Бдительность: тенденция усиливается

Бдительность: тенденция усиливается

По мере роста масштабов расследования в поле внимания следствия оказывались как бывшие троцкисты, так и зиновьевцы; таким образом, расширялся круг потенциальных подозреваемых. Люди, давно отказавшиеся от оппозиционной деятельности, были смещены со своих должностей, уволены, в некоторых случаях арестованы и многократно допрошены. Однако на местном уровне заводские парткомы не так активно реагировали на письмо и продолжавшееся расследование, этим они защищали своих членов от арестов. Естественно, все знали об убийстве Кирова, посещали собрания и чтили его память, читали многочисленные статьи, посвященные достижениям Кирова и его «зверскому убийству». Они произноси нужные слова по поводу «бдительности», но в общем и целом, продолжали считать более раннюю оппозиционную деятельность безобидным пережитком, отзвуком прежних партийных дебатов. Представители Пролетарского райкома партии организовали дискуссии по поводу убийства Кирова на крупных заводах «Динамо», «АМО» и «Серп и молот». Секретарь Московского комитета партии М. М. Куликов с несчастным видом докладывал, что многие члены партии сохраняли терпимое отношение к бывшим оппозиционерам. Несмотря на постоянный барабанный бой критики против Троцкого, Зиновьева, Каменева и других в газетах и в руководстве ВКП(б), рядовые члены партии по-прежнему относились к ним с уважением. Один из членов партии, работавший в прокатном цеху завода «Серп и молот» заявил: «Мы не должны забывать заслуги Троцкого, Зиновьева и Каменева в Гражданской войне». Куликов возмущенно ответил: «Разве это вопрос? Вопрос заключается в том, кто будет действовать против партии». Все же многие члены партии и рядовые рабочие отказывались очернять бывших оппозиционеров. Верные памяти революции, они имели свое мнение об убийстве Кирова, и их взгляды не всегда соответствовали «урокам», которые Центральный Комитет партии тщательно изложил в своем январском письме в 1935 году на хлебозаводе № 3 рабочий встал во время выступления официального докладчика и заявил ему: «Ты еще молокосос говорить о Зиновьеве и Каменеве». Докладывая, Куликов кипел от злости: «А там сидят два коммуниста: один — как в рот воды набрал — молчит, а другой выступил и сказал, что они еще отсидят и нам пригодятся».^{151}

На рабочих крупной текстильной фабрики «Трехгорная мануфактура» в Москве письмо не оказало сильного воздействия. В течение 1935 года партком регулярно собирался для обсуждения административно-хозяйственных задач: ведение учета «сочувствующих», вопросы партийной школы, выплаты пенсий, утери партийных билетов и производственные вопросы. На собраниях присутствовало от шестнадцати до шестидесяти человек, среди них были начальники цехов, профсоюзные деятели и руководство. Следуя указаниям, данным в письме, партком приглашал некоторых членов партии для обсуждения их политических взглядов. В течение всего 1935 года общий подход был толерантным и сдержанным, но некоторые члены партии старались играть на публику и демонстрировали собственную бдительность за счет своих товарищей. Эти случаи иллюстрировали размах оппозиционной деятельности, а также реакцию парткома. В каждом случае соблюдалась единая процедура. Член партии, подвергавшийся допросу, рассказывал свою историю оппозиции, члены парткома задавали вопросы, обсуждали дело и официально объявляли о решении относительно будущего пребывания этого человека в партии.

Каплун — бывшая активистка женотдела (отдела по работе среди женщин) вступившая в партию в 1920 году призналась, что до 1925 года вела активную оппозиционную деятельность. Несмотря на призыв Сталина «построить социализм в отдельно взятой стране», она сомневалась в том, что социализм можно построить без сильных союзников. Политически незрелое признание Каплун показывало, что она никогда полностью не понимала смысла политических дискуссий 1920-х годов. «Я тогда не верила в силу пролетариата», — объяснила она. «Оппозиция испугалась кулака, не зная, что ему противопоставить. Каменев поставил вопрос выдать по лошади каждому бедняку. Этот вопрос был делового характера, без перспектив». Она также призналась, что соглашалась с критикой оппозиции, которая обвиняла партию, установившую государственный контроль над капиталом, в ослаблении позиций социализма. Каплун рассказала, что в начале 1920-х годов после встречи с агитатором, распространявшим оппозиционную литературу, она присоединилась к левой оппозиции на своей фабрике. Она была членом фракции, которая голосовала блоком на партийных собраниях, и даже платила взносы. В конце концов, она поверила, что оппозиция оказалась беспринципной, и вышла из нее. Но она утверждала, что никогда не была двурушницей. Парторганизация «Трехгорки» исключила ее из партии, но снова восстановила — со строгим выговором. А не рассказывала она о своем партийном прошлом, потому что уже давно отказалась от своих прежних идей. Ее муж — руководитель экономического треста также отошел от оппозиции. Каплун завершила свой рассказ: «Я напутала, что была зиновьевкой… Партия проверяла меня. Я думала, что я работала четко, и единственно, чем я могу искупить свою ошибку, еще больше работать в партии».^{152}

Обсуждая Каплун, партком меньше всего был сосредоточен на ее прежней деятельности, гораздо больше его интересовало, было ли искренним изменение ее позиции. Один партиец спорил: «Каплун — грамотный человек, и сказать, что она несознательно работала в оппозиции — этого нельзя». Других беспокоил тот факт, что она распространяла оппозиционную литературу. Но никто не утверждал, что ее прежняя деятельность является основанием для увольнения с работы. Кроме того, Каплун раньше была уже исключена и снова восстановлена в партии высшей партийной организацией. Не имело смысла объявлять недействительным ее восстановление, если партия уже простила ее. Заседание постановило перевести Каплун на менее ответственную работу и внимательно наблюдать за ней, а тот факт, что она являлась активным членом оппозиции в прошлом, не являлся основанием для увольнения, говорилось в постановлении.^{153}

Так же благополучно разрешилось дело Фокина. По его признанию, он, хотя «всегда выступал за линию, проводимую партией», подвергал сомнению аграрную политику Работая в цеху рядом с сезонными рабочими, которые были крестьянами, он считал, что «крестьянство очень сильно прижимают». Товарищи Фокина по работе «не были довольны политикой советской власти». Один из участников пленарного заседания выразил обеспокоенность по поводу того, что член партии Фокин имеет неправильное представление о положении сезонных рабочих: «Не совсем откровенно говорил т. Фокин. У него были колебания, нужно было бы ему откровенно все рассказать». По словам выступавшего, Фокин «путал много», «не сделал упор на бдительность». Участники пленума пришли к заключению, что Фокин запутался. Они предупредили его, чтобы в будущем он более осторожно формулировал свои мысли и торжественно обещали проверить, борется ли он за генеральную линию партии.^{154}

Хвостов — заведующий Совпартшколой понимал, что результат дискуссий пленума мог оказаться хуже. Он рассказал, что голосовал за Троцкого в 1923 году, когда был студентом Свердловского университета, и признался, что вначале находился под влиянием речей Троцкого, но это продолжалось только три месяца: «Когда линия партии стала более ясной, я понял неправильность своих взглядов». И снова члены партии спорили: действительно ли Хвостов принял политику партии. Однако не ошибки прошлого, а допущенные оплошности в настоящем явились результатом краха Хвостова. Несколько человек сообщили, что он спрашивал: «Какая же будет разница между соцсоревнованием и капиталистической конкуренцией?» Наиболее опасным было то, что он несерьезно отнесся к убийству Кирова и пошутил, что «Николаев хотел “прибрать” Кирова». Принадлежность к оппозиции в прошлом и критика в настоящем погубили Хвостова: участники пленарного заседания проголосовал за его исключение из партии.^{155}

Ход дискуссии на заседании парткома показал, что участники собрания, осознавая масштаб деятельности и широкую распространенность идей оппозиции в 1920-е годы, с большой неохотой исключали из партии или даже порицали людей за их прошлые ошибки. Партком фабрики «Трехгорная мануфактура» проголосовал за исключение только одного члена партии из трех: Хвостова — за высказывание негативных комментариев в адрес Кирова и о соцсоревновании. Однако честное признание в сомнениях и оппозиционные взгляды в прошлом были позволительны в определенных пределах. Каплун, как и многие сотни других людей, подверглась порицанию и была прощена партией. Сомнения Фокина по вопросам коллективизации и сельской жизни были распространенным явлением. Многие коммунисты в заводских цехах были обеспокоены тем, что должны поддерживать линию партии, несмотря на откровенные жалобы своих товарищей по работе. В обоих этих случаях ни активная деятельность в прошлом, ни непостоянство во взглядах не являлись достаточным основанием, чтобы оправдать исключение из партии. Партком фабрики все еще довольно терпимо относился к подобным обстоятельствам.

В течение весны 1935 года органы НКВД продолжали аресты и допросы бывших оппозиционеров, но партком «Трехгорки» слишком пассивно включался в охоту на врагов. Они исключили из партии одного человека то, что тот скрыл, что его отец был кулаком, другого, по фамилии Альтшуллер, исключили за карьеризм. Эти события взволновали других членов партии. Секретарь парткома написал письмо в Комиссию партийного контроля с требованием расследовать, кто рекомендовал и принял на работу Альтшуллера. Были наведены дополнительные справки о Каплун. Обнаружилось, что она организовала две оппозиционные группировки на табачных фабриках, была активисткой более долгое время, чем заявила, и что она была исключена из партии не единожды, а дважды — за «отклонения от генеральной линии партии». Нечестность навредила ей больше, чем ее прошлое. Парторганизация согласилась с тем, что она до сих пор придерживается оппозиционных убеждений, и что ей удалось замаскироваться, притворяясь честной работницей. В этот раз она была исключена из партии.^{156}

За исключением этих двух случаев, собрания проходили в основном в плановом порядке. Озабоченный большим количеством на фабрике женщин-работниц, партком уделял большое внимание вопросам питания детей, школьным и жилищным проблемам, поощрял за хорошее воспитание детей, а также решал свои внутренние вопросы. На пленуме парткома официально объявили строгий выговор ткачихе, допустившей брак; продавцу, который реализовал идеи коммунизма на практике и снизил цены в продуктовом магазине, продавая рабочим рыбу по цене, ниже установленной государством. Также были объявлены выговоры другим членам партии: за пьянство в общественных местах, за антисемитизм и финансовые нарушения.^{157},[16] Проявляя озабоченность по поводу работы и поведения отдельных лиц, члены парткома несколько суровее относились к оппозиционерам. Однако, несмотря на отдельные случаи исключения из партии и демонстрацию большей бдительности, убийство Кирова и январское письмо Центрального Комитета партии, — все это не слишком нарушало ход деятельности парторганизаций на местах. Членов партии наказывали за пьянство, игру в Робина Гуда, неполадки на работе и изредка встречающийся фанатизм. Другими словами, весной 1935 года политическая атмосфера на местном уровне лишь слегка затуманилась. В основном партийная жизнь на предприятиях не изменилась.[17]