому, никто не интересовался знать» [131].

«В Нижегородской губернии, по официальным сведениям, числилось 20 246 раскольников; по исследованию же статистической экспедиции их оказалось 172 500 человек, т.е. более в восемь с половиной раз.

В Ярославской губернии официально показывалось 7454 раскольника; по исследованию же статистической экспедиции их оказалось 278 417 человек, т.е. более в тридцать семь раз» [132]. И так — по всей России. Из журнала «Слово» 1868 года, по упоминанию Пругавина: «некоторые из новейших исследователей раскола определяют цифру раскольников, в настоящее время, в 13 000 000–14 000 000. Но нельзя не заметить, конечно, что все эти цифры произвольны и гадательны» [133].

А. С. Пругавин указывает на существенную, хотя и не единственную причину искаженных данных по статистическим отчетам; он приводит цитату из статьи профессора Казанской духовной академии г. Ивановского:

«Репрессивные меры правительства по отношению к расколу, в какой бы форме они ни проявлялись, ставят непреодолимые препятствия создать раскольническую статистику; потому что при таких отношениях раскольники будут скрываться от взора правительства; только под условием веротерпимости и возможна более или менее верная статистика раскола» [134].

Были еще и так называемые сектанты самых различных толков, которые вместе со старообрядцами составляли внушительную цифру. «По данным переписи, общее число старообрядцев, сектантов и уклоняющихся в России определялось в 2 173 738 человек (по официальной статистике. — А.Б.); между тем как, по имеющимся сведениям, численность их достигает 14–15 млн.» [135]. Чтобы как–то упрятать в официальных отчетах большое количество инославных, счетчикам предписывалось действовать различными лукавыми путями. К примеру, Протокол 29 заседания Главной переписной комиссии от 6 июня 1896 г. гласит:

«Предложить доверительно гг. губернаторам Привисленских губерний с большим униатским населением сделать распоряжение по своим губерниям, чтобы «колеблющимся» не предлагалось счетчиками вопроса о вероисповедании, а отметка о вероисповедании делалась по ближайшим указаниям заведующих переписным участком на основании сведений, имеющихся у местных должностных лиц, и чтобы в счетчики в местностях с большим униатским населением избирались лица православного вероисповедания и притом близко стоящие к духовенству» [136].

Стоит ли комментировать такое предписание?

Понятно, что мы не можем знать подлинные данные о христианском инакомыслии, но даже приблизительное исследование дает информацию к размышлению. «Неизвестно, например, как официально агенты переписи на местах относились к бывшим униатам, которые венчались за галицийской границей по католическому обряду, как они отнеслись к детям, родившимся от такого брака, как они отнеслись, наконец, к нашим многочисленным сектантам» [137]. По мнению вполне компетентного в этих вопросах В. Д. Бонч–Бруевича, раскольников было в конце XIX века 25 млн, сектантов — 10 млн. Это при населении около 100 млн!

«По географическому распределению сектанты сосредотачиваются по преимуществу на юге России, в то время как на севере господствует раскол» [138]

Мнение, как увидим, весьма спорное. В Нижегородской епархии тоже разбирались «дела» о сектантах. Вот Дело № 446 в консистории о крестьянине Жегалове села Лопатино Арзамасского уезда, 25 лет. Исследование дела показывает, что «крестьяне ездят на заработки в Баку, где есть опасность заразиться штундобаптизмом» [139].

Капризна география распространения христианского неправославного мышления. Из Малороссии, к примеру, высылали на Кавказ в надежде, что среди мусульман сектантам будет неповадно противиться казенной вере. Но внутренние «эмигранты» выживали, и инакомыслие распространялось. В архивах Синода мы находим переписку государственных чиновников, которые решали для себя непростой вопрос: куда еще ссылать сектантов? Вот «секретная» бумага из Министерства земледелия, адресованная министру внутренних дел об отмене распоряжения о высылке сектантов в Закавказье и о высылке в Приморский [140] и в Уссурийский край [141]. Есть конкретные запросы, куда высылать сектантов? [142]. Беспокойство было понятно:

«С другой стороны, однако, возрастающее число административных высылок по делам этого рода и притом в различные местности, возбуждает опасение в смысле искусственного перенесения вредной пропаганды в другие местности, до того времени свободные от них» [143].

Отвлечемся и скажем, что православно–полицейский сыск чинился не только над простолюдинами. Хотя и придется к этому вопросу еще возвращаться, но вспомнились слова В. В. Розанова из его статьи «Когда начальство ушло…» по поводу смерти Победоносцева:

«Кто не помнит, в начале царствования императора Александра III, инцидент с командующим чуть ли не военным округом, помнится — Барклай де Толли (не родственником ли героя Отечественной войны? — А.Б.), который вынужден был оставить службу оттого, что, женатый на православной и сам будучи лютеранином, крестил детей своих в лютеранство же, вероятно, не без согласия их матери, русской? Пусть оба родителя решили веру ребенка: ее перерешило духовное ведомство во главе с Конст. Петр., который с жадным досмотром заходил в спальни и склонялся над детскими колыбелями. Может быть, Россия и приобрела лишнюю православную душу, лишнего «прихожанина нашего прихода» и плательщика «за наши требы»; но сколько потеряла Россия, когда ее общество с грустью и вся Европа с негодованием увидела это сухое чиновничество, вторгающееся в домы и допрашивающее каждого: «как ты веришь?» [144].

Но закончим беглый обзор архивных данных по Нижегородской епархии. «Дело» № 420 о сектанте из села Маресево Лукояновского уезда [145]. Епископ Владимир в отчете о состоянии епархии за 1890 год отмечает, что в Сергачском уезде — пашковцы [146]. Так и было, если вспомнить что граф В. А. Пашков, один из видных деятелей движения евангельских христиан с центром в Санкт–Петербурге, имел поместья в Нижегородской губернии и был очень активен в своей деятельности, за что и поплатился высылкой из России пожизненно; умер в Риме.

Отпадающих от православия было все больше, так что нижегородские благочинные должны были составлять рапорты и специальные ведомости о совратившихся. В архиерейских отчетах читаем, что пастыри с терпением объясняли заблудшим их заблуждения, но дело о возвращении их не продвигалось.

«К сожалению, должно сознаться, что немногие из священников умеют говорить с народом живым, понятным языком» [147].

«Если священник произносит поучение с церковной кафедры, то содержание этого поучения, большею частию, состоит из общих, отвлеченных понятий Веры и правил нравственности; общими чертами изображается пороки человека и обязанности христианина без всякого приложения к жизни своих пасомых» [148].

Если мы упомянули — как будто бы совсем некстати — об униатах, которых в Нижегородской епархии не было и в помине, то это лишь для того, чтобы показать, с каким сложным явлением приходится иметь дело при изучении нашей истории и как невозможно все четко систематизировать. Тут случаются находки в архивах совершенно по разным ведомствам, сбивчивые и противоречивые официальные сведения. В последнее время усилилась настойчивость православной Церкви вернуть себе государственные архивы, относящиеся к епархиальной жизни, что вполне понятно. Если это произойдет, то изучение проблем истории России еще более усложнится.

Профессор А. Воронов в 1884 году писал в «Русском Вестнике»:

«Важнейшие церковные обряды и церемонии, исполненные глубокого смысла и значения, — погребение, поминовение усопших, закладка дома, крещение, а также праздники, особенно храмовые, сопровождаются обильными возлияниями Бахусу, сборищами и гульбищами у корчмы со всеми вытекающими отсюда безобразиями, ссорами, драками.., переходят в дома, и здесь являются причинами бесконечных неприятностей, отравляющих всю жизнь членов семейства» [149].

Каков был образ жизни по–православному, может рассказать картина Перова «Крестный ход», где именно Бахус был богом, которому кадили и поклонялись, а христианский праздник был лишь формальным поводом. Кстати, художника ни тогда, ни сейчас не обвинили в клевете на духовенство — спорить с очевидным было бессмысленно.

По свидетельству архиепископа Никанора Херсонского, в те годы «на одного наполовину невежественного в вере приходилось сто совершенно темных». И после пастырского посещения храмов он пишет:

«Из служения причтом всенощной мы вынесли тягостней–шее впечатление. Боже мой! И это приходится слушать часами! Тут страдает все: и вкус, и слух, и нервы, и сердце!» [150].

Синод делает соответствующие распоряжения, о чем мы судим по циркуляру Воронежской консистории (из текста явствует, что явление это общее):

«На основании указа Святейшего Правительствующего Синода от 19 июня с/г, воронежская консистория предписывает в приходах преподавать христианское учение, и чтобы язык был в сих поучениях внятный и простой, «без классической сухости». Ежедневный опыт уверяет, что многие, именуясь православными, пребывают в состоянии духовного неведения; недостаточно разумеют и не могут пояснить, во что веруют; исполняя обряды, не ведают их духовного значения и примешивают к ним суеверные обычаи; поступки постыдные, сквернословие не считают грехом; напротив, некоторые пороки, например, мщение принимают за добродетель… Ныне при усиливающейся всюду потребности в просвещении ума и сердца, при умножении ложных учений и самочинных учителей, отвращающих юные души от послушания веры, — настоит великая нужда церковного наставления для православного народа, и доколе есть неведущие, заблуждающиеся, должны быть и наставники» [151].

В Воронеже одно время издавался ежегодник «Воронежская старина». Один священник не поленился собрать сведения о суевериях людей среднерусской полосы (в каждой губернии имелись свои дополнения):

«Вихрь поднимается при беготне и игре чертей. О медведе говорят, что он был царь и пожелал быть Богом, а жена — Божьей Матерью; за это Господь наказал его и обратил в зверя. Осина считается проклятым деревом; по преданию, на ней повесился Иуда; с тех пор она всегда трепещет. При зевании нужно совершать крестное знамение над устами, чтобы не вселился в уста сатана. Чиханием сатана отнимает здоровье и силу у человека, если никто не скажет ему: «Будь здоров»; после чего сатана становится бессилен. В понедельник не делают квас, так как в таком квасу русалка купает утопленников. В пятницу не пекут хлеба, не прядут пряжи, — по верованию: кто пятницу не почитает, у того Матерь Божия снимет череп и кострикою засыплет; оттого будет вечно болеть голова. Если сосуд с водой на ночь оставить открытым, то вода к употреблению не годится, так как в ней купалась нечистая сила» [152].

По–видимому, такие же примеры можно привести и для других губерний.