Второе рождение

Второе рождение

Апрельская ночь едва начала таять, а летчики уже заняли места в кабинах своих И-16 — «ишачков».

Накануне вечером, ставя боевую задачу, комэск старший лейтенант Николай Хоцкий велел пометить на полетных картах объекты для штурмовки и проложить маршрут.

— Осмотрительность и еще раз осмотрительность, — то и дело напоминал он своим летчикам.

Группа вышла в заданный район. Впереди, прямо по курсу, из предрассветной мглы все отчетливее стала вырисовываться ползущая по разбитой, разъезженной колесами и гусеницами дороге вражеская колонна.

Шестерка ударила с ходу, развернулась. Уже на втором заходе летчики имели возможность видеть результаты первой атаки. Но им некогда: все внимание — выбору новых целей.

И снова неистово ревут моторы, строчат пулеметы. На дороге пылают машины, рвутся боеприпасы.

А самолеты снова заходят на цель. И лишь когда иссяк боекомплект, когда на большаке остались от машин догорающие обломки, шестерка взяла курс на свой аэродром.

…"Ястребки" зарулили на свои стоянки, и сноровистые руки механиков вскоре вновь снарядили крылатых мстителей в очередной вылет.

Тот же курс, та же задача: на участке дороги, ведущей с Тамани через станицу Крымскую на Новороссийск, штурмовать вражеские резервы.

Шестерка появляется над колонной совсем неожиданно. Зашла с тыла, и нарастающий гул гитлеровцев не встревожил; думали, свои летят на фронт. И лишь когда в голове колонны вдруг взблеснуло оранжево-белое пламя и один за другим грохнуло несколько взрывов, фашисты поняли: самолеты — советские! И заметались на земле серо-зеленые фигурки, вздыбились запряженные цугом и тащившие орудия кони.

Выпустив эрэсы, истребители вышли из атаки и, перестроившись в правый пеленг, ударили снова. Каждый выбирал цель, ловя в прицел автофургон, цистерну, тягач. Вдруг с уцелевшей машины к самолетам потянулись жгуты ярких трасс: это бьют «эрликоны» Огоньки пляшут уже рядом с самолетом ведущего…

Подворачиваю, почти навскидку открываю огонь. Очередь вздымает серию фонтанчиков впереди автомашины с установленными на ней «эрликонами». От неожиданности водитель резко выворачивает руль, машина тут же влетает в кювет и опрокидывается.

Движение застопорилось. Машины с ходу нагромождаются друг на друга. Напуганные ревом моторов и стрельбой, лошади ошалело бьются в упряжках, переворачивают повозки.

Еще заход. Полыхает на дороге боевая техника врага, рвутся боеприпасы — те самые, которых фашисты так ждут под Новороссийском.

Ребята спешат нанести как можно больший урон врагу. Вот он — боевой азарт!

Внизу все уже пылает. Летчики обработали колонну «начисто». Но вот в стороне замечаю трактор, тянущий на прицепе цистерну. Горючее!.. Трактор уходит все дальше и дальше от дороги, от огня.

«Не-ет, не выйдет! Не уйдешь!..»

Разворачиваюсь. Это уже шестой заход. Самолет несется на каких-нибудь пяти — семи метрах от земли. Тут бы не столкнуться!..

Нажимаю гашетки. Истребитель вибрирует — это вступило в действие оружие. Трасса ложится все ближе к большущему баку. Замечаю: бьет лишь один пулемет — боеприпасы израсходованы.

И вдруг — вспышка. Проносясь над целью, ощутил, как качнуло самолет. Оглянулся: огромный ярко-красный шар полыхнул над землей.

Выйдя из атаки, через минуту еще раз оглянулся: над тем местом, где была цистерна, висел уже черно-серый дымный «гриб». Самолетов в небе не видно.

И только тут догадался: группа ведь уже ушла! На постановке задачи четко было сказано: произвести пять атак. Увлекшись и выполнив шестой заход, оказался оторванным от товарищей.

Теперь километров двадцать пять придется на форсированном режиме догонять их. Не беда — налегке сделать это несложно. Патронные ящики пусты, эрэсы израсходованы. Даю газ. Настроение хорошее: задание выполнено! Утро светлое, ясное. Солнце бьет прямо в глаза, ласкает теплым прикосновением лучей.

Плексиглас на фонаре пожелтел, потрескался, и это ухудшило его прозрачность, мешает вести наблюдение за воздухом, видеть землю. Как только вспомню слова комэска «Осмотрительность — и еще раз осмотрительность!», вытягиваю шею, слегка даже приподнимаюсь на сиденье, чтобы лучше обозревать пространство. В открытую кабину рвется воздушная струя, забивает дыхание.

Под крыльями мелькают заросшие лесом холмы, озера. Сквозь голубую дымку на юге просматриваются горы. За ними — море. И осажденный нашими войсками Новороссийск. Там идут тяжелые бои. На огненном клочке земли сражаются наши мужественные десантники. Туда, в район Мысхако, ходят истребители других полков нашей дивизии, а летчикам 84-А полка, оснащенного уже устаревшими «ишачками» и «чайками», дают боевые задания, выполнение которых по возможности меньше осложнялось бы ведением воздушного боя. Это и понятно: И-16 и И-153 явно уступают «мессершмитту» по скорости и вооружению, да и летный состав у нас преимущественно молодой, необстрелянный.

…Уже почти догнал своих товарищей. Лечу на бреющем. Щурясь от яркого солнца, собираюсь пристроиться и занять свое «законное» место. Боевой успех располагает к размышлениям. Прикинул: на счету, выходит, имею уже двадцать пять боевых вылетов. В трех воздушных боях участвовал. Хоть и трудные они были, по существу, оборонительные, но «крутился» ведь, стрелял!.. Не обольщаюсь: птенец еще — никакого, честно говоря, боевого опыта нет. Но в драку лезу! Вот только «мессера» как следует увидеть не могу. Замечаю, когда он уже промелькнет рядом, невесть откуда взявшись. Даю ручку, жму педаль — вираж, разворот… А его и след простыл. Ищу, обозреваю полусферы, И вдруг рядом — огненные трассы. Переворот — и ухожу из-под огня. Удивленно смотрю вокруг. А «мессер» опять коршуном сваливается откуда-то сверху.

Одного такого «фокусника» срезал командир звена Виктор Жердев. Ну и хватка! Научиться бы тоже так мгновенно реагировать на уловки противника!.. А ведь он в прошлом «бомбер». Не сам же учился искусству истребителя? А у кого? Пожалуй, у Александра Беркутова, Петра Середы, Александра Клубова, Михаила Саяпина, Николая Хоцкого…

Размечтался!.. Пора осмотреться… Верчу головой, «ощупываю» глазами даль. Как учили: вправо, вниз, вверх, вперед, налево, вниз, назад…

Небо чистое, справа сквозь кисейную дымку Проглядывает синеющая гряда гор. Слева, выше нас, проходят курсом на Крымскую группы самолетов: там идет воздушный бой — издали отчетливо видны оставленные горящими самолетами черные столбы дыма.

Смотрю вправо. В небе — ни пятнышка. Повернул голову снова влево, назад. Что это?..

Две пары «мессершмиттов», патрулировавшие над болотистой равниной, переходящей в предгорье, снова опоздали: русские самолеты, как и вчера, как и сегодня на рассвете, отштурмовали колонну и ушли. Нет, не ушли — уходят на восток: слева внизу в свете встающего солнца взблеснули самолеты. Ведущий четверки «мессеров» на фоне земли уже четко различил строй из пяти тупоносых истребителей. На некотором расстоянии от них тянулся шестой.

Видимо, дымный след, оставляемый обогащенной смесью форсированного мотора «ишачка», ведущим вражеской четверки был воспринят как признак того, что советский истребитель подбит. И предчувствие легкой победы разгорячило гитлеровца.

…В трех-четырех метрах ниже, сзади справа, замечаю вдруг… хвост самолета и половину фюзеляжа с четко выделяющимся на нем черно-белым крестом.

Тотчас же обдало холодным потом, по спине прошли мурашки. Вот так ситуация! Как же можно было так оплошать? Да что корить себя! Мгновения решают судьбу. Противник «сидит» на хвосте, вот-вот даст очередь, а как избежать этого? Вниз не уйдешь — земля рядом… Тяну ручку на себя по диагонали влево, даю правую ногу — пытаюсь скольжением уйти в сторону вверх.

И вдруг в кабине блеснуло пламя. Раздались треск и скрежет. Появился белесый дым, остро запахло гарью. И в ту же секунду ярче солнца сверкнула перед глазами вспышка. Заплясало пламя, больно ужалило в лицо и в руку.

Снаряд или два разорвались на приборной доске, третий, пронизав ее, вошел в бензобак, и горючее хлынуло в кабину. Теперь огонь ярко полыхал, угрожая испепелить и самолет, и летчика.

Нетрудно представить состояние человека, оказавшегося в центре гудящего костра. В запасе секунда-две. Малейшее промедление — смертельно опасно. Одного прикосновения к замку привязного ремня достаточно, чтобы он отстегнулся. В лицо будто впились тысячи тончайших игл. Рывком прикрываюсь левой рукой от огня. Хорошо, что глаза защищены очками, а на руках — краги. Приподнявшись, переваливаюсь через левый борт кабины…

Так четко вспомнилось наставление инструктора из Ейского училища старшего сержанта Александра Шилкова о действиях летчика в подобной ситуации — прыжок из горящего самолета методом срыва. Но тогда это была только теория…

Самолет идет с набором высоты. До земли метров пятьдесят, но парашют все равно не успеет раскрыться. Вот-вот фашист «добавит». Нет, надо бороться!..

Чувствую — парашют уже приподнят из чаши сиденья. Можно «рвать» кольцо! Рванул. «Т-тах» — послышалось позади. Этот звук, ласковый и спасительный, слышу часто и теперь. Какая-то сила потянула меня из кабины. Но, прежде чем повиснуть на стропах парашюта, впереди и выше успеваю увидеть промелькнувший силуэт «мессершмитта» в сиянии огненных трасс. Тут же горячей волной дохнуло снизу и до слуха долетело: «У-ух!..» Это взорвался на земле мой «ишачок»!.,

В небе, оказывается, в действие вступила еще одна боевая машина, невесть откуда взявшаяся (видимо, «охотник»!), молнией пронеслась мимо выходящего из атаки «мессера», ударив из всех точек. От того полетели какие-то куски, он задымил, раз-другой «клюнул», резко взмыл вверх, перевернулся через крыло и, опустив нос, отвесно пошел вниз. И уже два костра чадят невдалеке — один в перелеске, второй — в предгорье.

Несколько секунд меня куда-то несет. И вот слышны протяжный шелест, треск. Удар!.. Наступает поглотившая все тишина.

Сколько времени прошло? Открываю глаза — белое пятно. Постепенно проходит мутная пелена. Да это ведь парашют, зависший на ветвях деревьев!

Скосил глаза. Редколесье, кустарник. Над головой — белый шелк парашюта, выше мечется разноцветная трасса: видно, немецкий пулеметчик бьет с переднего края из крупнокалиберного пулемета, да никак не может взять прицел чуть ниже.

Лежу, прислушиваюсь. Не слышно ни пулеметной трескотни, ни уханья орудий. Только телом чувствую, как дрожит земля. Встать не могу — тело будто налилось свинцом, ноги словно не мои. Подтянуться на стропах не в силах. Даже на колено привстать не в состоянии. Кое-как достал из кобуры пистолет, да напрасно пытаюсь взвести курок. А вдруг фашисты покажутся? За себя постою: девятый патрон — в стволе.

Земля снова дрожит. Бьет артиллерия, рвутся снаряды. Значит, прихожу в себя. Замечаю невдалеке свежевырытую землю. Траншеи! Чьи?

— Лотчик, лотчик! — улавливаю идущий словно из преисподней голос. Настораживает произношение: явный акцент. Неужели, враг?

Поворачиваюсь резко набок, собравшись с силами, взвожу, наконец, курок пистолета. Присматриваюсь. Наподалеку, раздвинув кусты, показался смуглолицый солдат. Позади него — еще один. Такой же загорелый, чуть раскосый. Оба в шапках-ушанках, в шинелях с погонами. У первого краснеет по одной красной полосочке. «Ефрейтор, — мелькнула мысль. — Наши!»

— Ти лотчик?..

Понимаю недоумение ефрейтора: его смущает весьма странная солдатская экипировка — серая шинель, ботинки с обмотками. В его понятии летчик должен быть в реглане или кожаной куртке, в унтах. И вдруг этот образ померк. Странно, конечно, да кто виноват, такое уж время было: в начале войны довелось мне побывать и в кавалерии, ходить по вражеским тылам… Сменить «амуницию» еще не успел. И только увидев парашют, кожаный шлем, очки, правда, уже разбитые, ефрейтор понял, что перед ним действительно летчик.

Подполз солдат ближе, помог приподняться и освободиться от лямок, второй боец стянул с дерева и собрал парашют, положил его в сумку. И теперь вдвоем волоком потянули меня к траншее. Потом метров двести — триста, поддерживая и помогая двигаться, вели по ходам сообщения.

Так оказались в небольшом домике лесника, где разместился передовой медицинский пункт какой-то части. Вокруг — изрытая снарядами земля, поваленные деревья.

Миловидная девушка в белом халате перевязывает раненого.

— Сестричка, мы привели летчика. Помоги ему, пожалуйста.

— Конечно! Летчики нам ведь тоже помогают! — девушка улыбнулась. — Каждый день дерутся над нами с фашистами. Да этот, никак, с упавшего самолета? Живой, значит?

Закончив бинтовать раненого минометчика, сестричка принялась за меня: сделала прежде всего укол — ввела противостолбнячную сыворотку, смазала какой-то фиолетовой жидкостью ожоги на лице, затем, увидев кровь на воротнике, осмотрела шею и голову и обнаружила несколько мелких осколочных ран на затылке. А мне поневоле подумалось: «Метко целил фашист!»…

…Сестричка уже заканчивала бинтовать голову, как послышались близкие взрывы. Через оконные проемы избушки хорошо видны идущие в пикирование «юнкерсы».

Избушка заскрипела, заходила ходуном. Звякнули и посыпались оставшиеся кое-где стекла.

Такого еще не приходилось испытывать, хоть и попадал не под одну бомбежку.

Бомбили лесок, где, как оказалось, находились наши артиллерийские позиции. Взрывы гремели все ближе и ближе. Надо бы в укрытие, да где оно?

Инстинктивно заползаю под нары. Кругом — словно гудит ураган: в окна влетают комья земли, шлепаются на пол.

Вот так сюрприз! Взглянул на сестру — и глазам не верю: как ни в чем не бывало, она продолжает перевязывать раненых. На лице — ни кровинки, губы стиснуты. Какая сила воли!

«Вот это выдержка! Вот это характер!»…

Сестра улыбается:

— Тебе, летчик, подарок на день твоего второго рождения! — и подает осколок, извлеченный из головы.

Здорово подметила Нина: сегодня действительно как бы заново родился! Прикинул: двенадцать летчиков потерял полк до сей поры в подобных ситуациях. Я сбит тринадцатым по счету. И остался жить. Вот тебе и «чертова дюжина»!..

Наконец, бомбежка поутихла. В пустой проем окна мне видно, как в небе завязывается воздушный бой. Низко проходит восьмерка, за ней — шестерка «илов», потом идет группа наших бомбардировщиков под прикрытием истребителей. А выше — «лагги» и «яки» на разных высотах атакуют врага. Стучат, раскатисто гремят близкие и далекие очереди, на низких и высоких нотах поют моторы, то тут, то там в синеве вспыхивают оранжево-красные всплески огня и падают, оставляя черный дымный след, расстрелянные машины. Горит уже несколько «юнкерсов», вспыхнул ЛаГГ-3, за ним задымил второй… С высоты долетели до земли «голоса» пушек и пулеметов.

Оторвавшись на секунду от своего дела и мельком взглянув на меня, обеспокоено наблюдавшего за приземляющимися невдалеке парашютистами, медсестра спокойно сказала:

— У нас часто так. Мы уже привыкли.

Улыбнулась, подошла, посмотрела, хорошо ли держится повязка, помогла сесть на нары.

— Раньше, чем стемнеет, отправить тебя не смогу: видишь, что творится? Рядом наши артиллерийские позиции. Нащупали нас фашисты — вот и бесятся, — она кивнула головой в сторону противника.

— Ты уж потерпи до вечера.

Вскоре в избушку принесли на носилках летчика с «ила», сбитого зениткой, а буквально следом солдат привел еще одного авиатора с обожженным лицом, в обгоревшей гимнастерке, на которой отсвечивали два ордена Красного Знамени; этот, как позже выяснилось, был с «лагга».

— Сейчас, миленькие! — мягко сказала Нина. — Сейчас… Везет мне нынче на авиацию!.. Ничего — чуток потерпите. Все будет хорошо!..

…Когда стало смеркаться, подъехала телега, остановилась у разбитого крыльца. Не заходя в помещение, ездовой спросил:

— Сколько?

Нина, просунув голову в оконце, ответила:

— Пятеро!

И, помолчав немного, сказала:

— Здравствуйте, дядя Карпо! Вы что ж это не в духе нынче? Может, нездоровится?

— Здравствуй, здравствуй, голубушка! Да разве в духе дело-то? Намаялся я надысь. А тут еще обстрел этот.

— Иди, поешь — и в путь!

— Да уж поел — артиллеристы накормили. Вот лошаденке овса немного задам.

Через полчаса попрощался с сестричкой Ниной, от души поблагодарил ее за помощь и за доброту, уселся поудобнее на охапке соломы. И вдруг спохватился:

— Сестричка! Забыл определиться. Ну, где мы находимся?

— А-а! Понимаю: география, так сказать, интересует… Хочешь знать, в каком месте заново народился… Верно?

— Хочу запомнить и эту избушку, и тебя… Может, встретимся когда-нибудь, казачка!

— Угадал: я ведь из Ростова, Нижнегниловскую знаешь?

— А как же! Там аэроклуб закончил, летать начал в твоей станице.

— Земляки, выходит! Ну бывай, выздоравливай! Доброго тебе неба!

Нина звонко засмеялась, подошла и объяснила:

— Запоминай: лицом на север стою, слева станица Крымская, справа — Абинская, южнее два хутора есть: Шибик-один и Шибик-два. А между ними — избушка…

Пройдет время, и фронтовые пути-дороги наши снова накоротке сойдутся: в одной из сестричек, уже далеко на западе, узнаю Нину. Встреча взволнует и обрадует обоих.

Тем временем Карп Кузьмич (так звали ездового) повозился с упряжью, взял под уздцы гнедую кобыленку и повел ее к урочищу, где между деревьями петляла глубокая колея.

Уже за полночь, когда над головой на темном бархате южного неба ярко сияли огромные звезды, очнувшись от полузабытья, в которое повергло пережитое и перенесенное накануне, увидел Карпа Кузьмича сидящим на передке телеги. Он устроился полулежа и, подперев голову рукой, дремал. Гнедая трусцой бежала по ровной, укатанной дороге, торопясь доставить нас в медсанбат. Она хорошо знала и этот путь, обстреливаемый противником, и свои обязанности. Умное и доброе животное — лошадь!..

И враз подумал о своих друзьях-конниках, об оставленной в эскадроне такой же гнедой масти лошади по кличке Валет, понимавшей меня, казалось, с полуслова, особенно в ночных рейдах во вражеском тылу.

Проехали Абинскую, повернули на Краснодар. Впереди, в каком-нибудь километре, заплясали вдруг огни, взметнулось в темноту пламя. Ухнул тяжелый взрыв, за ним другой…

— Бомбит, проклятый! — со вздохом выдавил ездовой. — Все ему мало крови. Бить его надо, да посильней.

Что мог ответить Кузьмичу? Да, трудно. Но еще буду драться! Вот и мне врезал «мессер». Больно не только физически, а и душа от обиды горит. «Почему все же враг сбил меня? — думал всю дорогу, анализировал. — Поздно увидел его! Неправильно внимание распределял — как-то по шаблону, без учета реальных условий полета. Противник хорошо использовал дымчатую синеву гор и рельеф местности. Зная, что на этом фоне сможет скрытно подобраться, искал его повыше, на фоне неба, а он с принижением, буквально следом, как борзая за зайцем, идет и норовит ударить наверняка.

Урок это, хороший урок! Ну, погоди, встретимся еще!»

…В Краснодар добрались только на следующий день к обеду. Гнедая уверенно свернула в улицу, ведущую к госпиталю, и у крыльца приемного покоя остановилась.

— Бывайте, братцы! Поправляйтесь! — сказал Карп Кузьмич на прощанье, когда все пятеро его пассажиров были приняты на попечение медиков.

— Спасибо вам, добрый человек! Привет сестричке передайте, обязательно!

— Это уж непременно! — усмехнулся он в рыжие, прокуренные махоркой усы.

Дежурный врач — это был, как потом выяснилось, Михаил Месхи — осмотрел меня, ощупал, расспросил, записал что-то в историю болезни. Пришли еще несколько врачей. Сосредоточенно слушают сердце, велят дышать, покашлять. А боли адские — невозможно лежать ни на боку, ни на спине. Но не подаю вида, креплюсь. Мысль одна: в полк! Во что бы то ни стало — добраться в родной полк!

Подсел главврач. Расспрашивает, уточняет. Месхи что-то говорит ему. Слышно:

— Не будем в тыл отправлять, пусть отлежится: переломов нет, одни ушибы. Раны не глубокие.

Глаза у доктора добрые, голос мягкий. Чувствуется, человек он отзывчивый, можно довериться.

— Доктор, мне к своим надо. В полку быстрее вылечусь.

— Вам рентген надо сделать, провериться необходимо самым тщательным образом.

Стараюсь объяснить, как тяжко летчику жить без неба, да еще в такую пору, когда враг на пороге…

Врач снимает пенсне, тщательно протирает стекла платочком, щурит усталые глаза…

— Убедил! Согласен с доводами. Но у нас нет ни одной машины.

— Это не беда. Что-нибудь придумаем вместе, — говорит Месхи…

А минут через сорок уже лежу на пахучем сене, под головой парашют, впереди сидит местный казак и понукает свою тощую лошаденку. Михаил Месхи уговорил его доставить раненого в Краснодар: там — аэродром, там — летчики. А они своему товарищу обязательно помогут!..

В пути разговорились.

— Хорошо знаю эти места, — рассказываю казаку. — Отец, правда, с Орловщины. Но в гражданскую здесь воевал, с Ковтюхом эти края прошел, остался на Кубани. Жили родители на хуторе Кеслеровом, он теперь под немцем…

Рассказал и казак кое-что о себе. Глядь — а уже Краснодар! А вон и аэродром — самолеты виднеются. Их уже ждут: оказывается, доктор Месхи звонил сюда, объяснил, что да как. Вот и У-2 уже стоит готовый к взлету.

…Ребята помогли во вторую кабину забраться. Сел, хотел казаку спасибо сказать, хоть рукой помахать, да боль глаза туманит.

Затарахтел мотор, и самолет сразу же пошел на взлет. Промелькнули стоянки боевых машин. Техники, механики, летчики провожали взглядом «кукурузник».

Судьба впоследствии сведет меня с этими ребятами, сроднит на всю жизнь с боевым коллективом. А пока что знакомый до каждого винтика трудяга У-2 несет на своих крыльях туда, откуда взлетел на боевое задание — на аэродром близ станицы Красноармейской.

Там решительно ничего не знают. У-2 заходит на посадку, садится, рулит к командному пункту. Летчик выключает мотор, помогает подняться и выбраться из кабины.

Кое-как выпрямился, пытаюсь гримасу превратить хотя бы в подобие улыбки — впереди вижу ведь своих друзей — летчиков Сергея Никитина, Николая Ходкого, Ивана Руденко, Славу Березкина, Павла Клейменова, Виктора Жердева. Хочу им что-то сказать, да дух перехватило. Подходят командир полка майор Алексей Павликов и начальник штаба майор Иван Гейко. За ними спешит наш полковой доктор военврач третьего ранга Николай Калюжный. Со стоянок бегут девчата-оружейницы и радистки. Все смотрят на меня с недоумением, даже как-то оторопело.

Первым нарушил молчание начальник штаба.

— Посыльный! — повернувшись, крикнул он солдату, стоявшему у входа в землянку. Тот мигом подбежал к майору, внимательно выслушал его, вскинул руку:

— Слушаюсь! — и, крутнувшись, бегом умчался куда-то. Нет, не куда-то, вскоре узнал — на полевую почту.

Оказывается, только-только Иван Никитович Гейко подписал похоронку. Теперь все понял и послал солдата перехватить ее, пока не отправили.

А получилось так. Возвратилась пятерка И-шестнадцатых, ведущий и доложил командиру полка: Сухова, мол, сбили, летчики видели, как горящий самолет упал и взорвался. Парашюта в воздухе никто не заметил. Значит, погиб и «солдат». Тринадцатая потеря…

— Живой!..

Радость на лицах встречающих. Жмут руку командир, начальник штаба, суетится врач, что-то говорит ребятам, бросившимся обнимать товарища. На глазах у меня слезы. Видят — двинуться не могу. Догадались:

— Ничего, дружище, отлежишься, поправишься!

— Что нового? — скорее машинально спрашиваю друзей.

— Да ничего хорошего, Костя! — откровенно отвечает Руденко: парень он прямой, обиняков не любит. — За эти два дня еще троих потеряли в боях — Кальченко, Потеряева, Зюзина… На штурмовки больше не летаем. С сегодняшнего дня нам поставлена задача прикрывать взлет и посадку бомбардировщиков,

— Кстати, женский это полк, — уточнил Иванов и лукаво подмигнул мне.

— Хватит парня мучить! Давайте его сюда, — распорядился военврач, и мы вдвоем направились к домику, у входа в который висит белый флажок с красным крестом в центре.

…Дней пятнадцать пролежал в лазарете, выполнял все назначения врача: только бы хоть немного прийти в себя — и снова в кабину, снова — в бой!

Тем временем полк возвратился в станицу Фастовецкую: получена была новая боевая техника, и личный состав приступил к переучиванию.

Отлежался, подлечился и вот — вернулся в строй. Состояние, как говорится, удовлетворительное. Но боль еще ощущаю. Врачу, конечно, об этом не говорю — пройдет!

…Вторую неделю летчики осваивают новый истребитель. Когда впервые сел после лазарета в кабину, сердце сильно забилось в груди: «Вернулся в строй!..» По сравнению с «ишачком» эта машина сложнее в управлении, пилотировать ее не так-то просто, а ведь еще и стрелять надо, маневрировать!

Новый самолет существенно отличается от тех, на которых приходилось летать прежде, на нем установлено носовое колесо, и потому взлет и посадка имеют свои особенности…

Какое это счастье для летчика — снова держать в руке штурвал!.. Летчики отрабатывают то, что изучено «в классе» — в землянке, где проходят теорию, обстоятельно прорабатывают все, что услышано от старших, что записано в рабочей тетради. Приобретают навыки работы с прицелом, радиоаппаратурой. О, это большое дело — радиосвязь! Улучшится взаимодействие в бою, усовершенствуется управление экипажами. А это значит — крепче будут бить фашиста!

Тренажи, тренажи — и все на самолете. Но потом пошли полеты. Прилетели к нам два летчика из соседнего 45-го авиаполка — старший лейтенант Борис Глинка и младший лейтенант Иван Бабак, выпустили самостоятельно на новых самолетах руководящий состав нашего полка, а затем они начали вводить в строй и остальных летчиков.

Спарок пока нет, и навыки скоростной посадки нам дают на УТИ-4. Замечаю: врач все время держит меня в поле зрения.

— Все нормально! — говорю ему после очередного тренировочного полета. Он в ответ:

— Рад за тебя. Видать, счастливый ты, «солдат Сухов»! — и улыбается. Что у него в мыслях — не знаю. И не хочу знать: мне надо летать, все остальное — побоку!..