Глава третья ПРИХОД ГРЕКОВ

Глава третья

ПРИХОД ГРЕКОВ

Есть такая страна посреди винно-цветного моря — Крит прекрасный, богатый, волнами отовсюду омытый. В нем городов — девяносто, а людям так нету и счета… Кносс — между всех городов величайший на Крите. Царил в нем Девятилетьями мудрый Минос, собеседник Зевеса.

Гомер, «Одиссея» (пер. В. Вересаева)

КРИТ — ИСТОЧНИК КНОССА

Крит имел огромное значение на протяжении всей древней истории, являясь связующим звеном между Европой, Малой Азией и Африкой. Он — часть цепи островов, тянущейся на восток, через Карпафос и Родос, к югозападной Анатолии (минойцы, очевидно, говорили на том же языке, что и народы этого регион). На северо-западе, через Киферу, Крит также имел на протяжении тысячелетий тесные связи с южным Пелопоннесом (Крит был заселен грекоговорящими племенами приблизительно в 1400 г. до н. э. и сейчас остается греческой территорией). Но на юге всего 200 миль отделяют Крит от Африки, и ловцы губок с Коммоса по-прежнему приплывают на Крит искать покупателей на свой товар. Хотя Кносс и европейский город, он стоит на одной широте с Кайруаном в центральном Тунисе или Джеблой в Сирии. География Крита отразилась на его истории: остров был колонизован поочередно неолитическими племенами, минойцами, ахейскими греками, дорийцами, римлянами, арабами, византийцами, венецианцами и турками.

Над островом длиной 160 миль возвышается горный хребет, с некоторых вершин снег не сходит до самого лета. На этих недоступных высотах еще со времен неолита строились святилища, что придавало минойским и раннегреческим культам черты особой суровости. Тысячелетиями почитались священные пещеры, а в одной из них, на Дикти, как говорили, родился Зевс. Здесь существовала своя форма оргиастического религиозного культа Диониса; археологические находки, сделанные в 1980-е гг., свидетельствуют о человеческих жертвоприношениях и ритуальном каннибализме, продолжавшихся вплоть до XV в. до н. э. Память о тех мрачных обрядах отразилась в античных мифах.

Но Крит был местом действия и более «историчных» мифов. Миф о творце законов Миносе, вероятно, говорит о реальных событиях. Гомер упоминает Миноса как мудрого правителя. Предание, записанное в V в. историком Фукидидом, гласит, что Минос был первым, кто создал военный флот, господствовавший в Эгейском море.

…и первый заселил большую часть их колониями, причем изгнал карийцев и посадил правителями собственных сыновей. Очевидно также, что Минос старался, насколько мог, уничтожить на море пиратство, чтобы тем вернее получать доходы… Как только Минос приобрел себе флот, путешествовать по морю стало легче, и он поставил колонии на большинстве островов.

Именно с этим периодом Фукидид связывает строительство первых защищенных стенами городов в Эгейском мире и, несколько позже, экспедицию против Трои. Труд Фукидида представляет собой классическую греческую интерпретацию множества легенд о Миносе и его правлении в Кноссе (интересно, что сейчас он все больше подкрепляется растущим числом свидетельств о минойских «колониях» на Кикладах и на побережье Малой Азии). Согласно Гомеру, Идоменей, который повел к Трое 80 кораблей с Агамемноном из Микен, был внуком Миноса. Но нам, вероятно, следует отнестись к таким генеалогическим связям как к символическим. Древние различали двух царей по имени Минос: одного, жившего в XV в. до н. э., другого — в XIII в. до н. э., и если принять труд Фукидида всерьез, то следует остановиться на Миносе, который правил Критской («Минойской») империей в Эгейском мире в XV в. до н. э., и царе Кносса XIII в. до н. э., возможно, называвшем себя потомком Миноса. Его государство было частью Микенского мира во времена Троянской войны.

Из множества критских легенд, в которых присутствует Минос, только одна заслуживает внимания — самая знаменитая, ее использовала Мари Рено в своем романе «The King Must Die [Король должен умереть]». Согласно преданию, могущество Миноса было столь велико, что даже жители материка платили ему дань. Каждый год афиняне присылали Минотавру семь благородных юношей и семь девушек. Минотавр — чудовищный полубык-получеловек, которого держали в лабиринте под дворцом в Кноссе. История о том, как юный принц Тесей убил Минотавра и был спасен любовью к дочери Миноса Ариадне, не нуждается в пересказе. Но этот лабиринт (негреческое слово с корнем labris означает «двойной топор») постоянно присутствует в мифах о Кноссе в последующие века. Его изображали на античных монетах города, именно он привлекал путешественников, сходивших на критский берег. Похоже, что и современное неправильное понимание слова «лабиринт» возникло в самом Кноссе.

Крит оставался «знаменитым островом» даже для англо-саксонских путешественников, которые пользовались им для остановки по пути на восток (Крит лишь на сто лет был оккупирован арабами, и затем к власти возвратились византийцы в 962 г.). Они знали, что на полпути в Африку находится Creto thaetigland [остров Крит], имели представление о его размерах (hit is an hund mila long [он имеет сто миль в длину]) (Орозий, «История»). Но где находился лабиринт, не знали. Кристофоро Буондельмонти, который в 1415 г. провел около 11 недель в путешествиях по Криту, указывает на древние шахты в горах за Гортиной, и этот рассказ повторяется вплоть до XIX в., например спутником лорда Элджина Чарльзом Кокереллом. Однако испанский путешественник Перо Тафур сделал в 1435 г. очаровательное краткое описание Крита, где помещает лабиринт, построенный Дедалом, в Кносс, за пределы Кандии, «со многими другими древностями». Проницательные путешественники, пользовавшиеся надежными источниками, с ним соглашались. Ричард Поукок опубликовал свои наблюдения в «A Description of the East [Описания Востока]» в 1745 г., отметив «возвышенность к югу» от античных развалин Кносса, которая может быть холмом Кефала, местом, где находится дворец. Двум английским путешественникам XIX в. удалось составить карту древнего Крита по надежным данным, определив положение большинства пунктов с точностью, в которой никто не усомнился. Первым был Ричард Пэшли, который подготовил в 1834 г. иллюстрированный отчет о своих путешествиях. Когда он определил местоположение Кносса и прибыл туда, то подумал, что путаный рисунок руин по соседству «вызывает воспоминания об известной древней легенде о критском лабиринте… Однако нет достаточных оснований, чтобы верить, что критский лабиринт — вещь более реальная, чем его сказочный обитатель». Военно-морской топограф Томас Спратт в 1865 г. опубликовал «Travels in Crete [Путешествия на Крит]», не потерявшие своей ценности и по сей день. Спратт справедливо заключил, что легендарный доисторический дворец был у реки Керат. В то время в этом районе активно заготавливали камень для строительства Ираклиона, и развалины растаскивали.

Память о месте, где стоял Кносс, не исчезла, и скоро пришло время посмотреть, есть ли в легендах о Миносе зерно правды. Раскопки Шлимана в Трое и в Микенах резко изменили взгляд на древнюю историю Эгейской культуры, открыв мир, в существование которого никто не верил.

ПРЕЛЮДИЯ К КНОССУ

Сегодня Кносс — одно из наиболее посещаемых туристами мест в Эгейском регионе. Восстановлены залы дворца, внутренние дворцы и лестницы. Благодаря реконструкциям сэра Артура Эванса вступаешь в мир, который кажется сочетающим чистоту и утонченность. Эванс — важнейшая фигура второй части наших поисков, и как Троя неразрывно связана со Шлиманом, так и рассказ о Кноссе невозможен без рассказа о собственном «мифе» Эванса.

Эванс был первооткрывателем Кносса не более, чем Шлиман первооткрывателем Трои. Он даже не был первым, кто производил там раскопки. Предполагаемое местонахождение города было определено еще к 1860-м гг., а в декабре 1878 г., как мы уже говорили, пробные раскопки провел ираклионский торговец Минос Калокеринос. Его находки в свое время широко комментировались. «Самые важные результаты раскопок, проводившихся на Крите», — писал видный немецкий ученый Фабрициус до раскопок Эванса. Калокеринос родился в 1843 г. в зажиточной критской семье. Восстание против турок в 1866 г. (в отличие от Греции, Крит еще оставался под их властью) помешало ему начать раскопки. К новой попытке в 1878 г. его, видимо, побудили успешные работы Шлимана в Микенах двумя годами ранее и явное сходство кносских ваз с найденными в Микенах. Такая керамика была уже известна и свободно продавалась в Ираклионе: ни для кого не было секретом, что ее находят на холме Кефала у Кносса.

Калокеринос прокопал на холме 12 траншей и сразу же натолкнулся на массивное здание. Он понял, что это дворцовый комплекс. На самом деле это было только западное крыло дворца, помещения тронного зала. Он вышел на закругленный угол вестибюля перед тронным залом, обнаружив стены, выкрашенные в красный цвет, раскопал часть западного фасада, который сегодня встречает посетителей сразу за билетным киоском (на фасаде видны следы пожара, в итоге уничтожившего дворец). Кроме того, Калокеринос очистил склад с двенадцатью пифосами (кувшинами для хранения припасов), обнаружив в них сохранившиеся горох, ячмень и кормовые бобы. В коридоре рядом со складом, среди обломков, он нашел табличку с линейным письмом Б — первую ставшую известной в наше время. Проведя довольно обширные пробные раскопки, Калокеринос собрал образцы керамики по всему западному крылу дворца, в том числе стремянные кувшины, амфоры и горшки, возможно, XIII в. до н. э., «бокалы для шампанского» (килики) и расписные кубки с одной ручкой, уже несомненно датируемые XIII в.

Успех пробных раскопок стал поражением Калокериноса. В феврале 1879 г. местный критский парламент, опасаясь, что находки могут быть вывезены турками в Имперский музей в Стамбуле, отказал Калокериносу в разрешении на дальнейшие раскопки. Тем не менее отчеты о находках широко публиковались, вызвав огромный интерес в научных кругах. Надеясь заинтересовать археологов и научные учреждения в продолжении исследований, Калокеринос отправил пифосы в Лондон, Париж и Рим (пифос, переданный Британскому музею, можно увидеть в коридоре к Микенскому залу). Среди тех, кому он показывал место раскопок, были Шлиман, Дёрпфельд, американский консул Стилман и англичанин Артур Эванс, сильно заинтригованный находками Шлимана на материке. Все соглашались, что дворец весьма похож на тиринфский. Керамика, как сказал француз Осуйе, была «так похожа на находки в Микенах, на Родосе и в Спате [в Аттике]».

После того как Эванс в марте 1894 г. осмотрел коллекцию Калокериноса, он быстро составил план раскопок дворца, надеясь получить на то разрешение, и в том же году купил участок, «где стоит дворец Миноса, который я нашел», как записал Калокеринос в своем дневнике. Вернулся Эванс в 1989 г., за несколько дней до пожаров и боев в Ираклионе, предшествовавших освобождению острова. Они прошли вместе на площадку, где «я показал ему двойной топор, выгравированный на камне, и топоры на верхней части лабиринта». К несчастью, коллекция Калокериноса погибла — дом его был сожжен во время боев с турками, пропали и журналы раскопок (восстановленный в 1903 г., этот дом, расположенный возле старой гавани, стал теперь местным Музеем истории Крита). После освобождения острова Эванс смог докупить остальную часть участка, где в 1900 г. и начал раскопки. Потрясающие находки Эванса доставили много радости Калокериносу, бывшему настоящим патриотом Крита: «Эти новые открытия обогатят Музей Ираклиона и сделают его достойным восхищения. Люди со всей Европы и из Америки будут приезжать во дворец и смотреть артефакты».

Хорошо, что Эванс, а не Калокеринос, повел дальнейшие раскопки — грек не был профессиональным археологом: на взгляд Эванса, его раскопы были бессистемными (Эванс так сказал в одном из своих завистливых упоминаний о предшественнике в книге «Дворец Миноса»).

В 1902 г., когда слава Эванса уже стала всемирной, Калокериносу исполнилось 59 лет, его бизнес рухнул, и он вернулся к юриспруденции, ученую степень в которой он получил будучи молодым. Диссертация называлась: «Юридическая система царя Миноса и ее влияние на римских законодателей»!

По иронии судьбы, скудные записи о раскопках Калокериноса сейчас подтверждают свою ценность для историков, пытающихся восстановить картину дворца. Хорошо это или плохо, но Эванс вынужден был постоянно и непоправимо менять облик площадки. Теперь уже маловероятно, что когда-нибудь будет достигнуто твердое согласие в отношении вида последнего кносского дворца, дворца, из которого, если верен перечень кораблей Гомера, царь Идоменей отправился с восьмьюдесятью кораблями помогать Агамемнону Микенскому грабить Трою.

АРТУР ЭВАНС

Эванс родился в 1851 г., когда Шлиман сколачивал свое первое состояние, скупая в Калифорнии золотой песок у старателей. Едва ли можно представить себе двух более разных людей! Эванс окончил Оксфорд. Его отец был известным антикваром и коллекционером, казначеем Королевского общества. Среди его знакомых был сэр Джон Лаббок, организовавший в Британии новые исследования по антропологии и древней истории, проводимые на научной основе. Эванс вырос среди древних вещей и великолепно различал в них мельчайшие детали. Жесткий, настойчивый и непоколебимый до догматизма, он был сильным полевым исследователем (как и Шлиман), обожавшим путешествовать, с юности до средних лет совершавшим длинные походы пешком или верхом по труднопроходимым и диким местам. Его обстоятельное изучение ландшафта восточного и центрального Крита легло в основу всех современных топографических исследований.

В двадцатилетнем возрасте, после каникул на Балканах, у него развился особый интерес к Боснии, которой тогда правили турки. Будучи свидетелем антитурецкого восстания 1875 г., он написал книгу, которую премьер-министр Гладсон цитировал в парламенте. Начиная с 1877 г. Эванс несколько лет провел на Балканах в качестве специального корреспондента «Манчестер Гардиан». Это была жизнь «рыцаря плаща и кинжала», полная приключений и риска. В глазах многих такой карьеры вполне хватило бы для целой жизни одного человека.

При всем том Эванс сохранял интерес к археологии и древностям. В 1878 г. в Англии он посмотрел Кенсингтонскую выставку сокровищ Шлимана, найденных в Трое, и был невероятно взволнован увиденным. В 1883 г. он, вскоре после того как стал хранителем Музея Ашмола в Оксфорде, приехал в Грецию и, посетив Микены и Тиринф, навестил в Афинах Шлимана, несколько часов изучая у него микенские сокровища. Их беседа, к сожалению, не была записана. Непохоже, что у Эванса уже сложилось мнение, будто микенская цивилизация зародилась на Крите, но сама эта идея была не нова. Шлиман уже побывал в Кноссе, а Вирхов и Мюллер вскоре убедят Шлимана обратить внимание на Крит как на возможную колыбель цивилизации шахтовых гробниц. Ex oriente lux [свет с Востока] долго был указующим афоризмом континентальной науки: другими словами, определяющие черты западной и греческой цивилизации пришли, как «свет с Востока», из Египта и Месопотамии, от несравненно более древних и богатых культур. Шлиман и его последователи руководствовались этим принципом, полагая, что Микены и Тиринф были построены финикийцами, а греки прибыли туда в «темные века» после крушения Микенской цивилизации. У такой точки зрения появлялось все больше противников — книга Рейнаха по этому вопросу, «The Oriental Mirage [Восточный мираж]», изданная в 1893 г., произвела особенно сильное впечатление на Эванса.

Весной 1893 г., трагичного для Эванса (в тот год умерла его жена), разглядывая прилавки антикваров на афинском «блошином» рынке, он обнаружил загадочные письмена, вырезанные на множестве трех — и четырехугольных камушков. Нечто похожее Эванс видел, еще учась в Оксфорде. Теперь ему сказали, что камешки привезены с Крита. В то время идея, что иероглифическая система письма могла существовать в какой-то части доисторической Европы, казалась сомнительной, но, похоже, именно она заставила Эванса на следующий год отправиться на Крит. Он встретился с Калокериносом, осмотрел место раскопок Кносса, где ему показали единственную табличку с линейным письмом Б, найденную среди обломков. Эванс, еще даже не копнув землю Кносса, решил без колебаний: «В поэмах Гомера мы видим отражение великих дней Крита — период микенской культуры, к которой мы склонны добавить название «минойская»… Золотой век Крита лежит за границами исторического периода [т. е. Греции и Рима]. Его культура… практически идентична той, что существовала на Пелопоннесе и в большей части Эгейского мира».

В марте 1900 г. начались работы на том же участке, где двадцать лет назад приступил к своим раскопкам Калокеринос. По случайности здание дворца осталось почти нетронутым с того дня, когда в нем бушевал пожар. А это было более трех тысяч лет назад. На несколько дюймов ниже уровня травы виднелись участки стен с фресками. Пустой зал, выкрашенный в красный цвет, окружали с одной стороны гипсовые скамьи, а с другой — невероятно — стоял закопченный гипсовый трон. По полу были разбросаны алебастровые ритуальные сосуды, которыми, как предположил Эванс, пользовался последний царь Кносса для отчаянного обряда умиротворения перед тем, как на дворец обрушился заключительный удар. Находки были поистине сенсационными, но главным, что сразу привлекло к Кноссу внимание археологов, изучавших Эгейский мир, оказался возраст находок: IV тысячелетие до н. э.! 27 марта 1900 г. Эванс записал в своем дневнике:

Необычайный феномен — ничего греческого — ничего римского — возможно, один-единственный фрагмент черной лаковой посуды среди десятков тысяч. Мы не нашли даже «геометрической» керамики [VII в. до н. э.]… период кносского величия уходит явно в домикенский период.

Эванс фактически открыл доселе неизвестную цивилизацию.

РАСКОПКИ 1900 г. В КНОССЕ

Давайте проведем немного времени на раскопках Эванса в Кноссе, потому что это были одни из самых знаменитых и значительных раскопок в истории археологии. Мы увидим полную картину структуры и хронологии Эгейского бронзового века. Это имеет смысл еще и потому, что ежегодно сотни тысяч туристов посещают Кносс, и не всегда им попадаются хорошие гиды и хорошие книги. Дополнительные трудности связаны с реконструкциями Эванса, уничтожившими или замаскировавшими многие важные детали. Чтобы быть честным по отношению к Эвансу, отмечу, что он сразу же столкнулся с проблемами консервации. На фотографии 1900 г. видно, что тронный зал с его поврежденными фресками был слишком уязвим. И действительно, он пострадал от дождей той первой зимы. Поэтому Эванс накрыл его крышей. Так же совершенно оправданно была восстановлена многоэтажная лестница, чьи архитектурные элементы были найдены обгоревшими и повалившимися друг на друга. Наверняка любой, кто с трепетом спускался по ее пролетам в настоящие лабиринты нижних коридоров дворца, будет благодарен Эвансу. Реконструкция была произведена в основном верно — главная лестница находилась именно там. Но Эванс пошел намного дальше. Он постепенно, методично восстанавливал части дворца — с 1922 по 1930 г., чтобы показать, как он мог выглядеть. Эта работа была проделана, и комплекс тронного зала принял нынешний вид.

При раскопках 1900 г. Эванс расчистил главную часть западного крыла (там начинал раскопки Калокеринос). Работы велись девять недель. Рабочие (от 50 до 180 человек) вскрыли немного меньше гектара земли. Честно говоря, на такой сложной площадке сегодня на подобную работу ушли бы годы, так что методы Эванса, при всей его несомненной квалификации и видении деталей, были все же ближе к шлимановским, чем к современным. Кроме того, хотя Эванс и интересовался археологией с юности, это были его первые собственные раскопки. Основную работу выполнили за первые четыре сезона, и важно установить, что Эванс думал о своих находках в то время, ибо, как это и случается в археологии, большую часть найденных в Кноссе черепков просто выбросили. Сохранялись только образцы, примерно 1 % (счет все равно шел на корзины!). Археология, как ни прискорбно, — это и разрушение.

К счастью, главные находки регистрировались помощником Эванса Макензи в ежедневных журналах, которые, наряду с записными книжками Эванса, фотографиями (некоторые из них использованы в этой книге) и архитектурными планами хранятся в Музее Ашмола в Оксфорде. Из этого сырого материала Эванс создавал годовые отчеты, публиковавшиеся Британской Афинской школой, начиная с 1900 г., и позднее сведенные им в книгу «Дворец Миноса».

Из отчета Эванса за 1900 г. видно, что он разделял точку зрения Шлимана и Дёрпфельда на Кносс. И первое впечатление: «микенский дворец весьма похож на дворец в Тиринфе. Коричневые и зеленые рельефы с резными розетками у южного входа Эванс сравнивал с мраморными украшениями, найденными Элджином и Шлиманом в Микенах; изменения в планировке дворца приписывал деятельности микенских царей, так как было обнаружено много «керамики позднемикенского класса, аналогичной найденной в Микенах, в Ялисе [Родос] и в Тель-эль-Амарне [Египет]». Параллель с Египтом (к примеру, эмалевые диски, прикрепленные к потолку тронного зала) позволила Эвансу датировать тронный зал XIII в. до н. э., что относилось к «позднейшей фазе дворца». К тому времени, полагал он, «микенские повелители Кносса смогли покорить критоговорящее население». В целом, доказывал Эванс, «трудно отодвинуть период разрушения дворца позднее XIII в. до н. э.».

Эванс полагал, что найдена великая и древняя минойская культура, покоренная на последнем этапе своего существования с XIV по XIII в. до н. э. материковыми микенцами, захватившими остров и перестроившими дворец, украсив его в своем «дворцовом стиле» и наполнив микенской керамикой. Интерпретация Эванса полностью согласовывалась с анализом керамики, найденной Калокериносом, которую исследовали, опубликовав затем результаты, Фабрициус, Осуйе, Фуртвенглер и Лешке. Свои комментарии дали также Шлиман и Дёрпфельд. Все эти специалисты пришли к единому мнению в отношении стиля и приблизительной датировки керамики (и были правы): дворец действительно в XIII в. занимала греческая династия, как и говорится в гомеровских преданиях. Ахеец Идоменей действительно мог повести отсюда армию в период Троянской войны.

Однако скоро Эванс расстался со своими первоначальными идеями. В отчете 1901 г. он объявил о новой теории. (Основная работа по дворцу была завершена к 1905 г., хотя дальнейшие раскопки велись вплоть до Первой мировой войны, а затем — в начале 1920-х гг. Последним годом крупномасштабных работ в Кноссе был 1930 г.)

Вот какой была новая теория Эванса. Она появилась в книге «Дворец Миноса» — четырех томах, в которых предпринята попытка серьезно рассмотреть параллельные признаки разных цивилизаций. Если мое повествование кажется слишком критичным по отношению к Эвансу, то лишь потому, что появляется все больше свидетельств, позволяющих полагать, что Эванс совершенно неправильно понимал проблему и его заключительная версия ошибочна. Но многие специалисты и теперь соглашаются со значительной частью его выводов.

Эванс установил, что Кносский холм был населен со времен неолита и что высокоразвитая «дворцовая» цивилизация существовала с 1900 или 1800 г. до н. э., имея не одну, но две формы письменности. Эта цивилизация, несомненно, господствовала над Кикладами и большей частью Эгейского мира до сожжения Кносса, которое Эванс датировал приблизительно 1420 г. до н. э. Империя, очевидно, имела мощный военный и торговый флот — крепостные укрепления в Кноссе отсутствовали. Ясно, считал Эванс, ведь существовало некое подобие Pax Minoica [Минойского мира], сохранявшего равновесие во всем регионе. Археологические свидетельства подтверждали рассказ Фукидида о древнегреческой истории:

Минос раньше всех, как известно нам по преданию, приобрел себе флот, овладел большей частью моря, которое называется теперь Эллинским, достиг господства над Кикландскими островами и первый заселил большую их часть колониями…

Под сильным впечатлением от легенды о Миносе Эванс заявил, что открытая Шлиманом в Микенах и Тиринфе цивилизация — просто побочная варварская ветвь — колония минойцев, нанимавшей минойских художников и ремесленников (как, например, в случае с шедеврами в шахтовых гробницах и фризами «Сокровищницы Атрея»). Эванс был уверен в «абсолютной непрерывности» минойской и микенской цивилизаций и что тот мир не был греческим, хотя и допускал, что грекоговорящее население могло присутствовать в Греции до «нашествия дорийцев» в конце бронзового века как беднейший класс. Гомеровский мир героев он считал послемикенским: «Гомер, хотя и упоминающий деяния ахейских героев, смог изобразить их в окружении, которое, ввиду абсолютной непрерывности минойской и микенской истории, мы можем определенно считать неэллинским». (Курсив мой.) Другими словами, гомеровские поэмы, хотя и написанные на греческом языке, были, по Эвансу, просто бледным отражением великой минойско-микенской культуры. И сама Троянская война — не более чем подправленный критский миф. Примечательно, что, утверждая это, Эванс имел на руках две тысячи нерасшифрованных табличек с линейным письмом Б: «Если рассматривать обитателей позднейшего дворца как «ахейцев», то греческая оккупация Крита должна по этому признаку восходить к временам неолита». То есть Эванс утверждает, что Кносс не располагает археологическими свидетельствами, указывающими на приход новой расы — микенцев. Что и говорить, эти шараханья Эванса, который вплоть до смерти в 1941 г. управлял интерпретацией своих находок в Кноссе (ему принадлежащих!), представлялись многим авторитетным ученым весьма сомнительными. И особенно мысль о непрерывности расы и культуры: «Я не допускаю споров об этом, — писал Уолтер Лиф в 1915 г., — но многие видные авторитеты считают, что они могут определить совершенно новое влияние, характеризуемое керамикой LM III [т. е. после 1400 г.]». Они были правы: разрушение дворца незадолго перед 1400 г. до н. э. возвещало о завоевателях из материковой Греции, поставивших во главе Крита собственную военную бюрократию. Такая теория в целом принята сейчас. Греческое правление в Кноссе продолжалось до окончательного разрушения дворца около 1200 г. до н. э. или чуть позже. Последний дворец в Кноссе был в итоге греческим. Его искусство и архив, написанный линейным письмом Б, характерны для микенского мира XIII в. до н. э.

ПОЧЕМУ ЭВАНС ПРИШЕЛ К ТАКИМ ЗАКЛЮЧЕНИЯМ?

В эволюции современного понимания Эгейского бронзового века было два этапа. Работы Шлимана, с его страстной верой в правдивость гомеровских поэм, привели к тому, что все реликты микенской культуры рассматривались в качестве иллюстрации поэзии Гомера, а сам Гомер — как источник сведений о реальном героическом мире. Открытие Артура Эванса в Кноссе более ранней минойской цивилизации, в свою очередь, привело к убеждению, что культура на материк была привнесена, если вообще не создана, минойцами. Короче говоря, по Эвансу, мир Гомера не существовал. Школы Шлимана и Эванса продолжали доминировать в научном мире, даже когда было доказано, что обе идут в неверном направлении.

На взгляды Эванса ключевое влияние оказало открытие письменности. Множество табличек с линейным письмом Б были обнаружены вначале в кладовых, где вел раскопки Калокеринос, а затем и по всему дворцу. Бронзовый век наконец обрел грамоту. Но одна проблема возникла сразу же. Таблички с надписями были найдены в последней фазе дворца, которую Эванс первоначально ассоциировал и с тронным залом и большей частью фресок, так называемых шедевров минойского искусства. Позднее для этой фазы он применит термин «повторная оккупация скваттерами». Но тут возникла неувязка: как такая высокоразвитая цивилизация могла оставаться неграмотной, а захватчики, «скваттеры», — грамотными? Пришлось утверждать, что в последней фазе письменности не было, хотя это шло вразрез с современными идеями исторического прогресса. И Эванс предложил свою периодизацию бронзового века: ранний, средний и поздний (специалисты называют их ранне-, средне — и позднеминойскими для Крита — ЕМ, ММ и LM, элладскими — H — для материка, кикладскими — С — для островов, и в каждом выделены подпериоды, например MM II, LH III В). В основе хронологии Эванса лежит сравнение со Старым, Средним и Новым Царствами Древнего Египта, но, возможно, были и аналогии с идеями конца XIX в. о развитии искусства и цивилизации — все цивилизации проходят периоды начала, расцвета и упадка. Даже в 1935 г., после того как новые раскопки в Микенах и Тиринфе породили сомнения в его интерпретации позднего бронзового века, восьмидесятичетырехлетний Эванс набросился с критикой на правильную (как мы теперь знаем) датировку Аланом Уэйсом «Сокровищницы Атрея» XIII в. до н. э. (LH III В). Как, вопрошал Эванс, Уэйс мог датировать прекраснейший образец микенской архитектуры «концом эпохи упадка»? Многое в трудах Эванса выдержало испытание временем, и никто не отрицает его огромный вклад в анналы археологии, но сейчас мы видим, что в истории со связями между Критом и материком в позднем бронзовом веке он был не прав. Почему? Как возникла теория Эванса?

Что касается отношения к Шлиману, то давайте попробуем поставить себя на место Эванса. Чтобы это сделать, нам нужно немного больше узнать об интеллектуальной атмосфере того времени, когда в 1904 г. Эванс впервые изложил свою теорию трехпериодной хронологии на заседании Антропологической секции Британской ассоциации. Как уже упоминалось, Эванс родился в 1851 г., его отец был известным антикваром, первым британским ученым, принявшим идеи Дарвина и применившим их на практике в исследованиях древней истории. Дарвиновская теория эволюции человека в конце XIX в. оказала сильное воздействие на гуманитарные науки, и особенно на археологию и изучение древней истории. Прекрасный ученый, намного превосходивший в научной подготовке Шлимана, Эванс едва ли мог быть лучше оснащен, морально и интеллектуально, для создания системы классификации древней Эгейской истории, и этим-то он и занимался. Имелось уже достаточное число моделей, таких как изобретение Лаббоком понятий палеолит и неолит. Однако в общих вопросах культурных чередований в искусстве и цивилизации авторитетами считались немецкие ученые. В частности, знаменитый афоризм о фазах древнего искусства — «необходимое, прекрасное и чрезмерное» (Винкельман) — являлся эталоном для гуманитарных наук XIX в. Общие теории, подобные этой, применялись в 1830–1840 гг. к социологии и антропологии. «Primitive Culture [Примитивная культура (1871)]» Тайлора — один из основных трудов по «культурной антропологии» в Англии, подразделял эволюцию культуры на три стадии: от примитивного «анимизма» (слово Тайлора), через высшие монотеистические религии, к триумфу науки.

Подобные теории убеждали Эванса в тесной взаимосвязи между искусством и археологией: «Обе [науки] демонстрируют одну и ту же цель — проиллюстрировать законы эволюции в приложении к человеческим ремеслам», — писал он еще в 1884 г. Хотя, как и в случае с Шлиманом, у нас все еще нет надежной биографии Эванса, представляется возможным связать его собственные идеи об исторических переменах, прогрессе и упадке с идеями, царившими тогда в обществе. Такой биологический подход к человеческой эволюции, к примеру, мог соблазнить Эванса датировать таблички с линейным письмом Б более ранним периодом, чем тот, к которому, как мы теперь знаем, они относились. В глазах Эванса линейное письмо Б должно было являться «значительным достижением в Искусстве письма», как писал он в 1909 г., и «высочайшей ступенью развития минойской системы письменности…» (1921), «графическим выражением тенденций, созданных прекрасным «дворцовым стилем» в Искусстве». Посему таблички едва ли могли относиться к последнему периоду существования дворца, который он считал временем упадка. Пытаясь оправдать датирование табличек XV в. до н. э., он изменял обстоятельства их находки, записанные в полевых журналах. Вот чем вызваны несовпадения между «Дворцом Миноса» и повседневными записями и отчетами, несовпадения, приведшие к резким научным дискуссиям и даже обвинениям в мошенничестве. На самом деле, линейное письмо Б — письменность чужеземных, греческих завоевателей, и ни один из архивов табличек не мог быть датирован периодом до последней фазы дворца, завершившейся около 1200 г. до н. э. сильным пожаром, свидетельство которого Эванс обнаружил в первые дни раскопок 1900 г.

Эванс, подобно Шлиману, был первопроходцем, а первопроходцы, как правило, не избегают ошибок. Основная часть трудов Эванса, включая его замечательную сравнительную периодизацию Эгейского бронзового века, триумфально выдержала проверку временем.

МАТЕРИКОВАЯ ВЕРСИЯ

Почему мы были столь робки в Микенах десять лет назад, когда нужно было делать выводы из ваших открытий в купольных гробницах? Мне кажется, мы были слишком напуганы тем, что нашли, и тем, что мы довольно скверно датировали «[Сокровищницу] Атрея». Знаете, эта старая традиционная точка зрения, которую мы все приняли на веру без вопросов и которую «критяне» все время восхваляют, конечно, совершенно неверна — я имею в виду ту точку зрения, что позднеэлладский период III [1400–1200 гг.] был периодом упадка… [это] была высшая точка микенского величия в богатстве, могуществе и роскоши. И эта величайшая вершина была достигнута в тринадцатом веке.

Карл Блеген, из письма

к Алану Уэйсу, 29 марта 1931 г.

Взгляды Эванса доминировали в науке на протяжении полувека, чему способствовало и то, что он не смог полностью опубликовать тексты табличек с линейным письмом Б.

Но исследования Эгейского мира продолжались, и постепенно вырисовывалась цельная картина микенской цивилизации, отвергавшая предлагаемую Эвансом модель бронзового века. Ученые приходили к мнению, что микенская цивилизация была греческой. Такую точку зрения выдвинул еще в 1890-е гг. греческий археолог Цунтас, исследовавший Микены вслед за Шлиманом. Ее разделял и английский гомерист Уолтер Лиф. В период между раскопками в Кноссе и началом Второй мировой войны проводились работы в Орхомене, Тиринфе, Гле, Фивах, Асине, Мидее, Афинах и в других местах. Были найдены фрагменты надписей линейным письмом Б, что позволяло предположить, что язык вовсе не обязательно критский. Определяющими стали раскопки британского археолога Алана Уэйса в Микенах в 1922–1923 гг. и американца Карла Блегена в Кораку, Зигуриесе и Просимне.

Уэйс и Блеген — важные фигуры в нашей истории, и оба они с самого начала верили, что микенская цивилизация была греческой, что никакого культурного разрыва, вторжения пришлых народов между средним бронзовым веком и «темными веками» греческого мира не существовало. Греки присутствовали здесь с начала II тысячелетия до н. э. Лингвисты, изучающие структуру, происхождение и взаимосвязи индоевропейских языков, пришли к такой же дате. Исследования в области греческой мифологии и религии показали, что все великие классические греческие мифы привязаны к центрам микенской культуры: Атриды в Микенах, Эдип в Фивах, Ясон в Иолке, Геракл в Тиринфе и т. д., включая такие неприметные места, как Лерна, Немея, Трезен, Сикион, Мидея и другие. Если греческие мифы имеют такую точную привязку к поселениям доисторической эпохи, то почему эта эпоха не должна быть греческой? Эта точка зрения столь активно поддерживалась такими археологами, как Уэйс и Блеген (которые, в отличие от Эванса, были специалистами по материковым объектам), что в 1920-е гг. они уверенно сдвинули дату прибытия греков в Грецию примерно к 1900 г. до н. э. Правда, и сейчас еще остаются те, кто не согласен с выводами Уэйса и Блегена.

Итак, общая схема внутренней хронологии и модель материкового микенского общества были составлены без обращения к спорным свидетельствам из Кносса. Естественным шагом для Блегена, после успешных работ на материке, было вернуться к истоку своих исследований — к Трое. Так много еще вопросов нуждалось в ответах, столь многое было уничтожено или неадекватно описано Шлиманом, что после него осталось почти столько же загадок, сколько фактов. Дёрпфельд прекрасно распутал клубки архитектурных последовательностей на месте раскопок, но исследования микенской керамики находились тогда на ранней стадии, и он не мог предложить точной датировки. Действительно, гончарные изделия всего позднего бронзового века (мы называем их Троя VI, VIIa и VIIb) были при классификации свалены в кучу — в 1890-е гг. большая точность была невозможна, и Дёрпфельд поставил ориентировочный конец Трои бронзового века приблизительно на 1000 г. до н. э. Блеген был намерен вернуться в Трою для проведения серьезных научных раскопок, включая работы на участках, не тронутых Шлиманом и Дёрпфельдом. Но каким бы несомненно серьезным и научным человеком Блеген ни был, в глубине души у него, конечно, таилась и другая цель. Имея в распоряжении более современные стратиграфические методы, чем были у Шлимана и Дёрпфельда, он намеревался определить — так на каком же уровне Гиссарлыка лежит гомеровская Троя? Видимо, для читателя не будет большим сюрпризом узнать, что не в первый раз при поисках Трои археологи нашли именно то, что и надеялись найти.

Раскопки Блегена длились семь сезонов, с 1932 по 1938 г., и были одними из самых мастерски проведенных раскопок того времени. В третий раз принял Гиссарлык неугомонных изыскателей. Четырехтомная «Троя», большое количество фотографий, кинопленок — впервые раскопки Эгейского бронзового века документировались так тщательно. Для науки значимость этих раскопок, конечно, не в Троянской войне, а в новых данных о развитии цивилизации в северо-западной Анатолии бронзового века: самыми важными стали ранние слои — Троя I и II. Блеген определил внутри девяти основных «городов», лежащих поверх друг друга на Гиссарлыке, около 50 более тонких слоев, проследив историю заселения вплоть до IV тысячелетия до н. э. (сейчас мы датируем основание Трои I примерно 3600 г. до н. э.). Любопытство археологов достигло апогея при повторном изучении слоя Троя VI, объявленной Дёрпфельдом гомеровской Троей. Блеген пришел к убеждению, что разрушение города не могло быть делом человеческих рук, как считал Дёрпфельд. В одном месте сдвинулось основание стены, в других внутренние стены обрушились целиком, и обломки лежали горой, покрытые более поздними наслоениями. Казалось, иного варианта не было — даже сам Дёрпфельд вынужден был согласиться: Троя VI, город великих стен, был уничтожен землетрясением, а не армией Агамемнона. Но в других местах Блегену удалось исследовать нетронутые слои над руинами Трои VI, и он сделал поистине потрясающее открытие.

СЛЕДЫ ОСАДЫ ТРОИ?

Мы считаем, что Троя VIIa дала реальные свидетельства того, что город подвергся осаде, был взят и разрушен вражескими войсками в какой-то момент общего периода, приписываемого греческими преданиями Троянской войне, и что он может быть спокойно отождествлен с Троей Приама и Гомера.

Карл Блеген, «Троя», т. IV, 1958

Блеген сосредоточил внимание на городе, появившемся вслед за Троей VI, который он назвал Троя VIIa. После землетрясения жители на скорую руку восстановили город. Главный контур стен еще стоял, хотя надстройки были повреждены. Но в жизни города произошли драматические изменения. Широкие улицы оказались вплотную застроены лачугами. В полы домов были врыты кувшины с припасами.

Многие внутренние помещения разделили перегородками на двадцать-тридцать каморок площадью всего в несколько квадратных футов. Там, где располагались элегантные дома, которых на всю цитадель было два-три десятка, теперь стояли мрачные хибары. Они теснились у стен, там, где раньше были просторные круглые террасы и широкие проходы. Блеген не стал особо вникать в то, в какой мере эти изменения могли оказаться следствием социальных процессов, а пришел к простому заключению, что намного большее число людей было вынуждено временно укрыться за городскими стенами. Археологи были готовы говорить наперебой об ограничениях военного времени и страхе, и — подумать только! — о менталитете осажденных. Некоторые находки представлялись созвучными времени. Сразу за воротами, внутри крепости, Блеген обнаружил нечто вроде пекарни, с примыкающей к ней харчевней или лавкой, которую он назвал «snack bar» и где продавали хлеб и вино. Блеген усмотрел здесь признаки военной экономики, как в полевых кухнях в Лондоне во время «битвы за Англию», — слишком хорошо знакомой картине тех дней. Другие признаки указывали на растущую изоляцию, словно город был отрезан от внешнего мира: не было ввозных предметов роскоши, практически не было черепков от импортной посуды — только местные имитации микенских изделий.

То, чего боялись обитатели города, похоже, их уничтожило, во всяком случае, так думал Блеген. По всему городу были видны следы опустошительного пожара, множество обгорелых сырцовых кирпичей и обломков, обугленного дерева. В дверном проеме одного из домов — части человеческого скелета, заваленные обгоревшими деревяшками и камнями, рухнувшими на жертву. В некоторых местах глубина скоплений золы и обломков достигала пяти футов. Около «закусочной» раздробленный череп, западнее — останки другого черепа. В обгорелом мусоре, покрывающем дом снаружи восточной стены цитадели, лежала человеческая челюстная кость. К западу от главной улицы был найден наконечник стрелы, «возможно, выпущенной ворвавшимися в город ахейцами», посчитал Блеген.

Пожар, человеческие останки, наконечник стрелы — сложите все это с полевой кухней, кувшинами с припасами, и вы получите жуткую картину осады. Было ли это археологическим доказательством, что Троянская война действительно была? Все теперь зависело от даты. Было очевидно, что в грубом приближении она совпадает, но до или после падения великих дворцов на материке около 1200 г. до н. э. это случилось? Ясно, что Агамемнон не смог бы отправиться грабить Трою после того, как был разграблен Микенский дворец и начался упадок микенской культуры. Плюс к тому и ученые часто об этом забывали, Трою VIIa не могли уничтожить после падения Пилоса, который Блеген начал раскапывать в 1939 г. — вслед за раскопками Трои, но до опубликования их результатов. Не мог же старый царь Нестор отбыть в Трою из сожженного дворца! Сознательно или бессознательно, но Блеген учитывал это, пытаясь доказать, что Троянская война — не выдумка.

Изучив микенскую керамику, найденную в руинах Трои VI и Трои VIIa, Блеген пришел к выводу, что город был разграблен вскоре после землетрясения: «…не более чем через полвека, а может быть, даже через одно поколение… скорее в середине, чем в конце [XIII] века». Позже он предпочел дату не позднее 1240 г. до н. э. и даже отодвинул ее ближе к 1270 г., уже довольно близко к традиционной дате Троянской войны. Как раз тогда «микенские дворцы на греческом материке, видимо, находились на вершине процветания и богатства и с наибольшей вероятностью могли объединиться для амбициозной заморской военной экспедиции». Казалось, все совпадает.

Здесь, в самой северо-западной точке Малой Азии, точно там, где греческие предания, народная память и эпические поэмы помещают Илион, мы имеем физические остатки укрепленного поселения. Как показали убедительные археологические свидетельства, его осадили и захватили враги; полностью разграбив и предав огню, именно так, как описывают эллинская поэзия и народные сказания разрушение Трои царя Приама… Тогда настоящей Троей должно быть признано поселение VIIa, злосчастная крепость, чьи осада и гибель овладели воображением трубадуров и бардов того времени… Больше нет сомнений, по состоянию наших сегодняшних знаний, что здесь действительно была настоящая историческая Троянская война, в которой коалиция ахейцев, или микенцев, чей царь был признан предводителем, сражались с народом Трои и ее союзниками.

«Троя и троянцы», 1963 (Выделение мое.)

Аргументы Блегена, по существу, не отличались от аргументов Дёрпфельда и Лифа, и, как и они, Блеген заходит настолько далеко, что с уверенностью утверждает, будто его находки доказывают: «многие герои, упоминающиеся в поэмах, списаны с реальных людей». Реакция большинства исследователей античности была положительной. Как сказал один из них: «Разграбление Трои — исторический факт, осада — событие возможное». И в самом деле, были найдены четкие свидетельства разграбления. Мнение несогласных отвергнуто и названо завистливым брюзжанием, хотя они указывали, что один наконечник стрелы (к тому же, видимо, не греческий) — еще не война, зарытые пифосы находили на Гиссарлыке во всех слоях среднего и позднего бронзового века (их можно видеть в Анатолии и сегодня), «закусочные» у ворот есть и в других древних городах (например, в Помпеях) и что датировка Блегена по керамике сомнительна. И пока Блеген рассматривал Трою VIIa как гомеровский город, самый острый вопрос так никогда и не был задан: действительно ли крушение Трои VI было следствием землетрясения? Впрочем, беспрекословный тон отчета Блегена и отсутствие на Гиссарлыке новых участков для раскопок не оставляли надежды на получение дополнительной информации.

ДВОРЕЦ НЕСТОРА В ПИЛОСЕ

Путники в Пилос, богато отстроенный город Нелея,

Прибыли. Резали черных быков там у моря пилосцы

Черноволосому богу, Земли Колебателю, в жертву.

Гомер, «Одиссея»